Знакомство наше для меня началось осенью 1965-го, когда увидел на прилавке только что вышедшую маленькую книжечку "Крыши" и она открылась на стихотворении, посвящённом тогдашнему моему руководителю ЛИТО Глебу Семёнову, но тронувшем меня и взявшим за душу, собственно, не этим, а самим собой:
Под коньками лёд смеркается
и шуршит упруго.
Лишь одна фигурка мается
по большому кругу.
По земному, по наклонному,
сквозь ветра и зимы
всё плывёт вопросик тоненький
и неразрешимый.
Перелистнул ещё:
Я из тех лесов,
где растут столы.
Я из тех лесов,
где скрипят полы.
Где дубы под шкаф,
ночи под замком.
Где сады в горшках,
а горшки гуськом
на краю окна, -
и весь свет в окне!
Здесь моя весна,
здесь мой первый снег...
Ушёл, естественно, с книжкой и уже потом прочитал в предисловии М. Дудина: "У каждого человека свой подвиг и своя трагедия... У Гали Гампер был полиомиэлит. Она ни разу не ходила по зелёной траве босиком... Это подвиг. Подвиг преодоления самого себя". Я бы сейчас, уже на третьем десятке лет нашей с Галей дружбы, сказал иначе... Это подвиг созидания себя вопреки всему. Подвиг совладания с жизнью-такой-какая-она-есть и превращения того, что сковывает жизнь, в уроки жизни, на которых замешено ей творчество - жёсткое и нежное, трагическое и восторженное, глубинно-серьёзное и ироничное... Творчество, которое искренне люблю и у которого многие годы беру важные для себя уроки. Творчество, подтверждающее мысль Евгения Витковского о том, что Серебряный век русской поэзии не кончился некоей календарной датой, а продолжается линией особого духа поэзии, извлекающего всё новые и новые звуки из инструмента традиционной поэтической формы.
Цитировать Галю мог бы часами. Приведу лишь одно:
... Когда опустошит великий ветер
твой дом и сад, когда погибнут дети,
поляжет скот, и погорят хлеба,
и, головою покачав, судьба
сама своих деяний убоится,
и тонко в небе затоскует птица
по шаткому гнезду, кусту сирени
по теплым трубам человечьих крыш...
Поверженный, в чем ты найдешь опору,
не дав угаснуть разуму и взору?
Как устоишь?
А ты ведь устоишь.
Новая книга Галины Гампер (Цитаты из жизни. Стихи и проза. СПб:Блиц, 2009. - 128 стр.) для нынешнего времени увесистых поэтических томов тоже невелика. Зная требовательность Автора к себе, нетрудно догадаться, что это результат отбора немногого из многого написанного.
Бахыт Кенжеев в предисловии к книге пишет: "... мне особенно дорог всякий пятачок, обитый моими современниками у жестокого мирового хаоса. Галина Гампер из тех, посвящённых". И с этим не поспоришь...
Что это за штука такая - поэзия? Счастливая озарённость, памятная Автору с трёхлетнего возраста: "Но никогда больше не довелось мне испытать того младенческого, бешеного, почти звериного накала. Но я жду - кажется, ожидание и есть жизнь" или озарение, дающееся тяжким совладанием с жизнью:
Я своё отпылала
в аду
И из обжига вышла
невинной...
***
Я умираю сотню раз на дню,
Взгляни-ка
на мою кардиограмму -
Мой стих, и путь, и место, где стою...
Инструмент поэта - язык. Поэт орудует языком, ища смыслы в возникающих формах и придавая форму прорезающимся смыслам. Но поэзией это становится, когда, орудуя языком, поэт позволяет себе быть его орудием.
Стих, мой стих -
Пауконогий блудоног,
Строкоблуд мой,
Выкаблучиватель строк...
Так хотелось бы чего-то поновей,
Только кто ж озвучит танец?
Соловей.
...
И ешё:
Был лесодол, берёзоснег...
Всю зиму длился клятвовек...
Но преломился,
и весной
Он каждой тропкою лесной
Растёкся,
стал слезлив, нелеп...
Глаз одного пруда ослеп,
Сквозь ряску чуть синел второй...
Слова,
сбиваясь в мошкарой,
Вились
вне смысла и опор.
Изыскан ревности узор,
Таким его соткал паук,
Когда любви замкнулся круг.
И, конечно, пауконогий блудоног или берёзоснег - явно не то, от чего придёшь в восторг, но дело не в этом. Без соловья блудоногие строкоблуды и выкаблучиватели оказались бы просто словоблудием, а из первой строки улетела бы запятая: "Стих мой стих". Но - не стихает. Клятвовек преломился - сломался и разделился на двоих, став неразделённым чувством. Два пруда - как два глаза после удара в лицо. Язык оказывается ошалевшей мошкарой слов в изысканности узора ревности, развешанного изыскателем-пауком в безвыходности потери любви.
Мир и жизнь в стихах Галины Гампер графично-контрастны, но не альтернативно-двумерны, а напротив, благодаря этой контрастности, объёмны. Подброшенная монета судьбы, падая орлом вверх, просвечивает решкой, и наоборот.
Крошка-ангелок босой
Взгромоздился на перила
Деревянного моста.
Стихло всё на скорбной ноте.
Лишь густела тень креста
С приближением
к субботе.
***
А Спаса лик, тускнеющий в углу,
Печали глубже, радости просторней.
***
... Короткое земное время.
Но дышит молодое племя
В затылок, дует в паруса...
Время предстаёт не только в обычной пиитической атрибутике финишной ленты, веточки печали, прощаний, прощений и т.п., не только в посвящённой, по существу, ему прозаической части книги, но прежде всего в его открытости жизни,
Когда всё молодеет
разом -
Неистовствуя и звеня,
И, оживая,
бойким глазом
Косится юность на меня.
***
Сетевые и несетевые,
Юные и просто молодые -
Плазмы зона,
почва ходуном.
У поэта вечно время гона -
Одиночки бродят табуном.
Вам неймётся,
да и нам неймётся,
Вечность пробирает
сквозняком.
Кто из вас, кудрявые,
возьмётся
Быть у вас для нас
проводником?
Измеряется время тем, что уже осталось за спиной, или тем, что осталось впереди, или, может быть, любовью?
Кто знал, что молодость с годами
Всё прирастает,
прирастает.
***
Так любовь окольцевала,
Нет конца и нет начала,
Ни начала, ни конца -
Семь иль семьдесят, о боже,
Те же слёзы, счастье то же,
Горе так же без лица,
Так же обло, неподвижно,
Слепо, сумрачно, булыжно,
Та же страсть - взаимный шок.
Две сплетающихся выи,
Будто плети дождевые,
И беспамятство меж строк.
Многие строки выглядят камушками хайку в оправе силлаботоники:
Всплыли рыбы,
любопытным глазом
Оглядели всё, что не река.
или:
Наплывают очи на глаза,
И глаза растут в размер очей.
То ли не замечал раньше, то ли это действительно ново в стихах Галины Гампер - особого рода аллюзивность. Не рассудочная декларативная отсылка, но пропущенность через себя, пере-житость, при-своенность - иногда настроения, иногда мысли, которые уже не чужие - свои, часто иные: может, триста свеч, может, три свечи; плестись бы рысью как-нибудь; выхожу одна я - нет дороги, нет как нет кремнистого пути, лишь звезда; ты человек гармонии - овал, я - катастрофа; уж январь катит в глаза, год, как сон пустой минует... суметь и позволить себе это может только ощущающая себя свободная зрелость.
Эта книга определённо отличается от предыдущих книг Автора. Речь в ней течёт свободнее, интонируясь не столько мелодикой стиха (И зяблики поют - Арс.Тарковский), сколько мелодией переживания. Непритязательная рифма работает, как фоновая музыка для партии рифмующихся смыслов. К лакированным формам и филологическим изыскам Галина Гампер никогда не тяготела. Но эта книга оставляет ощущение хорошо выстроганного дерева - чуть шершавого, с рисунком годовых колец, тёплого, надёжного и прекрасного именно в своей высокой простоте, за которой рука живущего поэзией Мастера, а не упоённого своей способностью составлять слова в доселе невиданные сочетания простака. На ярмарках и парадах тщеславий такие книги не завоёвывают призов и оваций. Она если и для чтения вслух, то не с эстрады под софитами, а в мягком свете разговора с другом. В душе своего читателя (Искусство должно быть понятно... тем, для кого оно предназначено - Ст. Ежи Лец) она несомненно найдёт своё место, чем, собственно, и определяются смыслы писания и книг.