Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Теория сетературы

   
П
О
И
С
К

Словесность



ОБНИМАЯ  БЕЗДНУ


 


      КРЫСОЛОВКА

      Говорят, что я вовсе не умирала...
      ...Те мальчишки, с которыми я играла,
      Повзрослев, со мной оставались мало,
      Обещав потом позвонить.

      Полагаю, что кто-то меня и помнит,
      В заоконном пространстве квартирных комнат
      Молча курит, из дома уже не выходит,
      И песочная рвется нить.

      Я играла для них на своей свирели,
      А они спасли себя, повзрослели.
      В опустевшем дворе дребезжат качели.
      Я на окна гляжу как вор.

      Нам так нравилось в теплом песке валяться,
      А теперь эти люди меня боятся,
      Не пускают к окнам своих домочадцев,
      И опасливо крестят двор.

      И у тех, за кого я была в ответе,
      Подрастают большие смешные дети,
      Их мамаши кладут засыпать при свете,
      Колыбель очертивши в круг.

      Их отцы им велят повзрослеть скорее,
      И в качели, свирель и песок не верить.
      И не дай им Бог приближаться к двери,
      Если ночью раздастся стук.

      И не сметь замок даже пальцем трогать.
      Кто стоит за дверью? Посланник Бога?
      Или странник, флейтой манящий в дорогу?
      Или серая злая рать?...

      Мне так мало надо, чужие дети.
      И звучит за дверью на всей планете
      То ли детский плач, то ли просто ветер:
      "Выходи со мной поиграть..."

      _^_




      * * *

      У истинно верующих тверда и легка рука.
      У молодых каждая мысль катастрофически молниеносна.
      Учитель, послушайте. Два самых верных Ваших ученика,
      Разлили вино, преломили хлеб и свалили в открытый космос.

      Прости их, помилуй, Учитель, пресветлый сын Господа.
      Ведь ты все равно их уже окончательно спас.
      Ты просто хотел, чтобы были по крайней мере апостолы,
      А они оказались капитаны космических трасс.

      Учитель, Вы им передали свои заветы,
      Чтоб свет вифлеемских звезд согревал хоть кусочек Земли.
      Но что им до света,
      У них - тайна третьей планеты,
      Ноль семь на двоих, и космические корабли.

      Учитель, дело не в том, что это правда или неправда.
      И дело не в том - обман или не обман.
      Проблема лишь в том, что Вы растили Петра и Павла,
      А у Вас получились Ким и Буран.

      _^_




      ШАГИ

      Город Челябинск. Начало марта. Вечер. Центральный рынок.
      Светит разбитый фонарь, тишина за закрытым складом.
      Я торопливо бегу домой от подруги Марины. Марины
      Кошкиной. Живущей в соседнем районе, но, в общем, рядом.
      Длина же отрезка пути оценивалась по сигаретам,
      Чей запах обязан был разветриться по дороге
      Длина зависела от скорости шага и, конечно,
      от частоты звонков моей мамы: "Ну где ты, где ты??"
      Четвертый контрольный звонок означает, что путь будет пройден спешно.
      Нельзя ведь идти ровным шагом, раз мама уже в тревоге.
      И вот я иду по оттаивающему асфальту,
      И вот я иду и вдыхаю холодный воздух,
      В котором вполне ощущается привкус чего-то такого
      Такого, что март в предвкушеньи весны уже дерзостно создал.
      И звук моих быстрых шагов пролетает над спящим рынком,
      И я торопливо иду в темноте, напевая фразы
      Из песен, которые мы полчаса лишь назад с дорогой Маринкой
      Слушали на кассете. Шевчук, Бутусов...
      Мы отличались, впрочем, нездешним вкусом,
      В плане стихов и музыки. Слушали, обсуждали,
      Что завтра снова придется сидеть за проклятой партой,
      Что надо в комнате предкам назло переклеить обои,
      Что жизнь проходит, что (боже!) начало марта,
      Что Паша Марков, конечно, станет моей Судьбою.
      Стандартный вечер. Стандартное возвращенье
      Домой. Чтоб мама вся изворчалась,
      Что шляюсь я черти где, не учитывая погоды,
      Что другой бы ребенок давно попросил прощенья.
      Что дед и бабуля звонили и волновались,
      Что там, где встречается Кошкина, сразу случаются беды.
      Что надо перезвонить
      Деду.
      Он был еще жив в те годы.
      "И перед сном голову хоть помой!"
      А я вспоминаю, как я бежала домой.

      ...Подумаешь, - вечер, пустующий рынок, начало марта - такая малость.
      Но мне очень важно, чтоб это вращалось в движении кадра
      И вот я пишу, чтобы именно это осталось -
      Я шла мимо рынка в дырявых кроссовках в начале марта!
      Я шла и мечтала, чтоб с Пашею все получилось,
      Я шла и хотела у Кошкиной клеить обои.
      И может быть именно это и пел "Наутилус",
      И может быть именно это возьму я с собою.

      Чтобы навечно остаться. Врезаться как печать.
      Чтобы шаги над рынком
      продолжали звучать.

      _^_




      ВАГАНЬКОВО

              Борису Кутенкову

      Земля принимает с одиннадцати до шести
      В прочее время можно здесь погулять
      Легкий ветер в листьях прошелестит
      Если хочешь - пробуешь разгадать

      После двенадцатой рюмки выползет темнота
      И накроет край, где никто не считает дни
      Если хочешь - закрой глаза, посчитай до ста
      И тогда отовсюду выйдут к тебе они

      Вот тогда и расскажешь про гулкий свой бой часов
      Про панельный дом, где тебя ах никто не ждет
      В этот край оградочных адресов
      Ты пришел унять под ногами лед

      Расскажи им про деньги в стылой своей горсти
      Про холодную одноместку свою кровать
      Как ты принимаешь всех с одиннадцати до шести
      В прочее время стараешься погулять

      Как дрожит в больной руке твоей карандаш
      Как дрожит звезда по ночам у тебя в груди.
      И тогда они скажут: "Ты тоже, ты тоже - наш.
      Вот поэтому больше не приходи".

      _^_




      НОЧЬ  ЛЕТНЕГО  СОЛНЦЕСТОЯНИЯ

      Где тело погружается в источник,
      Там папоротник морщит лист железный.
      Как столб в ладонь врастает позвоночник.
      И бездна пьяно обнимает бездну.
      Где кости погружаются в кострище,
      Там кровохлебка жадно прорастает.
      И губы бездны бездны губы ищут,
      И искры в небо движутся как стаи.
      Где поле ночью в сумраке исчезнет,
      Там завтра жатва тропку проведет.
      И бездна шепчет сны в другую бездну
      И огненная влага ей как мед.
      Застыли тени где-то там в лесном обряде.
      Две тряских бездны обрывают диалог,
      Хватаясь за руки, ложась в кровать и глядя
      На перекошенный пространством потолок.

      _^_




      * * *

      Я плетусь домой не своей походкой,
      Я сама себе брат и его сестра.
      Я надеюсь, что дома осталась водка,
      И ее хватило бы до утра.
      Я бреду в глубь брошенного двора,
      И сама себе говорю нечетко,
      Что еще, наверное, не пора.
      И сквозь все мои строки и злые ямбы
      Раздается голос сверхгрозовой
      Я раб лампы и раб того, кто владеет лампой,
      Пожелай меня - и я буду твой.
      Ночь восходит над гулкой пустой Москвой
      Кто желал одиночества всуе - вам бы
      Просто слышать мой горький звериный вой.
      Если носишь эпоху внутри без спросу -
      Приготовься, что вечность тебя слизнет.
      Над Москвой еще только витает осень,
      А в горах уже сходит твой вечный лед.
      И не думай, что кто-то тебя поймет,
      Если ты прощения вдруг попросишь.
      Я беззвучно реву, прикрывая рот.
      Через десять лет ты эпохе равен.
      Я с большим трудом нахожу свой дом.
      Избежать бы предсмертных глухих испарин.
      Обмануть всех, спрятаться подо льдом.
      Обогнуть этот путь как живой кордон...
      ...У подъезда стоит кареглазый парень
      И с улыбкою смотрит на Кармадон.

      _^_




      ХРАМ  КАСТОРА  И  ПОЛЛУКСА

      Этот город зовут Геликон,
      Он выводит меня на балкон.

      Этот город неизъясним.
      Вопрошаю: "А что за ним?"
      Отвечает мне: "Древний Рим.
      Напивайся здесь до блевоты.
      Я тебе полный кубок дам.
      Для кого-то - всего сто грамм.
      А тебе это - путь во Храм,
      Там, возможно, расскажут, кто ты.

      Но и что ты получишь взамен,
      Если суть твоя - милый тлен.
      Если город не встанет с колен -
      Что с того, что диктатор напьется.
      Под балконом орет гопота,
      Надвигается темнота.
      Даже если уходишь с холста,
      То Империя остается".

      Тишина подступает ко рту,
      Этот город проводит черту.
      Я прощаю его темноту.
      И кровят на груди порезы.
      Смолкли возгласы гопоты.
      Задыхаясь до хрипоты,
      Вопрошаю его: "И ты?..."
      Отвечает: "И я, Цезарь".

      _^_




      ТОНЬО

      Тоньо-лунатик лепит меня из глины.
      Теплые пальцы скользят по холодной коже.
      Ветер прибрежный с запахом формалина
      Новое тело дрожью слегка тревожит.

      Я возникаю из-под круженья пальцев.
      Я начинаюсь там, где ребро ладони.
      Шарик луны обманутым самозванцем
      В водах Эштараса кротко безмолвно тонет.

      Глина со дна послушней, чем лунный камень.
      Кожа впитала в себя темных вод частицы.
      Но за ключицей из глиняных перекладин
      Жилка живая под пальцами Тоньо стучится.

      Берегом правит луна, оживляя воду.
      Берегом правит луна, оживляя Тоньо.
      Если на небе в кромешную непогоду
      Нет вдруг луны, он как ветер прибрежный стонет.

      ...Линия позвонков под его руками
      Гибкость свою обретает и чуткий трепет.
      Шарик луны неподвижно висит над нами.
      Тоньо-лунатик из глины, рыдая, лепит.

      _^_




      92

      Если вкратце публично признаться во всяком таком,
      То могу подтвердить, что впервые пришла в его дом
      Лишь затем, чтобы просто послушать под водку о том,
      Что он в силах еще рассказать.
      Он хотел рассказать про знакомых печальных бомжей,
      Про под окнами крыши чужих и блатных гаражей,
      И про то, сколько пестрые кошки приносят хлопот,
      И немного про то, что нет денег, но все равно пьет,
      Потому что так много лет.
      И еще потому что поэт.
      И что кроме стихов ничего уже в жизни не ждет.
      Но случайно взглянул мне в глаза
      и рассказал
      Про девяносто второй год.
      Про вагоны трамваев, в которых "компостер" еще говорят,
      Про жетоны, которые все проглотил автомат,
      Про "ФЭД-3", что снимает значительно четче, чем просто "Зенит",
      Про здоровую печень, которая не заболит,
      Про пронзительный запах деревьев в Кузьминках весной
      И про то, что когда двадцать три - для Москвы ты герой.
      ...И он всё говорил,
      А в глазах всё стоял девяносто второй.
      Я отставила рюмку и в эти глядела глаза
      Я хотела в ответ кое-что о себе рассказать.
      Про налоги свои, и проекты, и буйную голову, за
      Которую в трех королевствах в валюте немного, но все же дадут.
      И про то, что меня леди Винтер на самом-то деле зовут.
      И про то, что когда обо мне всякий бред говорят, то ни разу не врут,
      но тут
      рассказалось совсем не об этом, а просто о том,
      как на даче, в июле, тогда - в девяноста втором,
      Я читала про мио мой мио и слушала гром.
      И коленки были в зеленке,
      И пахло костром.

      _^_




      ЧУЖАЯ  ЖЕНА

      Говорит: "Я люблю тебя, чужая жена!
      Давай, - говорит, - бросим всё и рванем, ну, например, в Киров!
      Смотри, - говорит, - птички поют, то да се, весна...
      Уедем! будем снимать комнату или квартиру!"

      Я отвечаю: "Это, конечно, замечательный вариант,
      Но я, представляешь, вообще-то люблю своего мужа.
      И потом, не забывай, - я в Москве продвигаю свой скудный талант.
      Короче, мне твой Киров никаким боком, прости, на фиг не нужен!

      Дуй-ка ты лучше туда один. Поверь, это будет разумней всего.
      Чтобы там, наверху, когда будешь стоять на последнем суде под следствием,
      Тебе бы пришлось отвечать только за себя самого,
      А не за чужую жену и её, извини, последствия!"

      _^_




      * * *

      Светлый полдень в небе над болотом.
      Я лежу спиною на бревне.
      Камыши лягушкой большеротой
      Распевают песню обо мне.
      Чувствую хребтом своим лесину.
      Кожу мертвой ветки шелохну.
      Здесь гуляла радостная псина,
      Лаем разгоняя тишину.
      Тянется багульник над трясиной.
      Никогда я дальше не умру.
      Из собаки выросла осина.
      Лучик в паутинке на ветру.

      _^_




      * * *

      Вспоминать свою гибель по фото,
      По маршрутке до старой работы,
      По костюму, в который не влезешь,
      По браслетке на месте пореза.
      И по кладбищу пьяно бродить,
      Водкой жизнь набирая в кредит.
      Узнавать свою гибель по лицам,
      Что умеют теперь только сниться.
      И во сне их мучительно трогать,
      А наутро нащупать дорогу.
      И понять, что твой путь есть кольцо
      И от ужаса трогать лицо.
      Поджигать свою смерть как солому,
      На столе отдаваясь другому.
      И вдыхать эту жизнь, этот пот.
      Пусть сегодня никто не умрет.

      _^_




      * * *

      В эту эпоху жизни / тянешься к сигаретам
      Их огоньки принимая / за высшую форму тепла
      Я знаю о том, что Вы / сделали прошлым летом
      Я там была.
      В это столетье года / маешься от простуды
      И ощущаешь в слякоти / зябкую вязкость дна
      И наблюдаешь в окно / соседские пересуды
      И хочется -
      из окна
      Горло от кашля болит / кажется сжатым и узеньким
      Ты написал мне письмо, / в город придут холода
      Чтобы не зарыдать, / я начинаю музыку
      ветер и провода
      Музыка в небо летит / клиросным многоголосьем
      И оседает пылью / где-то на мутной луне
      Я знаю о том, что ты / сделаешь этой осенью
      Мы наравне
      на дне

      _^_




      * * *

      За военную выдержку можешь собой гордиться,
      Но когда с твоей головы кто-то снимет во сне фуражку,
      Не пытайся сдержаться, не думай остановиться.
      Не поможет ни выправка,
      И ни медали-бляшки.

      Эта нежность пугает ткань твоего мундира,
      Он привык прикрывать не трепетный стук, а раны.
      И когда ты решишься сказать что-то важное миру,
      То тебя не заметит ни Бог,
      Ни береговая охрана.

      Но когда по утрам болеть начинает сердце,
      И вчерашние сны стремительно вдруг приближаться,
      Ты, сдирая погоны, смеешься - теперь мне не от-вертеться,
      Не напиться-забыться,
      И не упасть-отжаться.

      _^_




      * * *

      Каждый раз зарекаюсь смотреть в твой хохочущий красный рот,
      И твержу себе, что урод, и твержу себе, что идиот.
      Но при этом на лбу у меня выступает пот,
      Характерный для пассажиров "Аэрофлота".

      Я глушу в себе эти чувства, как глушат прокисший спирт,
      Я твержу себе, что фигня, что смешно, и что просто флирт.
      Но при этом в моей груди расцветает мирт.
      Возникает дрожь, допустимая для полета.

      Вот, к примеру, когда я уже поднимаюсь на трап,
      Как-то сразу осознаю, что аз есьм только Божий раб.
      Застываю в кресле, на сердце - царап-царап.
      Но пристегиваю ремень и твержу себе, что я птица.

      И когда высоту набирает испытанный мой самолет,
      Каждый раз начинаю дергаться: "Сейчас-то и произойдет!"
      Но потом вспоминаю твой красный хохочущий рот,
      И поэтому самолет каждый раз неизменно садится.

      _^_




      СТОЯНИЕ

      ах ты пела это дело
      так пойди же попляши
      и зоя снимает со стенки икону
      и в мире нет пока ни души

      _^_



© Дана Курская, 2015-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2015-2024.




Словесность