Осень. Октябрь. Торопливо желтеет листва.
Время срезает меня незаметно, едва-едва.
И, опадая на землю, за слоем слой,
Я шепчу снегу: укрой, укрой.
Скоро выходит ему государить черед,
Вдоволь достанется здешним широтам щедрот.
И, окопавшись в густом шерстяном тепле,
Крепко увязнем мы в тесном жилье-былье.
Но, пока в силе октябрь - открою балкон,
Выпью там чаю, погреюсь дымком,
Птиц покормлю, прикину на глаз,
Как время худое работает против нас.
Что тут поделать, такое его ремесло -
Времени, то есть - и раз уж оно пошло,
Значит, дойдет до конца...а пока
Ветер царапает щеки и гонит на юг облака.
У местного прудика дурень Андрей
с ореховой удочкой - весь сикось-накось -
в прикормку большие комки отрубей
швыряет, нашептывая: накось-накось.
"Ну, кто же здесь ловит на хлеб, голова?! -
ворчит дядя Паша, - гляди, где крест-накрест
две ивы срослись, я таскал голавля,
он дуриком шел на кузнечика в нахлыст.
Пойдем-ка туда, попытаем двумя
снастями голубчика". И к дальним ивам
уходит седой дядя Паша, дымя,
с ныряющим в траву Андреем счастливым.
Закинули лески, явился Петро.
- Здорово, соседи.
- Здорово - здорово.
- Как сам?
- Потихоньку. Слышь, чует нутро -
не будет сегодня удачного клева.
- Ну, это посмотрим, о! дернул как раз,
балуешь, голавлик!- А как твоя стройка?
- Фундамент залили в железный каркас,
бетон взял для нашей зимы - хладостойкий...
Над ними закат, как порез ножевой;
Петро угощается пашиной "Примой",
Андрею подмигивает Бог живой,
и дремлет рыбешка на дне, невредимой.
Хорошо бродить по свету с карамелькой за щекою
Поросенок Фунтик
Синеют ночные дорози
Велимир Хлебников
Эх, мне бы положить за щеку карамельку,
еще одну в кармашек и в чемоданчик - штоф,
проехал бы тогда всю русскую земельку
от Курского до самых Петушков.
Здесь дрыхнут в бузине и почивают в Бозе,
и ловки сызмальства ноль семь делить на три.
О Русь моя, ты вся шаверма на морозе -
снаружи мерзлая, но горяча внутри.
Вгрызаюсь внутрь тебя, качусь бесплатно, шатко:
вагончик пригородный клац - на стыках - щёлк,
и облака бегут, как белые лошадки
из детской песенки - не ангелы еще.
Позвякивает мой фанерный чемоданчик,
фалерна полн - опохмели и обогрей,
"Катись-ка в тамбур, друг", - кривится сонный дачник,
туда и покачусь, опухший Одиссей.
А в тамбуре стекло опущено на локоть,
засунешь в ветер голову - ерошь!
и так вокруг всего полно: смотреть и трогать,
чем не насытишься, что в смерть не заберешь.
"Да я уж год, считай, как сварщик:
оплата сдельная - четыре косаря
выходят в лёгкую". Он в старших
не стал досиживать. В начале января
мы встретились, мой бывший одноклассник
обрадовался, предложил присесть
на корточки и, сплевывая на снег,
рассказывал мне жизнь свою, как есть.
Я выслушал про мастера, про тёрки
с заказчиком, про то, как хороши
бывают в местном заведенье тёлки,
где вот бы посидеть нам от души.
- Нет, мне на поезд: в университете
экзамены. - Давай, хоть по пивку?
Кем будешь? - Журналистом. - А в газете
меня опишешь? - хвастану в цеху.
Как тут отделаться: братишкой кличет, братом
и тащит в клуб: "пох... твой экзамен, нах..."
и спотыкается, и кроет тяжким матом
все, что наличествует в здешних тульских тьмах.
Не вспоминал о нем, но как-то начал сниться,
еще не сварщик - троечник, крепыш,
пытается диктант списать, а Спица
орет: к себе смотри, ты как сидишь?!
Вот серая тетрадь - изделье сыктывкарской
бум. пром. и оттого уфсиновский фасон -
все крапинки видны, как будто водкой царской
промыт хрусталик мой. Но это только сон,
и он кончается; охота ж всякой дряни
гнездиться в памяти, бубня и бормоча:
приятель мой убил кого-то там по-пьяни
и тянет наяву червонец строгача.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]