Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




А  НОЧЬ  ТАКАЯ  ЛУННАЯ

Повесть о любви с печальным концом


1.

Комната, которую занимали моя тёща, старшая сестра жены Надя, её муж и дочь Лена, и мы с женой, в один прекрасный день пополнилась ещё одним жильцом, нашей новорожденной дочуркой. Это, действительно, было прекрасно, ибо число граждан на площади в тридцать два квадратных метра явно превышало допустимую в Питере норму. Как следствие, у нас появилось законное основание поставить вопрос перед жилотделом Райисполкома об отселении одной семьи. В итоге, трёхлетняя на тот момент Лена с родителями переехала в отдельную комнату (не квартиру!) на Обводном канале, затем (дом пошёл на капитальный ремонт) в отдельную большего метража комнату на Васильевском острове, а затем, путём многоходового обмена, в отдельную малогабаритную "хрущёвку" в районе парка Победы. Правда, этот процесс постепенного улучшения бытовых условий затянулся на многие годы, что, впрочем, имеет не столь уж большое значение для печальной, сразу предупреждаю, истории, которую я собираюсь рассказать...

Когда родители Игоря, бывшие на тот момент в разводе, по очереди, узнали о намерениях сына жениться на нашей красавице Лене, они, естественно, пожелали познакомиться с его избранницей. Надя, не желая оставаться с ними один на один (с мужем она рассталась за три года до этого события) позвонила нам с просьбой приехать к ним, чтобы присутствовать при смотринах.

Первым, как и полагается командиру, в маленькой квартирке появился Григорий Александрович, отец Игоря, не только именем, но и наружностью походивший на шолоховского Григория Мелехова. Многолетний опыт работы с личным составом сформировал в нём именно те качестве, которые ценятся окружающими, и которые, частично, унаследовал его сын: легко вступать в контакт с незнакомыми людьми, уметь расположить их к себе, уметь слушать других, искренне интересоваться их жизнью, пытаться помочь, если надо.

Символическая прихожая вытеснила его в гостиную, которую он заполнил собой, тут же без приглашения расположившись в единственном кресле "времён очаковских", стоявшем у балконной двери. Разведя руками, как бы извиняясь, он объяснил: "Мне лучше сидеть, чтобы занимать поменьше места в ваших апартаментах". Мы с женой, находившиеся в засаде в соседней комнатке, тут же выдвинулись вперёд, создав вместе с Надей единый оборонительный рубеж. Лены ещё не было, но она должна была быть с минуты на минуту, ибо о визите родителей была предупреждена Игорем.

Чтобы как-то занять время до прихода Лены, моя жена начала светский разговор о весне, которая в этом году была неожиданно доброй к ленинградцам, умеренно дождливой, и уже к началу апреля окрасила в нежно-зелёный цвет скверы и парки, бульвары, дворы, уличные газоны, создавая этим приподнятое настроение.

Радио, висевшее на стене в соседстве с креслом, в котором с комфортом разместился Григорий Александрович, и привычно что-то вещавшее, вдруг замолчало. Затем из динамика послышались звуки, напоминавшие шорох передвигаемой по столу бумаги, а за ними строгий голос дикторa: "Передаём сообщение ТАСС. На Чернобыльской атомной электростанции произошел несчастный случай. Один из реакторов получил повреждение. Принимаются меры с целью устранения последствий инцидента. Пострадавшим оказана необходимая помощь. Создана правительственная комиссия для расследования происшедшего". Я повернул голову в сторону стоявшего на секретере календаря из пластмассы с силуэтом Ленина на его панели - на календаре стояла дата 28 апреля 1986 года. По мере чтения диктором этого короткого текста лицо Григория Александровича темнело, черты его стали приобретать жёсткость, улыбку словно смыло ледяным потоком. В отличие от нас, абсолютно гражданских товарищей, в обтекаемом сообщении он услышал нечто значительно большее. Военный специалист в области радиационной безопасности, он сразу понял, что в его относительно спокойной жизни наступила пауза. Резко поднявшись, и обращаясь сразу ко всем нам, он сказал:

"К сожалению, мне нужно откланяться и срочно прибыть к месту службы. Надежда Васильевна, - обратился он к матери Лены, - извинитесь за меня перед дочкой, что не дождался её. Передайте ей, что выбор сына одобряю. Его выбор - это и мой выбор. Со свадьбой пусть не тянут. Жизнь непредсказуема, это уж точно. В отношении себя буду держать сына в курсе событий".

Закрыв за ним дверь, Надя возвратилась к нам, и мы довольно долго сидели в полном молчании под аккомпанемент бравурных вальсов в исполнении военного оркестра, доносившихся из динамика.



2.

Около трёх часов ночи двадцать шестого апреля 1986 года в Киеве, в квартире по адресу улица Карла Либкнехта, 26, которую занимал первый секретарь ЦК компартии Украины Владимир Васильевич Щербицкий, прозвучал звонок телефона спецсвязи. Имея привычку брать домой документы, с которыми не успел познакомиться в течение и без того безразмерного рабочего дня, и засидевшись над ними до часу ночи, он этого звонка не услышал, и трубку сняла Рада Гавриловна, всегда чутко спавшая супруга Первого. "Рада Гавриловна? - услышала она знакомый голос Виталия Врублевского, первого помощника мужа, неизменного на протяжении восемнадцати лет, самого доверенного и незаменимого. - Рада Гавриловна, просьба разбудить Владимира Васильевича, ситуация не терпит отлагательства". "Владимир, - затормошила она мужа, - просыпайся. Виталий звонит. Что-то серьёзное стряслось". Ещё не стряхнув с себя сон, Щербицкий взял трубку.

- Виталий, что случилось?

- Владимир Васильевич, ЧП - полтора часа назад взорвался атомный реактор на четвёртом энергоблоке Чернобыльской АЭС. Горит здание энергоблока. Час назад мне позвонил Брюханов Виктор Петрович, обрисовал ситуацию на то время. Своих пожарников не хватило, и я, распорядился прислать пожарные команды из близлежащих городов и из Киева. Причины катастрофы ещё неясны.

- Есть ли жертвы? Какая оказана помощь?

-Пока один погибший и один смертельно раненный, он госпитализирован в Припятскую медсанчасть.

- Каков уровень радиации, защищены ли люди от неё?

Выпускник Днепропетровского химико-технологического института, Щербицкий прекрасно понял, чем грозит людям катастрофа на АЭС.

- Какая у пожарников защита, Владимир Васильевич? Брезентовая роба, рукавицы, каска. Уровень радиации ещё устанавливается. На беду, из двух имевшихся приборов на 1000 Рентген/ч один вышел из строя, а к другому невозможно подступиться из-за возникших завалов.

- Брюханов сообщил по своей линии наверх о случившемся?

- Да, сообщил, он мне сразу же сказал об этом. Москва готовит экспертов и помощь.

- Если так, то Горбачёв уже, видимо, знает. И у нас есть небольшой резерв времени, чтобы собрать более полную информацию, а потом уже самим звонить ему. Кажется, он встаёт в шесть утра, вот в шесть и доложим. А пока свяжись с Ляшко, пусть к шести тридцати соберёт у меня в кабинете Зелинского, Романенко ведь в США, Гладуша и кого-то из Академии наук, кто этой областью занимается. Из членов ЦК - курирующих социальные вопросы. Будем решать. Сам держи связь с Брюхановым - установили ли уровень радиации, область загрязнения, локализован ли пожар? Узнай всё, что к этому относится. С тобой встречаемся в 5.50 у меня. Отдохнём потом.

Щербицкий положил трубку на рычаг. "Ну, что там?" - не скрывая тревоги, спросила Рада Гавриловна. "Плохо. Бомба в Чернобыле взорвалась. Помнишь, как я бился, чтобы не допустить этого строительства, да ещё вблизи Киева. Но Александров же самый умный: я внуков своих буду укладывать спать рядом с реактором. Ладно, ты попробуй, засни, а я пойду к себе - надо подготовиться к разговору с Горбачёвым. Ты же знаешь, что он выдать может".

Разговор с Генеральным секретарём ЦК КПСС состоялся ровно в шесть часов утра, как и запланировал Щербицкий.

- Михаил Сергеевич, это Щербицкий. Извините, что звоню в такую рань. Я знаю, что о Чернобыле Вам уже доложили. Республика делает всё, что может, для ликвидации последствий взрыва реактора. К 4 часам утра пожар был локализован, а к данному моменту затушен. К половине четвёртого утра удалось установить уровень радиации - он очень высок, уже через полчаса работы у пожарных появились симптомы лучевой болезни. Принимаем меры для эвакуации жителей города Припять - он в трёх км от АЭС, и, специалисты полагают, что загрязнённость радионуклидами его территории также высока.

- Владимир Васильевич, я уже подключил к работе Министерство обороны, Академию наук, Государственный комитет по гидрометеорологии и контролю природной среды, а также Минатом. Эксперты должны вылететь через несколько часов. На девять утра собираю Президиум ЦК. Вам прилетать не надо - и так дел по горло. Важнейшие аспекты катастрофы - политический и социальный. Как подавать и в каком объёме информацию внутри страны и за рубежом. Необходимо сделать всё, чтобы не вызвать панику среди населения. Мы сами, в Москве, первыми дадим через ТАСС эту информацию.

- Михаил Сергеевич, в республике идёт активная подготовка к первомайской демонстрации. Считаю необходимым отменить её. Нельзя исключить возможность распространения радиоактивных элементов, в большом количестве выброшенных при взрыве из реактора, с ветром и дождём. Опасно скопление больших количеств людей на улицах во время демонстраций. Прошу дать добро на отмену массовых мероприятий до точного установления уровня рисков для населения.

- Послушай, Щербицкий, ты о чём говоришь, ты понимаешь, на что ты толкаешь партию. Отмена демонстраций вызовет страшную панику среди населения не только в Киеве, но во всей стране. Я тебе запрещаю даже думать об этом. А посмеешь своей властью отменить майские мероприятия, не только всех должностей и регалий своих лишишься, но и партбилет на стол положишь.

Щербицкий услышал удар от брошенной на рычаг трубки...

Таким было начало крупнейшей за всю историю атомной энергетики аварии, последствия которой для людей до сегодняшнего дня остаются непредсказуемыми.



На период описываемых событий:

Виктор Петрович Брюханов - директор Чернобыльской АЭС

Иван Дмитриевич Гладуш - министр внутренних дел Украины

Анатолий Николаевич Зелинский - первый заместитель министра здравоохранения Украины

Александр Павлович Ляшко - Председатель Совета Министров Украины

А. Е. Романенко - министр здравоохранения Украины





3.

Остановив такси на углу ул. Бассейной и пр. Космонавтов, Григорий Александрович поехал прямо в штаб Ленинградского военного округа (ЛенВО), где располагалось Управление службы ХЗ (химической защиты) и её начальник полковник Кикин Леонид Герасимович. Часовая и минутная стрелки показывали двадцать часов тринадцать минут, когда майор Кочур, переступив порог штаба и показав пропуск дежурному офицеру, не ожидая лифта, стремительно поднялся на третий этаж, где располагались структуры Управления и кабинет Кикина. Капитан, адъютант начальника Управления, пригласил его присесть, и доверительно сказал: "Уже два часа как разыскиваю Вас по всем служебным и личным телефонам. Сейчас доложу".

- Ну, входи, входи, - приветствовал Кикин, пожимая ему руку. - Садись, не стой - разговор не короткий, хотя и не длинный. Ты, наверно, уже слышал сообщение ТАСС о Чернобыле. Вчера мне позвонил Пикалов Владимир Карпович* - реактор рвануло ещё в половине второго ночи двадцать шестого апреля. Он полностью разрушен, в окружающую среду продолжает выбрасываться большое количество радиоактивных веществ. Это основная беда. Ситуация приравнивается к взрыву "грязной" атомной бомбы большой мощности. Служба ХЗ нашего округа не будет привлекаться к ликвидации аварии, но Владимир Карпович помнит тебя по Новой Земле, где ты с ним сталкивался на ядерном полигоне. Главный считает тебя специалистом в области контроля за радиационной обстановкой, и просит командировать срочно в район аварии. Командировочное удостоверение и деньги для тебя уже приготовлены, возьмёшь у Виктора (он махнул рукой в стороны приёмной). На сборы тебе не более двух часов. Ты же один живёшь, слёз и разговоров не будет. В Пулково обратишься к Военному коменданту, он комплектует группы гражданских специалистов из Питера. Отправлять вас будут то ли военно-транспортной авиацией, то ли авиацией системы Гражданской обороны. Летите до Киева, а дальше на автобусах до района катастрофы. На месте, в Киеве, сам разберёшься, где спецавтобусы концентрируются. Сам Владимир Карпович уже там. Доложишь о своём прибытии непосредственно ему. Уже действует Оперативная Группа ведущих работников нашего Управления и группа врачей из клинического отдела Института Биофизики. Там уже много народу. И всё равно не хватает.

Кикин замолчал, словно вспоминая, всё ли главное он сказал своему подчинённому. Прервал молчание.

- Кажется всё. Вопросы будут?

- Всё предельно ясно, товарищ полковник. Вам докладывать, и с какой частотой?

- Как доложишь, когда вся информация идёт под грифом "секретно". Разве что удастся выйти на ВЧ** или на системы связи КГБ. Но, боюсь, тебе не до этого будет... Помолчал... Береги себя, Григорий. Не мне тебе говорить, на что едешь. Это мой приказ. Ну, с Богом!

Они крепко, по-мужски, пожали друг другу руки, и майор Кочур, козырнув, повернувшись по всей форме кругом, вышел из кабинета.



* Генерал-полковник, начальник химических войск МО СССР

** Правительственная междугородняя связь





4.

Самолёт гражданской авиации, на котором летел майор Кочур, посадили не в Борисполе, а на одном из военных аэродромов в районе Киева. Там уже собралось человек тридцать, командированных на ЧАЭС. Все они были, как оказалось, представителями разных ведомств, лица гражданские, не встречавшиеся ранее друг с другом. И здесь, в одном из аэродромных зданий, смутно представляя себе, что за работа ожидает их на ЧАЭС, они были неразговорчивы, и лишь одно интересовало их: скоро ли подадут автобусы. Они торопились навстречу своей судьбе, не помышляя о подвигах, не заглядывая в будущее, общее для всех ликвидаторов (так стали называть тех, кто принимал участие в ликвидации последствий аварии на ЧАЭС), с его госпиталями, болезнями, инвалидностью и даже смертью.

У офицера, занимавшегося встречей, Кочур, предъявив документы, выяснил, что ему нужно прибыть в населённый пункт Андреевка, Чернобыльского района, где находился Штаб специальной оперативной группы Управления Химической службы Министерства обороны. Там же можно было найти и генерал-полковника Пикалова. Как оказалось, он уже звонил, и просил передать, что будет в Андреевке в течение сегодняшнего дня. Прямого транспорта туда не было, и Кочуру предстояло ехать со всеми через городок Иванков до КПП Дитятки (один из пунктов радиационного контроля), а далее на подкидыше до места назначения. На его вопрос "Как дела?", офицер односложно ответил: "Скоро сами всё узнаете и увидите".

Вскоре после приземления самолёта, на котором прилетел Кочур, тот же дежурный офицер настоятельно пригласил всех командированных позавтракать, благо, аэродромная столовая находилась поблизости. На заявления типа "Не хочется" и т. п. он возразил: "Скоро у вас появится аппетит, как у Ильи Муромца. Привыкайте к большим объёмам пищи". Кочур знал, что одним из проявлений лучевой болезни является булемия (повышенный аппетит) - так организм пытается защитить себя от нарастающей анемии...

Через полтора часа в автобусе "Икарус" Кочур со своими случайными и не случайными попутчиками катил по ухоженному шоссе в сторону Иванкова. Шёл четвёртый день с момента катастрофы на четвёртом энергоблоке ЧАЭС. Уже были эвакуированы жители Припяти, города строителей и эксплуатационников ЧАЭС, села Копачи, посёлка и станции Янов, сразу же признанных особо опасными для проживания. Уже в районе Припяти встречал въезжающих в город "рыжий лес", поражающий воображение новичков своим фантастическим видом, на повал и утилизации которого пока не хватало рук. Уже в сторону этой зоны двигались тысячи людей, мобилизованных, как на отечественную войну, со всех уголков Советского Союза, военных, пожарников, инженеров, строителей, физиков, медиков. Уже тысячи людей, живших в пограничных с катастрофой районах, охваченные паникой, снимались с насиженных мест, и уезжали к родственникам, к друзьям, к знакомым, куда глаза глядят, но только подальше от страшного места, грозившего смертью их детям и им самим. Слово "радиация" уже не сходило с уст.

А на земле царствовала весна. По обеим сторонам дороги в кюветах желтели ромашки и одуванчики, зеленела трава, рощи радовали своей юной листвой, города и посёлки встречали праздничными транспарантами и цветными флажками, из громкоговорителей лилась музыка, а дикторы хорошо поставленными голосами рассказывали о достижениях тружеников цехов и полей в преддверии Первомая. На фоне несчастья, произошедшего на ЧАЭС, всё это выглядело как чья-то неудачная шутка, и Кочуру хотелось закрыть глаза и уши, и только думать, думать, думать, с чего начать, чтобы не потерять ни часа такого важного времени, чтобы суметь спасти ещё не умершее, живое и родное.

А ведь он сам был родом из этих мест. Ну не совсем из этих, много южнее, из Днепропетровщины, и любовь к малой родине жила в его сердце всегда. И сейчас, оказавшись на Украине спустя более двух десятков лет, он, не удивился, почувствовав, что ничто не прошло, что сладковатый запах весенних акаций жив в нём, что слова языка детства и юности хранятся в памяти, и он, если нужно, заговорит чисто, правильно, свободно. Неожиданно появилась боль "под ложечкой", как называла это место в детстве мама, мучительная, словно накручивающая на кулак всё, что там прячется под передней брюшной стенкой, выворачивающая душу наизнанку. "Не вовремя, - подумал Кочур. - А что приходит вовремя?" Старая язва "в области тела желудка" (так написал лечащий врач в выписной справке после очередной госпитализации) дала о себе знать ещё за пару дней до командировки. Вытащив из кармана заранее приготовленную таблетку викалина, оглянувшись по сторонам, не смотрит ли кто, он с трудом проглотил её. И странно, язва, словно натолкнувшись на препятствие, поворчала ещё пару минут и затихла...

Генерал-полковник Пикалов Владимир Карпович, высокий, широкий в кости, бровастый, внешне и статью походил на Леонида Ильича Брежнева. Однако не это являлось основной причиной его вполне успешной военной карьеры. За плечами была Великая отечественная война, по дорогам которой он прошёл от начала до конца. Кадровый военный, он знал армию не понаслышке, поднявшись по военной лестнице от командира взвода управления до начальника Химической службы Министерства Обороны Советского Союза. Его побаивались за принципиальность и требовательность, но и уважали за понимание нужд солдат и офицерского состава, за умение брать на себя всю ответственность при принятии особо важных решений, за уникальную способность помнить человека, однажды с ним встретившись.

Известие о трагедии на ЧАЭС Пикалов получил в семь часов утра 26 апреля, т. е. через пять с половиной часов после взрыва реактора. Из-за плохих метеоусловий в Припять он смог добраться только к 1. 00 ночи 27 апреля. Ему не составило большого труда понять, что вокруг царит хаос, неразбериха и паника, что никто понятия не имеет о реальной радиационной обстановке, что нельзя терять ни минуты. Организовав тут же, в Припяти, временный командный пункт, и не дожидаясь прибытия первых частей своей службы, он сразу же на разведывательной машине БРДМ-РХ объехал вокруг разрушенного энергоблока, сделав контрольные замеры уровней радиации, которая в ряде мест превышала 500 Р/ч (прибор ДП-3 зашкаливал), а также выявил направление движения радиоактивного облака. Наиболее благоприятные подходы к четвертому энергоблоку оказались с восточной стороны, где уровень радиации составлял до 5 Р/ч, а наиболее опасные - с южной и западной (от 300 до 2200 Р/ч).

К моменту появления Кочура в районе катастрофы, там уже действовали Мобильной отряд по ликвидации последствий радиационных аварий Приволжского военного округа, подразделения химических и инженерных войск Киевского и Белорусского военных округов, силы Гражданской обороны и её медицинские части. На базе этих сил для оценки радиационной обстановки в зоне АЭС и в ближайшей 10-ти км зоне была создана сеть из постов радиационной разведки. Между 7 и 8 часами утра 27 апреля на основании её результатов Пикаловым была разработана первая карта радиационной обстановки в районе ЧАЭС. К исходу 27 апреля, по данным воздушной и наземной радиационной разведки района катастрофы и в результате анализа радиационной обстановки, были нанесены на карту границы зон радиоактивного загрязнения, соответствующие степеням опасности для населения. Можно было перевести дух. Окончательная сводная карта радиоактивного загрязнения в районе аварии была составлена лишь к началу августа 1986 г...

Пикалова Кочур нашёл в клубе села Андреевка, в котором разместился штаб Оперативной группы их службы. Было шестнадцать часов пополудни. По дороге он вспоминал о своей первой встрече с ним. Тогда, в 1969 году, Кочур служил командиром группы дозиметристов особой воинской части, обслуживавшей "Полигон подземных ядерных испытаний на Новой Земле". Пикалов появился на полигоне в связи с нештатной ситуацией, когда, через тектонические разломы горного склона, в штольнях которого были подорваны два мощных ядерных заряда, на поверхность вырвались струи радиоактивного газа и пара. При этом уровень гамма-излучения подскочил до нескольких сотен Р/ч. Более 400 участников испытания пострадали от высокого уровня радиации. Только через час персонал, находившийся у входа в штольни, был эвакуирован в безопасное место, а десять человек, оказавшихся в районе разлома, остались отрезанными от остальных слоем радиоактивного тумана. Тогда его группа, дозиметрическая, пересев в тяжёлый гусеничный транспортёр-тягач, прорвалась через слои задымленности с уровнем радиации до 250 Р/ч, и сняла с вершины перепугавшихся насмерть людей. Необходимость расследования этого случая была связана именно с неподготовленностью руководства к принятию верных решений в непредвиденных обстоятельствах. И если бы не инициатива Кочура, то всё могло бы закончиться трагически для этих десятерых. В тот свой приезд на полигон Пикалов, разбираясь в случившемся, вызвал его к себе, и, завершая краткий разговор, сказал: "Спасибо, капитан за службу. Не забуду". Вот и не забыл.

Доложив по форме о прибытии в его, генерал-полковника, распоряжение, Кочур, не зная, как вести себя дальше, просто замолчал. "Садись, Григорий Александрович, - усадил его Пикалов на свободный стул. - Добирался, наверно, часов двадцать. И то хорошо, по нашим меркам. Но долго уж очень. Не по ситуации долго. Ещё не устроился, знаю. Я отдал распоряжение разместить тебя в селе Оранное Иванковского района - это пункт будущей дислокации нашей 25-й бригады. Сейчас там ведутся работы для обустройства её личного состава. Будешь ближе к Припяти, к четвёртому энергоблоку, где тебе предстоит работать. Владимир Сергеевич, - обратился Пикалов к сидящему рядом генерал-майору, - проходчики из Горловки уже прибыли? Если нет, сегодня же звони в шахтоуправление и горком партии, выясняй и разъясняй. Твоё дело, - повернулся он снова к Кочуру, - будет родное, но не простое. Сделаем так. Сейчас ещё только шестнадцать тридцать. На моей машине тебя отвезут к месту обитания, разместят, покормят, и поедешь к разрушенному энергоблоку. Осмотрись, обращай внимание на территорию вокруг него, лучше с восточной стороны. Много ли предстоит дел по её расчистке и как. Важно добиться снижения уровня радиации, чтобы максимально обезопасить людей, без которых, сам понимаешь, не обойтись. Сам план работы, суть работы узнаешь завтра. Сейчас важно, чтобы ты всё увидел своими глазами"...

Село Оранное оказалось совсем небольшим - площадью чуть больше трёх квадратных километров. С одной стороны сосновый лес, с другой - болото. Сопровождавший Кочура лейтенант, он же водитель пикаловского БТР, остановился возле кирпичного дома с верандой и крыльцом под козырьком. "Вы пока разомнитесь, сейчас я всё быстро решу", - сказал он, и скрылся за дверью. Действительно, через пять минут появился мужчина лет сорока пяти в гражданской одежде, и предложил Кочуру следовать за ним. Дом, в котором ему предстояло провести энное количество ночей, был чуть больше первого, и представлял собой общежитие офицеров воинской части, в которой его поставили на пищевое и вещевое довольствие на время командировки. В довольно большой комнате стояло десять аккуратно заправленных кроватей в два яруса, стол и несколько стульев, в углу - склоченный на скорую руку стеллаж для личных вещей. "Общий умывальник, столовая и банный комплекс уже сооружены, и находятся в районе размещения рядового и сержантского состава - это за селом, - показал старшина в сторону леса. - Здесь всё рядом. Где столовая, покажу сейчас. Приказано Вас накормить"...

Через сорок минут Кочур уже ехал в сторону города Припять и ЧАЭС. Дорога шла через сосновый лес, и по сторонам её, чуть в глубине, можно было видеть стройбатовцев, готовящих площади для военных городков. Здесь предстояло в скором порядке поставить брезентовые палатки, щитовые домики, срубы для столовых, навесы для хранения техники, оборудования для дезактивации, прачечных комплексов и многое другое. На границе десятикилометровой зоны БТР генерал-полковника пришлось оставить - дальше ехать на "чистой" машине было запрещено. Пересели в его же, но уже БРДМ-РХ, предназначенный для передвижения по "грязной" территории, хотя и за её пределами чистой территорию можно было считать лишь условно. Стали попадаться абсолютно безлюдные населённые пункты, дома с плотно

закрытыми окнами и дверями, забитыми крест-накрест обрезками досок. На окраине Припяти Кочур заметил рельсовую колею и контактную сеть над ней, одноэтажное здание из красного кирпича, а чуть дальше посёлок без признаков присутствия человека. "Станция Янов, - заметил водитель. - Людей отселили из-за высокой радиации. Слышал, хотят движение поездов восстановить. На одном автомобильном транспорте далеко не уедешь".

Въезд в город Припять, окаймлённый колючей проволокой со зловещими знаками радиационной опасности, охранялся нарядом милиции. После проверки документов (пропуск) один из милиционеров поднял заградительный шлагбаум и махнул разрешающе рукой. Дело шло к вечеру. В сквозном розоватом свете брошенный город напоминал безлюдные города из фантастических романов Клиффорда Саймака. "Вот уж точно, - подумал Кочур, - не может человек ничего сочинить такого, чего бы уже не было когда-то, и предсказать, что случится. Это называется, кажется, ‘архетипическая память’, которая хранит всё, что встречалось в жизни нам и нашим далеким предкам. Здесь, в Припяти, лишь повторение когда-то уже пройденного человечеством, но не научившего его ничему".

За свинцовыми стёклами БРДМ промелькнули колесо обозрения и автодром городского парка. "Только недавно пустили в строй", - нарушил его мысли водитель. На центральной площади у входа в пятиэтажную гостиницу (здесь располагался дозиметрический пост, посылавший сведения в МАГАТЭ о радиационной обстановке в городе), собравшись тремя полукружьями, соблюдая субординацию по чистоте происхождения, а также, примерно, семиметровую дистанцию полукруг от полукруга, сидели собаки в ожидании пищевых отходов. А над ними ветер трепал транспаранты "МИР-ТРУД-МАЙ", "ДОСТОЙНО ВСТРЕТИМ...". Сквозь разбитую витрину ресторана Кочур успел заметить рассыпанные на полу мельхиоровые вилки и ложки - следы мародеров. На балконе одного из опустевших домов продолжали сохнуть на верёвке ползунки и распашонки. В другом доме в открытое окно второго этажа была выставлена цветущая ярко-красным огнём герань, как знак опасности, как указание повернуть обратно, подобная кадрам из фильма "Семнадцать мгновений весны". Не обратили внимания. "И мы едем дальше. И так будет всегда", - снова подумал Кочур.

Неожиданно обзор заслонило могучее здание четвёртого энергоблока с развороченной кровлей, словно злой великан, истекавшее своей рыжеватого цвета "кровью", заражавшей всё окружающее на многие и многие километры. БРДМ приближался к промплощадке ЧАЭС. "Как прикажете ехать дальше, товарищ майор, - обратился к нему водитель. - Ехать нужно быстро". Как бы в подтверждение его слов, наружный дозиметр уже давно показывал намного превышающие норму и нарастающие по мере приближения к повреждённому реактору уровни Р/час. "Объедем со всех сторон, надо самому убедиться, с какой стороны будем подбираться к больному энергоблоку".

Привыкшего к хирургической чистоте помещений и территорий атомных электростанций, на которых приходилось бывать не раз, Кочура в самое сердце поразила представшая перед ним картина: обломки тепловыделяющих элементов и других конструктивных частей реактора, блоки графитной укладки, застывшие массы отработанного топлива, куски бетона, сплавившегося с графитом и металлом, радиоактивный мусор укрывали площадь, прилегающую к четвёртому энергоблоку. Их нагромождения превращали её в труднопроходимую для ликвидаторов зону ещё и по причине своей сверхвысокой радиоактивности. Выбросы из разрушенного реактора были видны на крышах первых трёх неповреждённых энергоблоков, и даже на трубных площадках 140-метровой главной вентиляционной трубы. Более свободной от обломков и менее опасной оказалась восточная часть площадки четвёртого энергоблока, как и говорил Пикалов. "А теперь, обратно в Андреевку, может, Главный ещё там", - негромко сказал он водителю.

На пункте радиационного контроля Дитятки БРДМ, на котором они объезжали ЧАЭС, снова пришлось сменить на БТР в связи с высокой радиационной загрязнённостью машины, которую препроводили на дезактивацию в пункт санитарной обработки (ПУСО). Там её должны были привести в норму и отогнать на стоянку. Таков был приказ. Этим БРДМ пользовался, в основном, только Пикалов.

На первом этапе ликвидации последствий аварии, когда уровень радиации в районе ЧАЭС сохранялся высоким, такой подход к использованию автотранспорта (смена машин на пути следования к АЭС и обратно) считался наиболее целесообразным в интересах безопасности. Позднее, от смены автомобилей отказались, но на пути следования, после повторных проверок на загрязнённость (при помощи радиометра ДП-5А, одного из самых надёжных приборов в то время), их повторно мыли, чтобы удалить радиоактивную пыль, добиваясь безопасных уровней радиации*.



* Много лет спустя, когда стали доступными секретные протоколы заседаний Оперативной группы Политбюро ЦККПСС, из одного из них за № 9, от 8 мая 1986 г., стало известно, что Минздрав СССР тогда в срочном порядке утвердил новые нормы допустимых уровней радиоактивного облучения населения, превышающие прежние в 10 раз. В особых случаях допускалось увеличение этих норм до уровней, превышающих прежние в 50 раз.





4.

В семь часов утра 30 апреля в том же доме в Андреевке Кочур слушал Пикалова.

- Увидел, как зашкаливает? Чистить территорию надо, и проводить дезактивацию надо, и продолжать замеры надо, и много чего другого - надо, чтобы постепенно снизить степень радиационного заражения людей и среды. Но есть ещё одна напасть. Перед аварией в реакторе находилось 190 тонн ядерного топлива. Сколько его осталось там, мы не знаем. Думаю, много. Легасов предполагает, что не меньше тридцати процентов. Кроме топлива, в активной зоне в момент аварии содержались продукты деления и различные радиоактивные изотопы, накопившиеся во время работы реактора. А ты знаешь, что именно они представляют наибольшую радиационную опасность. Малая часть их выброшена взрывной волной наружу, но большая продолжает находиться внутри реактора. Есть мнение, что, при возгорании графита, которым в основном заполнен реактор, могло произойти расплавление ядерного топлива с дальнейшим повышением температуры в реакторе. В этих условиях есть риск, что расплавленное топливо прожжёт корпус реактора и фундамент, и проникнет в затопленное помещение под реактором, - Пикалов помолчал. - Такая возможность существует лишь теоретически, с незначительной долей вероятности. Но где гарантия, что это не сможет произойти в действительности в ближайшие дни? Подобное развитие событий грозит ещё одним взрывом с большим выбросом радиоактивности, либо, что не менее опасно, проникновением ядерного топлива и продуктов его деления в грунт под реактором, далее в грунтовые воды, а с ними - в водные источники, в реки Припять и Днепр. Не мне тебе говорить, каких масштабов и последствий в этом случае может достигнуть катастрофа.

Пикалов снова замолчал, словно давал возможность Кочуру осмыслить услышанное или задать вопросы. Но майор молчал. Посверлив его глазами, Пикалов продолжал.

- Теперь перехожу к главному для тебя. Принято решение провести туннель под реактор, соорудить на бетонной плите теплообменник с принудительным охлаждением, чтобы предупредить разрушение корпуса и фундамента реактора. Твоя задача состоит в обеспечении радиационной безопасности людей. Им предстоит ручная, в прямом смысле этого слова, работа. Техники, не говоря уже о роботах, не будет. Сегодня в двенадцать ноль-ноль встречаешься с начальниками групп шахтёров и строителей "холодильника". Вопросы будут?

Пикалов смотрел на Кочура, как тому показалось, с пониманием. Молчали и члены Оперативной группы, присутствовавшие при этом разговоре-монологе своего Главного.

- Товарищ генерал-полковник, задача ясна. Прошу дать мне три часа на подготовку доклада по представленному заданию с выкладками и предложениями по существу.

- Три часа у тебя есть. Жду здесь же. Необходимые данные возьмёшь в техническом отделе штаба Группы.

Попросив разрешения идти, Кочур вышел в рассвет. Посмотрел на часы. Встреча заняла пять минут. Он любил месяц май с его теплом и нежностью, исходящей от каждого листка и травинки, радугу после грозы с запахом детства, поднимающую свою семицветную арку над землёй, чувство ожидания, охватывающее его в мае. И на этот раз оно его не подвело, - это чувство. Как жаль, что не подвело. Объехав вчера разрушенный энергоблок, он прекрасно понимал, с какими проблемами столкнутся люди, призванные на службу своими военкоматами. Они уже едут сюда, а, может, приехали и обустраиваются где-то по соседству. В техническом отношении в строительстве теплообменника для специалистов не могло быть ничего неожиданного. Неожиданное заключалось в тех условиях, в которых предстояло работать. Наличие высоких уровней радиации ломало все привычные представления о сменной работе, о технике безопасности при подземных работах, о возможности применения комбайнов, транспортёров, электрокаров. Кочур знал - техника не выдержит. Всё придётся делать вручную, как и подчеркнул Главный.

Зайдя в технический отдел, где о его появлении были предупреждены, он попросил сводку об уровне радиации в районе ЧАЭС с 26 апреля по сегодняшний день, проектные материалы по теплообменнику и штатное расписание обеих групп. Незнакомый майор, вручая ему под роспись папку с документами, сказал:

- Можете расположиться в соседней комнате. Там никого нет, да и удобно - мало ли какие вопросы ещё могут возникнуть.

Благодарно кивнув, Кочур пересёк крошечный коридор и вошёл в комнату, видимо, специально подготовленную для подобного рода занятий. Стол, два стула, на столе пачка чистой бумаги, стакан с ручками и карандашами. Сел за стол, и неожиданно на память пришли строки из цветаевского цикла "Стол". "Так будь же благословен - Лбом, локтем, узлом колен Испытанный...". Он и сам по молодости, в годы учёбы в училище, пытался писать стихи...

Майор потёр руки, лоб, огладил волосы. Отогнал неизвестно откуда взявшуюся лирику. Открыл папку. Итак, "Теплообменник".

...Пока мозг считывал информацию, фиксировал цифры, запоминал навсегда, Кочур рассуждал, советовался сам с собой. "Железобетонный монолит 30x30x2,5 м3 с трубами внутри для охлаждения пространства под реактором..." "Плюс аппаратура контроля. ...В пространство "подреактора"* необходимо будет подавать стальную арматуру, бетон, трубы и прочее, и там уже формировать монолит. Иначе никак. Потребуется вырыть котлован, и уже из него прокладывать штольню к подреакторному пространству. Вопросы разделим на группы. Первая, строительная: с какой стороны и на каком расстоянии от реакторного зала АЭС рыть котлован; глубина котлована; размеры штольни, подходы к её прохождению (видимо, отбойными молотками - это максимум возможного), способы крепления её стен и потолка (видимо, бетон); способы укладки рельсов для вагонеток и тележек. Что здесь моё?"

Кочур поднялся с места, подошел к окну, отворил створку. Пахло свежестью, хвоей. Надышавшись этими запахами, майор вновь вернулся на место и, листая страницы, погрузился в свои нелегкие мысли. "Моё здесь...Выбор места для котлована - с восточной стороны корпуса АЭС, наименее в радиационном отношении опасной, это несомненно. Тот же критерий при определении расстояния котлована от корпуса. Но и удалять его до бесконечности невозможно, ибо это увеличит объём работы и время, необходимое для выполнения задания. Так, едем дальше. Вторая группа вопросов напрямую касается радиационной безопасности. Во-первых, дозиметрия - общая (территории, места работы: котлован, туннель, подреакторное пространство - и подручной техники, инструментов с последующей многократной дезактивацией в течение всего времени работ) и индивидуальная. В первые несколько дней - ежечасная. Ежечасная дозиметрия будет необходима для оценки уровня радиации при подземных работах в динамике. Возможно, отсутствие достоверно значимых его (уровня) колебаний позволит установить наиболее оптимальный режим работы (продолжительность смен), откорректировать численный состав групп проходчиков, бетонщиков, сварщиков, дозиметристов, других специалистов. Штатное расписание, которое передо мной, вряд ли можно считать окончательным. Нельзя исключить, что придётся и в рамках смены чередовать часы работы под землёй и отдыха в спецбункере. Пятнистость загрязнённости территории АЭС, постоянно меняющаяся, также потребует ежедневной и многократной её оценки, что позволит снизить уровень облучения рабочих при подходе к котловану и спуску в тоннель. Котлован придётся чем-то накрыть, чтобы уменьшить его загрязнение радиоактивной пылью".

Кочур тезисно фиксировал мысли на бумаге. Но мысль бежала гораздо быстрее руки. "Важнейший вопрос: спецодежда и другие меры защиты, в том числе и медицинские, от радиации. Выяснить, привезены ли защитные комбинезоны и всё остальное? А что остальное?" Кочур аккуратным почерком записал: "Респираторы, прорезиненные рукавицы, сапоги-бахилы, индивидуальные дозиметры". Подчеркнув написанное дважды, и чуть подумав, добавил: "Уточнить: вшиты ли в комбинезоны свинцовые пластины для защиты груди, спины, промежности".

"Теперь, лекарства! Оговорить с медиками вопрос ежедневного приёма накануне смены йодида калия. Видимо, придётся увеличить профилактическую дозу вдвое (до 0.25 г в сутки). Без него не обойтись. Наиболее опасным из радионуклидов сейчас является йод-131 с периодом полураспада, равным восьми суткам. Йодид калия предупреждает его накопление в щитовидной железе, и обеспечивает её защиту от действия радиации". Это Кочур помнил ещё из курса "радиационной медицины". И не только йодид калия.

Следующим пунктом он написал: "Дезактивация и стирка одежды после смены. Мытьё в бане не менее пяти раз с последующим переодеванием в свежую одежду. Обильное и высококалорийное питание. Медосмотры и исследование крови не менее двух раз в неделю".

Кочур еще раз внимательно перечитал свои заметки, отложил ручку, аккуратно закрыл папку, поднялся. "Кажется, всё. Дополнения возникнут в ходе работы. Пора к Пикалову..."



* профессиональный сленг





5.

В тот же день, в той же комнате, взяв ещё один стул в техническом отделе штаба Группы, за столом сидело уже трое мужчин, один военный и двое гражданских, что-то заинтересованно обсуждавших между собой. Одним из них был майор Кочур, два других - руководители шахтёрской и строительной групп. Маркшейдер одной из горловских шахт, Селезнюк Матвей Наумович, чуть ниже среднего роста, не без весовых излишеств, круглолицый, русый, на удивление, сероглазый, слегка картавя, время от времени повторял одну и ту же фразу: "В первую очередь я должен знать параметры". Гражданским коллегой Селезнюка был Геннадий Захарович Дианов, начальник отдела одного из строительных управлений Министерства среднего машиностроения. Его команде предстояло строить теплообменник, заниматься всем остальным, что не входило в задачи проходчиков. Сдержанный, даже суровый на вид, астенической конституции, с худым лицом, на котором инородным телом выглядели густые чёрные брови, он преимущественно молчал, выдавая своё присутствие короткими репликами в тех местах их "симпозиума", которые касались задач, стоящих перед его группой.

- Григорий Александрович, ты, как я понимаю, наш ангел-хранитель, - скороговоркой заполняя пространство комнаты, говорил Селезнюк, - вот и ответь на мой вопрос насчёт параметров.

- Матвей Наумович, вас интересуют глубина котлована и размеры туннеля? - более активно вступил в разговор Дианов. - Это интересует и меня. - Он взял лист бумаги и карандаш. - Смотрите, высота реактора чуть более двадцати метров. Допустим, двадцать один метр. Глубина подреакторного пространства пять метров. Итого, двадцать шесть метров. Вот Вам глубина котлована, если нижний его уровень будем ориентировать на нижний уровень подреакторного пространства. Вести штрек, думаю, лучше по горизонтали - проще будет катить вагонетки с породой, а потом, в подреакторное пространство, тележки с необходимым строительным материалом. Другой вопрос, длина штрека.

- Я уже думал об этом, - подключился к обсуждению Кочур. - Здесь многое будет зависеть от степени загрязнённости радионуклидами того места, которое мы выберем для будущего котлована. Под землёй, полагаю, будет значительно легче. Но прежде нам нужно дойти до отметки "-26". Чем быстрее удастся вырыть котлован, тем риск облучения всех, кто будет задействован в данной работе, окажется меньше. Скорость будет определять всё, включая и конечную цель задания - строительство "холодильника".

- В бригаде двадцать шесть человек, - отметил Селезнюк. - Часть шахтёров из Горловки, часть из Тулы. Надо уточнить, сколько среди них специалистов с опытом работы по ремонту и наладке шахтной техники, а также крановщиков. Понадобится либо грейферный, либо скрепер на гусеничном ходу. Надо смотреть, что за грунт.

- У меня есть крановщики, - сказал Дианов, - к тому же, мои люди будут работать и на выборке грунта при строительстве котлована и штрека. А шахтёры будут помогать нам, когда дойдём до подреакторного пространства. Так меня инструктировали в Главке.

Они ещё долго сообща рассматривали детали предстоящей работы, уточняя, дополняя, исключая. Никогда ранее и не слыхавшие друг о друге, эти люди неожиданно почувствовали родство, духовную близость. Пуд соли, который в обычной обстановке им понадобилось бы съесть, чтобы ощутить нечто подобное, заменили им радиоактивное облако, накрывшее зону ЧАЭС, ветер, разносивший ядерную пыль по городам и посёлкам, лесам, дорогам восточной и западной Европы, осознание причастности к делу, которое, может быть, и есть их главное дело в этой жизни. Без пафоса, без лозунгов, без надрыва, просто самое что ни на есть - главное.

Все вместе они отправились в столовую штаба Оперативной группы, где всё тот же дежурный майор напомнил об обеде. А далее, на штабной машине, - на встречу с рабочими "команды теплообменника", как назвал их группы Селезнюк. Как оказалось, и Селезнюк с Диановым, и их группы расположились там же, - в районе будущей дислокации двадцать пятой бригады службы Химзащиты.

Время приближалось к семнадцати часам. Тридцатое апреля медленно разворачивалось к ночи, словно не желая уступать место следующему дню, словно не всё ещё, что должно было произойти в его пространстве, случилось, словно понимало: его вольнице, его беспределу, с приходом этих людей, наступает конец...

В столовой на окраине Оранного, куда дежурный по части сопроводил Кочура, Близнюка и Дианова, несколько женщин убирали со столов посуду и уносили её в специально оборудованное посудомоечное помещение. Помимо приготовления пищи им предстояло ещё, когда столовая опустеет, заняться её дезактивацией. Призыв, увы, коснулся и слабого пола - нужно было кормить всё нарастающее количество призывников. Работа у них была каторжная, поскольку трёхразовое питание массы людей - это ранний подъем, поздний отбой и постоянная борьба с радиоактивной пылью, покрывавшей всё вокруг, путём отмывания её специальным раствором. Вахтовый метод распространялся и на них. Женщины набирали максимально допустимую дозу радиации, и уезжали обратно.

Столовая к вечеру превратилась в клуб, и в ней уже начали собираться шахтёры, строители и монтажники из "команды теплообменника". Призванные в зону катастрофы военкоматами, эти люди давно отвыкли от воинской дисциплины, и с этой "гражданкой" предстояло бороться бескомпромиссно. Впрочем, жизнь здесь любого заставит быть дисциплинированным и организованным. Деваться некуда. Ещё в Андреевке Кочур, Близнюк и Дианов договорились, что каждый из них выступит перед подчинёнными, а затем ответит на вопросы, если будут.

Минут через десять в помещении столовой собралось чуть более сорока человек в возрасте, примерно, от тридцати до срока пяти лет. Явно, не новички в своей профессии, что внушало надежду на взаимопонимание. Без лишних пауз Близнюк поздоровался, представился и принялся обрисовывать характер предстоящей работы, её важность и оперативность. Примерно того же содержания была речь и Дианова. Особо он подчеркнул, что, по понятным причинам, деление всей команды на группы по профессиональной ориентации исключено. Все будут участвовать в работе, содержание которой будет постоянно меняться. Придется то и дело превращаться из мастеров в подручных, и наоборот.

Затем встал Кочур. Всё же, военная форма и выправка обладают магнетическим свойством. Она притягивает внимание, заставляя сконцентрироваться, подтянуться, прекратить реплики, смешки. Присутствующие перестали переговариваться, превратились в слух.

- Товарищи, мне с моими коллегами по службе химической защиты предстоит охранять вас от радиации. Работать со мной будут ещё два офицера, входящие в состав Оперативной группы. На первом этапе, уже завтра, на основе радиационной разведки, будет произведен выбор места для строительства котлована, а также маршрута вашего движения к этому месту. Предстоит расчистить проходы к нему, ибо территория захламлена и загрязнена опасными для здоровья и жизни обломками реакторного зала, самого реактора и его содержимого, в основном, кусками графита. Не исключаю, что придётся это делать вручную, ибо машины разграждения, специальная техника, имеющая защиту от радиации, ещё не подошли. Подчеркну следующее. Чтобы вы все по окончанию работы разъехались по своим домам, а не по госпиталям и больницам, потребуется и от вас строгое соблюдение всех предписаний, положенных при работе в условия повышенной загрязнённости среды радиоактивными элементами. Работать будете в спецодежде, скажу честно, малоудобной для выполнения проходки и монтажных работ в подреакторном пространстве. Придётся терпеть, приспособиться. Но ни в коем случае не снимать комбинезона, перчаток, масок. Это важно. У каждого будет персональный дозиметр. Следите за тем, чтобы он постоянно был при вас. Уже завтра решим вопрос о безопасной продолжительности рабочей смены при строительстве котлована, и другие вопросы. Товарищи, мы делаем общее дело. Мы, как альпинисты, - в одной связке. Хочу, чтобы вы все это хорошо поняли. Вопросы будут?

Раздался голос:

- Товарищ, майор, а что это за зверь такой - радиация?

Кочур нашел глазами спросившего. Молодой мужчина ему сразу понравился. Может быть потому, что чем-то напомнил сына. На душе потеплело, что придало сил произнести трудные слова обычным голосом, в присущей ему неторопливой манере. Важно было не только расположить к себе этих людей, но и сделать так, чтобы доверие стало безоговорочным.

- Действительно, зверь. Природа не терпит грубого вмешательства в свою жизнь, а человек не может сдержать своё любопытство. Проникновение в тайну атома, его ядра и элементов ядра привело к возможности высвобождения угрожающих для жизни человека сил природы. Создатели атомного реактора для электростанций, вроде, всё предусмотрели, чтобы эти опасные силы удерживать в клетке. Но что-то произошло непредвиденное, клетка разрушилась, и "звери" вырвались на свободу. Дикая стихия слепа. Она обрушилась на всё живое и неживое. Помните кинофильм "Полосатый рейс"? Дикие звери, тигры и львы, разбежались из клеток. Тщетно взывает капитан судна к мнимому дрессировщику: "Товарищ, укротитель, немедленно заприте всех зверей в клетках!" Мы с вами - реальные укротители ядерной стихии. И нам предстоит это сделать. Нет другого выхода. Геннадий Захарович, - обратился он к Дианову, - Вам заключительное слово.

- Товарищи, завтра здесь же, после завтрака, в семь часов тридцать минут утра собираемся на инструктаж. Оставшееся до отбоя время в вашем распоряжении. Обживайтесь, знакомьтесь друг с другом. И доброй ночи.



6.

В офицерском общежитии Дианов, Кочур и Близнюк застали двух молодых офицеров. Разобравшись с койками и местами на стеллаже для вещей, стали знакомиться. Оба офицера были выпускниками Костромского военно-химического училища, имели за плечами год службы в одной из частей химической защиты Киевского военного округа. Юрий Катушев был командиром подразделения радиационной и химической разведки, а Степан Сытин - радиационной и химической защиты. Друзья с курсантских времён, молодые и неженатые, они и здесь оказались вместе, выразив добровольное желание отбыть в командировку в район ЧАЭС.

- В неофициальных кругах циркулирует информация, что количество специалистов нашей службы в самое ближайшее время начнёт здесь очень быстро увеличиваться, - сказал, улыбаясь, Юра. - А быть среди первых всегда почётно*.

Как оказалось впоследствии, Юра всё время улыбался. С его круглого розовощёкого лица улыбка не сходила двадцать четыре часа в сутки. Москвич, единственный сын уже немолодой учительницы, воспитавшей его без мужа, при желании он мог бы на законном основании отказаться от подобной командировки, но как друга отпускать одного на такое дело. И он, и Степан Сытин знали, куда и зачем едут.

- Нас ведь для этого и учили, - вставил Сытин.

Он выглядел полной противоположностью своему товарищу и внешне, и по характеру, и малая родина его располагалась очень далеко от Москвы. Но такие человеческие типы и притягиваются друг к другу, демонстрируя, вопреки логике, необычную конгруэнтность их конституций.

- Предлагаю, - прервал светскую беседу Кочур, - наметить план работы на завтра, распределить силы и средства. Будем высказывать по очереди свои соображения на этот счёт.

- С утра после инструктажа, - первым заговорил Дианов, - я еду в Вильчу. Это, примерно, в пятидесяти километрах от Чернобыля. Сейчас там развёрнуты основные работы по обслуживанию ЧАЭС. Станция Янов закрыта, но ветка та же: Чернигов-Овруч. В Вильчу будет поступать нужное для "теплообменника" оборудование и строительный материал. Звонил в Главк, ответили, что заявка будет выполнена, как только поступит от меня сигнал. Вывозить "заявку" нужно будет сразу же, чтобы не занимать пакгаузы и пути, - их там всего три. А нагрузка на станцию уже возросла. Поэтому всё, что будет адресовано нам, рациональнее вывозить с колёс, и доставлять сразу же на строительную площадку. Мне нужно лично познакомиться с местной ситуацией, с начальством, договориться обо всём заранее. Думаю, к одиннадцати часам я освобожусь. Моих людей передаю в твоё распоряжение, Григорий Александрович.

- Хорошо, - Кочур кивнул. - Я с утра с Юрием и Степаном на реактор. Пикалов передаёт в наше распоряжение один БРДМ** на пару часов. Там уже работает группа специалистов по ликвидации последствий радиационных аварий, рота спецзащиты ГО, и другие. Нам нужно определяться с радиационной обстановкой и местом для котлована. Думаю, что "команду теплообменника" на завтра нужно передать в распоряжение хозслужбы 25-й бригады - работы по обустройству военного городка ещё немало. Пусть помогают стройбатовцам. Да и себе заодно подготовят палатки - две, с головой, хватит. Каждая рассчитана на тридцать, тридцать пять человек. К двенадцати часам мы с местом для котлована определимся, и отправимся на склады за спецодеждой, дозиметрами, выяснять будем, что ещё есть для химзащиты, а потом, если и ты, Матвей Наумович, сможешь, то встретимся здесь, в общежитии, для решения дальнейших вопросов. Не исключаю, что этот план придётся переиграть - всё будет зависеть от ситуации на нашей "стройплощадке".

- А я, - вступил в разговор Близнюк, - с утра с двумя парнями из своей группы еду на базу спецтранспорта. Она недалеко от Оранного. Вначале хотел выбрать пару кранов, и зарезервировать их для нас. Но потом засомневался. Котлован, думаю, рыть будем размером по периметру 5х5м2 - вагонетки-то для узкоколейки объёмом не более 0,5м3. Даже если тележки для транспортировки материалов к теплообменнику будут шириной до полутора метров, всё равно ширина штрека не превысит двух метров. Так зачем нам размеры котлована подгонять под размеры шахты для реактора? Нужен ковшевой конвейер, который бы подавал породу со дна котлована по мере его углубления наверх. А там экскаватором грузить её в самосвал и вывозить за пределы территории станции. Но вот копать придётся вручную. Кстати, понадобятся лопаты и отбойные молотки. Узкоколейку будем заказывать пролётами на бетонных шпалах, чтобы быстрее монтировать дорогу от котлована до подреакторного пространства. Хотя, вряд ли на складах найдётся что-то кроме лопат. Рельсовые блоки, вагонетки и тележки буду заказывать через свои каналы. И ещё. Котлован довольно глубокий, а по периметру невелик. По лестнице в него, по мере его готовности, и тем более, когда он будет готов, - спускаться не получится. Да и времени на это будет уходить немало. Отсюда идея: поставить подъёмник типа лифта с кабиной, грузоподъёмностью килограмм на четыреста. Как раз, человек на шесть. Я уже прикидывал: больше шести рабочих в туннеле не поместится. И этот вопрос буду решать.

- Завтра рассчитаем допустимое время работы с учётом уровня радиации, - сказал Кочур, - и решим вопросы дезактивации техники и защиты землекопов. Чтобы вырыть котлован как можно быстрее, трудиться, думаю, придётся всём.

На том и порешили.



...Если бы я писал драматическую пьесу, то очередную её сцену начал бы так.



31 мая, 1986 г. Село Оранное. Офицерское общежитие, двенадцать часов дня. За окном мелкая морось, туман. В комнате пятеро: Близнюк, Дианов, Кочур, два молодых офицера-дозиметриста.



Кочур: В нашем распоряжении полтора часа, затем собираем людей, инструктируем и на очистку площадки для котлована. Автобус подадут к четырнадцати ноль-ноль. Мы тут с коллегами прикинули: котлован будем строить, как и предполагали, с восточной стороны четвёртого энергоблока на расстоянии в сто пятьдесят метров от него. Расчистка более загрязнённых участков территории четвёртого энергоблока уже идёт силами солдат и офицеров инженерных войск. Восточная сторона менее опасна. Пока мы здесь заседаем, должны подвезти комбинезоны и остальную защитную экипировку. По три комплекта на человека. Каждый выход в зону радиации из защитного бункера, а их несколько на ЧАЭС, будет продолжаться пять минут по секундомеру. В эти пять минут входят и время на передвижение к месту будущего котлована и обратно, и работа в пределах нашей площадки. С Юрием и Степаном мы уже её разметили. Наш участок расчистки невелик - порядка пятидесяти квадратных метров с учётом размещения у края котлована экскаватора и самосвала. Но попадаются крупные фрагменты. Работа не так уж проста. Наша задача - очистить площадку. Вывозить собранные в кучи по краям площадки мусор и обломки будут военнослужащие инженерной части уже после того, как мы свою работу закончим, но обязательно сегодня. Завтра с утра начинаем рыть котлован. Нас сорок семь человек. Юрий и Степан будут в течение этой работы оставаться в бункере, снимать показания дозиметров и фиксировать их в индивидуальных листах лучевой нагрузки. С этого момента начинается её учёт. Листы уже заготовлены. В экстренных случаях ребят тоже будем использовать на земляных работах. Вход в защитный бункер, на счастье, расположен в десяти метрах от места для котлована. Работать на расчистке будем бригадами по девять человек в каждой. Всего пять бригад. Пять минут работаем, двадцать минут отдыхаем. Всё быстро, организовано, собрано. По окончании работы все в автобус. Всё это я планирую повторить при инструктаже.

Близнюк: Работу по рытью котлована начнём завтра с шести утра. Подъём в пять. На водные процедуры, завтрак и приготовление к работе отводится один час. При рытье котлована число бригад будет увеличено до восьми - по пять-шесть человек в каждой, чтобы не мешать друг другу. Продолжительность смены три часа. Григорич, рыть ведь будем под открытым небом, значит и в пределах смены придётся работать в прежнем режиме: пять минут работаем, двадцать минут отдыхаем. Я прикинул, получается, что чистого рабочего времени в пределах трёхчасовой смены будет всего сорок минут, в течение суток - пять с половиной часов. А выбросить на поверхность придется более шестисот кубометров земли. Успеем ли за неделю?

Дианов: Нам на всё про всё даны три недели. На котлован неделя, и на тоннель плюс монтаж теплообменника две недели. Не исключаю, что силами только нашей "команды" не справиться. Придётся просить подмогу.

Кочур: Подмога будет. Пикалов понимает, что работа предстоит трудоёмкая и опасная. Начнём своими силами, а в процессе работы сделаем корректировку. Сегодня же надо будет решить вопрос с автобусами для перевозки бригад к месту работы и обратно. Юрий и Степан отвечают за это. К тому же, и радиационная безопасность бригад за ними - вся цепочка мероприятий...



Этот разговор и, правда, чем-то напоминал таковые из пьес на производственные темы Дворецкого и Гельмана, и то, с каким интересом они смотрелись, а разговоры эти слушались. Жизнь миллионов людей была связана с производством, кровно связана. На сцене они видели себя, таких умных и красивых, карьеристов и романтиков, грубоватых в цеху и нежных в быту. Больно сознавать, что события, которые я, человек далёкий от "мирного атома", пытаюсь здесь описать, происходили не на сцене, а в реальной действительности, и были частью апокалипсиса, предсказанного в Откровении Иоанна Богослова.



* По данным Генерального штаба Вооружённых сил СССР, с апреля 1986-го по ноябрь 1990 года в ликвидации аварии на ЧАЭС принимали участие 210 соединений и частей общей численностью 340 тыс. чел. О масштабах работ, проведенных непосредственно химическими войсками в этот период, свидетельствуют такие данные: ежесуточно осуществлялся контроль радиоактивного заражения на площади более 3, 5 тыс. кв. км; дезактивировано внутренних помещений АЭС общей площадью 26, 5 млн. кв. м, более 2 тыс. кв. км территории станции, 944 населенных пункта и свыше 5 млн. транспортных средств; перемещено и уложено свыше 2, 2 млн куб. м грунта; химические войска выполнили 90% объема задач по наземной и радиационной разведке, до 64% дезактивационных работ; доля участия химических войск в пылеподавлении и локализации заражения составила 70%; в пределах особой зоны химические войска выполняли практически весь объём задач по разведке, 60% - по дезактивации АЭС и до 70% - по пылеподавлению (Цит. Вадим Аксёнов. Подвиг войск РХБ защиты).

** Бронированная разведывательно-дозорная машина





7.

1 мая 1986 года. Рабочий день сложился так, что Кочур попал в Оранное лишь к двадцати одному часу. В столовой никого из своих уже не было. Женщина чуть старше тридцати лет поставила перед ним тарелки с первым, вторым, третьим, четвёртым, и сама, неожиданно, села напротив. Он разом рассмотрел её слегка загоревшее, чуть продолговатое лицо, тёмные глаза, русые волосы, собранные на затылке узлом и убранные под не первой свежести колпак.

- Колпак мой не нравится, - улыбнулась она. - По три раза на дню меняю, а сохранить свежесть не удаётся. Нас на кухне трое. Мы и за поваров, и за официанток, и за посудомоек, и прочее-прочее-прочее... Вы ешьте, ешьте. Не слушайте мою болтовню. С интересным мужчиной поговорить захотелось. А то всё ведь бегом, бегом. Я знаю, вы из Ленинграда. А я из небольшого городка в Калининградской области. Почти соседи. А зовут меня Галей.

- Из Калининградской?! - обрадовался Кочур. - Я там не один раз бывал. Службу в тех местах начинал. Так из какого Вы города?

- Из Зеленоградска. На янтарном берегу живу. На Балтийском море... - вспомнив дом, Галя сидела теперь сияющая, с опущенными веками и улыбкой на полных губах.

...Понимаете, я ведь к общепиту никакого отношения не имею. Я работаю воспитательницей в детском саду. Детей люблю... Но материально трудно. Живу с дочерью, ей десять в этом году исполнилось, и с мамой. Мама на пенсии уже. Вот решилась поехать - подработать. Здесь, на кухне, зарплата в пять раз выше моей детсадовской. Месяц поработаю... Больше в военкомате не советовали. А Вы надолго?

- Всё вам расскажи. - Теперь и Кочур улыбнулся

- А Вы расскажите. Только не сейчас. Товарки мои уже, наверное, сердятся. Приходите ко мне. Я живу в домике, что слева от столовой. Пока одна там обитаю. Но только раньше одиннадцати вечера я не освобожусь. Приходите.

- Меня Григорием звать. И не надейтесь, что не приду.

- А я и не надеюсь...

Дверь в домик, в котором жила Галя, была открыта, хотя в окнах света не было. Миновав на ощупь маленькую прихожую, Кочур попал в комнату и сразу увидел Галю. Она стояла у окна.

- А я вас жду, - просто сказала Галя. - В окошко увидела. Я свет специально не зажгла. Вы сейчас привыкнете к темноте, и окажется, что темноты-то и нет. Полнолуние. - Она вдруг тихо запела на языке его детства. - Нiчь така мiсячна, зоряна, ясная, видно, хочь голки збирай. Вийди, коханая, працею зморена, хочь на хвилиночку в гай... - Потом рассмеялась. - Это про Вас, а "працею зморена" - про меня. Мужчину на свидание пригласила, а сама еле на ногах держусь.

Это вышло у неё так естественно, так просто, так радостно, что Кочур, не удивившись, утвердительно кивнул в ответ. Он сразу заметил у стены два положенных на пол матраса, покрытых гладко застеленной, любовно оглаженной простыней. Сверху подушки, а на краю еще две сложенных простыни.

- Койка, как видите, - Галя продолжала обращаться к нему на "вы", - солдатская, узкая. Разве вдвоём поместишься? А на полу удобно. Я люблю спать на твёрдом. И спина ровнее, и сон крепче, - сбросив халатик, она опустилась на это ложе любви.

Они лежали рядом, не касаясь друг друга. Кочур чувствовал её свежесть, лёгкий запах мыла. "Она была душистей роз, та, что постлала мне постель", - вспомнил он Бернса. Прохладная рука легла ему на грудь, и скользнула вниз. Он вздрогнул.

- У тебя давно не было женщины? Ты боишься меня? Ты боишься за себя?

- Я хочу тебя, - он стал целовать её распущенные волосы, глаза, грудь, живот, бёдра. - У тебя сладко здесь...

- Когда женщина любит, у неё везде сладко, - сказала она шёпотом.

- А ты любишь? Ведь мы с тобой и часа нет, как познакомились.

- А сколько времени нужно, чтобы полюбить - месяц, год? Достаточно одной искры в сердце, чтобы оно загорелось. К тому же, это ты меня знаешь час, а я тебя уже много часов. Просто, ты на меня не обращал внимания.

- Кажется, и в моё сердце попала искра. Кажется, оно горит. - Он вновь крепко обнял её, зарылся в волосах и зашептал: "Галя, Галя... Га-а-аля!"

Её ноги, как два лёгких крыла, взлетели и укрыли его спину.

- Ты только молчи, молчи, молчи, молчи. Тише, тише, сумасшедший, я ведь так и умереть могу. ...Нет, не надо тише. Только молчи, молчи, ёжик ты мой колючий...

Они снова лежали рядом, но, уже крепко обнявшись, словно боялись потерять случайно найденное счастье. Кочур ощущал, ранее не испытанную им, необыкновенную нежность к этой женщине. К ней всей. И к её глазам, губам, рукам, волосам... Чудо какое-то произошло с ним.

- Ты - моя берегиня. И ты меня спасаешь любовью от радиации, от одиночества. Людей вокруг много, а всё равно один. Ты приедешь ко мне в Ленинград? Не говори сейчас "Нет", "Посмотрим" или "Ты сам не захочешь меня видеть". Ничего такого не говори и не думай! Я теперь хочу видеть тебя всегда, постоянно. - Он помолчал, а потом начал читать: Неповторимо и вечно, как полевые цветы, - в сущности, всё человечество - это лишь я и ты. Засухи, наводнения - всех мировых проблем, взятых вместе, важнее мне глаз твоих чудный плен...

- "Неповторимо и вечно". То, что у нас, - это неповторимо. То, что у тебя может быть с другой женщиной, а у меня с другим мужчиной, уже иное. Наше с тобой - неповторимо. И останется вечно в памяти тела. - Она помолчала. - Гриша, ты только не стесняйся меня, не делай вид, что мы незнакомы. Это обидно. И очень прошу, не рассказывай никому о нас, таких, как мы сейчас. Об этом. Мужчины любят хвастать своими победами. А разве это победа? Это же счастье. Глупые вы. Вы все глупые. Не рассказывай никому, что бы с нами дальше ни случилось. ...Смотри-ка, уже час ночи. Скоро вставать. Мы, по очереди, то в четыре часа утра встаём, то в пять. Мне, слава Богу, в пять. Уже сегодня. Давай спать, милый мой. Мужчины не знают, что для женщины нет слов прекрасней, чем эти два слова - "милый мой"...



8.

В рабочую бригаду, уже привычно, входили два проходчика и два строительных рабочих, бетонировавших стены и потолок туннеля. На восьмой день проходки случилось непредвиденное. Хоть и стараешься всё предусмотреть, но... человек лишь предполагает, а Бог располагает. И почему Он располагает так, а не иначе, Ему одному ведомо. Иногда чувство тревоги, внушаемое Им, настолько сильно, что места себе не находишь, ищешь причину. Но в данном случае, этого чувства не было, внутренний голос молчал.

Володя, которого заприметил Кочур во время первого знакомства с "командой", уже два дня чувствовал, что с ним происходит что-то неладное. Вначале резко сел голос, да так сел, что услышать, что он говорит, даже стоящим рядом, стало невозможно. Санинструктор, когда он обратился к нему при возвращении на базу, сразу сказал: "Часто респиратор снимаешь. И не отнекивайся. А радиоактивная пыль и в тоннель проникает, оседает на голосовых связках. И вот результат. Бери таблетки с витамином "С" - шесть раз в день принимай, до выздоровления. Закончатся, дам ещё". А сегодня с головой что-то случилось. Работали в туннеле вшестером. Он и ещё двое вели проходку, а трое забрасывали породу в вагонетки и откатывали к выходу. Хотя электролампы и подвешивали к потолку туннеля по мере продвижения к подреакторному пространству, но отбойные молотки, разрушая породу, создавали запылённость, и всё вокруг представлялось, как в тумане. А тут ещё с головой проблемы - видения какие-то. На втором часу работы молоток провалился в какую-то нишу. Остановиться бы... Но, словно кто-то подталкивал "Давай дальше, давай дальше", и силы прибавилось. Вначале рухнул весомый кусок породы, но Володя успел отскочить в сторону. И снова молотком дальше. Работавший чуть впереди и справа от него Олег Мишин (ему уже было хорошо за сорок) имел привычку постоянно посматривать на показания своего НУО (накопителя уровней облучения). "Хочу попасть домой, а не в больницу", - Мишин отшучивался на приколы товарищей, повторяя слова Кочура.

- Ребята! - закричал он, взглянув в очередной раз на дозиметр, - радиация шпарит, бл! Быстро из туннеля. Быстро, бегом. - И первым устремился к выходу.

Если бы не его бдительность...

Работали уже на сотом метре туннеля. Не олимпийские чемпионы, но до выхода добежать секунд за двадцать можно, затем в лифте наверх, и в бункер. Влетели, запыхавшись, с криками наперебой: "В туннеле выброс радиации откуда-то!".

Степан и Юрий бросились снимать показания их дозиметров, а Кочур, вернувшийся на площадку после совещания у Пикалова, стал расспрашивать о самочувствии. Вдруг Мишин тихо спросил:

- А где же Володя? Ребята, Володя... Он что, с нами в лифт не садился?

В мгновение сообразив, что произошло, Кочур выбежал из бункера и бросился к лифту подъёмника. Следом за ним, оставив проходчиков на попечении Степана, бросился и Юрий. Они оба, одновременно, вскочили в лифт.

-Товарищ майор, Вам одному не вытащить его, и Вы даже не в защитном комбинезоне. Без перчаток. Без сапог...

Володю они нашли в самом конце туннеля. Он лежал лицом вниз, без сознания. На голове обнаружили глубокую кровоточащую ссадину - видимо, зацепился ногой за рельс, и упал. На обработку её времени не было - потом. Сейчас, главным было, быстро его вывести из зоны активного выброса радиоактивного газа. Как газ попал сюда, откуда? Как блокировать поступление радиации в туннель? Это всё тоже потом. Подхватив Володю под руки и ноги, стараясь и самим не зацепиться за рельс или кабели отбойных молотков, они потащили его к выходу. На всё ушло не более нескольких минут. Оказавшись в защитном бункере, Кочур спросил у Мишина, какую цифру показывал дозиметр.

- Я глазам своим не поверил, Григорий Александрович, - 120 рентген в час.

"При годовом предельно допустимом уровне радиации в 0.4 Р/час, - подумал Кочур, - это означало, что все шесть человек, включая его и Юрия, получили дозу радиации, в триста раз превышающую годовую норму, и в порядки раз - часовую*. Как долго работали люди в условиях сверхвысокой радиации, неясно. А это важно, чтобы прогнозировать исход столь высокого облучения. И всё же, всё не так страшно. Видимо, через пару часов радиация даст себя знать. Возможно, отделаемся лёгкой формой лучевой болезни. Но здесь нас, восьмерых, уже не оставят, это ясно. Куда-то повезут. ...Как же Галя, - вдруг подумал он, - ведь у нас всё только началось..."

Странно, не судьба теплообменника обеспокоила его в это мгновение. Ничего с ним не случится - достроят**. Работа идёт. Источник поступления радиоактивного газа найдут. Видимо, из трещины какой-то. Закон парных случаев - как на Новой Земле. Но вот что будет с ними, - с ним и Галей?

Появилась острая боль в эпигастрии. "Опять, сволочь, заговорила. Быстро как отреагировала, - он закрыл глаза, и прислонился спиной к стене. - Не раскисать, всё будет хорошо. Шахтёров поддержать надо".

Кочур оглядел их всех. Володя, уложенный на скамью, уже пришёл в себя, и слабым голосом рассказывал, как он пытался пробуравить переднюю стену туннеля, причём, даже уйдя от неё далеко в сторону, брал глубже, глубже.

- С головой что-то уже несколько дней. Говорить стеснялся. Вам скажешь - заклюёте хохмами. Зайду в туалет, а зачем зашёл не знаю. Возьму в руки мыло, а что с ним делать, не вспомню. А тут кусок породы, большой, на голову чуть не свалился, и зашипело что-то. И следом Олег кричать начал, что уходить из туннеля надо срочно. А дальше не помню.

"Значит, - подумал Кочур, - люди находились совсем немного в туннеле при поступлении туда радиационной волны. Может, в течение пары минут. Володя - четырёх-пяти. Надо будет сказать об этом медикам".

- Ну, как самочувствие, бойцы радиационного фронта? - обратился он к ребятам, внимательно слушавшим Владимира. - Я прикинул сейчас: думаю, отделаемся лёгким испугом.

В бункер с шумом стали спускаться с носилками санитары.

- Кто здесь раненый?

- Мы сами, мы сами дойдём, - заговорили пострадавшие.

- Сами так сами.

Степан, обескураженный случившимся, поддерживая друга, помог ему сесть в машину. Владимира внесли на носилках. Через несколько минут УАЗ, меченный красным крестом, покинул территорию АЭС. Пересаживаясь, в соответствии с правилами радиационной безопасности, из одной машины в другую, пройдя несколько раз дезактивацию и санпропускники, Кочур и его товарищи через полтора часа оказались в Оранном. Отсюда им предстояло ехать спецтранспортом до Киева, а далее на самолёте - в Москву, в какую-то из больниц. Так распорядился Пикалов. Военврач, осмотревший пострадавших только в Оранном, заполнил медицинские документы, внёс в них данные истории болезни, объективного осмотра, показатели артериального давления.

- Надеюсь, обойдётся, - сказал он без улыбки. - Но ведь каждый болеет по-своему, хоть болезнь и одна. Пить в дороге больше. Капельницу ставить не будем. Сопровождать вас будет грамотный фельдшер. С ним всё необходимое на разные случаи. Желаю скорейшего выздоровления, товарищи.

Через полчаса после осмотра, в офицерское общежитие, преодолев кордон из двух санинструкторов, буквально ворвалась Галя. Взяв Кочура за руку, она, молча, сидела возле него всё то время, что оставалось до отправления автобуса в Киев. Когда была дана команда на выход, она задержала его:

- Подождут ещё пять минут. Гриша, я люблю тебя. Ты верь мне, я не легкомысленная какая-то. Обожглась уже однажды. Жди меня в Москве. Узнаю, где ты там, найду. Мне до окончания командировки осталось десять дней. Мама с дочкой ещё посидит. Они у меня обе замечательные. С шефиней своей договорюсь. Мне отпуск положен. Давай поцелуемся.

Они обнялись, поцеловались. Что они чувствовали в эту минуту расставания? Боль разлуки, страх перед будущим, надежду?.. Едва ли что-то может быть мучительнее.

Через три часа самолёт с Кочуром и его товарищами по испытаниям взял курс на Москву.



*В реальной обстановке сооружение теплообменной плиты было начато 3 июня и закончено 28 июня 1986 г. Однако в дальнейшем оказалось, что авария не привела к предполагаемому проплавлению фундаментной плиты и этот специальный теплообменник не был включен в работу.

**Облучение более 50 рентген получили 14 офицеров-ликвидаторов (данные на 11.11.86г.).





9.

Самолёт летел над Украиной, над прекрасной родиной его детства и юности, летел над облаками, и свет закатного солнца проникал в салон, окрашивая сиденья и лица сидящих пассажиров в мягкий золотистый цвет, убаюкивая, врачуя. Земли не было видно, она готовилась ко сну, уже больная, отравленная невидимым ядом радиации, теряющая листву, зверей и птиц, и людей.

А в голове у Кочура звучали стихи из Кобзаря:


Летим. Дивлюся, аж світає,

Край неба палає,

Соловейко в темнім гаї

Сонце зустрічає.

Тихесенько вітер віє,

Степи, лани мріють,

Меж ярами над ставами

Верби зеленіють.

Сади рясні похилились,

Тополі по волі

Стоять собі, мов сторожа,

Розмовляють з полем.

І все то те, вся країна,

Повита красою,

Зеленіє, вмивається

Дрібною росою,

Споконвіку вмивається,

Сонце зустрічає...

І нема тому почину,

І краю немає!


Он любил Тараса Шевченко, его тихие певучие стихи, наполненные безграничной любовью к родине и тревогой за людей, живущих на земле неньки Вкраїни. Многие знал наизусть. Вот и эти строки из поэмы "Сон", он не забыл. Не сон ли и всё то, что происходит сейчас с ним, с тысячами, сотнями тысяч людей, захваченных чернобыльским неводом, накрытых облаком смерти.

Его мысли, как птицы перелётные, понеслись вдоль Днепра, дальше, южнее, к Днепропетровску, повернули к речке Самаре, притоку Днепра, на горячем песке которой, у воды, в плавнях её, в Самарском лесу сколько времени с друзьями проведено, разве забудешь. Ведь он ещё не старый, сорок шесть лет всего, а сколько уже в жизни было всякого.

Кочур улыбнулся, вспоминая странный "городок", в котором родился, и который, и вправду, мог бы так называться, ибо был населён людьми, над которыми многие, живущие за его пределами, потешались беззлобно, другие обходили стороной, третьи с сочувствием покачивали головой при одном лишь упоминании Игрени.

В девятом классе учительница истории Ирина Яковлевна рассказала о происхождении слова "игрень". Оказалось, что место это древнее, и связано ещё с эпохой нашествий Крымского ханства на земли Москвы и Речи Посполитой. Здесь в 1660 г произошла битва казацкого атамана Ивана Сирко с крымскими татарами. Десятитысячная орда после очередного успешного военного похода на Московское государство возвращалась в Крым с добычей, частью которой, и весьма существенной, были люди, души христианские, которых продавали потом на невольничьих рынках. Среди пленных оказался и московский воевода Василий Борисович Шереметев со своими холопами, что послужило толчком для атаки на орду. Татары выбрали Самарское устье, как наиболее удобное для переправы. Здесь-то Сирко со своими отрядами, укрывшимися в зарослях камыша и на берегах окрестных островов, и напал на них. Сеча была страшная. Кровь убитых татар, как свидетельствует легенда, на целый аршин в глубину пропитала прибрежный песок. А татары с того времени это место стали называть "огринь", что на их языке означает "проклятое". Со временем "огринь" превратилась в "игрень".

Кочур снова улыбнулся: странная штука "память" - сохраняет то, что, вроде, и не нужно, не важно для жизни, а важное стирает. Вот, пожалуйста, никак не вспомнить, кто из французов выдвинул теорию, согласно которой, память является редактором минувшего, и даже по-своему усмотрению меняет что-то в нём, в минувшем, добавляет и то, чего не было.

Он снова вернулся к своим воспоминаниям. А что же дальше было с "огринью"? Почти через сто лет, чуть поменьше, во время русско-турецкой войны по приказу фельдмаршала Миниха здесь соорудили Усть-Самарский ретраншемент (что-то вроде крепости). После 1783 г. "крепость" перестала быть крепостью, гарнизон расформировали, а на её месте князь Александр Андреевич Прозоровский основал село Игрень, которое славилось лесной пристанью и производством украинских сундуков и немецких бричек.

А жизнь продолжала идти всё дальше и дальше своим чумацким шляхом, то быстрее, то медленнее, то веселее, то печальнее. Но не случайно говорят, что однажды данное имя навсегда сохраняет свой сокровенный смысл, своё влияние на судьбу его обладателя. Иначе, чем объяснить, что именно здесь, в районе старой Огрини-Игрени, доктор Д. Ф. Виндовский (по другим источникам Д. Ф. Рындовский) на рубеже XIX и XX веков основал свою "Колонию душевно-больных хроников", колонию отверженных, меченых судьбой, проклятых. Он мечтал переломить судьбу, мечтал, что вне стен больниц-тюрем, эти больные, живя вблизи земли, обрабатывая её, сумеют обрести себя, тех, которыми они были до того, как погрузились в мир фантазий и видений, вернуться в общество обычных людей. Постепенно вокруг первых двенадцати домиков здесь вырос "странный городок" со своими улицами, домами, стадионом, магазинами, многим другим в окружении парковой зоны, а, точнее, леса*...



Люба Кочур, восемнадцатилетняя выпускница одного из медучилищ Днепропетровска, была распределена на работу в областную клиническую психиатрическую больницу. В сознании горожан та прочно ассоциировалась с пригородом "Игрень", и называлась не иначе как "Игрень". Более того, это татарское слово, ставшее именем собственным, постепенно проделало обратный путь к изначальному своему значению. Теперь в языковой практике вместо "тебе лечиться в психбольнице надо" стали говорить "тебе на игрень уже пора", или "на игрень попадешь". Чем не проклятое место.

В годы учёбы в училище медицинская практика проходила в привычных городских больницах, обходя психиатрические, и Люба представления не имела, что же это такое. "Психиатрия" входила в программу подготовки медсестёр, и преподаватель добросовестно читал им лекции по данному предмету, рассказывал об обязанностях медсестёр психбольниц, принимал зачёты, но всё это была голая теория, не подкреплённая хотя бы экскурсией в такую больницу. На заседании распределительной комиссии директриса училища Эльза Карловна Бланк, ласково говорила ей, отличнице учёбы, имевшей право выбора места работы: "Не слушай никого, не обращай внимания на подковырки подружек. Работать в такой больнице - честь для каждого медработника. Это не больница - а настоящий город в лесу, равной ей нет во всём Советском Союзе. Тысяча пятьсот коек - ты представляешь себе эту цифру. Кроме того, в отличие от городских больниц, там есть возможность сразу получить место в общежитии. Зарплата и продолжительность отпуска даже у начинающей медсестры, работающей в психбольнице, больше, чем у сестёр с пятилетним стажем больниц иного профиля. Для тебя это всё очень важно - мы знаем твоё положение. Сегодня же поезжай туда, иди к главной медсестре - она тебе всё, лучше моего, расскажет. Ждём тебя здесь же завтра"...

Паровик "Днепропетровск-Синельниково" делал остановку у платформы "Ксеньевка", от которой до ворот больницы две минуты хода. Уже работая на одном из отделений для острых больных, Люба несколько раз по воскресеньям встречала в больничном парке молодую миловидную женщину, прогуливающуюся с задумчивым видом по его аллеям. "А ты знаешь, кто это? - спросила однажды Валентина, медсестра, с которой они работали на одном отделении, и с которой вскоре сдружились. - Это та самая Ксения, чьим именем названа платформа. Тут целая история. До революции её отец работал помощником по особым поручениям начальника нашей, Екатерининской, железной дороги. А тут как раз и дочка родилась, которую назвали Ксенией. В Игрени у него был небольшой дачный домик, куда он семью на лето и вывез. Каждый день после работы он торопился к своим дамам на дачу, а на вопрос сослуживцев, "Куда вы, Пётр Михайлович, так спешите?", с заговорщицким видом отвечал "На свидание с Ксенией". В конце концов, его тайна раскрылась, чем разочаровала товарищей по работе, но уважения к нему прибавила. Когда встал вопрос, какое имя дать новой железнодорожной платформе, кто-то предложил назвать её "Ксеньевкой". А Ксения Петровна Крендовская живёт на Игрени, почти рядом с платформой своего имени. Нарочно не придумаешь, правда"...

Старшую, главную, сестру больницы, "страшную сестру", как весь средний и младший персонал с любовью её называл за терпимость и справедливость, Лидию Ивановну Перебийнос, Любе пришлось ждать часа два. И выйти боялась, а вдруг появится. Кроме фамилии, как оказалось, ничего страшного в Лидии Ивановне не было: располагающая к себе улыбка, глаза внимательные. Говорила по-русски мягко, певуче, примешивая украинские слова.

- Мы дали заявку на отличницу и дивчину добрую - больные у нас особенные, не от мира сего. К ним только с добрым сердцем и подходить можно. Персонал опытный, дружный. Эльза Карловна уже звонила мне, о тебе отзывалась хорошо, но сдержанно. Я её давно знаю, если не сильно хвалит, то брать можно. Вакантных сестринских мест у нас всего два. Люди не уходят, хоть и ездить на работу многим из города важко.

- Я согласна. Вот только как с общежитием? Эльза Карловна говорила, что поможете. Дома мне жить никак невозможно - отец пьёт, да ещё дерётся, как выпьет. Мама умерла в прошлом году. Он и пить стал, уличных женщин приводит.

- Всё знаю уже. Будет тебе место в общежитии. Комната на двоих. У нас и очередь есть на жильё, двигается постепенно. Но это не сразу. Как молодицей станешь, так и хлопотать будем. Ты каникулы собираешься использовать, или сразу на работу выйти можешь? Нам бы хорошо сразу - время летних отпусков, сама понимаешь.

- Я могу сразу. Это даже лучше сразу, чтобы от отца не зависеть.

- Вот и хорошо. Да, во время дежурства персонал у нас питается с больничной кухни - деньги небольшие, бухгалтерия их ежемесячно высчитывает из зарплаты. На территории больницы есть и своя столовая. Всё недорого. Думаю, для тебя это то, что нужно. И клуб у нас есть. Правда, молодые да незамужние, если не на дежурстве, то в город на танцы в парк им. Чкалова ездят. Потом во всём сама разберёшься. Документы у тебя с собой - диплом, паспорт?

- С собой. Эльза Карловна подсказала.

- Ну и добрэ. Иди в отдел кадров, скажи, чтоб оформляли ко мне, они поймут, потом снова жди меня.

Больница, в которой предстояло трудиться Любе, состояла из большого числа опрятных одноэтажных корпусов, часть из которых была построена ещё до революции. Все окна в металлических решётках. Некоторые из домиков были окружены заборами со своим отдельным небольшим двором с цветочными клумбами и дорожками для прогулок. Из домиков выстраивались кварталы с проезжей и пешеходной частями. В некоторых местах кроны деревьев, в основном акация, липа, вяз, ракита, были такими густыми, что создавали зелёную крышу над головой. Глаз радовал густой газон. А центральная улица напоминала проспект, по ширине не уступавший и проспекту им. Карла Маркса в Днепропетровске.

Первые полгода Люба работала в управлении Главной (старшей) медсестры. Слово "управление" звучит громко, но так в штатном расписании называлась группа из трёх медсёстёр, работавших под прямым началом Главной. Хозяйство было огромным, и без помощников Лидии Ивановне было сложно, а если честно, то и невозможно, им управлять. Чаще в состав её "аппарата" входили кормящие мамаши, или женщины, посменная работа для которых, в силу семейных обстоятельств, была, именно, не под силу.

- Я беру тебя к себе ненадолго. Конечно, в зарплате будешь страдать, но зато познакомишься со всей больницей, её подразделениями, с людьми, войдёшь в суть работы, а потом я тебя на одно из острых отделений определю, где зарплата выше. А пока в профкоме договорюсь, чтобы тебе на это время выдавали льготные талоны на питание - всё полегче будет.

- Спасибо, Лидия Ивановна. Вы не пожалеете, что меня взяли. Я дисциплинированная и старательная, увидите.

- А я и так, дочка, вижу. Ну, всё. Теперь иди в общежитие, найдёшь, грамотная. Скажи комендантше, это наша бывшая пациентка, что от меня. Зовут её Марианна Львовна. Женщина она хорошая. Когда сняли с неё кляузный диагноз, не захотела больницу покидать. Она из бывших, из дворянского сословия, образованная, но только что одно название "дворянка" - родители из обедневших, и такие были. Тебе сегодня ещё и в город домой за вещицами ехать, да и в медучилище зайти надо. Жду тебя на работе к восьми утра. Завтра начинаешь свой трудовой путь.

На дворе стоял июль 1938 года...



Кочур появился на свет через два года после этого события. Маме было двадцать лет. Много позднее она рассказала ему об отце, которого он, видел, но, конечно, не помнил - мал был слишком. А было это вот как...

Лидия Ивановна, как и обещала, через пять месяцев перевела Любу в отделение, куда поступали больные в стадии обострения своих душевных неблагополучий. Это был букет самых распространённых форм патологии от шизофрении и маниакально-депрессивного психоза до алкогольного делирия. За предшествующие этому месяцы работы в отделе Главной сестры Люба, конечно, не раз бывала и здесь, но лишь оказавшись в роли дежурной медсестры этого отделения, и окунувшись в его жизнь, она смогла вплотную познакомиться с пациентами, участвуя, наряду с докторами, в сложном процессе их лечения. Удивительно, но некоторые больные её умиляли, как, например, этот полноватый, рыхлый и бледный, и уже немолодой мужчина. Увидев её впервые, он подошёл, и сказал, чуть картавя: "Я Робик, я твой сыночек, ты мне принесла сладенькое?". Она ему явно нравилась, и Робик любил неслышно подкрадываться к ней, и класть голову на плечо. Вначале это Любу пугало, а потом привыкла, и даже гладила при этом Робика по голове. Валентина, порой, подшучивала: "Что сегодня принесла сыночку?". И Люба, действительно, нередко угощала Робика карамелью, которую тот любил. Пугал её Иван Гущин, невысокого росточка, сухой, жёлтый, способный подолгу стоять перед дверью ординаторской или сестринской, повторяя: "Я адъютант товарища Сталина, почему Вы держите меня здесь?". Однажды к ним в отделение поступил мужчина тридцати двух лет, Женя Самгин, водитель трамвая из Ленинграда, приехавший в родной город навестить родителей. Эта была его первая госпитализация в стационар подобного профиля. Жил человек, считал себя здоровым, и вдруг пропал сон, появилось странное возбуждение, напугавшее жену и родителей, он стал заговариваться, ему постоянно казалось, что он находится в водительской кабине своего трамвая, и необходимо время от времени объявлять названия остановок. Уже оказавшись в отделении, он первые две недели без перерыва выкрикивал, пугая персонал и больных: "Лиговский проспект... Боровая улица... Улица Расстанная... Расстанный проезд... Волковское кладбище..." и т.д., и т.д. Засыпал он только после введения ему значительной дозы снотворного...

Уже много позднее Кочур думал о том, почему эти болезни называют душевным. Разве душа может болеть? Болеет плоть, а у души свои законы, свой уровень пребывания в телесной оболочке. Когда заболевает плоть, а в случае психических болезней - мозг, душа наблюдает как бы со стороны за всем, что с ним происходит, не вмешиваясь. И не потому, что ей безразличны страдания человека, в оболочке которого она существует, а по единственной причине - это не в её силах. В её силах украсить его жизнь, придать ему способность сострадать, сопереживать, делиться хлебом и крышей над головой, любить вопреки здравому смыслу, приподняться над страхом предстоящего когда-нибудь конца...

Сашу Куценко привезли на Игрень в январе 1939 года. Среднего роста, стройный, лицо удлинённое с красиво очерченным носом, черноглазый, черноволосый, смуглый. Увидишь его, и скажешь, не ошибёшься, - потомок запорожских казаков, может, даже и самого Тарасы Бульбы. С его мужественной наружностью контрастировала улыбка, мягкая, умная. Оказывается, и улыбки бывают умными. Он нравился всем, кто впервые сталкивался с ним, кто работал с ним. Есть такое слово "обаяние" - и определение то научное ему дать сложно. Но встретишься с таким человеком поговоришь, и оно всплывает в памяти: обаятельный. Таким Саша выглядел в те периоды жизни, когда болезнь оставляла его.

Данная госпитализация была для него, увы, не первой. Физик-теоретик по профессии, он работал в одном из закрытых НИИ республиканского подчинения, расположенного в районе набережной под вывеской "Спецавтотранс". В институте Сашу считали талантливым учёным, и, несмотря на болезнь и наличие инвалидности первой степени, директор добился возможности не увольнять его, и, при длительных отлучках по болезни, сохранять за ним рабочее место. Начало обострения сослуживцы научились определять уже на ранней его стадии. Саша, душа-человек, чистюля и франт, становился неопрятным, замкнутым, уединялся, на вопросы отвечал путано, либо отмалчивался вообще. Он мог неожиданно покинуть лабораторию без разрешения заведующего, и не появляться здесь по нескольку дней. Обычно влюблённый в свою профессию, способный горячо, заинтересованно и нестандартно обсуждать ту или иную проблему, Саша терял ко всему окружающему интерес, не узнавал товарищей по работе, становился другим человеком. Происходившая с ним метаморфоза не только поражала своей дикостью, она пугала - значит, и такое может произойти с каждым из них. При этом в нём не было ни малейшего признака агрессии - хоть какого-то проявления эмоций - какое-то умирание в человеке человека разумного. Саша, конечно, знал о своём диагнозе, знал всё, но в ясные свои периоды говорил, не смущаясь: "Пётр Яковлевич Чаадаев тоже был шизофреником. Но почитайте его "Апологию сумасшедшего" - сколько в ней ясности, остроты мысли, оригинальных идей. Чаадаев для нас, не смотря на болезнь, и независимо от стихотворения Пушкина "К Чаадаеву", остался самим собой, Петром Чаадаевым".

Оставлять Сашу дома родители не решались, хотя и понимали, что отдают сына в чужие руки, что он окажется в окружении психически нездоровых больных, среди которых есть и совершившие в состоянии невменяемости убийство, и с гомосексуальными наклонностями. Интеллигентные люди, они понимали, что подобная обстановка, как воронка, затягивает человека на дно. Но у них не было выхода, ибо Саша слышал "голоса". Это были коварные "голоса", пугающие, уговаривающие покончить с собой, зовущие к себе, причём, сразу, не раздумывая, по кратчайшему расстоянию, через окно, - мало ли, что оно расположено на четвёртом этаже. Однажды, только чудо спасло Сашу от смерти. Ночью, во время очередного обострения, мама проснулась от невыносимого чувства тревоги. Вбежав в комнату сына, она увидела, как тот лихорадочно натягивает на шею петлю, привязанную к выступу книжного шкафа. С тех пор страх потерять его дома стал для них намного сильнее всех опасений, связанных с госпитализацией...

Надежда, передавая Любе по смене новых больных, указала на Сашу: "Наш кандидат физико-математических наук. Раза по два в год поступает к нам. Сейчас никого не слышит, ничего не замечает. Тихий, всё в углу сидит, или ходит по коридору взад и вперёд. Но ты поглядывай на него, главное, в ванну не пускай. Однажды, и как он туда попал (нянечка, видно, забыла закрыть дверь), открыл кран с горячей водой, и руки себе обварил - ожоги были первой-второй степени, сплошь пузыри. У таких больных иногда теряется способность отличать горячее от холодного, как анестезия, - боли не чувствуют. Увидел пузыри, удивился, и пришёл ко мне в сестринскую. Я чуть в обморок не упала. Заведующему отделением, всей смене досталось от начмеда. И, правда, виноваты..."

Примерно через полтора-два месяца Саша стал меняться, но не сразу, а постепенно. Попросил у Юлия Францевича, лечащего врача, разрешения, чтобы ему принесли из дома брюки и рубашку, туфли, пару книг, и чтобы его побрили. У него уже успела вырасти симпатичная бородка, которая, как оказалось, не нравилась её обладателю. Он даже стал выше ростом, ожили глаза, появилась улыбка на губах. На четвёртом месяце пребывания в больнице, он подошёл к Любе, и попросил сопровождать его во время прогулок. Больница свято хранила традиции своего основателя доктора Виндовского, и врачи стремились, по мере улучшения психического состояния пациентов, привносить в их больничный быт детали привычного для них образа жизни. В эту систему входили и индивидуальные прогулки по больничному парку в сопровождении медперсонала, близких родственников, друзей. "Если Вы откажетесь, - пошутил Саша, - я пожалуюсь самому-самому главному врачу". Случилось это в середине апреля 1939 г. Весна была уже в полной силе, городок душевнобольных оделся в изумрудный наряд, был полон пернатых, распевавших с утра до утра... Так начиналась их любовь.

А через три месяца Сашу выписали из больницы, и он стал периодически по вечерам здесь появляться с букетами цветов у входа в отделение, в котором работала Люба, поджидая её до окончания дневной смены. Встречались они и в городе, когда у Любы паузы между дежурствами составляли двадцать четыре часа, целые сутки.

Саша был на десять лет старше её. Рядом с ним она ещё более казалась девочкой, так похожей на украинских девчат на дореволюционных фотографиях: круглолицая и белолицая, с шёлковыми бровками-дугами над ясными глазами, чуть курносая, с алыми губами, полногрудая, и статная, с крепкими икрами и маленькими ступнями - пройти мимо неё и не влюбиться с первого взгляда, да разве такое возможно. В белом халате и сестринском колпачке она выглядела особенно трогательно.

Может возникнуть вопрос: как так могло произойти, что девушка, имевшая медицинское образование, да, к тому же, и возможность систематически наблюдать душевнобольных в условиях клиники, влюбилась в одного из них? Увы, любовное чувство неподвластно здравому смыслу, и его не надо путать с сексуальными отношениями. Взаимная любовь возвышается над ними, как вершина горы над пламенеющей маками долиной, - это высшая форма взаимоотношений, которые складываются между полами. Это тот случай, о котором говорят, что нашлись две половинки единого целого - подошли друг другу всеми плоскостями, гранями, клетками, мыслями, воздухом, которым дышат.

До сих пор не открыта тайна притяжения конкретной женщины к конкретному мужчине, и наоборот, одной половинки к другой, при слиянии которых рождается гармония. Очень точно сказал об этом поэт Семён Ботвинник: "В мире лишь случай ведёт к сочетанью созвучий". Именно поэтому так ничтожно мало счастливых людей, но много распавшихся браков, много однокрылых детей, много ожесточённости и замкнутости.

Любе и Саше, не обласканных судьбой, вдруг повезло - они встретились, и где, в проклятом месте, в городке отверженных, меченых. И скажите после этого, что чудес в мире не бывает. Они любили друг друга, они поняли, скорее, ощутили, что могут радоваться жизни только, находясь рядом, что можно, оказывается, читать мысли на расстоянии, что нездоровье одного из них становится болезнью другого, что ночь абсолютно черна в разлуке продолжительностью в каких-то восемь часов, что глаза умеют говорить. Да только ли это. Любовь оказалась опасным, невыносимым счастьем, без которого жизнь лишь с большой оговоркой можно назвать жизнью. Они любили друг друга. И как раскрыть эту формулу ещё, никому неизвестно...

Спасибо Марианне Львовне, коменданту общежития, спасибо Юрию Францевичу, лечащему врачу Саши, спасибо Надежде, с которой Люба делила комнатку в общежитии, - все они, насколько это было в их силах, помогали влюблённым. Настороженно отнеслись к Любе родители Саши. И не потому, что девушка им не нравилась, наоборот, но они опасались, что привязанность к ней сына может стать дополнительной причиной обострений его болезни. Но Саша был уже, как говорится, большим мальчиком, что они могли сделать. И если эта девочка решилась связать свою жизнь с жизнью их несчастного сына, то вправе ли родители мешать им, посягать на их личные, сокровенные планы.

Свадьбу решили сыграть в феврале месяце 1940 г. Люба была уже на третьем месяце беременности, и затягивать бракосочетание уже было нельзя. Но это Люба всё откладывала, видя, как реагируют родители Саши на их встречи. Во время одного из его вечерних приездов к ней на Игрень, когда шёл непрекращающийся ни на миг ливень (стояла поздняя осень), а Саша, по привычке, был очень легко одет, Люба оставила его у себя. Это случилось впервые. Но как она могла отпустить его в такую погоду. Не хотела отпускать.

- Любушка, ты хочешь этого, - почему-то тихим голосом спросил Саша, - или пожалела меня?

- Да какая же девушка не хочет побыть с любимым. Мы же скоро поженимся. А эта ночь будет для нас обручением. Мама рассказывала, что на Украине в старину после обручения жених мог ночевать в доме невесты. А колечко ты мне уже подарил.

Тогда это и произошло.

А во второй декаде января того же года Саша снова попал в больницу - ровно через год после той госпитализации, когда Люба впервые его увидела. Случилось то, чего опасались родители Саши. Но дело, конечно, было совсем не в его любви к Любе, как раз любовь могла бы ослабить течение болезни. Но этого, к сожалению и вопреки надеждам врачей, не произошло. А в августе 1940 г. родился их сын, которого решили назвать Гришей в память о дедушке Любы...



*В конце XVIII века Комиссия из представителей земских учреждений и врачей-специалистов Екатеринослава рекомендовала построить ремесленно-земледельческую колонию для душевнобольных, способных заниматься трудом, около станции Игрень Екатеринославской железной дороги. Был разработан план, начали строительство... Основана больница была в 1897 г. Для семьи врача и пациентов были построены 12 домиков, из которых 11 - во фламандском стиле, на 10 человек каждый, 12-й предназначался для размещения в нем женщин привилегированных сословий. В этом же году построили ряд жилых и хозяйственных сооружений. Строительство зданий из красного кирпича началось в 1900 году. Колонисты обрабатывали землю и вели хозяйство. В 1914 году при численности больных более 1000 человек штат врачей возрос до 6, среднего персонала - до 63, младшего - до 124 человек. В период Первой мировой и гражданской войн значительная часть больных Игренской колонии разбрелась или погибла. В довоенный период Игренская больница постоянно расширялась и реконструировалась, особенно в период 1936-1941 годов. В 1941 году она уже занимала три усадьбы. Основная центральная усадьба имела водопровод, канализацию, электросеть, телефонную сеть, автомобильный и водный транспорт, лечебно-трудовое производство и подсобное хозяйство. К началу ВОВ больница уже имела 1500 коек, располагала рентгенологическим, физиотерапевтическим и кардиотерапевтическим отделениями, лабораториями, фондом лечебных помещений, большим фондом квартир и общежитий для персонала, имела детский сад, ясли, клуб, кинозал, школу медсестер. В больнице работали профессор, 52 врача, 200 фельдшеров и медсестер...





10.

В роддом Любу увезли прямо с дежурства. Чувствовала себя она во время беременности прекрасно, никаких тебе проявлений токсикоза, ни раннего, ни позднего, аппетит замечательный, силы, как ей казалось, прибавились. И хотя Лидия Ивановна убежала её уйти в декрет хотя бы за две недели до родов, Люба решила по своему: лучше я после рождения сына, она почему-то была убеждена, что родится сын, побольше с ним посижу дома. В 1939 году декретный отпуск по беременности и родам с шестнадцати недель был неожиданно сокращён до девяти по причине возросшего за годы советской власти здоровья женщин, важности их участия во всех сферах жизни государства рабочих и крестьян, и нарастающей внешней угрозы со стороны империалистических стран Европы. Ровно шестьдесят три дня провела Люба с Гришинькой, не отлучаясь от него ни на одну минутку - ну, может быть, и, отлучаясь, но, действительно, на несколько минут, не без этого.



Ясли для детей сотрудников больницы располагались на территории больничного городка. Незадолго до окончания отпуска Люба стала наведываться туда по совету Главной. Та подсказала: "Давай попробуем устроить тебя хотя бы месяца на четыре на работу в ясли, будешь при ребёнке. Работницы в отпуск уходят, а ты на подмену. Ну, а уж как вырастет он у тебя богатырём, ползать начнёт, садиться сам, тогда и на отделение вернёшься. А Саша к этому времени, будем надеяться, выпишется, и будешь с ним решать, как дальше вашу жизнь строить".

На этот раз выход Саши из обострения затянулся, очень затянулся. И хотя Люба со своим животом, аккуратно выпячивавшимся из-под халата, была рядом, он редко обращал на неё внимание, а если и обращал, то словно не замечая, что это она, его Любушка. Лишь за месяц до родов его взгляд приобрёл осмысленное выражение, и он стал вяло спрашивать её о здоровье.

Находясь уже в декретном отпуске, Люба ежедневно, уложив Гришиньку в коляску, купленную на профкомовские деньги, подкатывала к отделению, и они с Сашей, ещё не прежним, но уже не пугающим её своим безразличием, прогуливались по больничной территории, разговаривая преимущественно о сыне. Любу удивляло, что бабушка и дедушка ни разу не нашли времени навестить внука, и Саша старался объяснить ей это занятостью родителей на работе и на дачном участке, где они выращивают овощи и фрукты по всем правилам мичуринской науки.

- Но ведь к тебе они хоть раз в неделю, но приезжают. Я у наших узнавала, то утром появятся, то днём, то перед ужином. Ну ладно, меня они боятся, но на Гришиньку посмотреть разве им не интересно. Он же копия - ты...

В ноябре 1940 г. Сашу выписали из больницы, и он на несколько дней уехал домой, чтобы привести себя в привычный вид, и выяснить, как обстоят дела в институте, - у него вновь появились какие-то новые идеи, касающиеся квантовой гравитации, он скучал по своему трудовому коллективу, своим книгам и научной библиотеке. К этому моменту Люба уже работала в яслях сменной медсестрой. С Сашей они решили, что за время его отсутствия она снимет на Игрени комнату, но недалеко от больницы и платформы "Ксеньевка", чтобы ей было удобно ходить с Гришинькой на работу, а Саше - ездить в свой "Спецавтотранс".

Посадив его на поезд, Люба с сыном, не спеша, обошли-объехали округу в поисках съёмного жилья, но найти что-то подходящее сразу не удалось. Тем же вечером они с Гришинькой постучали в дверь Марианны Львовны.

- Входите, дверь не закрыта. А, это ты, Люба. Что-то случилось? Садись на свободный стул - не стой с ребёнком на руках. Сколько уже весит парень? Килограмм, наверное, восемь. Это же никаких сил не хватит.

- Так, ведь своя ноша не тянет, Марианна Львовна. А зашла я спросить, нет ли у Вас кого-нибудь из знакомых, кто готов сдать жилплощадь семье из трёх человек? В общежитии свободных комнат нет, да и кто бы мне её выделил - я знаю сестричек, которым, край, как нужно место у Вас. Да я, в такой ситуации, и сама не согласилась, если бы предложили.

- Дай подумать. Так сразу сложно. Погоди, вчера у меня в гостях была Ксения Крендовская. Она в школе немецкий язык преподаёт, а мы с ней помешаны на немецкой литературе. Правда, сейчас любые разговоры о немцах не поощряются. Но встречаемся, отводим душу. Она из прозаиков Шторма любит, а из поэтов Рильке. Число часов на немецкий язык в школьной программе недавно резко уменьшили, хотя, кажется, наоборот, язык врага знать надо. У неё возникли материальные проблемы, и она, вроде, говорила, что собирается флигель сдавать. Так, завтра после работы заходи ко мне, нанесём ей визит. Железо надо ковать, пока оно горячо...



Вот цитата из трактата Гитлера "Майн кампф": "Мы, национал-социалисты, совершенно сознательно ставим крест на всей немецкой иностранной политике довоенного времени... Мы хотим приостановить вечное германское стремление на юг и на запад Европы и определённо указываем пальцем в сторону территорий, расположенных на востоке. Мы сознательно переходим к политике завоевания новых земель в Европе.., имея в виду в первую очередь только Россию и те окраинные государства, которые ей подчинены". С такой декларацией фюрер выступил ещё в 1924 г. Секретный план "Барбаросса", направленный против Советского Союза, был разработан в течение осени сорокового года. К этому времени к германо-японскому "антикоминтерновскому пакту", превращённому в военный союз, присоединились Италия, Испания, Венгрия, Маньчжоу-Го, были оккупированы Чехия, Польша, Средиземноморье, отгремела советско-финская война. Произошло много других событий, которые недвусмысленно указывали на приближение войны к границам советского государства. И хотя 23 августа 1939 г. СССР и Германия подписали пакт "О не нападении", все понимали, что это лишь отсрочка. "В воздухе пахнет грозой", - пел Костя Жигулёв, герой Марка Бернеса из кинофильма "Человек с ружьём", вышедшего на экраны ещё в 1938 г.



И это почувствовали на себе два человека, Саша и Люба. НИИ, в котором работал Саша, к его возвращению в строй был тематически перепрофилирован на нужды обороны, и это втрое увеличило нагрузку на его сотрудников.

- Любушка, не от меня это зависит, но ежедневно приезжать домой, к тебе и сыну, не смогу чисто технически - иногда приходится задерживаться на работе до позднего вечера, когда нужных поездов уже нет и автобусы на Игрень не ходят. Директор, правда, обещал давать свою машину, но, во-первых, будет ли она свободна к окончанию рабочего дня (он и сам работает теперь по шестнадцать часов в сутки), а во-вторых, насколько удобно удлинять этот день водителю, у которого тоже семья. - Так говорил Саша, вернувшись к Любе и сыну на третий день после отлучки. Надежда ушла ночевать к соседке, чья напарница дежурила в эту ночь, и они шептались, чтобы не разбудить Гришиньку. - На завтра я отпросился у заведующего лабораторией, чтобы мы вместе обустроились у Ксении Петровны. Ты говорила, что какая-то мебель во флигеле есть, но всё равно, кое-что придётся купить, да и постельного белья нет, посуды нет, ничего нет. Главное, конечно, что мы с тобой есть, что Григорий есть, - пошутил он. - Новый год будем отмечать у нас - родители сами сказали. Уговоришь отца прийти. Всё постепенно утрясётся.

Второй новизной было появление у ворот больницы проходной по типу КПП; всем сотрудникам было приказано срочно сфотографироваться для пропусков. Стали укреплять забор по периметру больничной территории, украсив его колючей проволокой поверху. А днём позвонила Любе в ясли Главная.

- Любаша, надо тебе на отделение возвращаться. Военкомат стал по пять-шесть медсёстёр сразу с отрывом от работы призывать на переподготовку по военно-полевой хирургии, а это на целый месяц. Григорию твоему скоро уже четыре исполнится - большой мальчик, может и на продлёнке оставаться. Пока прикажу, чтобы ставили тебя только на дневные дежурства, а там посмотрим.

С января месяца 1941г. начальник больничной службы Гражданской обороны, отставной майор Герцен Никон Фёдорович, организовал курс подготовки персонала по своему профилю - обучению подлежали абсолютно все сотрудники больницы, независимо от возраста. В конференц-зале больницы, оборудованном ещё в начале двадцатых годов в помещении прикрытого "за ненадобностью" Храма Святой преподобной Ксении Римляныни, проводились занятия по оказанию первой помощи при пулевых и осколочных ранениях, травмах конечностей, по боевой подготовке (умению пользоваться противогазом и винтовкой, действиям при газовой атаке, борьбе с зажигательными бомбами).

Храм "Колонии душевнобольных хроников" был основан через год после её открытия. По преданию, строил его благочестивый христианин купец Жиров, дочь которого, Ксения, лечилась в этой больнице. Построенную церковь освятили в честь небесной покровительницы больной девочки. Этот рассадник опиума для народа имел форму ротонды высотой около восьми метров с примыкающими с четырех сторон одноэтажными корпусами в форме креста. В купольной части располагался зенитный фонарь. Всё это создавало необыкновенную акустику в "конференц-зале", и голос Никона Фёдоровича гремел почище какого-нибудь протодиакона, провозглашая анафему на головы фашистов всех мастей...

Много позднее, будучи уже офицером, отцом семейства, вспоминая своё детство, Кочур не раз думал о том, что имя "Ксения", как и слово "огринь", оказалось роковым для Игрени. Не случайно, оно переводится с греческого как "странница", "чужестранка", "гостья", "чужая". Вот и преподобная Ксения Римлянына не смогла уберечь от осквернения храм своего имени, больницу, существовавшую под его (имени) сенью около сорока лет, а сотни людей, живших вблизи храма, от гибели. Её подвижническая жизнь, её самопожертвование во имя других оказались для неба слишком малой ценой, чтобы проявить усилия по противостоянию убийцам в отдельно взятом уголке земли... *

Люди во все века остаются людьми: они живут любовью, верой и надеждой. Страна готовилась к войне, персонал психиатрической больницы на Игрени готовился к войне, Саша, Люба и Гришинька (ему покупали погремушки, похожие на пушки и револьверы) готовились к войне. Но в глубине души советские люди не верили, что война нагрянет в их дом; в крайнем случае, придётся провести короткую победную операцию на территории врага. Эти иллюзии были разрушены немецкими бомбами, падавшими на Киев, Харьков, Минск, сожжены пожарами, охватившими с ночи двадцать второго июня 1941г. города и сёла республик, расположенных на западе СССР...

Первая воздушная тревога в Днепропетровске прозвучала около полуночи 7 июля 1941 года. Это был немецкий самолёт-разведчик. С этого дня, как правило, ночью, а затем и в дневное время суток немецкие самолёты-разведчики стали регулярно бороздить небо над правобережной, основной, частью города. Противовоздушная оборона была слабой, и это давало возможность немцам безбоязненно отслеживать с воздуха перемещение войсковых соединений Красной Армии. Первая немецкая бомба была сброшена на пригород Днепропетровска 9 июля. Правда, люфтваффе не стремились к разрушению города, его инфраструктуры. Целью командования вермахта было максимально сохранить производственные мощности Днепропетровска, крупнейшего индустриального центра Украины. Бомбёжки участились с 16 августа 1941 года. Было разрушено здание центрального железнодорожного вокзала (от него остался лишь первый этаж), большинство подъездных железнодорожных путей, Амурский, главный, двух ярусный мост, соединяющий оба берега Днепра в районе города. С 19-го числа начался артобстрел города, с 20-го развернулись бои на правобережье между направленными перпендикулярно линии реки танковыми клиньями армии Клейста в районе Днепропетровска и нашей Резервной армией, защищавшей днепропетровское направление. Преимущество немцев в боевой силе и технике вело к огромным потерям со стороны оборонявших город. 24 августа командующий армией, генерал-лейтенант Н. Е. Чибисов отдал приказ об отступлении на левый берег Днепра через Мерефо-Херсонский мост (район Лоцманки), чтобы сохранить людей и технику. Отход проходил под нажимом частей танкового корпуса Э. фон Маккензена, и поэтому в ночь с 24 на 25 августа в городе начались уличные бои. В 1. 30 25 августа советские войска оставили Днепропетровск. В 8 утра 25 августа немецкие солдаты стояли на берегу Днепра. Крупнейший город стал центром одного из шести округов Рейхскомиссариата Украины**.

Пользуясь военным и оперативным преимуществом, немецкое командование продолжило наступление. Преодолев водную преграду с помощью понтонных средств, уже к 30 августа на левом берегу Днепра оказались их моторизованная и стрелковая дивизии, а позднее - 13-я танковая дивизия, усиленная полком дивизии СС "Викинг". 28 сентября 1941 г. немцы были в Игрени. Такова, в кратком изложении, хроника событий первых месяцев Великой отечественной войны в районе Днепропетровска...

Кадровый военный, Кочур просмотрел немало документов об этом - он хотел знать, почему всё произошло тогда так, а не иначе, так, а не иначе...

Ещё за неделю до первой воздушной тревоги, прозвучавшей в Днепропетровске, главный врач больницы Яков Иосифович Левин стал буквально "терроризировать" начальство, как выразился заведующий Облздравотделом Иван Ефимович Старостин (эти и другие фамилии медработников вымышлены).

- Иван Ефимович, на моих руках тысяча пятьсот больных, пятьдесят два врача, двести средних медработников плюс младший обслуживающий персонал. Прошу Вашего хотя бы устного разрешения на выписку пациентов, всех до одного. Оттягивать больше нельзя. Немцы рвутся к Днепропетровску. У большинства сотрудников больницы семьи, дети, у многих в городе, их нужно эвакуировать, пока железная дорога на восток ещё не перерезана.

- Да не паникуй ты, Яков Иосифович, что за пораженческие настроения такие. Никаких подобного рода приказов с моей стороны, ни устных, ни письменных, не получишь. Занимайся больницей и больными.

Но, вопреки этому указанию, уже на следующий день главврач собрал заведующих и старших сестёр отделений на совещание. В итоге, было решено начать выписку тех пациентов, состояние которых было удовлетворительным, и которых задерживали в клиниках по самым разным причинам: родственники попросили; одинокие преклонного возраста; хроники, живущие в отдалённых от центра населённых пунктах (больница то была областной), где они были лишены наблюдения специалистами; по другим причинам. Уже через несколько дней вырисовалась нелицеприятная картина: некоторых родственников или соседей на месте застать не удавалось (телефоны молчали), некоторые районы области оказалась уже под немцем, в самом Днепропетровске был установлен комендантский час, и перемещение по городу после восемнадцати требовало специальных пропусков. И всё же, выписка началась.

Десятого июля из Облздравотдела поступила телефонограмма с приказом начать немедленно выписку всех больных, независимо от их состояния, хотя подготовка такого количества медицинских документов одновременно представляла собой почти непосильную задачу...

Четыре лаборатории "Спецавтотранса", Сашиного НИИ, были эвакуированы в тыл в первых числах июля одними из первых среди подобного рода учреждений. Оставались сотрудники двух лабораторий, которым предстояло консервировать оборудование и архив, чтобы вывести это всё вслед за людьми. Подлежал первоочередной эвакуации и Александр Куценко с родителями. На вопрос, почему в списке на эвакуацию нет его жены и сына, особист ответил:

- А где печать в паспорте о регистрации брака? Не могу без неё. А сейчас уже поздно - мне сверху укажут, что брак фиктивный. Извини, Александр Николаевич. В данном вопросе мне и директор не начальник.

- Тогда, хоть родителей не оставьте, а я своим ходом доберусь до Куйбышева с женой и сыном.

- Ладно, родителей возьму.

Саша бросился к директору, и получил его разрешение задержаться в Днепропетровске, чтобы решить свои семейные дела. Директор пообещал также, что урегулирует вопрос об эвакуации Любы и сына вместе с оставшейся группой сотрудников института, в которую Куценко включается с этого момента. Так Саша остался в городе, прижатом немецкой армией к берегу Днепра. Работа, которой он теперь занимался, позволяла к вечеру возвращаться в Игрень - поезда и автобусы пока ещё, продолжали курсировать в этом направлении.

По неизвестным Саше причинам эвакуация их группы задерживалась. Заместитель директора, опытный хозяйственник, Тимур Аристархович Гришин, на которого была возложена эта задача, несмотря на то, что всё уже было готово (упакован архив и все оставшиеся документы, шедшие под грифом "Секретно"; в особом помещении вокзала, охраняемом взводом НКВД, ждали погрузки ящики с оборудованием), никак не мог согласовать какие-то детали.

К середине августа из восемнадцати сотрудников НИИ, оставленных в Днепропетровске, продолжали работать, помимо заместителя директора, ещё трое - Вагин Валерий Несторович, секретарь парткома института, Саша и пожилой архивариус. Все остальные по приказу директора покинули с семьями город, не дожидаясь отгрузки оборудования и документов...

Двадцатого августа, сдав Гришиньку на руки ясельной медсестре, и попросив Ксению Петровну, хозяйку флигеля, подстраховать её, если задержится, и забрать ребёнка домой, Люба вслед за Сашей, не сказав ему о своих планах (знала, категорически запретит), поехала в Днепропетровск - не отвечал телефон отца, и она хотела сама, не через Сашу, уговорить его переехать к ним в Игрень. В тесноте, да не в обиде. Немцы со вчерашнего дня обстреливали город из артиллерии, и откладывать эту поездку дальше было невозможно.

- Куда ты поедешь, ненормальная, - пыталась отговорить её Крендовская. - Саша уже там, он и зайдёт. Гришиньку, конечно же, заберу. Но посмотри, что творится вокруг. Люди говорят, что немцы завтра-послезавтра войдут в город. Люба, Люба, это же безумие.

- Отец, всё-таки, Ксения Петровна. А Саша дважды уже заходил - и слушать его не хочет.

В начале одиннадцатого Люба входила во двор дома по улице Крутогорной. Одноэтажное деревянное здание было безлюдным. В комнате, которую Люба знала до последнего сантиметра, отца не было, на полу валялись его старая кепка, несколько учебников. Она подняла один из них - "Терапия". Бросилась в соседний дом - такой же старый, деревянный, одноэтажный. Пожилая соседка Маргарита Ивановна, сидевшая на скамейке, на её молчаливый вопрос отрицательно покачала головой:

- Ещё вчера отец твой с заводом выехал. Обещал с вокзала позвонить тебе, но, видно, не успел. А наши телефоны не работают. Просил передать, что под Свердловск их куда-то эвакуируют. И ещё, чтобы ты с дитём немедленно оставила Игрень, у тебя на это, говорил, хотя ты и военнообязанная, все права есть, и чтобы дурака своего не ждала. Беги, Люба, беги.

- А как же Вы, бабушка? И Ваши где?

- Всех отправила, а сама здесь умирать буду. Кому я нужна? Фашистам этим? Так я не еврейка, не большевичка, не цыганка - они таких, как я, не трогают.

Забежав ещё раз домой, Люба на этажерке заметила альбом с семейными фотографиями, сунула его в авоську, и бросилась вниз по улице, потом на Исполкомскую, а от неё, через Харьковскую на набережную Днепра, к институту Саши. Дальнобойная артиллерия немцев обстреливала центральную часть города. Несколько раз взрывная волна накрывала Любу, она падала на землю, закрыв голову семейным альбомом. На углу Исполкомской и пр. Карла Маркса увидела лежащую на земле женщину. Из её груди торчал толщиной в палец ещё не остывший осколок. Наклонившись над ней, и пощупав пульс, Люба поняла, что она мертва. Улицы были пустынны. Проехали два автомобиля с солдатами. Во дворе старой синагоги она заметила две зенитные установки, и группу военных, перетаскивающих поближе к ним из-под стены ящики со снарядами.

К двенадцати часам дня немецким хэйнкелям удалось целой серией прицельных попаданий разрушить двух ярусный Амурский мост; по Мерефо-Херсонскому железнодорожному мосту поезда в сторону Днепропетровска уже не шли. Левый берег Днепра, Игрень и Гришинька оказались отрезанными от города. Но Люба об этом ещё не знала...

Пятнадцатого августа, за сутки до разрушения железнодорожного вокзала, удалось отгрузить научное оборудование института. Сопровождать его, согласно приказу, обязан был Гришин. Когда стало ясно, что отправить архивные документы не удастся, было принято решение об их уничтожении.

Архив размещался на третьем этаже института в абсолютно закрытом помещении; правом открывать его единственную металлическую дверь располагал старый архивариус, которого все называли просто "Гена". Ящики с документами, собранные в аккуратную пирамиду, возвышались посреди одной из двух комнат архива. Пустые полки выглядели непривычно сиротливо, обнажив стены с обсыпавшейся штукатуркой. Вагин, архивариус и Саша, молча, стояли вокруг, понимая, что сейчас им придётся совершить то, о чём никто их них и подумать не мог ещё несколько дней назад.

- Канистры с бензином где? - коротко спросил Вагин. Гена и Саша из соседней комнаты вынесли две средних размеров канистры и, облив бензином "пирамиду", вопросительно посмотрели на Вагина. - Думаю, надо несколько бензиновых дорожек от стен и двери проложить, их и поджигать будем. И ещё, видно, дверь лучше оставить открытой, а то огонь без доступа кислорода может задохнуться.

Убедившись, что огонь добрался до ящиков, они быстро оставили здание института, заперли главный вход, отошли подальше.

- Будем прощаться, - сказал Вагин. - Каждый знает, что ему дальше делать.

Они обнялись. За квартал от института разорвался снаряд, чуть дальше ещё один, из-за домов поднялся столб дыма. Неожиданно, именно с этой стороны показалась Люба. Увидев Сашу и двух мужчин, она бросилась к ним. Саша, не ожидавший увидеть её здесь, буквально остолбенел.

- Саша, ты только не волнуйся. Гришинька с Ксенией Петровной, а я сейчас сяду на автобус и очень скоро буду у них. В котором часу ты сегодня планируешь приехать? Понимаешь, мне надо было отца проведать, - опережая его упрёки, продолжала она. - Телефон молчит. Он же один абсолютно. Но дома я его уже не застала - эвакуировался с заводом.

- Любаша, милая, мост немцы час тому назад разрушили. Как добираться до Игрени, не знаю. Попробуем...

- Думаю, есть ещё путь, - неожиданно перебил его Вагин. - Лодка вам нужна.

- К водным станциям идти надо, - хрипло сказал Гена. - Там есть лодки...

В районе парка им. Шевченко и дальше вдоль берега Днепра располагались водные спортивные станции заводов, фабрик, вузов и техникумов Днепропетровска. Горожане в воскресные дни съезжались туда, чтобы взять напрокат лодку и махнуть подальше от берега на какой-нибудь из островов, где можно было вдали от шума городского загорать, купаться, да мало ли что ещё...

Саша и Люба бросились в сторону парка. Расстояние было неблизким. Но страх за сына, страх оказаться оторванным от него подстёгивал. На взрывы снарядов, падавших где-то в центре, они уже не обращали внимания, да и прятаться было негде - до парка сплошь тянулись одноэтажные дома частного сектора, которые и сами нуждались в защите. Саша и Люба бежали, шли, останавливались отдышаться на минуту-другую, и снова бежали. Вот и водные станции. Один дебаркадер за другим. Пусто, пусто, пусто - лодок не было. Наконец, последняя станция. У причала стояла единственная лодка, в которую торопливо усаживались люди. Это были мужчина средних лет, возившийся с цепью, чтоб освободить лодку от замка, и, примерно, того же возраста женщина с девочкой лет трёх, садившиеся в неё. Уже издали Любе показалось, что женщина ей знакома. Да это же Эльза Карловна, директриса её медучилища.

- Люба, - узнала её Эльза Карловна, - ты откуда здесь, одна без сына? - И не слушая ответа, продолжала. - А мы с мужем эвакуироваться не успели. Внученьку спасаем. Родителей, они врачи, в Инту распределили, а это рядом с северным полярным кругом. Думали, как устроятся, дочку заберут. И вот что произошло.

Лодка была, на счастье, длиной до четырёх и шириной до полутора метров, могла вместить и более пяти человек. Вёсла уже были вставлены в уключины.

- Садитесь быстро. Ты, - указал мужчина на Сашу, - за вёсла. Я потом тебя сменю. Днепр широкий в этом месте, до полутора километров, да ещё сносить течением будет, а двигаться надо быстро. - Оттолкнув лодку от причала, он вскочил в неё, устроившись на корме. - Иван, - отрекомендовался он. - Ближе познакомимся, когда на левый берег переправимся. Думаю, нам лучше будет причалить левее устья Самары. Боюсь и Самарский мост немец раздолбает. Со стороны Игрени выбираться будет проще.

На дне лодки Люба увидела два рюкзака - всё, что успели и смогли взять с собой Эльза Карловна с мужем. Она только сейчас, оказавшись в лодке, обратила внимание, что всё так же держит в руке авоську с семейным фотоальбомом и сумочку, с которой она пять часов тому назад выехала с Игрени. А пока добирались до водной станции, словно и не было их.

Саша посмотрел на часы - двадцать минут второго. Слева и справа в пятидесяти метрах и далее, далее видны были лодки, заполненные людьми, спешившими подальше оторваться от городского берега, от залпов дальнобойной артиллерии немцев. Была надежда, что река их сейчас не интересует. Метров через триста Иван сменил его. Ладони с непривычки болели. Он сел рядом с Любой, которая, сжавшись в комок, неотрывно смотрела туда, где виднелся левый днепровский берег.

И ещё метров триста позади. И снова Саша за вёслами. Все одновременно услышали звук летящего высоко в небе самолёта. Откуда-то, словно из пустоты, вынырнул немецкий тяжёлый истребитель. Сделав вираж, он оказался над самым зеркалом воды, и на бреющем полёте, стреляя из пулемётов, понёсся над головами беззащитных людей. С лодок стали раздаваться стоны, плач, крики о помощи. Послышались и винтовочные выстрелы в сторону самолёта, который, словно издеваясь над этими смешными попытками справиться с ним, снова и снова заходил на удобную для обстрела позицию.

- Сейчас из пушек начнёт палить, - негромко сказал Иван. - Давай опять меняться, смотрю, сил у тебя уже нет.

Саша, действительно, устал, и лодка почти не двигалась вперёд. До берега оставалось метров четыреста. Впереди неожиданно раздался взрыв, и фонтан воды обрушился рядом с ними. Лодку сильно качнуло. Эльза Карловна, закрыв ребёнка собой, шептала что-то, похожее на молитву. Чуть дальше они увидели перевернувшуюся лодку, и ухватившихся за неё людей.

Вдруг Люба почувствовала, что Саша, сидевший рядом, как-то странно боком приткнулся к ней. Она повернулась к нему, и увидела побледневшее лицо мужа, и жалкую улыбку, которую он пытался удержать на лице.

- Люба, я, кажется, ранен в бок, вот посмотри.

Он протянул ей руку, которой закрывал бок, и она увидела кровь.

"Наверно, в крупный сосуд пуля попала", - подумала Люба и, лихорадочными движениями стянув с Саши рубаху, стала туго перевязывать грудную клетку в месте ранения, как их учили на курсе десмургии.

- Иван, скорей. Можем не успеть, - закричала Эльза Карловна.

- Сашенька, Сашенька, держись, уже скоро, пожалуйста. Прошу тебя, - умоляла Люба.

До берега оставалось совсем немного. Но бледность на лице Саши становилась всё отчётливей, глаза помутнели, он шевелил губами, словно пытался что-то сказать. Она наклонилась к нему, и услышала: "Береги себя и сына".

Лодка ударилась носом о берег. Было необыкновенно тихо. Самолёта словно и не бывало. Люба с Иваном перенесли Сашу из лодки на песок, а затем в молодую рощицу, в тень, на траву. Трое взрослых людей и ребёнок, они смотрели на Сашу, на то, как он уходит от них всё дальше и дальше, не в силах остановить этот ужас, эту ночь, которая надвигалась на него. Словно очнувшись ото сна, Иван бросился к рюкзаку, вытащил маленький топорик, и стал рубить одно деревце за другим.

- Сейчас носилки сделаем и понесём. Здесь до шоссе недалеко. Слышишь, это машины.

Люба привычным движением прикоснулась пальцами к запястью. Пульса не было. Не было его и в области сонных артерий.

- Иван, не надо. Саша умер, нет Саши.

Иван бросил топорик, подошёл, наклонился, закрыл ему глаза.

- Беда какая. Муж?.. А похоронить надо по-человечески. Здесь мы не сможем...

Кочур вспомнил, мама рассказывала, как, соорудив носилки и положив на них отца, Иван и мама, вынесли его к дороге. С трудом им удалось остановить полуторку, которая ехала в Игрень. Довезли отца до Ксеньевки, прямо до флигеля Крендовской, уложили на стол. Хозяйки не было дома. Он, годовалый, был ещё в яслях, на своей продлёнке.

Мама рассказывала, что находилась тогда в состоянии не оцепенения - а словно заморозили её, но сохранили способность двигаться, даже что-то соображать. Она понимала, что теперь ни она Саше, ни он ей уже ничем не помогут. Но есть его просьба на окраине жизни - беречь Гришиньку.

- Чем ещё помочь, дочка? - Поняла, это Иван к ней обращается. - Время уже к вечеру. Заночуем тут у тебя, где-нибудь пристроишь. А пока беги, хлопот у тебя невпроворот.

Мама рассказывала, что отца они похоронили той же ночью на местном кладбище. Помогла Лидия Ивановна - главная медсестра больницы. Гроб сколотил больничный столяр, которого удалось застать дома в трезвом состоянии, могилу выкопали больные, из числа подготовленных на выписку, из отделения, на котором работала Люба. Сами изъявили желание помочь.

Ночь была необыкновенно лунная, светлая. Вокруг гроба, в котором лежал Саша, стояли мама, Надежда со мной на руках, спящим крепко и сладко, главная медсестра Лидия Ивановна, Марианна Львовна Глинская, комендант больничного общежития, Юлий Францевич Шмидт, лечащий врач Саши, дежуривший в эту ночь по больнице, Ксения Петровна Крендовская, Эльза Карловна с внучкой, ни за что не хотевшей оставаться в общежитии с незнакомыми людьми, Иван, те трое больных, что выкопали для Саши, Александра Николаевича Куценко, его последнее прибежище, "домовину" в переводе на украинский язык. Что-то говорить ни у кого не было сил. Нелепая, неожиданная смерть отца говорила сама за себя. Вся жизнь его говорила сама за себя.

- Прощайся, Люба, - нарушил молчание Иван. - Людей отпускать надо.

Мама, единственная из всех, наклонилась над отцом, поцеловала в лоб, молчаливая, заледеневшая. Гроб накрыли крышкой. Застучали молотки. Опустили в яму. Никто не расходился до тех пор, пока не вырос земляной холмик над местом, где теперь суждено было лежать моему отцу вечно...



Мама рассказывала: медсестра Надежда, её ближайшая подруга, и Юлий Францевич, в первый же день появления в "колонии душевно больных" зондеркоманды СС-8 Х погибли с группой больных в подожжённом гитлеровцами складском помещении больницы: Надя бросилась к офицеру, руководившему экзекуцией, с просьбой остановить "акцию устрашения", а Юлий Францевич не пожелал оставить своих не понимающих, что происходит, пациентов в смертный их час...



Самолёт давно уже удалился от Украины, но продолжал лететь всё там же, на высоте, над облаками, где-то рядом с душой отца. И Кочуру вдруг показалось, что он слышит его голос (которого, фактически, не знал) читающий "Заповiт" Шевченко:


Як умру, то поховайте

Мене на могилі

Серед степу широкого

На Вкраїні милій,

Щоб лани широкополі,

І Дніпро, і кручі

Було видно, було чути,

Як реве ревучий...

Поховайте та вставайте,

Кайдани порвіте

І вражою злою кров’ю

Волю окропіте...



* Пациенты психиатрической больницы на Игрени, которых, к моменту появления немцев, не удалось отправить по домам, были расстреляны, повешены или убиты в ходе "научных" экспериментов (введение в организм различных ядов, испытания на выносливость низких температур). На территории больницы разместился лагерь военнопленных. Всего, по данным Нюрнбергского процесса, за время немецкой оккупации там было уничтожено 1300 человек, 800 из которых были душевнобольными.

**В историческом музее Днепропетровска (пр. К. Маркса, 16) находилась канцелярия Клостермана, комиссара города. В здании нынешнего областного управления СБУ (ул. Чкалова, 23) размещалось гестапо, а в нынешнем административном здании предприятия "Дніпромлин" (ул. Горького, 10/14) - немецкая жандармерия... За время оккупации города гитлеровцами были расстреляны 30, 5 тыс. мирных жителей (в ботаническом саду университета, на месте дома № 39 по ул. Янгеля, во дворе школы № 9 по ул. Мостовая, № 3) и свыше 30 тыс. советских военнопленных (район Тихвинского женского монастыря); 75 тыс. днепропетровцев были угнаны на работы в Германию... К марту 1942 года в городе из, примерно, 600 тыс. жителей оставалось 178 тыс.





11.

В Домодедово их самолёт приземлился рано утром. Но было уже светло. Видимо, посадили на одной из запасных полос - в обозримом пространстве можно было заметить лишь трап и автобус, стоявший невдалеке. Уже никто из пассажиров не спал - все ждали команды на выход. Володя Искра выглядел лучше, чем при посадке, - прошла тошнота, мучившая его, да и успокоился немного - всё же, в главную радиологическую больницу везут.

На воздухе было прохладно - в Москве незадолго до их приземления прошёл майский дождь, пахло влажной травой. Туча, разорванная ветром на чёрные куски, ещё недовольно ворчала, угрожая снова разразиться ливнём. Олег Мишин ёжился от сырости и шевелил губами, привычно ругался, наверно. Через пять-семь минут автобус подъехал к их молчаливой группе, и люди, не ожидая приглашения, стали рассаживаться в салоне, выбирая себе место у окна - всё же в Москву прилетели...

Больница № 6, в которой им предстояло провести энное количество дней и ночей, являлась Клиническим отделом Института биофизики (ИБФ) 3-го ГУ Министерства здравоохранения СССР. Она была создана в 1948 г. на базе Московского госпиталя инвалидов Великой Отечественной войны по инициативе академика Игоря Васильевича Курчатова, знавшего лучше других, какие угрозы для человека несёт в себе только ещё нарождающийся ядерно-энергетический комплекс. В задачи Клинического отдела ИБФ входило не только оказание медицинской помощи работникам предприятий и учреждений среднего машиностроения (так стали зашифровано называть всё, связанное с атомной наукой и практикой), но и изучение влияний радиации на человеческий организм, разработка методов лечения лучевой болезни. Больница № 6, известная москвичам как больница на "Щукинской", была по-своему уникальной, и, по этой причине, головной для республиканских клиник и отделений подобного рода, возникших много позднее её...

Ехать предстояло довольно долго. Москва, только вчера отпраздновавшая день Победы, украшенная флажками и транспарантами, уже звенела и спешила по своим бесконечным делам, как и подобает столице шестой части света. В автобусе было тихо. Слишком велик был контраст между тем, что они видели за окном, и пережитым ими вчера, и позавчера, и поза-позавчера. Они несли в себе часть огня, который пытались укротить, а были укрощены им. Они несли в себе страх, в котором стыдились признаться самим себе, страх за свою ещё недолгую жизнь, которая вдруг остановилась. Они несли в себе стыд, что оказались здесь, в этом автобусе, везущем их к людям, от которых теперь они будут зависеть. Стыд перед жёнами, перед своими детьми, перед родителями, которых, не желая того, обрекли на бессонную тревогу за себя, таких сильных и молодых, вместо того, чтобы самим тревожиться за них...

Пошла третья неделя с момента аварии. Персонал больницы, врачи, медсёстры, нянечки, санитарки, вахтёры, все во главе с главным врачом, профессором Ангелиной Константиновной Гуськовой, уже пережили стресс массовых поступлений пострадавших от радиации в первые дни с момента аварии. Больница не была готова к приёму не только такого количества больных, но и больных с такого уровня облучением - до тысячи и более рентген. Эти люди нуждались в госпитализации в особого рода палатах, в которых, с одной стороны, они были бы защищены от заражения инфекциями, крайне опасными для ослабленного радиацией организма, а с другой, защищён сам персонал от риска быть облучённым при контакте с больными. В первую очередь, пожарники, боровшиеся с огнём на крыше машинного зала, залитой вместо огнестойкого материала обычным горючим битумом (следствие советского "давай, давай"), а также сотрудники четвёртого энергоблока, дежурившие на станции в ночь на 26 апреля, получившие смертельные дозы радиации, сами превратились в её источник.

Для приёма ликвидаторов выделили семиэтажный корпус больницы, из которого предварительно были выписаны пациенты, находившиеся на обследовании, либо лечении от разных соматических хворей. Палаты верхнего, седьмого, этажа распределили между больными с тяжёлой формой лучевой болезни, обслуживание которых (инфузии, процедуры, кормление через зонд) напоминало работу с особо опасными материалами. При этом наиболее трудоёмкую часть функций по уходу (помыть, переодеть, перестелить, покормить) выполняли солдаты срочной службы, облачённые в защитные костюмы. Шестой этаж был свободен от больных, ибо дозиметры указывали на наличие в его помещениях опасных для здоровья уровней радиации, проникавшей сюда с верхнего этажа. "Примерно, тридцать человек из ста двадцати девяти, поступивших первыми в клинику, - вспоминал позднее директор ИБФ академик Л. А. Ильин, - были облучены в дозах, несовместимых с жизнью. Они были живы, но уже убиты радиацией"...

В приёмном покое больницы группа Кочура, после предварительной дозиметрии, прошла санобработку, все были переодеты в больничное бельё, получили халаты и тапки, и лишь затем предстали по очереди пред ясны очи докторши, ожидавшей их в кабинете дежурного врача. Медсестра, руководившая всей этой профилактической операцией, не прощаясь, сказала: "Вашу одежду попробуем привести в безопасный вид, и перед выпиской вернём, то же касается и документов - они будут храниться в сейфе, не беспокойтесь. Деньги после повторной обработки получите у старшей сестры. На втором этаже больничного корпуса есть буфет; те из вас, кому это разрешит лечащий врач, смогут покупать там, что нравится".

Приём пострадавших вела Нелли Андреевна Метляева, заведующая отделением острой лучевой болезни. Она была тем первым доктором радиологической больницы, в руки которого попали Кочур и его товарищи. Невысокого роста, черноволосая, в очках, по виду чуть более сорока лет, эта женщина вызывала к себе доверие манерой общения с больными. Познакомившись с первичными медицинскими документами, выяснив у Кочура жалобы и осмотрев его, она стала рассуждать вслух:

- Вы ведь по роду службы немного знакомы с лучевой болезнью, и знаете, что степень тяжести её определяют не только доза облучения, как таковая, но и время, в течение которого человек подвергался облучению, и состояние его здоровья до облучения, и психический настрой на выздоровление и др. Не всё от врачей зависит. Ваш случай, слава Богу, далеко не самый худший. Думаю, речь идёт о пограничном варианте между лёгкой и средней формами лучевой болезни. А это почти гарантия выздоровления. Но Вы уже давно страдаете язвенной болезнью желудка, что может стать причиной серьёзного неблагополучия в будущем. Григорий Александрович, Вам после выхода из нашей клиники нужно будет серьёзно заняться собой. Я не исключаю, что выписная комиссия будет ставить вопрос, как минимум, о перепрофилировании характера Вашей службы в армии. Не хочу забегать вперёд, но и Вам прятать голову в песок, как страусу, не советую. Вы сильный человек, я это вижу, и должны быть готовы ко всему. Я сознательно принимаю Вас последним, чтобы и уменьшить Ваше волнение за судьбу товарищей, - лишь Владимиру Искре придётся дольше пробыть у нас, но, уверена, и с ним будет всё хорошо. Если вопросов ко мне нет, то теперь увидимся на отделении. Сейчас дежурная медсестра проводит Вас.

В одну из трёхместных палат четвёртого этажа Кочур попал вместе с Володей Искрой и Юрой Катушевым. Совпадение: он с Юрой выносили потерявшего сознание Володю из туннеля в тот катастрофический для них день. И вот теперь они вместе в этой палате с окном на больничный двор, в противоположной от их корпуса стороне которого можно видеть дворец князя Михаила Петровича Голицына. Нравоучительная эволюция: с 1876 года дворец стал частью "Басманной больницы для чернорабочих в Москве". С неё начиналась когда-то история больницы № 6, в которой они оказались. Всё это Кочур и его товарищи узнали много позднее, когда появился интерес к большой жизни, которая пробивалась в их палату сквозь реплики персонала, успокоительные беседы врачей, капельницы с гемодезом и промывания кишечника, сквозь плач жён и матерей тех, кто находился в палатах верхнего этажа, и чья судьба оставалась в руках Провидения.

В первый же день их госпитализации Юра, коренной москвич, упросил старшую сестру отделения разрешить ему позвонить домой. А на второй день в палате появилась его мать, Кира Платоновна Катушева, пятидесяти пяти лет, русская, незамужняя, беспартийная, учительница русского языка и литературы одной из московских школ, панически напуганная кратким рассказом её единственного сына. Чтобы получить постоянный пропуск к Юрию, ей пришлось заполнить специальную анкету, на многие из вопросов которой она была просто не в состоянии ответить. Клинический отдел ИБФ был, без преувеличений, режимной организацией, ибо целый ряд его научных тем представляли собой государственную тайну. И, несмотря на это, профессор Гуськова считала, что к тем из пациентов её клиники, чей радиационный статус не представлял опасности для родственников, не просто можно, а нужно пропускать жён, матерей, отцов, братьев и сестёр, ибо присутствие любимых людей лишь помогает их более быстрому выздоровлению.

И действительно, ежедневное появление мамы Юрия Катушева в их палате стало важным лекарственным средством не только для Юры, но и Кочура, и Володи, чьи украинские матери были далеко от Москвы, и знать не знали о беде, которая приключилась с их сыновьями.

Присутствие этой женщины создавало чувство защищённости, даже покоя, расслабленности, умиротворённости, уверенности в завтрашнем дне. А её куриные бульоны с кусочками мяса и апельсины, которые доставал отец одной из её учениц, работавший в Елисеевском магазине заместителем какого-то заместителя, делали просто чудеса.

Их лечащий врач, Северин Сергей Филиппович, заслуженный врач РСФСР, всякий раз, когда она приходила, находил время, чтобы побеседовать с Кирой Платоновной в своём кабинете о том, как вести себя с больными лучевой болезнью, что говорить, что приносить в дополнение к больничному рациону, как долго оставаться в палате.

- От Вас многое зависит, - всякий раз повторял он. - И мы видим это по динамике и общего состояния, и показателей крови. Об одном прошу, лучше пропустите день-другой, восстановите силы. Я же вижу, устали, по глазам вижу. Не прибавляйте нам в своём лице ещё пациентов...



Галя переступила порог "радиологического" корпуса больницы № 6 лишь 28 мая, т.е. через две с половиной недели с того момента, как они попрощались с Григорием в медсанчасти Оранного. Кочур не пытался звонить ей - боялся выбить из непростой трудовой колеи. По своему опыту он знал, что человек втягивается в самую изнурительную работу, откуда и силы берутся. Но стоит нарушить устоявшийся ритм, и возвращение обратно становится невозможным. Галя же находила способы всеми правдами и неправдами дозваниваться до справочной больницы, где на вопрос о самочувствии майора Кочура Григория Александровича ей неизменно отвечали, что состояние стабильное, температура нормальная.

Измученная неведением, она с трудом доработала до конца срока, предусмотренного договором, получила расчёт, и уже из Борисполя сообщила матери, что её, якобы, обязали пройти профилактический осмотр в одной из киевских больниц. Сказала ещё, что дней через пять будет дома. В Москве в аэропорту обратилась к первому же попавшемуся ей на глаза милиционеру с вопросом, как доехать до больницы № 6. Уже немолодой старшина стал терпеливо объяснять: "На автобусе доедешь до станции метро "Домодедовская"; дальше спускаешься в метро, едешь до "Повелецкой" и пересаживаешься на кольцевую линию в сторону станции "Краснопресненская"; на "Краснопресненской" пересаживаешься на поезд, идущий в сторону станции "Щукинская". Внимательно смотри на указатели, чтобы не заехать в другую сторону. Выходишь из метро, там спросишь у людей, как дойти до ул. Маршала Новикова, №23. От метро до больницы минут пять ходу. - Не выдержал, спросил. - Муж там?" Кивнув головой и поблагодарив, Галя бросилась к выходу...

Ангелина Константиновна Гуськова смотрела на сидящую перед ней молодую женщину, с трудом пытающуюся сдержать слёзы.

- Вас направили ко мне, потому что у Вас нет специального допуска в клинику. Люди на вахте строго предупреждены на случай нарушения ими пропускного режима. К кому из наших больных Вы хотите попасть?

- К майору Кочуру Григорию Александровичу. Он в больнице уже более двух недель, с десятого мая.

- А кем Вы ему приходитесь? Это вопрос не праздный. Вы должны войти в ситуацию, должны понять, насколько небезопасен для наших больных любой контакт с новым человеком.

- Я не сестра, не жена майора Кочура, не дальняя родственница. Мы знакомы с ним всего три недели - познакомились там, откуда его к вам привезли. Но он родной для меня человек, близкий человек. Мне нужно только увидеть его, сказать, как я его люблю, как жду. А потом я уйду, и приеду снова, когда буду знать день выписки из больницы. Я хочу забрать его к себе, познакомить с мамой и дочкой. Он сам так хотел, когда мы с ним прощались.

Профессор Гуськова за свою многолетнюю практику десятки раз сталкивалась с подобными случаями, и знала, что не штамп в паспорте о регистрации брака является главным в отношениях между мужчиной и женщиной. Если Галина Яковлевна Корик, совершив свой подвиг месячной работы в условиях колоссальной физической и психической нагрузки, помчалась не домой, к ребёнку и матери, а сюда, к мужчине, который, выйдя из больницы, возможно, останется инвалидом на всю дальнейшую жизнь, то именно её следует умолять быть с ним так долго, насколько это позволяют её силы и домашние условия. На её глазах, уже после аварии на ЧАЭС, в этой клинике, совершались подвиги любви и жертвенности, заставлявшие персонал трудиться с ещё большей самоотдачей.

Гуськова набрала номер Отдела пропусков.

- Сейчас к Вам зайдёт Корик Галина, выпишите ей пропуск в отделение лучевой болезни... Иди, милая, к ненаглядному своему. Сильный мужчина, надёжный. Счастливая ты. Возьми у заведующей номер телефона отделения, скажи, что я распорядилась, и звони из своего Зеленоградска прямо на отделение. Когда за ним приедешь, не забудь зайти ко мне.

- Спасибо, Ангелина Константиновна. Какая Вы чудесная. Все бы такими были...

Григорий Александрович Кочур, Юра Катушев и Володя Искра, все трое, лежали под капельницами, переговариваясь на чернобыльские темы. Весёлого было мало. В течение последней недели ушли из жизни начальник смены реакторного цеха ЧАЭС Валерий Перевозченко, начальник электроцеха Александр Лелеченко, пожарники Владимир Правик и Виктор Кибенок.

Появление Гали, которую знали и Катушев, и Искра, было настолько неожиданным, что все одновременно умолкли. Бросив у койки Кочура сумку и сетку с продуктами, Галя опустилась рядом на колени, и, осторожно взяв его за свободную руку, сказала, обращаясь сразу ко всем:

- Ну как вы здесь?

А ей хотелось упасть к нему на грудь, целовать его лицо, руки, ей хотелось плакать, в голос, ей хотелось слушать, как стучит его сердце, и говорить с ним, говорить, говорить. Она понимала, что всему этому именно сейчас не бывать, что он слаб, что в палате люди. Но главное состояло в том, что она видит его на расстоянии вытянутой руки, что он жив.

Володя и Юра принялись, перебивая друг друга, рассказывать, что все они, и, конечно, товарищ майор, идут на поправку, что врачи здесь замечательные, что сёстры и нянечки добрые и внимательные, что кормят отлично, и мама Юры приходит к ним часто, и приносит куриный бульон. Кочур молчал, и улыбался, молчал и удивлялся чуду её появления здесь. И Галя молчала. Они смотрели друг на друга, не отрываясь, под баюкающие рассказы ребят. Они были счастливы...



Двадцать девятого июня 1986 г., примерно, в пятнадцать часов пополудни, к платформе небольшого прибалтийского города Зеленоградска подошёл дизельный поезд, состоявший из четырёх вагонов пригородного типа. Из него наряду с другими пассажирами вышли среднего возраста мужчина в форме майора войск химической защиты и стройная молодая женщина с вещевой сумкой в руке и сумочкой через плечо. Это были Кочур и Галя.

Немецкий городок Кранц, занятый советскими войсками в феврале 1945 года, а через год переименованный в Зеленоградск, почти не изменился за годы существования в составе Калининградской области. Всё также тянулся вдоль морского берега пляж, напоминавший, как говорили горожане, сковородку, - настолько плоским он был, всё также дома утопали в зелени деревьев, и всё также в будние дни он поражал своей тишиной и пустотой. Некоторые дома довоенной постройки, стоявшие вдоль набережной, были отреставрированы, но... не видно было цветов, украшавших их фасады, и не было привычной для маленьких немецких городов чистоты на улицах...

Минут через семь они уже подходили к двухэтажному деревянному дому.

- Мы занимаем двухкомнатную квартиру на первом этаже, - сказала Галя, - и кухня есть, и даже душ сможешь принять. В доме проживают ещё три семьи. Живём по-добрососедски. Вход со двора, но у каждой семьи он свой, даже у тех, чьи квартиры на втором этаже.

Небольшой двор, окружённый штакетником, представлял собой неухоженный газон, и две пары деревянных столбов с натянутыми между ними верёвками для сушки белья. Посередине двора стояла водоразборная колонка. Галя объяснила, что жильцы ею пользуются, когда внутренние краны выходят из строя, или трубы забиваются, и приходится перекрывать главный стояк. Всё старое, ещё от немцев - даже клейма немецкие на кранах видны. Для себя всё делали. Здание детсада, в котором она работает, построили три года тому назад, так уже не один раз сантехнику переделывать приходилось.



Ещё не заходя во двор, они увидели пожилую женщину и девочку лет десяти, удивительно похожую на Галю, стоявших рука об руку у одной из входных дверей.

- Это мама и Света, - сказала Галя. - Как почувствовали, наверно, что мы уже приехали. А это мы. Мама, дочка, знакомьтесь, Григорий Александрович. Кто его обидит, с тем поссорюсь...

На реабилитацию решением медкомиссии Кочуру было выделено три отпускных месяца. И это были чудесные три месяца, пролетевшие, странно, быстро. Может быть, потому, что он впервые оказался в настоящей семье, чьё тепло, ненавязчивое, невидимое, он ощущал постоянно. Три женщины разного возраста, знавшие о нём, кажется, всё, и даже то, чего он и сам о себе не знал, каждым словом своим, взглядом, поступком словно старались передать ему часть себя; они жалели и берегли его.

Раз в месяц Кочур с Галей ездили в Калининград в гарнизонную поликлинику для профилактического осмотра и анализа крови. Всё, как будто, было хорошо, лишь желудок время от времени беспокоил, и Галя у какой-то соседки, державшей козу, каждое утро брала свежее молоко, свято веря, что целебнее ничего нет. А Кочур старался уверить её в этом невинном заблуждении. С первого сентября он ежедневно встречал у школы Свету, дочку Гали, а Света на вопросы одноклассников, кем он ей приходится, неизменно отвечала: "Скоро узнаете". Прогулки вдоль моря, поиски в песке кусочков янтаря, разговоры на разные темы необыкновенно сблизили их, и Кочур не мог себе даже представить, что эта девочка - не его собственный ребёнок. Мама Гали, неожиданно для себя, зачастила в местный храм, где, поставив свечу перед иконой Божьей матери, подолгу вглядывалась в её глаза, и едва слышно просила дать счастье дочери и внучке...

За неделю до возвращения в Ленинград Кочур позвонил своему начальству, полковнику Кикину.

- Прилетаю двадцать пятого сентября, Леонид Герасимович. Мне ещё в госпитале нужно показаться, и сразу на службу.

- Сам прилетаешь или с семьёй? И вообще, ты словно в подполье ушёл - один звонок от тебя всего-то и был за три месяца. Ну, да, ладно. Рад, что жизнь человеческая у тебя налаживается. Как язва твоя желудочная поживает?

- Леонид Герасимович, о своих делах расскажу по приезду, а чувствую себя нормально, как до командировки. Особого внимания к моей персоне не требуется.

- Значит, "как до командировки". Понятно. Жду. До встречи. Есть и приятные для тебя новости...



12.

Галя поехала провожать Кочура до аэропорта, располагавшегося в посёлке Храброво, что в получасе езды на автобусе от Калининграда. По дороге он оживлённо рассказывал ей, что его срочная служба в армии проходила именно в Храброво, где когда-то располагался полк морской авиации. После сокращения её частей по известному решению Хрущёва аэродром со всеми его техническими постройками и службами был передан в ведение Министерства гражданской авиации. Именно отсюда он уезжал поступать в военное училище...



Зарегистрировать свои отношения они решили после свадьбы Игоря. А то неудобно как-то получается: сын ждёт отца, задерживает свою свадьбу, и нате вам - отец является с молодой женой. К тому же, куда привести молодую жену - на съёмную квартиру?

- Буду проситься в боевую часть, которая располагает фондом квартир для офицерского состава. В Ленинграде вторично рассчитывать на получение нормальной площади уже не приходится, да ещё на семью из четырёх человек. Может, в области где-нибудь, чтобы не терять связь с Ленинградом.

- Ты и маму считаешь... А может, в Прибалтийский военный округ тебе перейти, Гриша? В Калининградской области военных частей много - все это знают. Да, и крыша над головой на первых порах есть.

- Посмотрим. Кикин сказал, что меня ждёт какой-то сюрприз. Что за сюрприз? Может, я под этот сюрприз и раскрою свои планы. Он поймёт. Всё знает, как я с Клавой, матерью Игоря, мучился.

В тесном здании аэропорта было душно, и Кочур с Галей вышли на воздух. До посадки в самолёт оставалось более часа. Неожиданно Галя сказала:

- У нас будет ребёнок. Не хотела тебе говорить, и вот не выдержала. Третий месяц уже. Пока не видно, но скоро уже не скроешь.

Мужчины по-разному встречают подобное известие. Здесь многое зависит от характера отношений. Сказанное Галей было для Кочура, если честно, столь неожиданным, что он остановился на полуслове. Но, тут же, схватил её в охапку и закружил легонько.

- Знаю, тормошить в а с нельзя. И что это значит, "не скроешь". А зачем же скрывать, берегиня моя. Это же такое счастье. Как я теперь без вас буду там. Волноваться всё время буду, а мне показаны лишь положительные эмоции. Придётся "поволновать" Кикина. А может, и Пикалова побеспокою. Надо было перед вылетом в Зеленоградск записаться к нему на приём - в Москве же были тогда.

Кочур как-то по-другому осмотрел Галю, в глаза посмотрел. И, действительно, в них, во всём её облике появилось что-то новое. Как он этого раньше не заметил - она стала ещё моложе. Он рядом с ней - выглядит, в лучшем случае, очень уж старшим братом.

Кочур, действительно, сдал в последнее время, похудел - и козье молоко не помогало. Иногда он ловил на себе встревоженный взгляд то Гали, то её мамы. Только Светка, чей возраст сулил сплошные радости, ничего не замечала. Даже во время их прогулок после школы, когда он неожиданно останавливался, и либо садился на парапет, либо хватался за ствол дерева (накатывала слабость и кружилась голова), она продолжала весело щебетать, ничего не замечая. Конечно, Кочур тщательно скрывал от Гали своё состояние, не хотел пугать её. Надеялся, вернувшись в Питер, подлечиться по полной программе, хотя и понимал, что, с учётом Чернобыля, это может грозить увольнением из кадров по инвалидности.

Неожиданно из громкоговорителя прозвучало: "Заканчивается регистрация на рейс №... Калининград-Ленинград. Просьба к пассажирам пройти на посадку". Значит, минут через десять их поведут к самолёту.

- Будем прощаться, Галочка. Не хочется расставаться. Но, как в "Приключениях Шурика": "Надо, Федя, надо". Надо. Дел много. Но уже скоро мы будем вместе.

Они обнялись, и ему показалось, что кто-то там, у неё, стукнул изнутри. Он улыбнулся - знал, что рано ещё. Но сама мысль об этом его развеселила. Кочур сейчас чувствовал себя необыкновенно хорошо. У него теперь есть настоящая семья. Игорь - отрезанный ломоть, как говорится, своя семья скоро будет.

- Гриша, ты только звони, и я звонить буду. Меня волнует твоё здоровье. Ты не забыл, о чём тебе говорила Нэля Андреевна. Всё, иди.

Она подтолкнула его, и Кочур, пройдя паспортный контроль, скрылся за дверями "накопителя"...



И снова он всё в том же кабинете Кикина. Сидит перед ним, как перед рентгеновским экраном.

- Григорий Александрович, рад тебя видеть. Хотел сказать "невредимым", но не получается. Плохо выглядишь. Начну с хорошего. Двухкомнатную квартиру пробили для тебя. Чернобыльцам сейчас идут навстречу. И ещё, ты представлен к "Красному знамени" - а это орден боевой. Поздравляю тебя. Вручать будет командующий округом, но когда точно, ещё неизвестно.

Кочур встал:

- Служу Советскому Союзу. Спасибо, Леонид Герасимович. Не знаю даже, что и сказать, - и обрадован, и стыдно как-то - за что это мне.

- Тут Пикалова благодарить надо. Я лишь заикнулся, намекнул на твои семейные обстоятельства. Оказывается, о твоей романтической истории он наслышан. И одобряет. Просил передать тебе его поздравления. Без подруги военному человеку никак нельзя, без надёжного тыла нельзя. Теперь о другом. Прежде чем приступать к исполнению прямых служебных обязанностей, будь любезен, показаться врачам. Это приказ.

- Есть показаться врачам. Завтра планирую с утра быть в гарнизонной поликлинике. Наслышан, что наша служба осваивает новую технику. Тряханул всех Чернобыль. Скорее хочется войти в строй, как говорится... Не хочу отнимать у Вас время. Разрешите идти.

- Иди, и без заключения эскулапов не показывайся. До окончания отпуска у тебя ещё есть три дня.

Отдав честь, Кочур вышел...



Врач-гастроэнтеролог, наблюдавший Кочура, расспросив его о самочувствии и проведя пальпацию живота, коротко сказал:

- Завтра с утра на гастрофиброскопию. Ничего не кушать. Периферическую кровь когда исследовали?

- Дня четыре назад. После выписки из московской больницы три месяца провёл в Калининградской области, там и наблюдался в гарнизонной поликлинике. Я ведь медкарту передал в регистратуру, у вас должна быть. Терапевт говорила, что СОЭ почему-то ускорена, кажется, 60 мм/час.

- Скорее всего, у вас очередное обострение язвенной болезни - не без помощи Чернобыля. Неясна природа повышения СОЭ. Будем решать, будем обследоваться. Завтра после процедуры всё и обсудим...

В те времена не было принято рубить в глаза больному правду-матку типа "Вам осталось жить два или три месяца, не больше". Старались всеми силами щадить человека, его психику. Американский прагматизм ещё не заразил советскую, позднее, российскую медицину - она оставалась гуманной, сердобольной.

Беседуя с Кочуром и осмотрев его, врач-гастроэнтеролог заподозрил недоброе. Расположение язвы в области тела желудка всегда было неблагоприятным, несло в себе риск развития рака. Не случайно, при кровоточащей язве желудка шли на удаление двух его третей. Это влекло за собой многие неприятности, близкие и отдалённые, для больного, но резко уменьшало риск развития рака. А диагноз "cr желудка" почти приравнивался к смертному приговору. Радиация в опасных дозах, такие сведения уже появились в литературе, могла способствовать перерождению эпителиальных клеток в области язвы в злокачественные...

После эндоскопии врач попросил Кочура задержаться на несколько минут.

- Григорий Александрович, пугать Вас не хочу, но и прятаться за лукавыми словами не буду. То, что я увидел, вызывает некоторую тревогу. Пришлось взять крошечный кусочек ткани из края язвы для гистологического исследования. Результат будет не ранее, чем через две недели. Дать Вам добро приступить к службе пока не могу. Да и как Вы работать будете в таком состоянии. Я уже договорился с начмедом окружного госпиталя - знаете, недалеко от Смольного. Полежите на терапии, проведём курс общеукрепляющего лечения, подкормим Вас - я знаю, как холостые офицеры питаются. А дальше решать будем в зависимости от результатов гистологии. Направление на госпитализацию оформите в регистратуре - моя сестра пройдёт с вами туда.

Что мог сказать Кочур в ответ. Он и сам чувствовал, что с ним что-то плохое происходит, гнал только от себя дурные мысли.

- Надо так надо. Но в приёмном покое появлюсь только завтра. Начальство надо в известность поставить, сыну и жене позвонить. Как-то не испугать их. Конечно, необходимо ставить точки над "и" - какой я, в противном случае, офицер. Спасибо.

- Спасибо говорить будете, когда окрепнете, и все проблемы останутся позади. Всего доброго.

- И Вам всего доброго.

Кочур вышел из кабинета, и присел на длинную деревянную скамью в ожидании медсестры. Такие скамьи, наверное, только в армейских учреждениях ещё и встречаются - хозяйственники берегут. Им бы, скамьям, занимать своё место в музеях присутственных мест. Но таких музеев, кажется, нет. Появилась медсестра.

- Григорий Александрович, я уже без вас была в регистратуре. Вот направление на госпитализацию, с печатями и подписями. Будете завтра собираться - ничего особенного брать не надо, разве что бритвенные принадлежности, тапки и свитер потеплей. Паровое отопление собираются включать только на следующей неделе. Всего Вам хорошего.

Кочур принял от неё бумаги, поблагодарил, и, тяжело поднявшись, пошёл к выходу...

Ехать в свой съёмный пятый угол не хотелось. Он сел у Финляндского вокзала на трамвай, переехал Литейный мост, и далее по Литейному проспекту до улицы Пестеля. Вышел, и свернул в сторону Летнего сада. В саду было пусто. Деревья в золотом и бронзовом убранстве ещё хранили солнечное тепло. Кочур вспомнил (читал когда-то), что с опавшей по осени листвой корни освобождаются от накопившихся в них вредных веществ. Листья - это не столько украшение, сколько особая система защиты. Красиво смотрятся, и грустно наблюдать, как летят они по ветру, скапливаются вдоль дорожек, хрустят под ногами. Смерть во имя жизни. Так, и с людьми - отряхивает жизнь постаревших, ослабевших, поглупевших homo sapiens со своего древа. А сколько их, постаревших, ослабевших и поглупевших, цепляются за эту жизнь, меняя сердца, печёнки, почки. Ещё бы глоток нектара, под названием воздух, на который раньше и внимания не обращал.

Он сидел у памятника Ивану Андреевичу Крылову; на соседней скамье разместились две молодые женщины. Они что-то со смехом обсуждали между собой, и, время от времени, поглядывали на ушедшего в себя бледного майора. Рядом с оградой памятника играла девочка лет четырёх, видимо, дочурка какой-то из них, рисуя мелками на асфальте зверушек, изображённых на постаменте баснописца. "Так будет всегда", - подумал Кочур...

Выйдя из сада, он хотел позвонить сыну, но вспомнил, что сегодня рабочий день, расстраивать его своими новостями - нет, не стоит. Решил позвонить около пяти, и договориться о встрече. Гале нужно звонить, обрадовать её хорошими известиями. О себе скажет только, что на пару недель ложится в госпиталь - это нужно для переаттестации...

С Игорем встретились в кафе возле "Ленфильма" - ему от его "ящика" до кафе пять минут ходу. Обнялись. Сели за столик. Кочур заказал сыну овощной салат, бефстроганов с картофельным пюре, компот из персиков, а себе - чай с творожником. Есть абсолютно не хотелось.

- Вот такие мои дела. Рассказал всё, как есть. Как любой человек, надеюсь, что обойдётся. В какие дни разрешается посещение больных, не помню - позвонишь в справочную госпиталя, тебе скажут. С отделением напрямую связываться не удастся, сам тебе буду на работу звонить, но не чаще одного раза в неделю. Ключ от моей комнаты у тебя есть. Вдруг, что-то понадобится. - Помолчал. - Но, я хотел бы поговорить о твоей свадьбе. Больше откладывать не надо. Я хочу видеть тебя и невесту нарядными и счастливыми. С завтрашнего дня начинай решать этот вопрос. Если возникнут проблемы с очередью во Дворце бракосочетания, звони мне - я решу. Не затягивай только. - Снова помолчал. - Есть ещё одна деликатная тема. Я ведь жениться собрался. Женщина на десять лет моложе меня, Галей зовут. В разводе, девочка у неё десяти лет. Но сейчас, когда я не знаю, на каком окажусь свете в ближайшее время, говорить о свадьбе не приходится. Я из госпиталя ей буду звонить и после выписки, но если что-то случится со мной, позвони ей сам - её телефон найдёшь в моей записанной книжке, она в ней под фамилией "Корик". По поводу свадьбы буду звонить маме твоей - она дама с завихрениями. Понимаешь, я хочу быть в этот день с тобой и Леной. Мне это важно...

Они ещё посидели минут десять, вместе дошли до станции метро "Горьковская", а на станции "Невский проспект" попрощались и, пересев в нужные им поезда, разъехались по разным направлениям...



13.

Кто имел "счастье" оказаться в больнице в годы советской власти, тот не забудет застиранные простыни с печатью "Больница №...", мышиного цвета халаты, гречневую кашу-размазню и дежурных сестричек, вечно занятых настолько, что времени ответить на какой-нибудь твой вопрос у них хронически не хватало. Правда, бывали и исключения.

Госпитали отличались от гражданских "клиник" и порядком, и более внимательным отношением персонала к пациентам. И всё же, эта госпитализация для Кочура была мучительной, во-первых, по причине своей неожиданности, во-вторых, неизвестности, которая поджидала его за каждым углом терапевтического отделения, в-третьих, тоски по Гале, тоски её тоской - он знал, что она страдает за него, что боится очередного удара судьбы...

Лечащий врач Кочура, сидя в ординаторской, ещё раз перечитал заключение морфолога: "Аденокарцинома с инфильтрацией стенки до субсерозной оболочки". Жаль было этого симпатичного сдержанного майора. И как сказать, что в ближайшее время ему предстоит полное удаление желудка плюс химиотерапия. И это на фоне перенесенной не так и давно лучевой болезни. И с сердцем проблемы - дистрофические изменения миокарда, эпизоды нарушений ритма. Перенесёт ли наркоз? Заглянул на лицевую сторону истории болезни: сорок шесть лет.

Свой утренний обход он завершил палатой, в которой лежал Кочур:

- Григорий Александрович, минут через двадцать жду Вас в ординаторской. Пришли результаты гистологии.

В ординаторской, кроме лечащего врача, никого не было. И это было хорошо. Кочур предполагал, что полуофициальное приглашение в ординаторскую ничего хорошего ему не сулит, а потому присутствие при разговоре других людей, пусть и в белых халатах, только мешало бы сосредоточиться, понять, что предлагают, принять решение.

- Григорий Александрович, к сожалению, наши опасения оправдались. Чтобы болезнь не прогрессировала, нужно принять радикальные меры. Но без Вашего согласия, конечно, мы ничего делать не можем.

- Доктор, что значит "радикальные меры"? У меня рак? Говорите всё, как есть.

- Пока это начальная стадия. Но и в этом случае при данном расположении раковых клеток требуется полное удаление желудка - операция непростая, и послеоперационный период будет сложным, но велика надежда на успех, на выздоровление. От Вас многое будет зависеть. И в первую очередь, вера в свои силы.

- Я согласен. Сдаваться не собираюсь. Три дня тому назад был на свадьбе сына. Надеюсь, и внуки не за горами. Буду бороться.

- Значит, начинаем Вас готовить к операции. Затягивать не будем. Сделаем контрольную ЭКГ, пару капельниц, параллельно уточним дату операции, а хирурги определяться с бригадой врачей, которые будут Вас оперировать. Опыт подобных операций накоплен огромный, в этом отношении осечки исключены.

- Спасибо, доктор. Я могу идти?

- Да, и не накручивайте себя, по возможности, всякими чёрными мыслями...

В палату идти не хотелось. Он спустился этажом ниже, где располагалось что-то вроде "красного уголка": фикусы в кадках, кресла вдоль стен, на столиках газеты и журналы. Было время процедур, и в рекреации стояла тишина. Кочур сел в одно из кресел, у окна. Госпитальный сквер с единичными хрупкими осинами и берёзками был пуст. Моросил дождь. По своим делам куда-то спешили люди, пересекая его в разных направлениях. Ветер, как у Гоголя, "дул сразу со всех четырёх сторон", но падающих листьев было немного.

- Через неделю ветки опустеют. И чего это я всё об осени, - подумал он. - Итак, до операции у меня осталось два-три дня. Надо позвонить Кикину, Игорю и Гале. Что сказать Гале? Всю правду сказать надо. Ничего уже хорошего не будет. Со службой в армии придётся распроститься. Обещанную квартиру дадут ли, это бабка надвое сказала. Ехать в Зеленоградск, сесть женщине на шею. Нет, пока ни о чём говорить не буду. Скажу, задерживают ещё на неделю в госпитале. Всё! Да и мне перед операцией спокойней. Всё потом, всё потом...

Ровно через два дня, в девять утра (у военных медиков тоже всё расписано по часам) дежурная медсестра вкатила в палату, в которой находился Кочур, каталку.

- Григорий Александрович, я за Вами - Вы первый сегодня. Халат и тапки можете оставить. Забирайтесь в "кабриолет", поедем в операционную.

- Может, не надо езды, я ведь ходячий, - запротестовал Кочур.

- Порядок такой.

Кочур с помощью соседа по палате пересел с кровати на каталку. Сестричка укрыла его одеялом, и они поехали в какую-то другую жизнь. Не случайно в чистое бельё его переодела нянечка. Каталка плыла мимо палат, мимо белых стен, мимо мелькавших лиц и спин. Белые шары плафонов над головой, как белые солнца пустыни на фоне потолков, казались деталями сюрреалистического фильма. Коридор был необыкновенно длинным. В самом конце его из приоткрытой двери операционной сквозил яркий свет того самого потустороннего мира, куда влекла Кочура земная сила в лице медсестры.

Миновав две комнаты, Кочур оказался в зале с тремя стеклянными стенами: две были обращены в тот самый госпитальный сквер, а одна отделяла операционную от миниатюрного амфитеатра, на котором стояли, видимо, слушатели академии - им предстояло наблюдать за операцией. В центре располагался стол, накрытый белой простыней, а над ним сверкала, сияла голубоватым светом гигантская лампа. В изголовье стола за небольшой ширмой колдовал над аппаратами анестезиолог. Здесь же, за небольшим столиком, на котором были уже разложены инструменты и стерильный материал, стояла операционная сестра. Ждали хирургов. Кочур, но теперь уже с помощью постовой сестрички, перелёг на операционный стол.

- Небольшой укол, услышал он откуда-то сбоку.

Через минуту комната закружилась вокруг него, а может, он стал медленно вращаться со столом вместе. И всё померкло.

Он уже не мог слышать реплики хирургов ("ткани рвутся, как у старика..."), а в середине операции крик анестезиолога:

- Остановка сердца! Адреналин в сердечную мышцу! Не заводится. Быстро дефибриллятор! Разряд! Не заводится! Ещё один! Ещё один!..

- Мы его потеряли, - сказал тихо один из хирургов. - Сердце отреагировало на наркоз остановкой. Кто мог бы предположить. Те изменения миокарда, которые были у него, не давали оснований предполагать подобный исход.

- Разбор операции покажет, - заметил второй хирург. - Господи, что за работа такая чёртова! Хочешь спасти человека, а укорачиваешь ему жизнь.

Слушатели академии, подталкивая друг друга, стали спускаться куда-то вниз со своего постамента. Что-то, явно взволнованно, разъяснял им преподаватель.

Жизнь человечества продолжалась. Жизнь Кочура, как когда-то и жизнь его отца, неожиданно прервалась - на самом пороге другой, необыкновенной жизни, на который он только ступил, ощутив его тепло и надёжность...



Хоронили Григория Александровича Кочура на Богословском кладбище через два дня после кончины. Зам по тылу Кикина организовал похороны по военному образцу. Были сослуживцы; четыре солдата несли гроб от входа на кладбище до прямоугольника могилы, зиявшей жёлтизной и бесконечностью. Они же, когда печальный холмик обозначил место упокоения майора войск химической защиты, произвели три траурных выстрела холостыми в небо, необыкновенно синее в этот день. Были и венки, и красная подушечка с орденами, а среди них - орден Боевого красного знамени, самый последний.

Среди провожавших Кочура были его восьмидесятилетняя мать, прилетевшая из Днепропетровска, и бывшая жена Клава, и сын Игорь с женой, и родственники жены. Выступил Кикин, сказал кратко и с болью: "Какого большого человека потеряли. Не забывайте его". Никто не плакал. Лица были напряжёнными под стать моменту...

Чуть поодаль, словно прячась за одним из надгробий, стояла молодая женщина. Никто из присутствующих на похоронах её не знал, да и не замечал. Это была Галя. Она ждала минуты, когда все разойдутся, и можно будет упасть на холмик, и оплакивать человека, которого она, кажется, ждала всю свою сознательную жизнь, дождалась и потеряла, оплакивать отца своего ещё не народившегося ребёнка, оплакивать своё короткое счастье...



Израиль, Бнэй-Айш. Январь, 2013




© Валерий Пайков, 2013-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2015-2024.




Словесность