Как круженье созвездий в ночной высоте,
чьих узоров не разгадать мне,
чту твой сон в круглом мамином животе,
вырастающем с каждым объятьем.
Замерев, твоих кротких движений ловлю
в глубине отдаленные шумы.
Твоих лет белооблачному кораблю
я взираю навстречу, и думы
о тебе величаво-нежны, и светла
в небесах цепь жемчужная буден;
и златятся заречных церквей купола,
как земли материнские груди.
Будь же солнечен путь твой, лазурен и бел,
и неспешен, пусть белые стаи
твоих праведных слов и блистательных дел
плещут гулкими крыльями в высоте
над судьбы золотыми крестами.
Востани сѣвере, и гряди юже,
и повѣй въ вертоградѣ моемъ,
и да потекутъ ароматы мои.
Песнь Песней, 4:16
Час садов - так пахуче, так крепко счастливый.
Лишь украдкой в нем праздную я
тихий праздник расцветшей пленительной сливы:
славно льется под стук соловья
от пушистых ресниц ее луч молчаливый.
Как в колодце полночном, на сердце глубоко,
но как роза у всех на виду,
как внезапной любви раскрывается око, -
то ли с юга, толь с севера, то ли с востока
распускается ветер в саду.
И простая краса невеликого древа,
как привычная прелесть родного напева,
вдруг наполнится силой другой.
И взволнуется цвет, но нешаткой стопою
ствол в земную врастает кору, и собою
утверждает мгновенный покой
на весах соловьиных, над вечной Окою.
Ходишь, дружишь с дворами ночными: как схожи
их шершавые лица, и кроток привет
тополей да осин, в их растреснутой коже,
в осторожных телах отражающих свет
фонарей галогенных. Есть тайная нежность
электрических лун к рассеченьям коры:
словно черные губы, раскрытые в вечность,
пьют млеко городов. Световые шары
вас напоят до сытости, ствольные жилы,
как орган наполняет касаньем рука...
Здесь бывают часы упоительной силы.
Так к старости вспомнишь давнишние игры, и друга
бессчетных открытий в земле, и в ручьях, и в траве, -
и синеголовник, светильник приокского луга,
затеплится вдруг, закружит в седой голове,
как мячик ворсистой, колючей, синей планеты,
качающейся на небесном стебле;
и с влажной подушки сорвешься в далекое лето,
и стёжками памяти будешь скитаться во мгле,
пока не увидишь, как годовалые ручки
под синий, под молчаливо-задумчивый взгляд
проводят по синему шару, и эти колючки
ей нежно - другое, не то, что тебе, говорят...
Ты сядешь на плечи мои, и к отцовскому уху
по-детски прильнувши округлой щекой,
мы будем молчать, внимая качанью и слуху
небесных шаров над золотою рекой.
Что за душные своды: астматика рёбра -
жмут стеснённые эти колонны; без звёзд
камня душное небо. Но нежно-объемно
лепестки распуская, в звонкий свой рост
стебель тянется тонкой свечой: вот предплечья
разливаются в крылья - светает! - и день
ярко блещет: весь воздух бездонно просвечен,
в гуще леса волнует созвучьями тень
свежий ключ... Ты стоишь, вжат коленами в плитах,
снять не в силах хоть малость из каменных масс
с твоих плеч, и зари осияньем залитых
на святыню поднять пламенеющих глаз.
(Тициан. Венера с органистом. Ок. 1550. Прадо, Мадрид)
Скошенным стеблям - злату июльского луга,
или стадам светлорунных овец поутру
твой уподоблю алтарь? Иль сыновнего лука
стрелам в колчане? Иль на осеннем ветру
галочьих стай реющим в небе знаменам?
Блеску луча в стволах опустелых аллей?
Колена ль склоню? Ртом ли прильну опаленным
к струям призывной, томительной песни твоей?
Матерь моя! Небес неветшающий свод
над головою моей - несет, точно роща и поле,
эхо и след в веках отшумевших охот,
клики и рев восторга, погони и боли...
Меркнет восток. На западе тихо встает
звездочка. И замедляют полет
ветер и облако, речка, и роща, и поле.
Жизнь вседневная солнца, и горизонта, и струй,
и кругов с переплесками в глади любимой Оки...
С малой пристани в очи далекому глядя костру,
ты светлеешь лицом, и становятся снова легки
наши души. Твой голос скользит по волне, и звездой
юго-западный светит в молчанье синеющий край.
В душном стрёкоте трав, под сгустившейся темной листвой
разрастается сердца неувядающий рай.
Из дневных мелочей звучных труб вырастают древа,
из смятенья ума разлетаются рифмы, как цвет
с майских яблонь, и слышится уловимый едва
дальний гром, как родной долгожданный привет.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
