 |
|
ПУЛЬС
Она ответила, немного помолчав: "Знаешь, ты очень милый, что больше не хочешь затащить меня в лес и сделать со мной всё, что положено делать с такими, как я..."
Он рассмеялся, слегка задыхаясь от радостного облегчения и, прижав телефонную трубку плечом, закурил сигарету: немного грузный, седобородый господин в круглых очках... - сидел за большим столом, укрытым книгами и исписанными листками, оседлав табуретку, похожую на спортивного "козла", и растерянно улыбался уже не словам, но самому себе - незнакомому - неужели это он сказал? - действительно... он неделю тому назад произнёс эти противоестественные для него слова напряжённым до хрипоты голосом. Они ехали в машине, догоняя огромное красное солнце, спешащее за горизонт. Женщина молчала, пряча лицо в мохнатый воротничок пальто, собранный в сжатые кулачки. Казалось, она держит себя, как держат за шиворот испачканного котёнка, ещё не зная, что с ним делать... Сидела, опершись о спинку кресла плечом, вполоборота к мужчине за рулём, глядя на него - словно следя и боясь отвести глаза...
"Что ты смотришь?" - спросил раздражённо, мнительно: "Я плохо выгляжу?"
"Нет, очень хорошо... у тебя красивый профиль..." - голос искал поддержки, улыбки...
И тогда он сказал, чётко разделяя слова: "Жаль, что здесь нет леса... где можно было бы сделать с тобой всё, что положено делать с такими, как ты" - и злой рукой сжал её колено, смял юбку - машина вильнула, и рука, дрогнув, вернулась на руль.
Всю оставшуюся дорогу молчали. Солнце закатилось наполовину, затем ещё четверть и скрылось, оставив тёмно-красный дым...
Лев занимался древними языками: древнегреческий, арамейский, иврит, латынь - и называл сам себя "книжный червь" - с мрачноватой усмешкой, словно предъявлял фамильный герб на воротах частных владений. Сказал эти слова и знакомясь с Ириной - вышло что-то вроде "Лев - книжный червь" - со старомодным кивком куда-то в сигаретный дым. Она тоже уважительно покивала, и улыбка пробежала по её лицу - именно пробежала, не задерживаясь: первыми дрогнули уголки губ, потом морщинки у глаз, и они на миг ласково смягчились... и опять вежливое сосредоточение - церемония улыбки завершилась...
"Мило" - подумал...
А ей представился, как всегда некстати, огромный, похожий на льва червяк, работающий челюстями над изъеденной уже крепостной стеной полуразрушенного замка, сооруженного из папье-маше и облака театральной пыли...
Потом, когда между ними возникло то, что он классифицировал - пунктуально, как всё, что делал - как "роман", он читал ей отрывки своих переводов из древних рукописей, а урчащий червь с косматой гривой отвлекал её, выдергивая из нескончаемого потока чужого сознания, ломящегося по одному и тому же древнему, как мир, литературному руслу... Какие-то учёные эллины и иудеи наперебой бросались в мыслепоток, отдаваясь его мощному течению, и их сносило в банальность, и только изредка - раз, быть может, в эпоху - какой-нибудь смельчак пытался плыть вопреки течению и идеологической пене - неуклюжим движением вопреки, всплеском свободной мысли - парадоксом - и возникала история... история мысли, а значит история разума - человеческая...
"Ну как?" - спрашивал он, оторвавшись от звучащего литаврами текста...
"Замечательно" - отвечала... старательно - "Знаешь, что ещё замечательно? - то, что в этом году в Париже была всемирная конференция философов, и собралось их две тысячи... "
"Какая связь?"
Пожала плечами... - не могла же она начать рассказывать про львиную трапезу и мощное течение, снёсшее в Париж две тысячи важных господ в костюмах и галстуках. Должно быть, среди них не было женщин... во всяком случае хорошеньких... :"Как ты думаешь, сколько среди двух тысяч философов хорошеньких женщин?"
Он снял очки, положил их на открытую страницу, смотрел изумлённо - не дурачит ли его...
"Просто я представила, как в большом зале жемчужных тонов сидят, сдержанно оглядываясь, две тысячи солидных мужчин, начиненных одинаковой информацией, как рождественские гуси яблоками..." - и добавила, поколебавшись: "Ну... немного разные приправы: ... восточные... западные... и ни одной хорошенькой..."
Лев даже покраснел от возмущения: "Эта начинка, как ты изволила выразиться, суть образования... бесценное..." - резко встал, придержав рукой падающий стул - и вышел энергичный жест, усиленный стулопадением - крещендо всё тех же гневных литавр, что звучали в тексте, придавленном теперь круглыми очками...
Он хотел продолжать, даже набрал побольше воздуха, чтобы мастерски нырнуть в поток своего сознания ... но потом увидел её лицо и всю фигурку, одиноко сидящую на безнадёжно удаляющемся берегу, уплывающем в прошлое - его прошлое; почувствовал на пределе душевных сил: словно усилием выбросил себя - свою душу - вверх, как выбрасывает на берег своего ребёнка тонущая мать... и услышал сквозь шум своего голоса, озвучивающего чужие тексты, ноту, похожую на "ля" камертона... Ирина сидела покорно, как зритель в театре, когда уже понятно, что хвалённая пьеса скучна, но ловушка из бархатных кресел захлопнулась и неловко нарушать своим побегом удобство сотен расслабленных рук, сложенных на коленях - и она тоже сложила свои руки на коленях, смирившись с тем, что сквозь её судьбу - не тронув души - пройдёт космическое тело страстного монолога...
Лев перевёл дыхание... Ирина увидела, как его глаза стали беспомощными и шаг немереным - большой, два маленьких и неловкое опускание на колени - перед ней - обхватил руками бёдра и положил голову лицом вниз, уткнувшись в её повлажневшие ладони, и она держала эту голову в руках, не зная что делать с ней... и c ударом душной жалости, похожей на нежность...
Шептала: "Ну-ну... ну что ты... всё так хорошо... будет хорошо... ты умный, милый... что ты говорил?... там?... ну хорошо... ну ладно... "
Пожалуй, это было ещё до того, как она сказала про конференцию в Париже - тогда, когда они ещё говорили друг другу "Вы"... ну да...
А потом возникло недоразумение, когда она заторопилась, а он не отпускал: "Ты куда?"
"Пусти, я в середине месяца - не защищена..."
"Вот и хорошо..."
"Что хорошо? - пусти"...
"Не уходи - хорошо, что не защищена - я не отпущу..."
Изумлённо открыла глаза... даже не поверила... лежала навзничь - его руки тяжело держали её запястья... попыталась освободить плечо и не смогла... мысль мелькнула: "Бог шельму метит... ведь знала, знала, когда соглашалась прийти, что будет именно так... знала и врала... одевалась в чёрное кружево... дура"... - сказала заискивающе: "Пусти..."
"Ты уйдёшь..."
Рассердилась, и он сразу почувствовал и разжал руки... сказал тускло: "Беги - всё равно тебя уже нет со мной..."
А потом поил чаем с молоком и мёдом, говорил покаянно: "Было так хорошо с тобой - не отбирай теперь..."
Опять оглушила нежность: "Было хорошо... "
Посмотрел недоверчиво...
Изумилась своей власти... мелькнуло: "Что теперь?"
Он словно услышал - засуетился: "Ты будешь жить наверху - там можно поставить твой мольберт".
"Мне пора - последний автобус"
"Останься... до утра..."
Но Ирина уже металась, собирая разбросанные вещи, и в душе её рос страх: "Всё, казалось, теперь складывалось в её жизни почти... счастливо - свободно, как мечталось: только-только выплыла на вольную воду- зачем пришла, шельма... чем заплачу... прости господи - прости..." В позднем автобусе ехали уставшие после работы люди, свободных мест не было, Ирина стояла на передней площадке, и ей казалось, что все знают, что она - шельма в тонком чёрном пальто - едет со свидания, все подробности которого придумала прежде, как если бы рисовала картину: немного красок растерянности, нежности, немереных шагов... вот, пожалуй, вдохновенным мазком - сизым - пульсирующая веточка на запястье...
Ирина ощутила, что уносит на себе его прикосновения - чуть повыше кистей рук - средоточием новой несвободы...
Телефон разрывался, когда она отпирала дверь, и Лев что-то горячо говорил, и Ирина отвечала "Не знаю", но уже знала, что придёт к нему опять, и что будет им плохо.
Май 99г.
© Татьяна Ахтман, 1999-2021.
© Сетевая Словесность, 2000-2021.
НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" Максим Жуков: Тет-а-тет и визави [Может, сам так решил, может, звезды сошлись - / Ни своим, ни чужим неподсуден - / Перед вами стою: патриот, крымнашист / (Виноват, разумеется, Путин)...] Борис Фабрикант: Сувениры из детства [И в этих декорациях... Не так! / В их смене мы свою играем роль. / Ты думал, репетиция? Чудак! / Ты думал, ты король?..] Сергей Сущий: Надежда в сорок ватт [всегда течет у гераклита / таится в кране ниагара / скажи-ка дядя ведь недаром / быть некрасивым знаменито...] Ирина Фещенко-Скворцова: Ибис [Сила женщины в слабости... / Ах, мне с памятью сладить бы, / Память прожитой сладости, / Память трепетной радости...] Юлия Самородова: Планета взрослых [О чём кричу, когда молчу? / От этих криков откровенных / ночь, уподобившись мячу, / всю ночь колотится об стену...] Александр Хан: Уравнение длиною в жизнь [Встающей затемно прохладным утром матерью, / стирающей в прозрачной волге простыню, / смотрю, как медленно дрожит вода, / и прикасаюсь к ней молчанием...] Читайте также: Ирина Дежева: Шепчем в рясе про любовь | Денис Калакин: Фантазии в манере Брейгеля | Ростислав Клубков: Три маленькие пьесы | Сергей Комлев: Люди света | Михаил Метс: Королевский гамбит. Жертва пешки | Алексей Смирнов: Хурма и чача на даче Сталина. Абхазский дневник | Антон Солодовников: Стихотворения | "Полёт разборов", серия пятьдесят восьмая, Антон Солодовников | Дмитрий Воронин: Гиблое место | Семён Каминский: День всех святых | Юлия Малыгина: Но это ещё не тьма | Ирина Надирова: Всему своё лето | Светлана Пешкова: Всё тебе, бери! | Михаил Рабинович: Три рассказа | Илья Семененко-Басин: Стихотворения
|