Двадцатый век был славен и велик
еще и тем, что изменил язык.
Смысл жизни заключили в слове Мы.
Но что такое Мы? Мычанье? Мык?
Местоименье для глухонемых?
Иль в дни филологической зимы
морфема для трясущихся заик?
2.
Мы - Николай Второй? Нет, мы - народ!
Мы - Красные ткачи. Мы - Красный флот.
Мы - те, кто был ничем, но станет всем.
Мы - новой жизни солнечный восход.
Так говорили все за годом год,
и это слово, как громоотвод,
стало ключом к решенью всех проблем.
3.
И если где-то сбой, неурожай,
срыв плана, то получит нагоняй
не партноменклатурный блюдолиз,
а целая республика и край,
которой правил этот негодяй,
по духу - сноб, по сути своей - бай,
а на словах - борец за коммунизм.
4.
Но были и другие. Жизнь в стране
в их пониманье шла, как на войне.
И на "фронтах за уголь, нефть и газ",
в "боях за урожай на целине"
они неслись на "зилах" по стерне,
готовые сгореть в этой войне,
но выполнить, как клятву, госзаказ.
5.
За коммунизм, его благую весть,
любое испытание за честь
они сочли бы - только извести.
Они могли неделями не есть,
любою ношу на загорбке несть,
о, только б людям - жить, а саду - цвесть,
и городам по всей стране - расти!
7.
А в слове Я для бедных вань и лиз
был скрыт, как язва, сам капитализм.
И дядя Сэм с печатного листа
смотрел, как постсоветский модернист -
в сплошных заплатках вытянутый глист,
цилиндр, в куриной лапке хлыст,
с ракетою на кончике хлыста.
8.
Не придираясь в общем-то к словам,
в те времена судили по делам.
И если ты свою стезю нашел,
то вправе был пройти ее и сам.
Но если б ты сказал "Я строю БАМ",
то мог бы получить и по мордам,
поскольку его строил комсомол.
9.
А время шло, внепланово чертя
кривую, как в песочнице дитя.
И стадный дух, сермяжной пустотой
подолгу в нашем обществе гостя,
окрашивая в серый алый стяг,
уже, как черный ангел, не шутя,
грозил всему народу немотой.
10.
Но из теснины, залечив изъян,
из стада говорящих обезьян,
оставив нам тоску, золу и грязь,
отбросив вековые "инь" и "янь",
в божественно-небесные края
рвалось из космодрома слово Я,
улыбкою Гагарина светясь.
11.
Что это было? Чей то был наказ?
Безумство храбрых? Или божий глас?
Но мы тогда нашли другую цель,
поскольку осознали в этот час,
что первый космонавт - один из нас,
не "выдвиженец" из рабочих масс,
а человек и бог в одном лице.
12.
В те дни в полифонии голосов,
средь ветхих штампов и затертых слов,
все чаще раздавалось "Я могу".
Могу, как Юрий Власов, как Стрельцов,
подняться до великих мастеров.
Я напишу вам тысячу стихов,
где "ни единой буквой не солгу".
13.
И вот, объяв пространство полнотой,
звучит с хрипотцой голос над страной
о лайнере, о море, о прибое,
о ледяных вершинах над землей,
о жизни, перечеркнутой войной,
о том, как сыновья уходят в бой,
о друге, не вернувшемся из боя.
14.
В кругу кафешантанных, прелых роз
Высоцкому внимал официоз.
И сборничек стихов с названьем "Нерв"
в среде трепливых лилий и мимоз
обдумывал продажный литобоз:
"Печатать или нет? Вот в чем вопрос".
Ну, вобщем, на классический манер.
15.
Но все шло к переменам. В те года,
какая б ни текла с небес вода
в театр на Таганке, в "Новый мир",
как ни тянула в прошлое среда,
но дальше отходила кромка льда.
И загоралась новая звезда
под грохот фейерверков из мортир.
16.
В ливрейных реверансах королю
мычало Мы, сведенное к нулю.
Но разрывалось слово, словно гром:
"О, если б знала ты, как Я люблю,
как Я ночей не сплю, как Я терплю,
как Я небесных ангелов молю,
чтоб эту жизнь прожить с тобой вдвоем!
17.
Пусть станет явным тайный пламень свеч -
я от любви готов в могилу слечь.
И как это, мой друг, ты ни зови,
но сердце - не мотор, не доменная печь.
Его огонь вовек не устеречь,
коль в замкнутом пространстве между плеч
горит оно без ласки и любви".
18.
Так пели за фабричною стеной -
вне подвигов и славы трудовой.
И в самостийном чтенье между строк
угадывался мир любви иной.
И в парке, на скамейке под ольхой,
вздыхала, плача, девочка в платок,
ладошку с карамелькой и слезой
сжимая в заскорузлый кулачок.
19.
И над фанфарным звоном, как стена,
незримо нависала тишина.
И как ни надрывались трубачи,
все ноты выдувавшие сполна,
как ни рвалась скрипичная струна,
та музыка была отключена
от сердца, загрустившего в ночи.
20.
И сердце, загрустившее в ночи,
шептало сердцу друга: "Помолчи".
Таила ночь полтысячи проказ
на острие пылающей свечи.
И клены, вязы и карагачи
транслировали звездные лучи
в проемы улыбающихся глаз.
21.
Как в первозданном лоне бытия,
в тот час на свете были Ты и Я.
И все. И пусть смеется и острит
над этим доморощенный паяц,
но даже в слове (боже правый!) "партия"
все было стерто, кроме буквы Я,
С нее и начинался алфавит.
Елена Мудрова (1967-2024). Люди остаются на местах[Было ли это – дерево ветка к ветке, / Утро, в саду звенящее – птица к птице? / Тело уставшее... Ставшее слишком редким / Желание хоть куда-нибудь...]Эмилия Песочина. Под сиреневым фонарём[Какая всё же ломкая штука наша жизнь! А мы всё равно живём и даже бываем счастливы... Может, ангелы-хранители отправляют на землю облака, и они превращаются...]Алексей Смирнов. Два рассказа.[Все еще серьезнее! Второго пришествия не хотите? А оно непременно произойдет! И тогда уже не я, не кто-нибудь, а известно, кто спросит вас – лично Господь...]Любовь Берёзкина. Командировка на Землю[Игорь Муханов - поэт, прозаик, собиратель волжского, бурятского и алтайского фольклора.]Александра Сандомирская. По осеннему легкому льду[Дует ветер, колеблется пламя свечи, / и дрожит, на пределе, света слабая нить. / Чуть еще – и порвется. Так много причин, / чтобы не говорить.]Людмила и Александр Белаш. Поговорим о ней.[Дрянь дело, настоящее cold case, – молвил сержант, поправив форменную шляпу. – Труп сбежал, хуже не выдумаешь. Смерть без покойника – как свадьба без...]Аркадий Паранский. Кубинский ром[...Когда городские дома закончились, мы переехали по навесному мосту сильно обмелевшую реку и выехали на трассу, ведущую к месту моего назначения – маленькому...]Никита Николаенко. Дорога вдоль поля[Сколько таких грунтовых дорог на Руси! Хоть вдоль поля, хоть поперек. Полно! Выбирай любую и шагай по ней в свое удовольствие...]Яков Каунатор. Сегодня вновь растрачено души... (Ольга Берггольц)[О жизни, времени и поэзии Ольги Берггольц.]Дмитрий Аникин. Иона[Не пойду я к людям, чего скажу им? / Тот же всё бред – жвачка греха и кары, / да не та эпоха, давно забыли, / кто тут Всевышний...]
