МАЛЫЕ МИРА СЕГО
Власти провели кампанию по борьбе с голубями - переносчиками орнитоза: сотни голубятен на городских окраинах были разрушены. Впрочем, как и остальные начинания, это не пошло дальше полумер, так что голубям пришлось облюбовывать чердаки и карнизы, и арки домов. Новые поколения птенцов рождались уже бездомными.
Он крошил хлеб, крошки разбухали на мокром асфальте. Их склёвывали птицы. Большой палец на правой руке почернел и распух. А на маленьком бордюре, окаймлявшем газон, несмытая и дождём, тремя полосами бурела кровь. Он машинально продолжал крошить твёрдую горбушку, неотрывно глядя на эти полоски. Именно на этот небольшой выступ жертвенно-покорно легла голова Серёжки- слесаря, которого он ударил левой, надеясь вырвать у того изо рта свой прикушенный палец. Сейчас палец был с запёкшейся у ногтевого ложа кровью, с кривоватыми углублениями, вмятинами от Серёжкиных зубов. Нет, ничего не хотел он плохого зарвавшемуся слесарю, только вернуть свой палец, но тот в ярости хватанул его зубами и не выпускал. Он пошевелил им - палец сгибался и разгибался, но был вроде как не его, точь-в-точь, как хвост ящерицы, который она оставила когда-то, отброшенный ею хвост, в его мальчишечьих пальцах. Не роптал он, нет. У Серёги затягивались раны на голове - поправлялся. Он верил в судьбу - невзрачной рыночной гадалке, сказавшей, что не суждено ему больше сидеть. Отсидел он своё, отдал, баста, больше этому не бывать.
А первая отсидка представлялась Олегу желанной, даже радостной, избавлением... Алик (Олегом и по отчеству, такого-то года рождения, называли его только судейские, да милиционеры при составлении протоколов), попал тогда в ремесленное. После двух лет оккупации, голодухи и холодухи, училище показалось раем. Но ни новенькая чёрная форма, ни фуражка с металлическими, крестнакрест, молоточками, ни скрипучая кирза, не могли унять тоску подступавшую, как и не доходящие до глаз слёзы. Обритые головы с короткими чубчиками в столовой над мисками, звяканье солдатских кружек, песня, с которой шагали на завод строем, огромные цеха, где от грохота машин глохли люди да растерянно прыгали зрачки и беззвучно, по-рыбьи, раскрывались рты... Ночами, во сне и без сна, видел он свой дом под соломой, голубятню - весёлый ярко- голубой птичий дом, и слышал свой свист - приветствие птицам. Он знал, что бывает за самоволку, и знал, что никуда не уйдёт от наказания; могут и год дать по суду. Но плата за свободу казалась малой. Таким было его первое преступление, на которое он шёл с радостью. Одного не дано было ему знать, что по каким-то неписаным жёстким правилам событие это потянет за собою ряд других, оформленных протоколами, приговорами и ИТК. Как вызывающий лавину камешек, сдвинутый с места, так и эта короткая отсидка стала для него роковой.
Странно всё складывалось, хоть и тихий он был и в пьянстве, и в трезвости. Не умел ни защитить себя в суде, ни толково объяснить адвокату, что не виноват он, что дело ему "шьют" чужое... И вот его уже снова именовали Олегом Ивановичем Касавиным, а к Ф.И.О. прилепили хлесткое: "ре-ци-ди-вист"! Когда ему предоставляли последнее слово, из горла только и вырывалось, что подобье птичьего клёкота. "Бессловесная ты, Касавин, тварь", - определил как-то следователь, "пришивавший" ему очередное дело. Бывали, конечно, случаи, когда, и вправду, был он вроде, как и виноват, хотя не бил первым в пьяных драках. Крепкой была не подводившая рука. И в ИТК его уважали за основательность и крепкость...
С сожалением застирывала она следы любви на простынях. Иногда ей даже казалось, что в этих засохших каплях и таилось единственное семя, от которого она бы понесла. Она любила его в "открытую": при свете дня, и ночью, и в фиолете рассвета, и во тьме его каморки... Только оставаясь сама, оглядывая бёдра, свой почти детский таз, в котором не нашлось бы места разбухающей, с плавающей в ней плодом, матке, поглаживая грудь с острыми сосками, тогда только ей становилось ясно-жутко - чуду не быть. Не женщина, не девушка и даже не подросток. По привычке она замазывала гримом морщины у глаз; после слёз борозды были особенно глубоки. Но приходил он, большой, и вновь лучиком вспыхивала надежда, золотилась, разгоралась сильней, пока к утру в полусонном забытьи не превращалась в уверенность. Подчас, если бы не это исступлённое ожидание чуда, наверное, она чувствовала бы себя счастливой. К ней стал захаживать участковый, проводил беседу - реагировал на жалобы соседей, дескать, к ней ходит один, не расписанный и не прописанный. Она знала, что и начальство ЖЭКа недовольно, что дворник, убирающий в сквере перед ДК, живёт не в общаге, а в каморке для хранения инвентаря, и за то, что к нему ходит она, и что приблудились и живут в этом же домике, похожем больше на будку, две собаки, и что они подкармливают голубей, а те только и знают, что гадить в сквере... И он, и она в ответ говорили, объясняли, доказывали, иногда спорили, хоть, на самом деле, ко всему происходящему были равнодушны. Для них самих жизнь была лишь в соприкосновении их рук, во встрече взглядов, прижатии губ, тела к телу, души к душе.
Началось всё это чуть больше года назад, пустынным воскресным полднем у здания госцирка. Алик случайно остановился у афиши, на которой огромными, прыгающими друг на друга буквами было написано: "ЗДРАВСТВУЙТЕ, ГУЛЛИВЕРЫ!" Потому-то и остановился, что сидел когда-то с парнем огромным по кликухе "Гулливер". Он не читал ничего, кроме кодекса и двух-трёх дрянных книжонок, но знал, что Гулливер - это нечто большое, потому и пребывал в некотором удивлении. И окликнул идущую к цирку, чуть впереди себя, девочку-подростка, то ли хотел спросить что-то о Гулливере, то ли ещё почему-то: "Постой, девочка!"
Она обернулась, и он осёкся.
Он увидел её, и - он не знал как назвать своё первоначальное острое чувство... окончательно всё понял. И ещё к этому с того первого мига, примешалась чувственность, тяга к её детской взрослости. Он со страхом в первую ночь приблизился к ней, опасаясь как бы не раздавить, не примять... Казалось, что он будто бы с ребёнком. Страшно и сладостно было ему, грех... Но сошлись они так, словно всё их прошлое было лишь приготовлением к этому.
Он увёл её из цирка лилипутов, теперь она работала в бюро добрых услуг, нянчила детей, гуляла с ними в том же сквере, где работал и он, сидела на скамейках с мамашами и беременными, вслушиваясь в женские разговоры. Часто и он подсаживался к ней, так они и сидели, глядя на играющих детей. Он знал, что у неё никогда не будет своих, но никогда не говорил об этом ей, возле коленей его отирались собаки, одна должна была вот-вот ощениться...
Стало зябко, он потёр руки, стряхивая остатки крошек, в будке у него уже стояла еда, принесённая ею. На душе было бы совсем тихо и спокойно, если бы не щемящее сожаление то ли о разбитой Серёгиной голове, то ли о своём нечувствительном пальце, то ли ещё о чём-то непомнимом. Была крыша над головой, была ОНА, были дети на газоне, собаки, голуби... Он взял одного белого и долго гладил, прижимая ладонью оперение. Птице было дремотно и хорошо в его руках, она прикрыла веки.
Он не знал, что уже принято решение об очередном мероприятии по слому старых заборов и оград, и возведению памятников городской эстетики. Что на месте его будки взлетят, по праздникам, струи фонтана; что её соседи пишут заявления, в милицию - о её сожителе-рецидивисте, в психиатрические диспансеры и больницы - о мании стать матерью... и никто не знал, что станет она обитательницей, практически постоянной, психбольницы для хроников; а ему, изгнанному с работы и из общежития, придётся бичевать из города в город, со станции на станцию, и окончить свой путь на оцинкованном столе морга, за окном которого будут гулить невидимые голуби.
Но пока всё хорошо в незнании будущего, пока всё счастливо - как вот и этому бездомному голубю, отечеством которому весь Божий мир.
Иллюстрации Сергея Слепухина
© Инна Иохвидович, 2011-2024.
© Сергей Слепухин, иллюстрации, 2011-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2011-2024.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
