– Горбачева vs Евтушенко –
– Председатель комиссии vs Вознесенского –
– Председатель vs бандитов –
– С. А. vs Щербицкого –
Горбачева vs Евтушенко
Там и тогда, где и когда за деньги можно было купить немного, их надо было, однако же, зарабатывать. Тем, кто шляп, осевших на головах пролетариев, не носил, было непросто: на службе платили не гроши - гроши. Приходилось пастись на сторонних лужайках. Моим пастухом была Лилия, отчество я запамятовал, по фамилии (ни, Боже мой) Горбачева. Сочная, однако, лужайка: телевизор, редакция учебных программ. Однажды звонит, чиновничьим голосом, разбавленным человечинкой в мой личный адрес, предлагает. Мол, была раздача слонов, а у редакции железное правило - передача о лауреатах, чтобы дети учились в ногу со временем.
- Читать невозможно. - Это я.
- Не читайте - пишите. - Это шутит она.
Сто рублей, и в уме: пару дней стучать на машинке, зато ребенку - с базара. Ей хорошо: не читай. Досталась Евтушенкова "Нейтронная бомба". Почитал, дразня рвотный рефлекс. Позвонил: не могу, простите, нет ли чего другого. Рефлекс рефлексом, а базар своим чередом. Она, меру человечности доведя до предела, ограниченного служебным прослушиваемым телефоном: "О бомбе и не пишите, упомяните - и все, у него есть и другое". Не добавила, а имела в виду приблизительно то, что и я. Уверен, что автору "бомбы" за Бабий яр все грехи спишутся. Еще исключительно от себя: "С улыбкою мудрой входил он в кафе, ни разу под мухой, всегда подшофе". Кто не узнал - о Светлове.
Отстучал. "Спасибо, нормально, а Вы..." Осеклась, последнее слово показалось ей неуместным.
На базар собираюсь. И - по Достоевскому - вдруг: голос подрагивает в пределах, ограниченных служебным прослушиваемым телефоном. Сценарий затребовала канцелярия зампреда (самый-самый перед ЦК и Господом Богом горбачевский начальник).
- Сказал "хорошо" и потребовал добавить интервью, так что Вы, пожалуйста, набросайте московскому корпункту пять-шесть вопросов.
- Вопросы хоть сейчас запишите, только изловить в Москве его никак невозможно, а, во-первых...
- Диктуйте, - вздох, переходящий в астматическое шипение.
"Над Бабьим яром памятника нет" - Евтушенко на Украине выступать запретили. А это там и тогда был его главный доход: на базар для ребенка. На беду лауреата удалось отыскать, и корреспондент без утайки вывалил на зампреда, что узнал от поэта про украинских начальников. Зампред той же лексикой приказал наплевать на бомбу, на Государственную премию и лауреата. А Горбачевой начертал кратко и внятно.
Звонит, чуть не плачет, обещает выцарапать половину гонорара за не пошедшее. Плохо: половина базара накрылась.
Но есть в жизни счастье. Передача учебная. В газете чуть ли не на полгода вперед ее заявили, чтоб учителя знали, когда детям телевизор включать. Против этого зампред оказался бессилен.
Сто рублей я получил.
Председатель комиссии vs Вознесенского
На лестничной площадке, у входа на филфак, у самой большой, амфитеатром, аудитории - огромный простенок. Не знаю, что там было, когда в Коммерческом институте учился Бабель, с тех пор многое изменилось, даже колокольный звон Владимирского собора, который был рядом, звучал глуше и тише.
При мне же на простенке висела огромная, в два листа ватмана, а, может, и три - не помню - стенная газета. Филфак - это к слову любовь, а не то, что, что вы прочитали.
Чистые листы надо наполнить словами. Ватманы огромные, слов надо много. Ими, ватманами и словами, командовала единственная женщина на филфаке. Остальные, которые там случались, свой пол умело скрывали. Командовала, конечно, не по воле своей, и не по воле пославшего мужа, которого не было. Доцентские 320 руб. надо было отрабатывать: лекции, семинары не в счет.
Где такую уйму слов отыскать? Ирина хитрила. Меня, как и многих иных, уговаривала, все без толку, разумеется. Вот и решила. По своему предмету (современная советская, а какая еще, литература) дала задание группе: написать, автор - на выбор. И среди них - единственный, о ком, что-то можно было писать, еще не лауреатствующий во Христе Андрей Вознесенский. Написал. Сдал. Забыл.
А зря.
Прихожу после до утра преферанса. Не шарахаются, конечно - не те времена, но - озираются. Послонялся, помыкался, посидел, старосту отыскал, чтоб прогул не отметил - а то стипендию снимут, и домой собираюсь. И тут кого-то прорвало.
Оказалось!
Ирина, красивая женщина с молодой сединой, и по случаю - здесь доцент, работу мою велела перепечатать, и поскольку была редактор общественный, оставила заголовок.
Буквы большие! Все видят!
Ватманы вывесили, а в тот день по бурсе бродила плановая комиссия: зырила, вынюхивала, одним словом, искала. Указания найти не было, оргвыводы не предвиделись, но что-то найти полагалось. То, что по всему зданию из уборной воняет, в отчете, ведь, не напишешь.
И вот - случилось. Поднявшись по лестнице, председатель комиссии, направляется в аудиторию-амфитеатр, и на стене - ватманы с буквами, которые вдруг сложились в слова: "Все прогрессы реакционны, если рушится человек".
Свершилось. Взыграло. И - понеслось.
Когда меня посвятили, когда мне рассказали и про хитрость Ирины, и про гнев Председателя плановой (не хухры-мухры, из ЦК), на том месте, где Вознесенские буквы выделялись черным по белому, были уже другие.
Больше заданий Ирина-доцент не давала. Во всяком случае, я ничего этой славной женщине не писал.
Председатель vs бандитов
Мы - обжигатели сырых глин человечества
(Велемир Хлебников, Воззвание председателей земного шара).
Мой украинский замечательный корреспондент сообщила о гибели не знакомого мне Юрия Каплана, поэта, четвертого Председателя земного шара (для научности: по украинской версии; есть и московская). Председателя ограбили и убили. Титул, полученный от третьего Председателя, не передан никому.
Пресеклось. Закончилось. Завершилось.
Ни первого (Велемира Хлебникова), ни второго (Григория Петникова) я не знал. А вот у третьего Председателя, которому незадолго до смерти передал титул Григорий Петников (третий для этого ездил в Крым), бывал в доме, на улице Фундуклеевской (Ленина тож). Поводом для знакомства послужили мои статеечки. У Леонида Николаевича была замечательно старорежимная фамилия Вышеславский, и, не слишком громкий - особенно на фоне крикливых шестидесятников - не бас, ломающий перепонки, и не тенор, эти перепонки пронзающий, нормальный лирический голос. Что важно: без родимых пятен советскости. Он не часто издавал скромные по объему сборники, а я писал о них скромные по объемы статеечки, которые он отмечал. Одна из них - это чуть в сторону - помогла мне в борьбе за независимость.
Послал в "Литературку". Мало ли кто и мало ли что туда посылал. И вдруг - сижу в сумасшедшем доме, на службе, бабье, рта закрыть не умея, гудит - раздается звонок. Оказалось: меня искал корреспондент по еще очень залежной тогда Украине. Позвонил, попал к директрисе, представился: заведующий корреспондентским пунктом "Литературной газеты" такой-то. Директриса, жена товарища из ЦК, оторопела. По тогдашним законам советской свободной прессы "Литературка" могла критиковать и министра, не то, что ее.
А теперь - на улицу Ленина, дом 68. Злые языки утверждали, что вдовы не только ругаются, но и дерутся за место под ласковым каштановым солнцем для мемориальной доски: этому в самом центре, а моему гению там, где дом навсегда закругляется, из-за дерева и не видно.
Там, на самом последнем, разумеется, этаже, согласно иерархии, Петром навечно внедренной в сознание подданных, жил третий Председатель земного шара. В отличие от более достойных претендентов на "Здесь жил и работал", у него квартира была небольшая, зато огромный, чуть ли не больше квартиры, балкон: цветы, ненужная мебель, и главное - будка, в которой жила большая собака.
Сидя рядом с балконом, мы с Леонидом Николаевичем толковали, а она, воспитанно скучая, время от времени заходила, и, ревнуя, не виляя хвостом, подняв на меня глаза, говорила:
- Ну, сколько же можно? Чай выпит. Пора, сударь, и честь знать.
Потом я расстался и с Леонидом Николаевичем, и с Фундлуклеевской (Ленина тож), и с Киевом. Собака, жившая на балконе, скончалась. Будка навсегда осталась пустой.
А затем, из-за угла зашла, запыхавшись, забежала, аллитерации растоптав, взлелеянная незалежнисть, а с нею бандиты, до смерти забившие третьего Председателя, немного не дожившего до девяностолетия.
С. А. vs Щербицкого
Бабахнул, громко испортив воздух, Чернобыль. Ославился, а когда-то: местечко, вишневый садок, шинки, скрипочки, леса-река - греза, видение, пастораль. Бабахнул - и камень в болото: заквакали, позеленели. Бабахнул, но паники не было: треск приемников заглушал державно-звучный Кобзон. Директор всея Украины тов. Щербицкий В.В. приказал праздновать Первое радиоактивное мая. А, может, не ведал: не физик, не лирик - номенклатура Господа Бога!
Святой Владимир-креститель взирал на прекрасный город презрительно и отчужденно.
Прочуяв, глупые побежали. Детей в охапку, деньги в платок, мужей дом и добро сторожить. Читающие между строк изучали движения губ в телевизоре. Озаренные постигали форму пятна на лысине - знак сатанинский, кровавый.
Светлана Антоновна спала с лица. Ей бы - в охапку, в платок. Да муж - шофер в Гараже: член, паек, дисциплина. Прознают - погонят. К тому же, сама маленький, но начальник.
Засновал город, всем матерям твою мать, закопошился, крысиными лапками знаменитыми зашуршал, зашелся крепчающими шепотками. Поначалу скукожившись, побежал, заюлил, завертелся. Из аптек исчез йод, из магазинов - дешевое красное, заодно соль, спички и водка.
Грузный, грязный, нетрезвый Тарас глядел не на красную бурсу (имени не Владимира, но - мине), он глядел себе под ноги.
Умные вдруг оказались в цене, став важней мясников, которые вместе со всеми к ним прибежали. Как сказал в этом городе учившийся Бабель, в ГБ знали за умных, не мешали, а помогали - под клятвой под утробный звук унитаза сообщать любопытному населению: хреново, но не настолько, чтобы, все бросая, бежать.
С. А., испытывая к умникам врожденное недоверие, не обращалась: нэ трэба. Ее почти номенклатурные дети учились в школе, куда привозили внуков Щербицкого (в Москве портрет третий с конца, в Киеве - по левую руку). Пока по утрам внуки в школу являлись, С. А. обуздывала инстинкты. Широкой души человек, она родственников, соседей, товарищей по работе информировала. В тот самый день, в то самое утро - в охапку, в платок, дом и добро сторожить.
Оповещенные среди десятков тысяч иных ринулись на вокзал. Замелькало, запрыгало, кровавыми пионерами заскакало. Билетов нет ни туда, потом - ни сюда, наконец - никуда. Поминутно очередь, толстенная, как С. А., бесконечная, как советская власть, вздрагивала: обморочных из нее выносили.
И я там был. Во рту пересохло. Но повезло. В тот самый ночь дополнительный объявили. Через пару часов старшая, мрачно уткнувшись в стекло, махала рукой. Младшая, сидя на кресле-горшке, из поколения в поколение переходившем, улыбаясь, махала рукой. Поезд шел на Москву.
На нее, причину всех бед и обид, показывал булавой тяжко на могучей кобыле сидящий люто жидов и москалей не любивший Богдан.
© Михаил Ковсан, 2013-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2013-2024.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
