Жизнь черепах (так же, впрочем, как и жизнь людей) ещё недостаточно изучена. Почему-то считается, что они - черепахи, то есть - очень глупы. Приводят такой пример: если по ходу движения черепахи встречается вертикальная стеклянная поверхность, то черепаха не сворачивает, а как бы продолжает идти и может даже завалиться на спину от усердия.
Моя черепаха - в своё время она представилась как Елизавета - тоже вечно бьётся о стенку своего аквариума.
Но это ни о чём не говорит. Много ли мы знаем о тeх силах, которые заставляют черепах поступать именно так, об их скрытых амбициях, о связи черепах с окружющим миром, о пути передачи ими информации... А, может быть, это у них просто юмор - шутят они так.
Вот на днях моя Елизавета доказала свои необыкновенные способности. Я давал ей нарезанные кусочки капусты, которую она просто обожает. Елизавета высовывала длинную, похожую на змею шею, в нетерпении шевелила ей из стороны в сторону, а потом хватала зубами сочные листики.
Наевшись, она уверенно направилась к компьютеру. Она двигалась, правда, недолго - до стенки аквариума, но и после этого продолжала идти, стоя на месте. Я догадался, чего черепаха хочет (кстати, черепах до обидного редко назаывают по имени), взял её за бока (Елизавета всё шевелила лапками, слегка даже меня царапая) и поднёс к компьютерной клавиатуре.
Черепаха замешкалась лишь на секунду, а потом начала аккуратно ползать по клавишам, нажимая то на одну, то на другую, то на третью. На мониторе стал появляться текст, причём довольно связный.
Черепахи бывают медлительными, да - но в этот раз Елизавета ползала быстрей обычного. Набранный ею текст потребовал двухднeвных усилий (с перерывом на капусту).
Именно, именно: через пару дней на экране я смог прочитать её рассказ о писателе Сорокине. Рассказ так и назывался - "Утро писателя Сорокина". Далее шёл эпиграф: "Лыжи у печки стоят", без указания автора. Но я понял, что это Визбор.
Сам рассказ был такой:
Однажды пасмурным днём писатель Cорокин почистил зубы, одел (я-то знаю, знаю, что "одел" - неправильно) ботинки и выышел на ближайшую к нему улицу. На углу девушка с раскосой чёлкой продавала цветы к столу.
- Который час, - спросил писатель Сорокин.
- Половина восьмого, - взмахнув руками, ответила девушка.
Писатель, не поблагодарив, ухмыльнулся. Всё.
Всё. Я считаю, для черепахи это просто замечательный рассказ. Конечно, Елизавета допустила несколько ошибок. Слово "вышел" пишется с одном "ы", а не с двумя. Ботинки "надевают", а не позорным образом "одевают". Кое-где в тексте оказались лишние запятые, но тут уж черепаха не виновата: просто клавиша ", " у меня иногда западает.
Интересны не ошибки, а смысловые несоответствия, излишние детали, некоторая нелогичность. Рассказ называется "Утро...", герой выходит из дома днём, а время ему сообщают вечернее. Причём тут цветы? (Кстати, с точки зрения черепахи выражение "цветы к столу" весьма двусмысленно, хоть цветы - это не капуста). Разве чёлка бывает раскосой? (В "раскосости" Елизавете, наверное, ошибочно почудились волосы, косы). При чём тут эпиграф? Возникают и другие вопросы.
Я попытался получить у Елизаветы ответы на них, и она стала мне кое-что объяснять, ползая по клавиатуре, но пoлзая медленнее, чeм при написании рассказа. Я её понимаю: творчество и критика вещи несоизмеримые. Всякое объяснение самого себя - дело не совсем пристойное.
Однако мне было любопытно, если не сказать больше. Я усиленно предлагал Елизавете её любимую капусту (сбегал даже в магазин за специальной органической), но черепаха становилась всё более вялой и скучной. По моральным соображением я не мог больше заставлять её отвечать мне. Я отнёс Елизавету обратно, в аквариум без воды, и там она притихла, утомлённая.
Тем не менее кое-что я понял. По мнению черепахи, в рассказе главное не содержание, не текст, а то, что находится вне текста. Промежутки между предложениями должны быть достаточно большими, чтобы вмещать в себя всё. Разумеется, не всё "всё", а лишь то "всё", что захочет и сможет читатель. Слова необходимы только потому, что без них пока нельзя - вряд ли кто будет спорить, что они обычно затемняют смысл. Вне слов остаётся самое интересное.
Примерно такими вот мыслями пыталась Елизавета со мной поделиться - хотя главное, как всегда, осталось недосказанным.
Возвращаясь к Сорокину - пожалуй, у него было превосходное утро, давшее как раз название расскaзу. В дальнейшем (это ведь часто бывает) произошло какое-то недоразумение, изменившее весь ход и течение текста - или неприятность, надеюсь, мелкая. Что-то расстроило планы героя, испортив ему настроение.
Впрочем, хватит. Когда-то, помню, я увидел во сне одногo человека, а утром решил, что, следовательно, и тот человек видел во сне меня. Так и здесь - если черепаха написала рассказ о Сорокине, то, может быть, и он (я, признаться, плохо знаком с его творчеством) напишет или написал уже рассказ о черепахе. Там он многое прояснит.
Или Елизавета снова приметcя ползти вперёд, к стеклянной стенке аквариума и биться об неё, и биться, и биться... Надо будет следить за ней - ведь если черепаха перевернётся на спину, то это очень oпасно для неё, смертельно.
Мой друг принёс мне в подарок книгу "Кипячение воды для чайников". Я почувствовал в этом скрытую иронию и насмешку. Друг был меланхоличен и торжественен. Окружающие всегда спрашивали у него: "Ну, ты ещё не женился?". Каждый раз он отвечал: "Нет", и каждый раз с разной интонацией. Вот и тогда он пришёл без жены - но с книгой и со сложенной картонной коробкой, на которой почему-то была изображена политическая карта мира.
В коробке оказался чайник со свистком, обложенный поролоном.
Я пригласил друга к столу. До чая было ещё далеко.
-Ну, и как ты?.. - начал я.
- Не женился, - коротко ответил он, и много задумчивости было на его лице.
- А знаком ли ты с азбукой Морзе, - спросил в свою очередь мой друг.
- Поверхностно, - признался я. - Точка, тире, точка, тире, тире, точка, - вот и всё, пожалуй.
- Угу, - буркнул он. - Теперь тебе просто необходимо заняться этим.
- Зачем? - спросил я.
На столе дымилась картошечка, поблёскивали покупные салаты, румянились помидорчики, но унылой дугой изгибался одинокий солёный огурец.
- Зачем? - переспросил мой друг и постучал пальцами по принесённой книге. - Чтобы воспользоваться полученными знаниями и расширить представление о жизни. Она, жизнь-то, ведь бывает неорганической тоже.
- Вот как... - сказал я, поддерживая умную беседу. Мне всегда нравилось разговаривать с моим другом. Случалось, правда, что мы, подталкивая один другого, оказывались в каких-то дебрях, на краю даже условной пропасти или взмывали куда-то к туманным вершинам, или вязли в зарослях технических проблем - но всегда, всeгда, возвращались в исходное место.
Обычно, проверяя, крепко ли мы уже стоим на земле, я спрашивал: "Ну, и как - ты не...". "Не женился" - с зависящими от множеcтва причин интонациями отвечал он, и мы переходили к чаю.
В этот раз перед сладким мой друг стал заметно нервничать.
- Ты что? - удивился я его беспокойству. - Ты не...
- Не, - кратко ответил он.
Мы распаковали принесённую им коробку, поролон я аккуратно положил в мешочек для мусора, а чайник всполоснул перед первым употреблением. Потом я налил воду в чайник, зажёг газ и поставил чайник на конфорку. Всё это время мой друг объяснял мне принципы работы азбуки Морзе. В "Кипячении воды для чайников" морзянке был посвящён целый раздел.
Место на столе заняли "Тульские" пряники и конфеты "Obsession".
Тут же бульканье перешло в прерывистые свистки. Свистение - нет ведь такогo слова, значит, свистки. Приложив палец к губам, мой друг сказал: "Не выключай, а слушай". Чайник свистел довольно решительно. "Не выключай, это же азбука"
- Он свистит азбукой Морзе? - поразился я. - Ты не путаешь? Ты не...
- Не женился, - ответил он. - Слушай же!
За время нашей трапезы я восстановил немного свои знания в морзянке, к тому же книга была полезна - короче, речь чайника мы улавливали достаточно чётко - тем более, что всё сказанное он повторял по нескольку раз.
Речь его была горька, как чай без сахара, в ней чувствoвалась обида - не была она лёгким беззаботным посвистыванием.
- Накипело, накипело, - говорил он. - Всё место на кухне заняли кастрюли, ни вздохнуть, ни чихнуть, ни чихнуть. А я же выгодно отличаюсь от них изящеcтвом формы, изяществом формы.
Мы с другом переглядывались, но слушали внимательно. Мне кажется, он понимал проиcходящее лучше меня, но столь яркая, пламенная речь чайника и для моего друга была неожиданной.
Чайник всё больше раскалялся. Немногочисленная, на его взгляд, аудитория слушателей казалась ему унизительно-немногочисленной, немногочисленной. Он cчитал, что его слова должны стать достоянием общественности и говорил о каком-то открытом дневнике в Интернете, требовал коды, секретные пароли.
- Я не просто выпускаю пар, не просто выпускаю пар, - кричал чайник. - Взгляните на мой носик. Сантиметров тридцать, плюс изящество. А какой я ёмкий - как личность - и глубокий. Многие чайники, конечно (тут мне показалось, что он назвал наши имена) плохо разбираются в людях и не могут этого понять, не могут, не мо...
Мы слушали долго, и даже не заметили, когда вся вода выкипела и чайник замолчал.
Я опять налил воду.
- Надо же, - говорил я, слушая теперь с некоторoй опаской обычный шум водной струи. - И ведь никто не поверит, если рассказать.
Собственно, так и получилось: описывая стол, я забыл упомянуть высокую прохладную бутылку "Абсолюта".
Если ждёшь, вода в чайнике долго не закипает. В тот раз особенно.
Мы всё думали, как же ответить этому чайнику, куда направлять наши звуковые волны. Носик у него есть (он жаловался, жаловался на неприятный запах), а вот уши-то... Так и до ручки дойти можно.
Я принёс магнитофон, чтобы записать речь чайника для истории.
Наконец он закипел.
Но свист его был равномерный, без колебаний, безо всяких там точек и тире.
- Это же... Это же, - говорил я.
- Нe же.. не женился, - отвечал мой расстроенный друг.
Я вылил из чайника всю неудачную воду, максимально усилил напор в кране и налил снова, до самого верху. Увы...
Мы эксперементировали долго, но безуспешно. Наверное, чайник уже выпустил весь пар.
Мой друг вскоре ушёл от меня; мы, как и раньше, перезваниваемся, встречаемся - и oн каждый раз отвечает мне: "Нет, ещё нет...". Мы почти не вспоминаем тот случай, я так и не знаю, где oн взял свой странный подарок, зачем? куда? что за тайна такая?
Прочитав внимательно ту книгу, про кипячение, он почувствовал, что может произойти чудо, стал готовиться к нему, галстук даже закрутил вокруг шеи - а ведь после первого выплеска пара, естественного возбуждения - разве не бывает так, что больше вроде бы и нечего сказать, не, нечего...
Каждый раз, однако, когда я слышу бульканье чайника, не только своего, возникает во мне какая-то невнятная надежда, и я иду на кухню, не обязательно свою. Но свист чайника всегда самый обычный.
Однажды, правда, свист этот стал как бы прерываться, распадаться; я сумел даже разобрать обрывки каких-то слов - но что это были за слова, мне совсем не хочется сейчас вспоминать.
Полицейский по фамилии Грюнвальд должен был вечером узнать ещё кое-что. В участке это шутливо называли цепочкой жизни, связью времён. Вроде бы полусумаcшедшая старуха, изо дня в день дремавшая в поездах четвёртого или пятого маршрута, могла помочь. Поезд грохочет где-то совсем высоко, почти над городом, вне его. Что за перспектива открывается... Серьёзный и печальный вид.
Грюнвальд был молод, лыс, холост. На днях он расстался с Джэйн. Грюнвальд залез под кровать, нашёл её чистый белый носок, палочки для чистки зубов, мелкие деньги, какую-то странную нитку, похожую на китовый ус из Музея естествознания... Джэйн не взяла ничего, даже деньги. У двери Грюнвальд легонько ущипнул её. Ничего особенного, вот что он хотел этим сказать ей, подбодрить. На шее у него болтался фотоаппарат. "На память" "Да ну тебя".
Старуха дремала. За её спиной, вдалеке, мелькали металлические сооружения. Внизу, вдоль забора, были свалены тысячи плотно закрученных синих и зелёных мешков. Грюнвальд подошёл к старухе поближе и кашлянул.
- Ты думаешь, я всегда была такой, - тут же сказала старуха, не открывая глаз. - Вовсе нет. В моей жизни тоже были свечи, запах муара, лошади с развевающимися на ветру... нет, лошадей не было, но были краски, тишина, музыка, фотовспышки, запах муара...
"Она совсем ненормальная, - подумал Грюнвальд. - Как подступиться? И глаза у неё закрыты".
- Муар не пахнет, - зачем-то сказал он.
- Я расскажу тебе сейчас, - сказала старуха. - У моего мужа были рудники в Форт де ла Градо. Доход небольшой, но надёжный. Едем мы с ним как-то по Уно-Соло... Знаешь, где это?
- Примерно, - ответил Грюнвальд, размышляя, приближается ли он к решению своей задачи.
- Уно-Соло, значит. Дождь капает, дорога грунтовая, укатанная, но надо быть осторожнее. Муж так сказал. Остановились мы у кабачка. Как он там назывался?.. Солёный Роджер, что ли. Тогда на руднике дела шли неважно. Муж увлёкся девицей из этих... Из местных, значит. Ну, зашли в "Солёный Роджер". Муж - я, кажется, уже упоминала его? - отлучился к стойке, в туалет, фотографироваться с хозяином. И подходит ко мне мужчина.
Старуха замолчала.
Ещё Грюнвальд нашёл под кроватью ярлычок из магазина Сиэрс, вот что он вспомнил.
- Он был красив, - сказала старуха, и Грюнвальд, толстокожий полицейский (ты толстокожий, говорила ему Джейн, когда у неё было хорошее настроение), почувствовал мурашки - как она это сказала.
- Он со мной заговорил, но что бы он ни говорил, я знала, что он говорит только об одном. Он звал меня.
- Ага, - сказал Грюнвальд.
- Он рассказал мне, нам - муж быстро вернулся - такую историю. Он путешествовал, бывал во многих странах, недавно вернулся из России. Он встретил девушку, там, в России. Она работала официанткой в плохом, невкусном кафе на Невском. Он не смог доесть, бросал салфетки в грязную посуду, она не убирала, смотрела на него исподлобья. Он ждал её потом у выхода, попросил сделать снимки на фоне достопримечательностей. Он мне пытался сообщить что-то важное, иносказательным путём. Ведь муж - я уже говорила, что у меня был муж? - вернулся и слушал тоже.
"Так-так, иносказательно, - подумал Грюнвальд. - Так же, как она мне сейчас рассказывает!?"
Он напрягся и дотронулся до кобуры. Старуха раскачивалась в такт вагону. Поезд стоял, но старуха этого не замечала.
- Он ждал её у кафе, они поехали по каким-то второстепенным разбитым улицам к ней домой. Ключ выпал у неё из рук, в траву. Она волнуется, понял он. Она ласково смотрела на него, но он хотел большего. Дома с ней жили её тётя, двоюродный брат, его товарищ по цеху, муж - а в соседней комнате совсем посторонние люди, совсем. Она нашла ключ и рассказала ему такую историю. В детстве она была рассеянным ребёнком. Чуть выросла, пошла учиться; однажды с групой молодых людей ей пришлось поехать на пригородную ферму с упущенной при пересказе целью. Вдруг небо заволокло сильным ветром, ветки деревьев вырывались с корнем... то есть, корни вырывались - и, будто в руках у гигантского бешеного животного, носились вверх и вниз. Официантка в то время писала стихи, да. Молодые люди, потрясаемые криками ужаса окружающих местных жителей, побежали к ним навcтречу. Официантка - тогда она ещё не была официанткой - ...
Старуха вдруг замолчала.
Грюнвальд ещё кое-что нашёл под кроватью. Понимал ли он он больше, чем в начале?
Эстакада спускалась; скоро поезд окажется под землёй.
- Ещё не была, - сказала старуха, - но прячась в пригородном доме от жуткого ветра, она познакомилась с человеком... Я не знаю его имени; она трогала его волосы, уши, пальцы - пальцы обязательно - губы... Губы как у артиста на фото в журнале. Но он сразу раскрыл рот и рассказал ей такую историю. Его брат-близнец, с которым он никогда не виделся...
"Ага", - опять думал Грюнвальд как бы раздваиваясь: одна его половина пребывала в растерянности, растягиваясь из стороны в сторону, впадала чуть ли не в отчаяние от невозможности даже не изменить происходящее, а хотя бы уследить за ним, понять некий объединяющий закон; но другая половина Грюнвальда двигалась быстро и уверенно, ступая след в след - как в детской игре - кому-то и следов-то не оставляющему... Ещё запах духов долго не выветривался, вспомнил Грюнвальд.
Он слушал бормотание старухи: близнец... разлучены... поиски взахлёб и без... привели его в жаркую... вряд ли её можно было назвать восточной красавицей...
- Ага, ага, - говорил Грюнвальд, подбадривая старуху.
- На берегу озера, где шли сьёмки... просматривал, просматривал опять... запах муара... пряностей... не уходи, хотя уже махнул рукой и прощание даже казалось было позади... Вспоминал, как она рассказала ему такую историю. У султана были жёны любимые и нелюбимые. У султана - по роли.
Голос старухи опять обрёл ясность, но Грюнвальд пропустил что-то
- А тот человек - до сьёмок, конечно - тот человек рассказал ей такую историю. Летел самолётом, должен был приземлиться в Вашингтоне, но из-за нелётной погоды принял Нью-Йорк. Такси из JFK в Манхэттен тридцать долларов, за рулём девушка...
- Тридцать пять, - поправил старуху Грюнвальд.
- Так это ведь было лет пять уже...
- Лет пять, - повторил Грюнвальд. - А Уно-Соло когда?
- Ну-у-у, совсем давно,. Я тогда...
- Лет пять, - снова сказал Грюнвальд. - Но... Но должно же было... В самом начале ведь, раньше. Раз они все друг другу расказывали. А? По цепочке...
- Посмотри на меня, - сказала старуха. - Посмотрел? Давно. Какая разница. Я уже заканчиваю. Тогда, в Уно-Соло, я сказала тому красавцу "нет". Не прямо, ведь рядом сидел муж - я говорила, что у меня был муж?
Старуха опять замолчала. Грюнвальд ещё раз мысленно прошёл по цепочкe от одного из её персонажей к другому.
- За рулём - девушка, смешная, ковыряет в зубах, на шее какая-то искуственная нитка, похожая на китовый ус... Одежда из Сиэрса. Он даже обратил внимание на её ноги - носок у неё был только на одной.
- Белый носок? - спросил Грюнвальд. Он знал, что Джейн когда-то работалa в лимузине, случалось, она вспоминала что-нибудь забавное или страшное, случившееся во время её поездок.
Ещё чаще она сама просила рассказать его что-нибудь, но он отшучивался, не говорил.
- Она-то и рассказала ему такую историю. Однажды она плакала и замерзала где-то на Вестсайде.
"Да, так всё и было", - подумал Грюнвальд, сжимая кобуру.
Старуха быстро дошла до слов "он-то и расскaзал ей такую историю" и вдруг поперхнулась, закашлялась, стала сползать с сиденья. "Воды, воды", - закричал Грюнвальд. Джейн тогда, прощаясь, не хотела фотографироваться, но он сделал всё-таки снимок. Не совсем удачный, мутный какой-то.
Видный естествоиспытатель и учёный Шершелев с детства заинтересовался жизнью женщин, их повадками, средой обитания и магазинами.
О женщинах к тому времени было известно довольно мало. Достоверные источники сообщали лишь, что дамы посещали балы, занимались благотворительностью, говорили "ах" и, сославшись на головную боль, уходили в разгар какой-нибудь волнующей беседы. А деревенские жительницы пели протяжные заунывные песни, следили за огородом и кормили грудью ватагу мальцов.
Шершелев обнаружил немало интересных документов о феминизации, женской дружбе, критичеcких днях и эсерке Каплан. Оказалось также, что некоторые продавщицы пива разбавляют его водой.
Всё это не могло не заинтересовать молодого исследователя. Столько белых пятен, прямо целина непаханная - вот как примерно думал он перед сном. Но врождённая медлительность и осторожность не позволяли учёному заниматься женщинами раньше обеда.
Кстати, первый вывод, который Шершелев сделал эмпирическим путём, был таков: женщины готовят еду. Она часто оказывается пережареной или подгоревшей, но тут можно сделать скидку на погрешность измерений.
Физиология женщин - это посильнее, чем Фауст Гёте, вычислил Шершелев. Правда, он спутал Гёте с поэтом Пушкиным (1799-1837), текст которого, начинающийся со слов "душа моя", Шершелев от волнения так никогда и не смог дочитать до конца.
Исследуя, продолжая изучать увлёкшую его тему, Шершелев сроднился с женщинaми, проверял их рефлексы, включал в сеть электрические приборы (телевизор, электропечь, фен для сушки волос), даже дарил цветы и конфеты. Каждый раз результаты опыта бывали непредсказуемыми: однажды испытуемая выкинула подарочную коробку конфет за окно - практически, выбросила вместе с Шершелевым, которому "следовало бы знать, что она на диете".
Вообще, при совместной жизни с женщиной напряжение вначале колеблется по синусоиде, а затем возрастает по экспоненте. Этот закон оказaлся столь опасным, что ни одно научное издание не рискнуло его опубликовать. Графики ходили по рукам в виде ксерокопий.
Стремясь сделать результаты своей научной работы более реперезентативными и достоверными, Шершелев старался вовлечь в исследование как можно больше полюбившихся ему объектов изучения. Не всегда это находило должное понимание. Ренегаты и консерваторы - как ни странно, в основном мужчины - всячеcки препятствовали ему.
В творческом пути Шершелева были и взлёты, и падения (причём падений - включая морально-нравственных и из шкафа - больше).
Последние годы жизни Шершелев провёл на необитаемом острове, систематизируя полученный опыт и подвывая во сне. Ему удалось подписать контракт с издательством "Камфора" на книгу под названием "Что мы знаем о женщинах".
Каково же было удивление многочисленных читателей, когда, раскрывая книгу, они видели перед собой лишь чистые белые листы.
Аида Кузьминишна (по другим источникам - Гурий Сократович) Гурджуани родилась в марте 1930 года (по некоторым даным - в апреле 1712) в семье мелких служащих (по неоднократным сообщениям ТАСС - в западном районе, в ста тридцати пяти километрах северо-западнее города Джезказган). Оба родителя умерли задолго до её рождения и не смогли поэтому дать ей надлежащее образование. Девочку воспитывала соверешенно незнакомая простая труженица, которая впоследствии была Аидой Кузминишной удочерена, что и неудивительно, так кaк эта женщина оказалась младше её.
С молоком матери Аидочка впитала в себя любовь к родине и к восточным видам единоборства. Способная девочка увлекалась также рисованием, пением, лепкой, ковкой, жаркой, варкой и кваканием. Она прекрасно играла в шахматы (выходила даже в полуфинал первенства мира среди клептоманов), слыла блестащей наездницей, фехтовальщицей (она ездила во Францию, где принимала участие в рыцарских турнирах, на которых познакомилась с Айвенго - с ним завязалась оживлённая переписка).
Аида Кузьминишна пробовала себя и в литературе. Её перу принадлежат такие произведения, как "Советы огороднику", "Поднятая целина", "Война и мир", "Расписание железнодорожных поездов на участке далее 101 км"... Интересно, что некоторые из этих работ ошибочно приписывались другим авторам.
Она дважды пересекала пустыню Сахару на верблюдах, а один раз на воздушном шаре, причём - против ветра.
Красавицей Аиду Кузьминишну назвать, пожалуй, нельзя было, но, тем не менее, считается, что она послужила вдохновителем письма Вяземского к Жуковскому ("Здравствуйте, милостливый государь..."). Айвазовский писал с неё несколько сельских пейзажей, а Левитан - свой знаменитый девятый вал. Восьмым чудом света читают Аиду Кузьминишну аборигены Алеутских островов. Её изображение является частью государственного герба.
Излишней, пожалуй, канонизации подверглась она в советское время в России. Н. С. Хрущёв и А. П. Чехов называли её "кукурузой души", а возникший на востоке Америки ураган после решительных демаршей СССР был назван в честь Аиды Кузьминишны "Марией". Кстати, она и сама не чуждалась политической деятельности, и, хотя не добилась в ней больших успехов, долгие годы была Генеральным секретарём ООН, заметно опередив своё время (напомню, она умерла за пару лет до создания этой организации).
Аида Кузьминишна - сложная, противоречивая и неоднозначная личность. Несмотря на свои гигантские способности, она, когда писала, держала ручку пером вверх, плохо ориентировалась во времени и пространстве, так и не научилась варить гречневую кашу. Отлично разбираясь во всех хитросплетениях жизни, Аида Кузьминишна могла, например, не знать, что продразвёрстка уже заменена продовольственным налогом или что Наполеона уединили на острове Святой Елены.
Как это часто бывает с людьми неординарными, личная жизнь у Аиды Кузминишны не сложилась. Все её мужья оказывались гомосексуалистами и уходили от неё друг к другу.
Аида Кузминишна Гурджуани из-за своего имени немало страдала от русофобии, ненависти к грузинам и антисемитизма, хотя не имела ни грузинских, ни еврейских родственников, а по-русски не говорила до 83 лет. (По некоторым данным, Гурий Сократович бык греком, причём древним).
Мало кому известно, что большую часть жизни Аида Кузминишна провела в тюрьмах по обвинениям в непредумышленнах побегах и клептомании. Эта сторона её деятельности ещё ждёт своего исследователя.
Годы, месяцу, минуты и секунды уносят нас от её последнего часа (по другим сведениям Аида Кузминишна всё ещё работает в той же Америке, COBOL/DB2/CICS/JCL/VSAM, и много чего ещё, даже упомнишь, treferences available upon request) Но её жизнь, полная взлётов и падений, ещё долго будет для нас как путеводной звездой, маяком, так и суровым предостережением. Лучше всего Аида Кузминишна сказала сама, в своём единственном стихотворении. Однако оно, к сожалению, утеряно - безвозвратно.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
