Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность




ТРЕТИЙ И ДВОЕ


"we have grown..."
John Lennon 


Это была уже третья бутылка проклятого пива, не утолявшего жажду. Она возвышалась рядом с клавишами компьютера, давала блик от монитора, пахла кислым, и принуждала к осторожности, чтобы не смахнуть ее со стола.

Чижов испытывал колющую боль в правой ключице, и немного - под лопаткой. У него было скучное знакомое чувство, будто он весь день таскал мешки с песком, а не сидел за столом. Это началось еще в армии, где Чижов служил "секретарем-машинисткой" при штабе. Днем сержант Чижов выполнял обычную работу, а ночью печатал курсовые и дипломные для тянувшихся к знаниям и званиям полковников и подполковников. К утру плечо и лопатку окончательно простреливало, рука почти переставала работать, и он шел спать.

Отогнав навязчивые и всегда одинаковые, как реклама в телевизоре, армейские воспоминания, Чижов неаккуратно и со звуком отпил из горла, неосторожно стукнув донышком по гулкой столешнице, даже и не заметив этого, и переключился с халтурной программы, которую он взял на выходные - испытывать (почти как боль в плече) - на письмо, которое писал уже третий день, и сочинил уже восьмую или девятую строку. Он сделал третий глоток теплого пива и задумался над письмом.

"...потому что я не умею, и не хочу ни от кого зависеть" - было последними из написанных слов, а остальные, словно доходяги из книги Солженицына, толпились где-то в мозгу, ожидая то ли амнистии, то ли похлебки, то ли обычной доли - унижений, оскорблений и безнадежного жестокого умирания. Чижов не глядя достал сигарету и прикурил. Глаза слезились, во рту было кисло-горько от пива и сигарет. На клавишах неопрятными крупинками лежал пепел, грязно и жирно черневший на тех клавишах, куда попали капельки пива.

Чижов писал письмо девчонке Машке, которая приходила в институт в черной юбке из кожезаменителя, девочке, у которой во все стороны торчали локти, и которая смешила Чижова неловкими и фальшивыми демонстрациями искушенности и цинизма. Чижов работал в АО при институте, а Машка училась на четвертом курсе, курила крепкие сигареты и любила немодную уже американскую группу из чижовской юности - "Блонди" - и эту девчонку Чижов однажды раздел, под коньяк, прямо в конторе, поздно вечером, но сам был уже пьян, и вдруг, во внезапной темноте погашенной лампы, увидел ясно-белое её белье, пьяно и пошло встал на колени и прижимал к своим щекам ее худые и нежные колени, и гладкие бедра - пошло и банально, - и она вздрогнула, потому что без ее дешевой, изношенной кофточки ей стало неуютно и холодно, и Чижов понял, что не может заставить Машку мерзнуть только потому, что ему помстилось ее потрогать, и даже потому, что ей самой кажется, что ей хочется. Вонючий, горький, дубовый коньяк она закусила тонкой корочкой лимона.

Чижов снова вздрогнул, будто заснул, будто не воспоминания, а сны посетили его, - может быть, гипнотическим блеском действовал блик от монитора на зеленой бутылке пива (Чижов сделал четвертый, глубокий, глоток), и Чижов встал, подошел к своему шипящему магнитофону. Нажал на клавишу. Луи Армстронг запел долгий блюз пятидесятых годов с невероятно простым названием "You Go To My Head".

Да.

"...потому что я не умею и не хочу ни от кого зависеть". Это была искренняя, и чем более искренняя, тем более лукавая, неестественная, и опровергающая сама себя фраза. Пальцы сами легли на правую часть клавиатуры - туда, где кнопка "delete".




* * *

Но Чижов снова отвлекся, запустил другую программу и пошел в интернет. Его старый знакомый, некто lego был на месте, смотрел на него мультипликационным глазком и немо ждал чижовских слов. Lego иногда общался с Чижовым по домашнему интернету (на работе Чижов никогда не мог с ним связаться, это была одна из загадок, которые приходилось терпеть). Чижов не знал - мужчина или женщина этот странный псевдоним (как они говорят - ник), но иногда Чижову казалось, что lego - единственная живая душа на белом свете, которая откликается на его - Чижова - настроения, вопросы, душевные расколы и доморощенные прозрения. Хотя их взаимоотношения невозможно было назвать до конца откровенными - как могут быть откровенными отношения с человеком, который не раскрывает свой пол?

Глазок в интернете мигнул и прислал строчку.

Ты все ходишь по кругу: - письмо - работа - пиво - интернет.

- Нет, я еще слушаю музыку.

А что сейчас?

- Брайан Ино. Кажется, девяносто второго года.

А...

Чижов не мог определить музыкальных вкусов lego, впрочем это и неважно. С каждым годом и даже днем все больше неважных вещей. Скоро будет слишком.

Lego вполне мог оказаться изощренным гомосексуалистом-алкоголиком, а мог быть и еще более затерянным и усталым, и устало играющим в общение программистом - пьяницей. Чижов не верил, что незнакомая женщина или девушка, пусть и из нынешних, интернетных, длила бы столь абстрактное и бесцельное знакомство. Отточий после "А" в ответ на его слова иногда становилось многовато.

-  Я вот читал Маканина "Андеграунд"

А....

- Сильнее того, что раньше было, мне кажется.

А...

- Ты читал?

Вообще читал (а).

- Не грусти. Ты милый. Хоть и бесполый.

(слово "милый" здесь было неуместно, как цветы для мужчины-хирурга, но хотелось ему сказать что-то подобное)

А ты пьющий холостяк. Это стандартная ситуация Но поправимая.

Чижов обращается к собеседнику в мужском роде - "читал". А lego хитро ставит "а" в скобках - "читал(а)". Вот и вся откровенность. Но lego вот знает, - от Чижова - что Чижов сейчас пишет письмо Машке, и даже знает, примерно, над чем работает чижовское АО, и какое-то время Чижов даже с усмешкой предполагал, не вражеский ли шпион lego, с таким интересом тот относился ко всему, что происходит с Чижовым.

Они - в смысле АО - сотрудничали с иранцами, еще с тех пор, как Чижов был женат и лихорадочно пытался заработать, и подписал контракт, и дал секретную подписку на пять лет, а жена сразу аккуратно оформила и развод и алименты на Борьку, и размен - полжизни уместилось в три строчки компьютерного письма к lego...

А когда Машка однажды сказала с умешкой, прямо в коридоре института, - "Виктор Палыч, возьмите меня к себе жить, я за это отдаваться буду в любом виде" - Чижов вспомнил запах пива и носков в своей коммунальной комнате и вздрогнул от испуга.

Потянулся за сигаретой - а там уж ничего нет. Встал, тряхнул онемевшими плечами, осмотрел мрачную комнату с тенями по углам. Стоя прочел новую реплику lego.

Не отвлекайся, напиши Маше.

- Ты же знаешь, я застрял. Не знаю, что писать.

Забудь контекст. Я знаю женщин. Отвлекись, забудь всё что было между вами, напиши как в первый раз. Все заново, с нуля.

- Но я не могу забыть себя. Я не могу забыть, что я сам думаю.

И наверное не можешь быть честным ни в какую сторону, и сам же боишься быть слабаком. Боишься своей трусости.

- Да. Лучше подскажи, что написать. Или сам напиши - как в армии, или в тюрьме, за меня напиши.

Ну это же твоя жизнь. Ты должен ее прожить.

- Ты думаешь, я - вообще просто козел? Не мужчина? Неумный?

Нет. Может быть, я - не мужчина, просто пыль J, а ты - несомненно мужчина, каин и манфред.

- Между мной и Машкой - чуть ли не пятнадцать лет. Она из других сфер вообще. Я половины слов просто не понимаю.

Ты так и не признался - вы близки, или ты от пьянства впал в инфантилизм и нездоровую садистскую сентиментальность?

(кажется lego - женщина. Молодой мужчина бы написал - "трахнул". Хотя...)

- Но ты даже имени своего не называешь. А мое знаешь.

(lego знал имя Чижова сразу. Хотя Чижов в интернете не особенно и скрывал его, оно было всюду под его текстами и в его программах и документах. Чижов не понимал, зачем имя заменяют псевдонимом).

Хорошо. Пиши: "Машенькая, милая, прости, что я тебя избегал в эти дни, и не написал тебе письма, и даже не поздоровался с тобой в институте, сделав вид, что увлечен беседой с коллегой".

- Копирую (Чижов создал отдельный документ Masha-lego.doc)

Вот и молодец. Пиши еще: "Я понял за эти дни, что я люблю тебя, но моему сердцу трудно биться в клетке, выстроенной моим мозгом, и моим воспитанием, и моим опытом, и поэтому я старался разобраться в своих чувствах, и решить, есть ли у меня силы, и есть ли у меня достаточно решительности для того, чтобы признаться тебе в серьезности своих намерений."

Чижов обнаружил, что он снова сидит за компьютером. Он встал, и сделал круг по комнате в поисках забытой сигареты или хотя бы окурка.

- Слушай, ты не понимаешь, она же на смех меня поднимет с такой лексикой.

Сам ты  л е к с и к а, Чижов. Это она должна волноваться - одобришь ли ты ее лексику.

- А может она ничего не должна? Как поет моя знакомая Аня, "настоящий музыкант никому ничего не должен". Хотя в общем сама проблема поставлена верно.

Я видел(а) твою знакомую Аню поющей на Арбате. Ты что ль козыряешь знакомством с арбатской звездой? Эх...
Вообще, большая ошибка мужчины в расцвете сил - если он не живет на крыше - зависимость от обаяния женщины. Это и есть феминизация. :-) Впрочем, извини, я - вообще унисекс, как
они говорят.

- Иногда мне кажется, что ты - мой внутренний голос.

Только без Стругацких. Лучше поиграем в Кашпировского. Смотри на эти буквы и вникай: сейчас ты распечатаешь свое письмо на принтере, и отвезешь к ней домой, и никаких интернетов. А еще лучше перепиши от руки - чтобы было видно твое настроение, твой почерк.

- Но у меня же работа?

Впереди еще воскресенье..

- И к ней ехать на такси - в Беляево и обратно - метро не ходит, а ведь очень далеко и дорого, у нас зарплата только во вторник.

Ну вот теперь видно, что тебе тридцать пять. Плюнь на деньги, иди пешком. Или вернешься пешком. Тоже мне, Татьяна Ларина, не может письмо в ящик девушке бросить...

Чижов нажал на "print".

Главное - ни сейчас, ни потом в будущем, не придавай значения факту, что это письмо тебе кто-то продиктовал. Может, ангел, правда ведь? :-)

- А может быть ты - ангел?

Нет. Я уже зеваю, а ангелы не зевают. Давай, я лягу спать, а ты поедешь к ней, хорошо, Чижов, обещаешь?

- Обещаю.




* * *

Он не взял такси и сначала какое-то время шел пешком, через три вокзала, где бомжи и вокзальные бабы, потом улицей Маши Порываевой, где фиолетовые глаза банковских зданий, потом Мясницкой, где чайный дом, редакция "Независимой газеты" и ломбард во дворе, магазин "Рапсодия" и кафе "Турист", где когда-то делали кофе на песке и собирались хиппи, и Чижов за чашкой кофе даже выслушал несколько сумбурных лекций о Роберте Фриппе и суфиях (Машка не знает, кто такой Роберт Фрипп, а "Блонди" любит). На углу Большого Комсомольского (как он сейчас называется?) милиционер проверил документы, потому что Чижов шел порывисто, размашисто, смотрел и в небо, и во все вообще стороны, и ерошил рыжеватые жесткие волосы. На прощение Чижов стрельнул у милиционера сигарету. Милиционер был недоволен, но сигарету дал. Потом Чижов остановил машину.

-  Беляево, на Введенского.

-  Вы сам как Хармс.

Чижов испуганно посмотрел на водителя. Водитель был в очках. Бывший интеллигентный человек, и еще улыбается, глядя на дорогу. Чижов сердито отвернулся, уткнулся носом в стекло, стал рассеянно следить, как за окно улетает Москва.

Машина шла плавно и раскатисто, и работал обогревательный вентилятор. За окном назад убегали огни города - медузистые, с ядовитыми иглами бликов, с темными телами полумертвых домов на заднике. Чижов сначала подумал что-то про Хармса (мысленно усадив его в интернет), потом вспомнил, как писал лихие рассказы в юности, и даже опубликовал два в "Юности", а недавно пытался вспомнить былое, но устыдился, что не смог писать на голодный желудок, и уже успев устыдиться, пожарил котлет, съел их и уснул на диване.

Когда-то, когда в армии он был за забором и курил тошнотворную "Приму" у раскрытого окна штаба ночью, в августе, и светло-зеленая листва после дождя переливалась в ореоле иссиня белого прожектора, установленного на заборе - он предвкушал, как окажется на воле и будет жить там долгую, сладкую и свободную жизнь.

Проехали алюминиевого Гагарина и выехали на Профсоюзную (переименовали ли ее сейчас, Чижов за десять лет так и не сообразил), когда Чижов подумал, что теперь, прижатый к столу работой, он ничуть не свободней, чем тогда, в армии, и только в эту минуту, в - наверняка инфантильном - ночном порыве, спровоцированный неизвестным человеком из интернета и тремя бутылками пива - где-то там на улице Введенского узрел эфемерный проблеск освобождения - как мираж (торговец газировкой в Сахаре разорился - все принимали его за мираж).

Еще лет пять назад на улице и в метро любил развешивать мысленные таблички, разглядывая людей: доктор наук, больные почки, третья жена, сын - бизнесмен, в кармане - 200 рублей. Или: бабы из Харькова, проездом, заблудились. Вот у этой последний мужчина был три месяца назад. А двадцать лет назад не было никаких табличек, гуляя с друзьями весело тыкали в прохожих - "А вот Пит Тауншенд". "А это - чистая Сюзи Кватро через 20 лет". Недавно выписав не на воображаемые, а на настоящие карточки все свои собственные "таблички" первый и последний раз в жизни выпил в одиночку водки, полную бутылку. Ночью приснилось, что вдруг снова забрали в армию, и никак не мог доказать, что уже однажды служил.

Приехали.

Перед подъездом испугался, что забыл код, то есть цифру помнил, но испугался, что запомнил неверно. Но нет - правильно. Одной рукой - набирал, в другой руке - письмо, даже в конверте с адресом. Вошел в подъезд, и конечно, сразу все понял.

У почтового ящика стояла Машка. Как обычно - никакой косметики, и улыбается так, будто сейчас уйдет, как тогда.




* * *

Никак не могу дождаться, долго ты ехал. Ты удивляешься?

- Но ты же сама диктовала, и ты ведь знаешь, что там написано, зачем ждешь? А если уж ждешь, можно в окно смотреть.

У нас окна на другую сторону.

- А это что за огромная сумка?

Я же знаю, что у тебя в письме написано, вот вещи собрала. Я же переезжаю к тебе, у тебя есть деньги на такси? А ты знаешь, что ты завтра бросишь писать свои программы для своего АО?..




* * *

В одной руке у нее был большой новый веник, который она сначала спрятала за спиной. Чижов засмеялся. Он что-то чувствовал. И он что-то понимал, и что-то помнил. Чтобы разобраться в этом, надо было еще жить и жить.

А он только начал.

сентябрь 2000  



© Олег Пшеничный, 2000-2024.
© Сетевая Словесность, 2000-2024.




Словесность