Словесность

[ Оглавление ]






КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Теория сетературы

   
П
О
И
С
К

Словесность



НЕВОСТРЕБОВАННЫЕ

поэма из прошлого




      I. Берег Волги. Июнь.
      Конец 70-х.


      Синели леса за Волгой.
      Над Волгой цвела сирень.
      Горячий, пахучий, долгий,
      июньский кончался день.

      Прошли десять лет учебы,
      что так подружили нас.
      На Волгу пришли мы, чтобы
      обняться в последний раз.

      Уже в пиджаках билеты
      у самого сердца лежат.
      Любимые песни допеты –
      и нету пути назад.

      "И всё же, пока мы вместе, –
      Сергей, помолчав, сказал, –
      давайте во имя чести
      России нальём бокал,

      и пустим его по кругу,
      и выпьем его до дна,
      и клятву дадим друг другу
      одну на все времена:

      куда бы ни заносила
      нас с вами судьбина-мать,
      и сердце, и ум, и силы
      клянёмся России отдать!"

      И мы поклялись серьёзно,
      как будто бы завтра в бой.
      Во тьме зажигались звезды
      над волжскою глубиной.

      II. Очень странная жизнь.

      А вокруг нас кишела странная жизнь –
      теперешним не понять:
      она протекала по вечерам
      на кухнях панельных домов.
      Днём все ходили на маскарад,
      где каждый играл свою роль.
      И только под вечер, вернувшись домой,
      вновь становился собой.

      Это была очень странная жизнь:
      рассказывался анекдот –
      и каждый знал, что за него
      не один полагается год.
      Читали Солжа, зная наверняка,
      что если узнают там,
      такой поднимется тарарам –
      несдобровать никому.

      Так вот и жили за годом год,
      как рыбы, бьющиеся о лёд,
      жадно хватая открытым ртом
      мучительный воздух несвободы.

      III. Самиздат

      Тогда я был замечен очень быстро:
      без отзывов, реклам и шорт-листов.
      Майор с глазами старого чекиста
      сказал мне грустно: "Не пиши стихов".

      Такой триумф забудется едва ли.
      Да, несомненно – то был высший балл:
      когда другие Маркса изучали,
      майор мои творенья изучал.

      Он тщательно, как будто по истмату
      готовил к выступлению доклад,
      из вирш моих выписывал цитаты
      и тасовал их, как колоду карт.

      Потом писал, вздыхая и потея,
      морщиня лоб над каждой запятой,
      что, мол, стихи Баранова Андрея
      порочат наш родной советский строй,

      что, мол, в стихах упаднический дух,
      им явно не хватает оптимизма;
      в то время как идёт сраженье двух –
      капитализма и социализма –

      систем, – в стихах ни строчки о борьбе
      за идеалы пролетариата,
      а только о любви, да о судьбе,
      да о стране багрового заката.

      Мой строгий критик! В грохоте стихий
      прошли года, но не припоминаю,
      чтоб кто-то так читал мои стихи,
      над каждым словом сердце надрывая.

      IV. Ускорение

      Но я писал. Без веры, без надежды
      на ветер хоть каких-то перемен.
      Скончался Брежнев – вновь на троне Брежнев,
      и третий Брежнев прежнему взамен!

      Неважно – ливень, вёдро или вьюга –
      не вырваться из замкнутого круга.

      И вдруг, как будто под напором вод,
      плотина разом рухнула – и вот
      мы дождались от Рождества Христова
      тысяча девятьсот восемьдесят шестого.

      V. Перестройка

      Все вдруг заголосили в унисон:
      "Так жить нельзя!
      Свободу нам! Свободу!"
      Что это – сон?
      Да, вроде бы, не сон.
      Неужто разум одержал победу?
      Я перестройке был ужасно рад
      и с Волги перебрался в Ленинград.

      VI. Ленинград. Конец 80-х – начало 90-х.

      У Казанского под вечер
      собирается народ:
      то ли праздник, то вече,
      то ли просто разный сброд.
      Здесь и хиппи, здесь и панки,
      и бродячие певцы.
      С Мойки, с Невского, с Фонтанки
      тянутся сюда юнцы.
      Надрываются витии,
      бьют себя руками в грудь
      за свободу, за Россию!
      А в глазах – сплошная муть!

      VII. Солнечное затмение. Август 1991.

      От рева улиц стервенея,
      я слышу шум могучих крыл:
      как будто над Россией реет
      архангел смерти Уриил.

      Грядёт за прошлое отмщенье –
      над кронами берёз и верб
      горит недоброе знаменье –
      затмения кровавый серп.

      Восторг побед, тоска острожья –
      всё нам зачтётся в скорбный час.
      О, пресвятая Матерь Божья,
      не отвернись от грешных нас!

      VIII. Конец Союза. Декабрь 1991.

      Мы застали крушенье империи.
      До сих пор в голове этот гром.
      Мы заснули в одном измерении,
      а наутро проснулись в другом.

      Мы заснули врачами, поэтами,
      инженерами и музыкантами,
      а проснулись ворами отпетыми,
      рэкетирами и коммерсантами.

      Мы заснули в домах и квартирах.
      окруженные дружной семьей,
      а проснулись в вокзальных сортирах
      и без крыши над головой.

      Нас погнало по пыльным дорогам,
      понесло по чужим городам,
      а над родиной, нищей, убогой,
      ликовал новоявленный Хам.

      IX. Новые времена.

      И начался совсем другой расклад.
      Мечом-огнём пошёл на брата брат.
      Бандиты и жульё пришли во власть,
      чтоб убивать, насильничать и красть.
      Метался Грозный в пепле и дыму,
      и Белый Дом горел на радость миру,
      а "новые" с ума сходили с жиру,
      распродавая по частям страну.
      Печальна участь всех моих друзей,
      никто из них Ваалу не продался:
      один от пули снайперской скончался
      среди кавказских выжженных степей,
      другой – он был талантливый поэт –
      стал торговать, да, видно, слишком честно,
      ему под солнцем не хватило места,
      и он покинул этот грешный свет.
      Остался лишь Серёга, но и он
      на поворотах жизненных сломался.
      Он долго, дольше всех сопротивлялся
      и все-таки в итоге – побеждён.
      Он тоже пал на страшной той войне...
      Он, кстати, приходил на днях ко мне.

      X. Встреча с другом.

      Мы с другом не виделись тысячу лет,
      не виделись тысячу лет.
      И вот он приехал на старости лет,
      приехал на старости лет.

      Когда-то он был горделив и удал,
      он был горделив и удал.
      И вот он приехал, а я не узнал,
      приехал – а я не узнал.

      Потёртая кепка, в пыли пальтецо,
      в дорожной пыли пальтецо.
      Морщины легли на родное лицо,
      легли на родное лицо.

      В глазах ни частицы былого огня,
      ни искры былого огня.
      Он долго с прищуром смотрел на меня,
      с прищуром смотрел на меня.

      "Ну что? Может, выпьем?" – подумав, сказал.
      Негромко, подумав, сказал.
      И вдруг из кармана бутылку достал,
      поллитру "Столичной" достал.

      Мы выпили с другом сначала по сто,
      по сто и ещё пятьдесят.
      Он скинул фуражку, потом и пальто,
      и вот уже не пятьдесят,

      а снова пятнадцать ему, и в глазах –
      все тот же мальчишеский свет.
      И нет больше страха – какой уж тут страх! –
      ни смерти, ни старости нет!

      XI. Июнь. 2010-е. Берег Волги.

      Я снова вернулся на волжский откос
      туда, где когда-то давно
      с друзьями прощался под шёпот берёз
      и пил молодое вино.
      Мне вспомнились юности нашей года
      и клятва, что нас окрыляла тогда:

      "Куда бы ни заносила
      нас с вами судьбина-мать,
      всё сердце, весь ум, все силы
      клянемся России отдать!"

      К глазам подступили слёзы
      горячей солёной волной,
      и так же, как в детстве, звёзды
      горели во тьме ночной.

      2006 – 2023



© Андрей Баранов, 2023-2025.
© Сетевая Словесность, публикация, 2023-2025.





НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"
Светлана Богданова. Попробуй не засмеяться [Я знаю, что сейчас мое путешествие прервется, и мне надо все запомнить и все записать. Поезд старательно подыгрывает мне, выводя под занавес на свою сцену...] Мила Борн. Другая Агата, или искусство стать невидимым [Загадочная история исчезновения Агаты Кристи. Что произошло и, главное, почему? Это стало не просто газетной сенсацией, но и глубоким психологическим...] Акоп Арутюн. Стихотворения [Я останусь с сухими глазами, – / свежим, / как возлюбленный солнца...] С. К. К. (Сергей Кудрин). Танцпол для парапсихологов [Прочесать лебедем / Вышний Стонхедж. / / Попросить Мерлина / Оживить булыжники.] Елена Бородина. Белый шум [Всё тот же хрупкий лист неповторим / в своём полете ветреном, бесстрашном / из неба в бесконечность – Бог бы с ним. / Вот – новый день, / а что...] Аркадий Паранский. У Печоры у реки... [Это было чудо какое-то – поле белых астр. Но самое поразительное: среди белого, напоминающего пушистое покрывало, пространства алели ярко-красные, почти...] Вахтанг Чантурия. Восемь бит [Восьмая часть меня живет в мире восьмибитной игры о праздно шатающемся по пыльным улицам большого города пьянице...] Юлия Великанова. Что же значило это странное "memory postum" (О поэтическом сборнике Милы Борн) [Перед нами поэтические тексты прозаика и драматурга. Это чувствуется в каждой строке. Непрерывное повествование, нарратив, впрочем, чрезвычайно поэтичный...] Борис Кутенков: "Поэты останутся в истории не по эстетическим соображениям" [Телеграм-беседа с поэтом и критиком Борисом Кутенковым в рамках проекта Андрея Войнова Voinovpoetry: "20 вопросов Борису Кутенкову".] Лора Катаева. Ласточки наших слов [Всё – молчание, тайна, но истины не видать. / Нам бы выстоять, искренний мой, залетай сюда, / Это небо глотай до упаду – и ешь, и пей, / Просто...] Лана Юрина. На грани [Пока не время – пой, летай, кружись, / хватай в охапку солнечные блики! / Ещё чуть-чуть – и я тебя окликну, / и обниму, и расскажу про жизнь...]
Словесность