Кондитерская напротив Московского вокзала. Суетно. Публика все больше приезжая. Спешат, ругаются.
Купил "ром-бабу" и стакан кофе со сгущеным молоком. Звучит аппетитно, но вид жидкости в мутноватом стакане вызывает брезгливое подозрение. Сделал пробный глоток. Вкус добил дряхлую надежду.
Мерзость.
Сплюнув в стакан, я закрыл глаза.
Конечно, смешно, что эта кофейная профанация так ошеломила меня и оскорбила, ведь я всю жизнь потребляю такое пойло. Просто так уж подгадалось, что глоток этот оказался последним. Последним в череде неудач, огорчений, разочарований, чашу которых услужливо подсовывает нам коварная тетушка Жизнь.
Кто-то прошел мимо и подтолкнул в спину. Я сжал кулаки и открыл глаза.
Рядом топтался парень в женской болоньевой куртке розового цвета. Грязно-рыжая растительность на его корявой голове разновеликими клочьями торчала вразнобой. На ногах выделялись огромные кирзовые сапоги. Тонкие пальцы с обкусанными ногтями перебирали стакан, наполненный кипятком. Парень набычась смотрел на струившийся пар и улыбался. Я смутился.
"Эй, парнишка," - окликнул юродивого, перекусывавший за соседней стойкой, мужчина. "Иди я тебе заварочки плесну," - и он призывно приподнял свой вместительный цветастый термос.
Парень обнажил свои страшные зубы в идиотской улыбке, повел головой, как зашоренная лошадь, но с места не сдвинулся. Он не понял, кто к нему обращается.
Тогда мужчина подошел сам, слил половину кипятка в грязную тарелку, добавил крепкого чая из термоса и снова вручил стакан парню. Тот часто заморгал и низко поклонился. Мужчина вернулся к своему бутерброду.
Юродивый отхлебнул из стакана и засмеялся.
"У сладкий-то какой! Мед прямо!" - заливисто прозвучал его голос.
Парень приблизился к его стойке и певуче заговорил:
"На пасху приезжал к вам с Пермской области."
Мужчина закивал, отложил бутерброд с колбасой и полез в карман.
"Уж больно у вас тут певчие хорошо поют. Люблю я песнопения," - продолжал юродивый, улыбаясь в потолок.
"На, пирожное себе купи," - протянул ему мужчина деньги.
Тот аккуратно установил свой стакан на стойку, с поклоном взял деньги и поднес к глазам.
"Два рубля," - подсказал мужчина.
Тогда парень свернул подаяние и отправил во внутренний карман своего розового балахона:
"А вот я потом лучше хлебца куплю," - прокомментировал он свое решение. "Ведь я сейчас в Москву подаюсь, а там в Загорск."
"Ну, смотри, дело хозяйское," - ответил мужчина, собрал свои пожитки и ушел. Серьезный и энергичный.
Прихватив надкушенную "ром-бабу", я занял его место:
"К Патриарху путь держишь?"
Я служил в под Загорском. Строем нас водили осматривать патриаршую обитель - Троице-Сергиеву лавру.
Парень поймал меня в фокус своих блуждающих глаз и засветился неведомым мне удовольствием:
"Не к Патриарху не пойду! А ну его! Вокруг него всегда телевизионщики. Надоели они мне своими прожекторами, и галдежу много. Я в прошлом году сподобился - прошел с Патриархом Крестным ходом, а после и на Благословение пробился!"
"Повезло," - невольно, я и сам разулыбался.
"Да, но это Благословение лишь на год дается."
"И что, каждый год ездишь?"
"А че?! Проезд-то льготный - сел и поехал! Это ж радость!"
Радости в нем было хоть отбавляй. Большая радость в маленьком уродливом теле.
"А родители у тебя есть?"
"Мать. Отец умер, отчим появился. Но он обижает меня, смеется."
"Зачем?"
"Характер такой. Что говорит, тебе твой Бог дал? Подначивает этак. Но я ему не поддаюсь, отбиваюсь: А когда мы голодом сидели, и я целыми днями в церкви стоял, и мне поднесли всячины всякой, кто ел? Ты ел, и все ели! А кто это все дал? Бог и дал! Его воля."
"Ну, а он что?"
"А хохочет. Он же пьяница, сам знаешь, какие они вредные."
"Так, а чего вы голодали-то?"
"С пенсией задержка вышла. Мы же все на пенсии - мама, я и еще три брата. Все по инвалидности. Я уж думал, не выберусь на Пасху, но Бог смилостивился. Дали пенсию-то! Я сразу билет купил, пошел к настоятелю нашему, говорю по святым местам подаюсь. Он благословил, и я отбыл."
"Ловко."
Уходить не хотелось, я помолчал в надежде, что он спросит меня о чем-нибудь, но пермяк усердно обдувал свой чай."
"Пост-то держишь?" - продолжить беседу я.
"Нет! Куда там! Вот сейчас пирожное сожрал. Вкуснейшее, с кремом! Тетка одна дала. Раз дает надо брать! Да и где в дороге постную пищу искать, с голоду бы не опухнуть."
"Ну, запасся бы дома."
"Нет. Суетно все это. Не об этом думать надо. Христос сказал своим ученикам: Не думайте о хлебе насущном и сыты будете. Вон птицы ни жнут, ни сеют, а живут, да песни поют! А мы-то, что хуже?"
"Нет, мы лучше!"
"А вот это гордыня - самый страшный грех! Знаешь, как Бог своего ангела наказал, когда тот возомнил, что он лучше всех?"
"Как?"
" У-у! С треском попер с Небес! Лишил благодати навеки!"
И он опять рассмеялся своим восторженным смехом.
"Ты, что же? Всю Библию знаешь?"
"Нет, не всю. Всю-то ее разве познаешь! Наизусть, конечно, можно вызубрить. А вот чтобы познать - нет! Я сам Библию редко читаю, у меня зрение плохое. Ко мне само как-то приходит. Не знаю откуда."
"Может - дар Божий?"
"А че, может! А то откуда еще? Все от Бога."
"Может, в святые выбьешься?"
"Нет, это нет. Для этого Откровение должно быть. А вот Венца мученического возможно сподоблюсь."
"Это что ж за чин?"
"За веру пострадаю. Жизни лишусь."
"Как? Сам себя?"
"Зачем сам! Ты смотри, сколько сатанистов развелось - полчища несметные! Вот я сюда плацкартой ехал. Ну, денег-то у меня нет, а жрать охота. Сел я у окошка, сижу молюсь. Тут соседка моя спрашивает: "Ты чего там поешь?" Я говорю: "Молитву Господу Богу нашему и сыну его!" Она заинтересовалась, расспрашивать стала про веру, про жизнь загробную. С других мест к нам потянулись, сидим, про Бога говорим, обедаем. Благодать! Вдруг из соседнего вагона врывается сатанистка. Услыхала вражина, что я Христа славлю, и явилась. И давай орать, что Бога два! Смотрю, сейчас драться полезет. Встал тогда и говорю: "Бог один, но в трех лицах - Отец, Сын и Святой Дух!" Сказал и перекрестил ее святым знамением. Эх, как она испугалась! Аж зашипела, скукожилась вся и убежала. Бес в ней сидел, а Бес-то креста боится! Во как!"
"И у вас, значит, война идет."
"Ну, а ты как хотел?! Христос же сказал: "Не с миром к вам пришел, но с мечем!"
"Он еще, вроде, советовал ближнего любить."
"Правильно - люби! Но спуску не давай, если он против веры идет."
"Тяжело."
"А че? Отдохнем! Все отдохнем после Судилища. А сейчас нельзя, нет! Эх, а на поезд-то я не опоздал еще?" - спохватился божий опричник, полез по карманам, вываливая все на стойку. Я вытянул билет из его паспорта, посмотрел номер поезда и время отправления.
"Да тебе пора," - сказал, глянув на часы, - "уже, наверное, посадку объявили. Пойдем, я тебя провожу."
"Пойдем, а то мне одному боязно, как бы эти черти рогатые не растоптали."
"Какие черти?"
"Да троллейбусы эти. Шустрые такие и бесшумные главное! Только я на дорогу выползу, а они уж вот они - под боком пыхтят. А то еще подкрадется да и шуганет фанфарой своей. Сердце вон! Эх, я бы им рога-то поотшибал."
Мы вышли из кондитерской и направились к вокзалу.
"Ну, все! Прощайте, люди добрые, уезжаю!" - декламировал божий человек, счастливо озираясь по сторонам. "Погостил, причастился пора и дальше. Эх, время-то какое настает! Пасха! Целыми днями буду в церкви пропадать!"
"Молиться?" - привлек я к себе его внимание.
"И молиться и петь, да, просто, глазеть! Красотища ведь в храме Божьем! Кругом свечи горят, золото блестит, ладаном пахнет. А как Святые Врата отварят, да выйдет Патриарх! На душе ликование! Ну, а уж когда певчие запоют, тут сама Благодать меня охватывает. Иной раз и на ногах не устою, упаду на колени и плачу."
Мы подошли к нужному вагону, и я остановился. Мой восторженный брат усмотрел проводника, подал ему билет и паспорт. Я стоял за его спиной и ждал, когда он повернется, и мы простимся. Но не дождался. Он просто забыл обо мне, повел разговор с пожилой дамой, проходящей в вагон, та взяла его под руку и увлекла за собой. Вскоре они появились в вагоне и пошли по проходу. И я двинулся по перрону, наблюдая за ними в окна. Но он так и не посмотрел на меня.
Скоро поезд тронулся и пошел, увозя в своих недрах моего странного собеседника и его чудный замкнутый мир вечного ликования и радостной благодати. А я все стоял на перроне и смотрел им в след. Меня ждал мой "КОФЕ СО СГУЩЕНЫМ МОЛОКОМ".
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]