Слабый подражатель лорда Байрона, чуждый великого поприща сочинитель побрякушек и пустяков, внук арапа, бросавшийся на русских женщин и застреленный бравым офицером гвардии, Александр Пушкин любил, когда его герои поют. Поет, будучи счастливым, чужую полюбившуюся ему мелодию Моцарт (существо, до странности не замечательное ничем, кроме неявленной музыки и имени), поет о котенке, месяце и долге молитвы юродивый в Москве, поет в замке приговоренный к смерти миннезингер Франц (Пушкин отдал ему своего "Бедного рыцаря"), уныло поет отвлекающую от земли песню "погибшее милое создание Мери", о загробном деревенском мире поют в "Евгении Онегине" крепостные девушки, постепенно стих, словно образуя шестикрылое серафимоподобное существо, соединяется с молитвой и песней, между смыслом слов и их звуковой гармонией теряется принципиальное различение и вдруг поэт волшебно оборачивается певцом. Однако, хотя, может быть, именно поэтому, еще более Пушкин любил, когда на его героев находила неожиданная тяга к рифмам, не отказывая себе невидимо присутствовать при их творчестве, а также разбирать и судить его, подобно тому "молодому офицеру невысокого роста, с лицом смуглым и отменно некрасивым, но чрезвычайно живым", чей разговор был "остер и занимателен", и который "немилосердно разобрал каждый стих и каждое слово" незатейливого сочинения Гринева, впрочем, весьма высоко оцененного впоследствии Александром Петровичем Сумароковым. Иногда же, не имея иного подлинного наказания жестокосердным, он организовывал для них неожиданное соприкосновение с той областью, из которой, как мысль о стреле, приходило к нему самому еще неоперенное рифмами и мыслью вдохновение. В вильсоновских сценах она уподоблена телеге с чумными трупами, которой управляет явно родственное по крови поэту "черное и белоглазое" существо, возница поэзии, постоянно слышащее "неведомую речь" мертвых, очевидно, близкую этимологически речи ангельской, также произносящейся "мертвым языком" и о "тайнах вечности".
Но есть герой, который подчеркнуто лишен любви своего создателя. Его стих не существует. Песня на его слова неслышима.
Его имя Дон Гуан.
II
Сердце Пушкина глубоко занимала смерть.
Здесь я представляю себе что-то вроде шутовской поэтической антологии, неизбежно, наряду с влачащимся по браздам владельца рабством, напитанными ядом стрелами, чудным мгновением, метафорическим монументом (превышающим реальный столп) и очарованием очей - включающей в себя и эти шумные улицы, и эти мечты, и это "прости" младенцу, и этот дуб, и эту жизнь, в окружении равнодушной природы, играющую у входа в склеп.
"Отчего ж он умер?" - спрашивает о конюшем Франц молодого рыцаря. "Я рассердился и ударил его, - помнится, по щеке", - отвечает тот. "Ай, рыцарь! видно, пощечины ваши тяжелы!" - "На мне была железная рукавица"...
В интересных черновых заметках к неопубликованной своевременно журнальной статье публицист Василий Розанов писал об этой болезненной привычке:
"Не будь поэт, был бы гробовщик. Или могильщик. До такой степени - "незабвение смерти". Чтобы, наконец, забыть о ней.
Умирают все.
Четыре старика несут на плечах гроб юноши. Безымянный ночной прохожий убит в роще ленивым плутом Тибо. Вдова, плача, приносит барону долг умершего мужа. Гордый Дон Альвар замирает на клинке, как наколотая на булавку стрекоза. Влюбленный в русалку хочет перестать быть ради ее похожего на холодный мед бездыханного поцелуя.
Дон Гуан тоже хочет перестать быть. "Смерти" - отвечает он на вопрос д. Анны, чего он требует.
Однако, откуда это? Одним из первых воспоминаний (впечатлений души) Пушкина было - движение статуй. Они тихо, с непередаваемой пугающей неподвижностью оборачивались вокруг себя на своих постаментах и затем падали. Легкое землятресение. Москва. Юсуповский сад. В "Д. Г. ", затем в "М. В. " Пушкин развил это воспоминание (впечатление души) - до тайного (подобно свободе и стреле) вывода о конечном замещении плоти плодом (душой) прижизненной работы души".
Через десять лет, в прозаическом массиве "Сахарна", это "пушкинское" рассуждение, повторяясь, как бы перекраивается и сметывается заново:
"Злая, из железа и без сердца, мысль о поэзии, вырвавшаяся, между совершенно посторонним, в письме у Ф. :
"Поэт, будучи поэт действительный, т. е. - не подобие поэта, в конце концов уже не имеет права не замечать в своем даре скрытое "легким звоном" "сладчайшего стиха" небрежение самыми основами человечности. "
Иначе говоря - иллюзия чистоты, "теплоты души". И отсутствие самой души. Так Дадон не чувствует трупную зараженность воздуха в поставленном среди мертвых тел шатре околдовывающей "шемаханской девицы".
И почему эта "девица" пропадает "вдруг" после гибели Дадона и скопца, "будто вовсе не бывала"? Очевидно, потому что - не девица.
Не совсем девица.
Что-то недоговоренное...
И что-то до безумия похожее в "Медном Всаднике". Бедный поэт занимает через несколько дней угол помешавшегося Евгения:
Его пустынный уголок
Отдал внаймы, как вышел срок,
Хозяин бедному поэту.
Мгновенное, казалось бы бессмысленное явление, на котором даже не задерживается взгляд".
Здесь мне остается подобрать только еще одну, высказанную другим, мысль. "Искусство Пушкина есть искусство райское", - написал, уже на исходе середины века, один из переживших Розанова философов-современников.
Думается, он прав. Думается, что жестокий корреспондент Розанова не был искренен. Возможно даже, что рано или поздно настанет время, когда поэт, "будучи поэт действительный, т. е. - не подобие поэта", здесь, на земле, перестанет знать эту неизбежную, убаюкивающую потребность полной перемены крови связанного с ним крылатого, словотворящего существа.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
