Аноним
ОСТРОВ УЕДИНЕНИЯ
Октябрь. Сырой туман на дорогах. На рыхлой земле лежат белые и красные яблоки. Я блоки - на голых ветках. Как молекулы в воздухе. Едва повисший с утра дождь тянет за собой слабый ветер, но дождь исчезает в середине дня, и все опять затихает под низким небом.
Разъезженная лесная дорога не успела промокнуть. Влажный песок поглощает звук шагов. Темные блестящие камни, которые попадаются по краям дороги, делают ее нелюдимой и странной. Женщина, тянущая сумку на колесиках, невольно обходит меня стороной. Я тихо расспрашиваю ее, и она, улыбаясь, отвечает мне, стоя поодаль. Мы расходимся, и мне опять кажется, что жизнь остановилась тут тысячу лет назад и что на сто километров в округе нет ни одной живой души.
Когда-то триста лет назад, монахи, жившие на небольшом холме, наблюдали за одинокой лентой Литовской дороги, а еще раньше повсюду лежали лесные завалы, остановившие волну татар. "Люди, пришедшие сюда, - думаю я, - словно отгородились от всего мира, образововав уединенные острова, то исчезавшие во времени, то тайно возникавшие вновь, но навсегда неподвижные". Я вспоминаю крохотный белый монастырь с аллеей черных деревьев, с могилами в виде пещер, теснящимися по холму к самому монастырю, и снова думаю, что Россия - маленькая страна, составленная из одиноких островов, разделенных пустыней пространства.
Я выхожу в поле со слипшимися комками вспаханной земли и обхожу его по тропинке, на которой разъезжаются ноги. Далеко впереди, слева и справа - темная масса лесов, поглощаемая туманом. Ниже меня - луга, влево - несколько домиков деревни вдоль дороги, и нигде ни души.
Деревня такая маленькая, что когда я прохожу ее, то не вижу номеров домов и названия грязной, раздавленной тракторами улицы, по которой я пробираюсь вдоль штакетника. В голых садах черная земля усыпана коричневыми листьями и шарами яблок. Все будто вымерло. Только у одного из домов на меня оборачивается собака, странно застыв с повернутой ко мне мордой.
Наконец, на шоссе я вижу несколько фигурок в старых темных ватниках и платках. Они встречают стадо и с машинальным любопытством посматривают на меня. Я прохожу мимо, и лица их едва уловимо меняются, опять погружаясь в неясные мне заботы.
Шоссе поворачивает, будто обрываясь то ли в небольшое озеро, то ли в речку, и мне опять чудится, что я заблудился. Везде - кусты, вода, аккуратные домики и незнакомый лес. Спросить не у кого и отчего-то стыдно. Через несколько шагов я убеждаюсь, что иду правильно, и снова вхожу в лес. Михайловское. Слева, вначале леса видна серая масса дома с бликом окна, и по-прежнему - ни души. "Еще один остров", - думаю я о Михайловском монастыре, стоявшем где-то здесь в XVI веке. Мне вспоминается и церковка около Тригорского, не существующая уже, в которой Пушкин заказал панихиду по Байрону, и я невольно улыбаюсь. "Так шутить можно было только здесь", - и вдруг понимаю, что это и в самом деле была шутка.
"Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай", - повторяю я несколько раз.
Мне попадается навстречу группа школьников, и я думаю, что им не расскажешь об этом, потому что церковь давно сгорела и показывать нечего. Кроме того, надо будет объяснять, кто такой Байрон, и все это станет вдруг непохожим на правду.
Мальчишки замерзли в легких куртках и, отстав от учительницы, потихоньку курят в кустах. В усадьбе им было скучно, и они уже все забыли, но будут долго вспоминать это оживление в лесу и девчонок, над которыми кидают шишки и шутят.
В музее мне тоже скучно. Я невольно вспоминаю письменный стол, вместо одной ножки которого стояло полено, но натыкаюсь на мертвые копии рукописей на стенах и со стыдом вспоминаю, как несколько лет назад "бродил" тут с фотоаппаратом.
За пятнадцать минут до закрытия я успеваю осмотреть все и опять выхожу в парк. В высокой еловой аллее - сумрак, и снова мне чудится, что все ушли отсюда двести лет назад. Я нахожу старый пруд с маленьким островом по середине и долго смотрю на черную воду. В ней отражаются темные деревья и небо. Иногда с дерева падает коричневый лист и медленно тонет.
Давно пора уходить, но я не двигаюсь и размышляю о человеке в красном кафтане, с темным лицом и большими грустными глазами, портрет которого я видел в доме. Я думаю о его парке, который он устраивал тут, в XVIII веке, в России, в пустынных этих местах. Мне кажется, еще одно усилие, и я смогу понять этот замысел, полный ускользающего от меня значения. "Еще одна судьба-остров", - думаю я, но чувствую, что этого мало.
"Это было, конечно же, искусство особого рода, - размышляю я на обратном пути. - Некий взгляд на себя и на жизнь со стороны. Но все происходило так неимоверно давно, что границы банального и трагического, забавы и серьезного неразличимо смешались. А что будет еще через триста лет?"
Лесная дорога темнеет с каждой минутой и от того кажется все длиннее и длиннее. Изредка промчится машина, наполнив лес гулом, и опять все затихает будто бы навсегда. "Как раз в это время, наверное, начинался благовест. На колокольне Святогорского монастыря был один из лучших колоколов в России. Его было слышно за двадцать пять верст".
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
"Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай."
Оглавление
© Андрей Комов, 1990-2024.
© Сетевая Словесность, 2004-2024.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
