* * *
Случается, забываюсь, вставляю латинский знак,
Или вдруг даже цифру в тело русского слова.
Шанс применить свободу - backspace, encore...
Или рука, бывает, мусолит выбранную страницу
В тайной надежде ее расщепить на две -
Увидеть секретный текст, неведомые слова...
Все ненадолго. Я прихожу в себя
Где-нибудь среди стен, под электронным солнцем,
В гильбертовом пространстве, в конце концов...
Нужно ввести возмущенье. Покинуть свою орбиту.
Да, просто снять очки, и в нелинейном мире
Вновь превратиться в приемник сверхтонких волн.
2000
_^_
night flight
But what the Man-Moth fears most he must do, although
he fails, of course, and falls back scared but quite unhurt.
Elisabeth Bishop
Видимо, не уснуть, но не уснуть нельзя.
Я подхожу к окну, шифруюсь и наблюдаю.
Улица движется вдоль самое себя
(свойство мертвых вещей). Компромисс перекрестка.
Заговор арки. Эгоизм-эскапизм шоссе.
Ночь в резонансе с молчанием побежденных.
Но над сырым асфальтом, у троллейбусных
проводов,
что-то клубится, пульсируя и сияя.
Там, в скрещеньи лунных лучей и фонарного
света,
какая-то абсолютно новая вещь
кристаллизуется светлой эфирной плотью.
Подобно теням за пределом Леты,
подобно Моше, глядящему за Иордан,
подобно тому, как призрак жаждет вопроса,
она ожидает того, кто наполнит ее собою
-
возможно я, возможно, кто-то другой...
Нужно успеть, успеть.
И я совершаю деянье,
подвиг, прыжок, побег.
Вне лабиринта усталых досадных жизней,
сквозь белый шум чужих душ, стихающий
с каждым мигом,
я поднимаюсь вверх, через десять условных
сфер, проходя
запрещенные алгеброй состоянья:
ряд трансформаций, свойственных вновь
рожденным -
ангел-хранитель, ангел-экстерминатор;
ряд упражнений в меткости попаданья.
И цели всегда случайны. Вот город, улица,
дом.
Там вечеринка, я узнаю кого-то...
Сначала ее, мгновенье спустя - его.
(на долю земной
секунды мне вновь становится виден
полный спектр
ее лиц - от Офелии до Алисы)
Они любовники, но сейчас их тела
вибрируют, не соприкасаясь.
Я проношусь сквозь поле
их ожидания,
не задевая магнитных линий.
Я улыбаюсь печальному знанью своей свободы,
большей, чем
смерть и любовь прощенных,
большей, чем неведенье спящих.
Так люди любят детей - в тоске перед неизбежным;
но совершенно также
дети смотрят на звезды, не зная, что больше
всего
в космосе - пустоты.
И так же сквозь облака скользит
Несуществующая белая бабочка смерти.
Фазы
и формы не ведают шкал и рангов,
следуя непрерывно и стохастично.
Но, слыша зов трансцендентного феромона,
я вспоминаю вновь, что там, в глубине
причин,
за горизонтом событий, в сердце черной
дыры
есть и финальная цель, мишень для самой
последней
инкарнации призрака. Центр паскалевой
сферы, точка
экстремума всех многомерных функций.
И, повинуясь все той же слепой и нелепой
силе,
я направляю свой бег к этой вечной точке.
Близится разрешенье, исход, возможно -
ответ.
И на другой стороне предела -
итака, тупик, терминал, спасенье...
Нет, лишь знакомый гибрид алфавита и циферблата
-
чье-то лицо. Мое. И оно
будет бесстрастным и равнодушным, утром
найдя сообщенье в последнем столбце газеты:
"В эту ночь над Европой пролетал ангел
-
безразличный связной безликого Заратустры."
2001
_^_
два фрагмента
I
Но чудо это всем поднадоело
Ахматова
Стирает время Каина печать.
Мы не узнаем первого убийцу
в бомже с убогой горстью медной дани,
с изъеденным экземою лицом.
И все же, как и прежде,
как прежде, он не может быть убит.
Кассандра, Андромаха и Гекуба
стенают у развалин цитадели,
но греками помилован Эней.
И вот уже восходит к славе Цезарь,
понтифик проклинает Византию,
и Троя
счастливее Эллады.
Из солнечного черного ядра
рождается сияющая Эос,
и вечная беглянка Артемида
бледнея, исчезает, торопясь.
Пройдя свой путь по диафрагме неба,
она уже не узнает сестру.
Но связь, слабея, остается связью.
2001
II
L.F.
Я родился под шум дождя, запомнил его
на всю жизнь. Под него и умру. Ты родилась
весной, и тебе, вероятно,
больше найдется, что вспомнить, но это
-
выигрыш в энтропии при проигрыше
в мечте. Понимая, что следствие не есть
цель
события, удобно быть соглядатаем, портретом
Дориана Грея, удобно подменить красоту
гармонией, удобно писать эти строки, не
затрудняясь
поиском рифмы, подчиняющей мозг, давно
впитавший, что
жизнь - плохой стоматолог, и боль приходит
внезапно, давая возможность быть
блуждающим нервом
нашего времени.
1994
_^_
Дверь в стене
Когда детский плач находил свой предел,
А каверзный мир исчезать не хотел,
Я слышал их ласковый призрачный смех
И видел их тени за фильтрами век,
Но тщетно потом я искал их следы:
Свободны, как ветер над гранью воды,
Они уносили с собой свой секрет -
Вот только что были - и их уже нет.
Казалось, сродни насекомым они:
Увидел - поймал, только лишь не спугни!
И я, энтомолог, ловил мотыльков
В надежде намека с иных берегов,
Но знаки и символы были немы.
Алхимик, создатель свеченья из тьмы,
Я счел их посланьем искусство огня,
Но сера и ртуть обманули меня.
Когда заполняла бессонница ночь,
И нечем отчаянью было помочь,
Сквозь шорох и звон я с трудом различал,
Как хор голосов их вдали повторял:
"Увидеть не сможешь нас, как ни стремись:
Нам жизнь твоя - смерть, твоя смерть -
наша жизнь
Забудь нас, усни, потихоньку смирись,
Не встретиться нам: наша смерть - твоя
жизнь."
Но долго молился я в келье тоски,
И конусы бреда пронзали виски,
Пока не впадал я в бесформенный сон,
Предательской плотью трусливо спасен.
Увидеть их, знаю лишь, мне суждено
Когда в то пространство, где все решено,
Я молча войду, незаметен и тих,
И стану причастен к отсутствию их.
2001
_^_
© Paul S. Korry, 1994-2024.
© Сетевая Словесность, 2002-2024.
