Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




КОГТИ  ВПЕРЕД

Из новостей телекомпании НТВ: в городе N замечено любопытное нововведение. На нескольких улицах установлены таксофоны, снабженные защитой от громил и вандалов. При попытке разломать аппарат телефон либо метит хулигана несмываемой краской, либо выпускает струю из газового баллончика...

Из других новостей: в некоторых зданиях города F обнаружена новинка - лифт, снабженный защитой от пьяных варваров, которые стремятся использовать кабину в качестве туалета. При малейшем запахе аммиака двери лифта автоматически закрываются, и нарушитель сидит взаперти до прибытия соответствующих лиц...



... Наверно, начало было таким: целый день над городом кружил вертолет. Зеваки запрокидывали головы и сколько-то времени следили за деловитым воздухоплавателем, который, похоже, поставил себе целью ненадолго зависнуть над каждым городским районом. Люди полагали, что экипаж либо ищет кого-то, либо выполняет какие-то топографические работы. Дети показывали на рокочущую машину пальцами, целились в нее кто из игрушечных, кто из воображаемых ружей. Профессор Райце-Рох, расположившийся в кабине, весело смеялся над их забавными угрозами. Время от времени его пухлый палец вдавливался в большую зеленую кнопку.




1

Ну-с, коготочки вперед.

Был обеденный перерыв, и я отправился в буфет. В коридоре мне встретился Апельцын; я вытянул приветственно руку, но он радостно вскинул мокрые ладони подобно хирургу, готовому приступить к операции, и закричал во все горло, кивая на только что покинутый сортир: "Извиняй, не могу! Видишь, я откуда!"

Апельцын бодро проследовал мимо, распространяя мелкие брызги.

Я спустился по лестнице на первый этаж, толкнул застекленную дверь. Пахнуло неестественным запахом дешевой снеди, только что прошедшей обработку разрушительными микроволнами. Химическая сосиска в горячей неестественной булке, раскаленный блин, полужидкая пицца, шокированная скоростной стряпней. Унция кофейного песочка в кипятке, стаканчик - пластмассовый. Соляночка. Солоночка. Горчица.

Возле кассы я несколько удивился: чеки выбивала Жотова, наш участковый терапевт. Моим первым желанием было выяснить, как она там оказалась, но я вовремя прикусил свой невоспитанный язык. Мало ли какие перемены случаются в жизни человека. Была терапевтом, стала кассиром. И не такое бывает. Очень может статься, что перемена места состоялась вопреки ее воле - зачем же бередить рану?

В общем, я ничем себя не выдал, и Жотова также сделала вид, будто не узнала пациента. Хотя, если вдуматься, она и вправду могла меня не узнать - участок большой, всех не упомнишь, да и в поликлинике я не был частым гостем. Так что выбили мне, что положено, и переключили равнодушное внимание на следующего в очереди.

Я, прихватив с прилавка две бумажные тарелочки со стаканом, дошел до ближайшего столика, сел и окинул собравшихся взглядом. Царила благожелательная атмосфера, немногочисленные коллеги самозабвенно обсуждали всякую всячину и выглядели вполне довольными жизнью. В то, что еще какими-то двумя годами раньше все было наоборот, верилось с трудом.

Тогда и буфета-то не было. Его закрыли.

Наш институт, некогда оборонный, находился при смерти. Оживил его крупный, с неба свалившийся заказ - первый из многих, предполагавшихся проектом "Джекил и Хайд". Хлынули дотации, пожертвования, транши; у института появилась возможность содержать буфет, а у сотрудников - навещать его время от времени. Поначалу долгожданная трапезная была забита посетителями под самую, как говорится, завязку, а ныне почти пустовала - не по причине обнищания ученых, но по причине ощутимого роста их благосостояния. Теперь в буфет ходили только те немногие бедняки, что еще оставались таковыми; большинство сотрудников поглядывало в его сторону с предосудительным высокомерием, предпочитая, по меньшей мере, "Макдональдс".

Я же, хоть и мог позволить себе многое, помнил, откуда вышел, и не брезговал сознательно.

Можно потерпеть.

Я опустошил тарелочки, не прочувствовав вкуса, потому что их содержимое оставалось слишком горячим. Подумав, вернулся к кассе, заплатил, коготочки вперед, еще за одну колу, выпил. Делать больше было решительно нечего, и я пошел в направлении конференц-зала. Предстояло маленькое, минут на сорок, совещание, и до его начала мне хотелось посидеть в кресле одному, чтобы в последний раз обдумать техническое обоснование моего нового предложения.

На площадке второго этажа я столкнулся нос к носу с Жотовой. Затянутая в тесный деловой костюм, она протопотала вниз, держа под мышкой какие-то чертежи.

Я остановился и пристально посмотрел ей вслед. Потом спустился обратно в буфет и долго рассматривал разбухшую Жотову, пробивающую чеки. Техническое обоснование улетучилось из головы.




2

Меня толкнули локтем в бок. Я очнулся и тупо посмотрел на Апельцына, который сидел рядышком и яростно указывал глазами в сторону руководителя проекта.

- Ты чего? - прошипел Апельцын, выкатывая белки. - К тебе обращаются, иди!

Сообразив, что совещание уже началось, я, сколько мог, оправился от лунатизма, вскочил и поспешил к возвышению, где находился одинокий стол. Из-за стола на меня глядел удивленный Нагнибеда. Мне показалось, что Дмитрий Никитич гадает, не хлебнул ли я чего неуместного. Ни к селу, ни к городу я задался вопросом: высохли у Апельцына руки или нет?

- Прошу прощения, задумался, - бросил я хриплым голосом, откашлялся и виновато взглянул на шефа. Тот, не обнаружив несвязностей в моей речи, успокоился и жестом пригласил говорить. Я собрался с мыслями. Заготовленный текст никак не собирался в единое целое, и мне пришлось быть излишне лаконичным.

- Речь, собственно говоря, идет о пулях, - я произнес эти слова и запнулся.

- То есть? - Нагнибеда выпучил глаза. - Конкретнее, будьте любезны.

Я пожал плечами, потому что многопудовая Жотова расселась в моем сознании основательно, надолго. "Как на стульчаке", - подумал я, пытаясь вызвать ментальный аналог неприличного сиденья. И, внезапно обозлившись, грубо отрезал:

- То и есть - пули. Зачем возиться с какой-то там краской, баллончиками? Брать смывы с ладоней, оказывать медицинскую помощь... Пусть телефон сразу отвечает налетчику пулей - тогда будет толк.

За такую манеру докладывать меня следовало гнать в три шеи, но шеф, против ожидания, не вспылил. Он вскинул брови, надул щеки и развел, обращаясь к собранию, руками: дескать, оставляю на ваш суд, а я бессилен, но - одобряю, одобряю! Докладчик, надо думать, слегка волнуется...

Тем временем я худо-бедно справился с неотступной Жотовой и заговорил более или менее складно:

- Уважаемые коллеги, я вовсе не настаиваю на замене всех таксофонов. Я отдаю себе отчет в том, что технические несовершенства - пусть малочисленные, но все-таки вероятные - приведут к драматическим последствиям. Ясно, что машина, как и ее создатели, не застрахована от ошибок. В конце концов, мне тоже приходится пользоваться уличными автоматами, и я не в меньшей степени рискую получить в лоб незаслуженный заряд. Давайте установим одну, три, пять, в конце концов, экспериментальных моделей - злоумышленнику достаточно будет знать, что такие автоматы существуют в природе. А поскольку внешне они ничем не будут отличаться от обычных таксофонов, преступник сто раз подумает, прежде чем приступить к уничтожению муниципальной собственности...

Нагнибеда, перебивая меня, задумчиво изрек:

- Позволю себе встречное предложение: может быть, хватит обычного сообщения о возможном возмездии? Пригласить прессу, дать информацию, пустить слушок... Нам грозят серьезные неприятности в случае драматических, как вы выразились, ситуаций...

- Позвольте с вами не согласиться, - возразил я Нагнибеде. Тот принадлежал к числу либеральных руководителей, спорить с которыми можно в открытую. - Информацию, не подкрепленную фактами, в конечном счете расценят как "утку". И городские власти нас не поддержат - общественность ждет от них реального, эффективного противодействия криминалу. Общественное мнение будет на нашей стороне, оно давным-давно подготовлено к подобным мерам, и сделали это сами преступники. Они своими руками выкопали себе яму...

Произнося слово "яма", я сделал невольное глотательное движение, будто давясь, будто самолично туда, в изреченную яму проваливаясь: появилась Жотова. Она бочком проникла в конференц-зал, грузно протрусила по проходу, уселась в первом ряду и виновато улыбнулась Нагнибеде: опоздала. Тот небрежно отмахнулся - пустяки, слушайте внимательно. Однако слушать было нечего, речь моя снова прервалась.

- У вас все? - осведомился Дмитрий Никитич.

Конечно, лучшим для меня выходом было бы кивнуть утвердительно и убраться куда подальше, но чисто биологическое, живучее самолюбие помешало мне скомкать сообщение, и я помотал головой: нет, не все.

- Так продолжайте, - подтолкнул меня Нагнибеда. - Что с вами творится?

- Простите, Дмитрий Никитич, -выдавил я из себя. - Немного нездоровится. Сейчас. Сейчас я продолжу.

Воцарилась тишина. Аудитория ждала, и теперь даже те, кто вовсе не слушал оратора, будучи погружены в свои мелкие делишки, обратили внимание на мою персону, почувствовав неладное. Надвигалась катастрофа.

- У меня есть еще несколько слов насчет лифтов, - объяснил я с жалкой улыбочкой. - Уловитель запаха - хорошее изобретение, но... возникают проблемы... В дальнейшем, я хочу сказать...- Слова разбегались, я путался. Жотова не уходила, и Жотовой захотелось высказаться. :

- Можно мне сказать два слова, Дмитрий Никитич? - спросила она, поднимая руку. - С места.

Нагнибеда серьезно закивал. Он не знал, что означает мое поведение, и надеялся, как всякий талантливый начальник, что проблема разрешится сама собой. Известно, что девяносто процентов проблем решаются сами по себе, и мудрое руководство в том и состоит, чтобы не обращать внимания на львиную долю заявок, рапортов, жалоб и ходатайств.

- Я хочу пожаловаться на лифт, - прогудела Жотова. - Я вот живу на двенадцатом этаже. Вчера какой-то негодяй зашел в кабину и собрался... ну, вы понимаете, - она покраснела. Странная история. Мне всегда казалось, что врачи не краснеют, когда говорят о естественных отправлениях организма. - Датчик сработал, и он застрял между четвертым и пятым этажами. Так вот: мало того, что бригаду пришлось ждать целых два с половиной часа, так еще вдобавок и вся лестница слышала пьяную ругань из этого лифта. А каково женщине моей комплекции подниматься на двенадцатый этаж пешком? В общем, я считаю, что наше изобретение несовершенно. Почему должны страдать порядочные жильцы?

Тут я вспомнил вдруг, какие у Жотовой имя и отчество, что почему-то помогло мне обрести уверенность в себе. Подобающим образом к ней обратившись и видя, что это и вправду она, я перехватил инициативу и предложил перейти непосредственно к пожеланиям.

- Какого рода усовершенствования хотелось бы вам, собственно, внести в лифтовое хозяйство?

Вот так я выразился - или немножко иначе, но в целом похоже.

Жотова смешалась и покрылась пятнами. Разумеется, она не могла предложить ничего толкового. Я набрал в грудь воздуха и выпалил:

- Надо вмонтировать в двери остро заточенные стальные пластины! Конечно, если двери раздвижные. Пусть датчики, которые фиксируют аммиак, командуют дверям сомкнуться в момент, когда пьяница собирается покинуть кабину. Одновременно выдвигаются ножи, и...

Нагнибеда разинул рот, потрясенный новой мыслью.

- Не только аммиак! - воскликнул он, и хлопнул по столу сразу обеими ладонями. Он лукаво улыбнулся сперва Жотовой, потом - мне, а после уже - всем остальным. Из левой ноздри Нагнибеды не то со всхлипом, не то со всхрюком вырвался и замер победный зеленый пузырь. - Звуковые датчики! Для разных писак! Царапанье грифеля по дереву, скрип... энциклопедия матерной брани. (Нагнибеда был целомудрен, как шестилетнее дитя). Ведь пишут же! Пишут, не успеваешь стирать!

В зале оживились, стали шептаться. Обсуждали двери, бритвы, ножи и соплю. Гениальная догадка заставила меня задрожать. В сильнейшем волнении я выпалил:

- Общественный транспорт! Чем не мера? Метро! Турникеты! Давка! Осторожно, двери закрываются!

И понял мгновенно, что снова на коне - восседаю героем с коготочками, выставленными вперед. Лицо, потерянное парой минут раньше, вернулось ко мне - облагороженное, со скромно опущенным взглядом, готовое принять заслуженные похвалы.




3

Джекил и Хайд: я назвал имена, но так и не обмолвился ни словом о сути проекта. Понятия не имею, кто первым предложил это название, но аналогия подобралась удачная. Уж не знаю, как отнесся бы к ней Стивенсон, но мертвые (на это обратил внимание другой, современный уже британский писатель) молчат, за что им большое спасибо. Если у автора "Острова сокровищ" добродушный доктор Джекил содержал в себе черты демонического, кровожадного маньяка Хайда, то в нашем учреждении сочли за лучшее поменять их местами. Вернее, не их поменять, а знак. Тайный, до поры сокрытый Хайд наделялся воистину благородными чертами. Его преступные наклонности отныне были призваны служить общественному благу; доктор Джекил же, имея внутри затаившегося душегуба, поневоле приобретал для себя нечто отрицательное. Он делался опасным, этот Джекил, как опасна плюшевая игрушка, начиненная бомбой. Кстати сказать, с игрушек дело и начиналось - вещь неприятная, однако эффективная в определенных ситуациях. Я говорю о локальных конфликтах, зонах ограниченных боевых действий и наведения конституционного порядка на отдельных объектах и в отдельных субъектах. Такие вещицы сеют здоровую панику и возбуждают в населении естественную ненависть к местным зачинщикам мятежа. От последних медленно, но верно отворачиваются, недавним героям плюют в лицо, их чохом сдают и закладывают, а то и просто умножают на ноль - короче говоря, мистер Хайд совершает благо, беря пример с известной силы, что вечно хочет зла. Такая получается диалектика.

Выполняя первый заказ, мы создали "Роботов". То были точные копии обычных людей, подверженных заурядным страстям: пьяницы, бомжи, недалекие обыватели - все они в совокупности именовались "Робот-1". "Робот-2" сидел глубоко внутри - чудовищный по своей разрушительной силе механизм, способный нанести прицельный - в том числе тактический ядерный - удар с предполагаемой площадью поражения в 48 гектаров. Робот-2 включался в игру лишь при определенных, строго обозначенных, обстоятельствах. Растиражированные куклы направлялись в глубинку, на юг, где - в силу обманчивой внешней безвредности и показного идиотизма - становились крайне соблазнительными для тамошних джигитов. Украсть подобного болвана казалось делом нехитрым, он для того и предназначался - современный троянский конь. Его везли к ущельям и арыкам, в горы, надеясь использовать либо как товар, либо как рабочую скотину. И вскоре знакомились с Роботом-2 - так и не успев ни ощутить, ни осознать очарования знакомства. Так мы выиграли несколько крупных кампаний.

Дальше - пошло-поехало.

Общество медленно, но верно выпускало коготочки вперед, вынужденное обороняться. Поскольку на кону стояла безопасность государства, нам волей-неволей приходилось проводить полевые испытания. Не все они заканчивались успешно, и в конце концов мы нарвались на неприятности. Некоему Роботу-1 присмотрели бальзаковского возраста вдовушку, имея в мыслях подвергнуть его последнему испытанию на прочность. Выйди он победителем, можно было бы с чистой совестью заявить о практически полном стирании различий между машинным изделием и средним представителем социума. Вдова, возможно, и не стала бы мириться с программой Джекила, где предусматривались простые слабости типа бутылки "девяточки" в три часа ночи, зато её вполне устраивал Хайд, который в нужную минуту спешил на помощь. Особенности конструкции, целью которой была совершенная имитация человеческих органов, её бесконечно удивляла и радовала. Особенно в минуты, когда Джекил, будучи не в силах войти в противоречие с заданными людскими стандартами, оказывался не на высоте - тут-то Хайд и говорил своё веское, механическое слово. Восторгу дамы не было предела. Возлюбленный делался неистощим на выдумки. Но вот в недобрый час Джекил-Хайд приналег на совесть, да где-то что-то не сконтачило, и целый жилой дом - все двенадцать этажей - превратился в гору горящего мусора.

Мы поняли, что города и села - это тебе не кишлаки с аулами, и тактику смягчили. Криминал наступал, отморозки плодились, как кролики. Почтенные горожане обходили стороной кафе и рестораны, а вечерней порой городские улицы вымирали. О садах и парках и говорить нечего. По ночным электричкам без особой пользы шлялись наряды транспортной милиции, которые зачастую оказывались гораздо страшнее тех персон, на которых им вменялось в обязанность охотиться. Детские площадки приходили в такое состояние, что впору было думать, будто вражеская авиация бомбила замаскированные оружейные склады. И все-таки, в надежде на лучшее, рассчитывая на остатки благоразумия, Мистер Хайд поостыл, ограничиваясь слезоточивыми газами, наручниками, электрошоком и пронзительными сиренами. Однако общество - система с обратными связями, и на любую гайку находится болт. Вандалы обзавелись масками и темными очками, в их карманах появились ножовки и напильники, не говоря уже о прорезиненных перчатках. Их собственный мистер Хайд, настоящий, жадный до бессмысленного хаоса, не дремал. А доктор Джекил, напротив, спал беспробудным сном, чаще всего - алкогольным. Нам пришлось ужесточать доктрину, не довольствуясь уже "Роботами" и даже пуская их побоку, а я - признаюсь без ложной скромности - стоял у истоков новых разработок. И авторское выступление, хотя и скомканное, и бестолковое по вине Жотовой, вторгшейся в мои мысли и смутившей их, встретило в аудитории понимание, получило горячий отклик, а также полную поддержку руководства в лице прозорливого Нагнибеды, который всегда держал нос по ветру и оттого обладал замечательным чутьем на все новое, перспективное.




4

Я испытывал чувство облегчения, не больше, восторга не было. С испорченным настроением я прошел мимо восхищенного Апельцына, не обращая внимания на выставленный им в знак высокой оценки моих предложений большой палец. Апельцын проводил меня взглядом, разворачиваясь в кресле и продолжая держать руку на весу. Я не видел, но не сомневался, что на его лице сохраняется радостный оскал, в то время как сверкающие глаза постепенно гаснут, а в мозг закрадываются недоумение и обида. Пустяки, объяснюсь позднее. Сошлюсь на переутомление, на нервы.

Устроившись в последнем ряду, дальнейшее я слушал невнимательно. Сказать по правде, я вообще не берусь вспомнить, о чем там говорилось. К счастью, собрание не затянулось надолго: минут на сорок заявленное, оно продлилось часа полтора и завершилось принятием важных решений. Если память мне не изменяет, речь шла о модернизации парковых скамеек, детских качелей, заборов, фонарей и рекламных щитов - то есть объектов, наиболее часто подвергавшихся агрессии. Когда Нагнибеда счел возможным распустить пришедших в небывалое неистовство сотрудников, я первым покинул зал. Мне показалось, что на работе нынче можно ставить крест, и я поступлю чрезвычайно разумно, если отправлюсь домой.

Так я и сделал. Я решил пройтись пешком хотя бы пару остановок. Не то, чтобы я слишком нуждался в свежем воздухе, я не какая-нибудь малокровная барышня с профессиональными обмороками, нет, но мне отчаянно требовалась добрая наркодоза привычных, не приправленных парадоксами впечатлений. Дома, прохожие, трамваи - вот элементы повседневности, необходимые мне в трудную минуту.

Когда была пройдена первая остановка, я немного успокоился и завернул в кафе. Так уж получилось, что звезды в этот день взирали косо на посещение подобных мест - буфетов, рюмочных, кафе и бистро. Первым, кого я увидел в полутемном зальчике, был Нагнибеда. Он сидел за столиком, уплетал хазани-хоровац и запивал свое блюдо семьсот семьдесят седьмым портвейном. Дмитрий Никитич оказался одет в грязноватый бежевый плащ, величественные седины его спутались и обернулись свалявшимися патлами, так что от прежнего благопристойного облика в нем осталась - ручаюсь! - одна лишь нечаянная сопля, серо-буро-малиновая в лучах кабацкой веселенькой подсветки.

- Дмитрий Никитич? - окликнул я его дрожащим голосом.

Он повернул ко мне голову, удовлетворенно кивнул и указал на соседний стул. Я сел на краешек.

- Пришли перекусить, - констатировал шеф очевидный факт.

Я хихикнул больным смешком:

- Удивительное дело, Дмитрий Никитич! Как это вам удалось меня обогнать? Ведь я, грешен, смылся самым первым, и шел довольно быстро...

- А, выкиньте из головы, - отмахнулся Нагнибеда, запрокинул пасть и влил в нее стакан вина. - Что же вы не едите?

- Да не успел еще заказать, - ответил я потерянно.

Лучше бы мне этого не говорить. Дмитрий Никитич шмыгнул носом - безрезультатно, Сизифов труд, сопля метнулась туда-обратно и вновь повисла - так, значит, шмыгнув и пренебрегая тем, что поселилось у него под носом, он подтолкнул к моему локтю свою тарелку и выразительным взглядом предложил откушать, что Бог послал.

Опрокинуть стул - избитый, до пошлого театральный поступок, но я опрокинул.

И бросился бежать.




5

Двойник есть у каждого. Встречаются также тройники и прочие переходники - не стану утомляться преобразованием числительных. Высокая концентрация дублей на чумазом пятачке свинского пространства выглядела необычной.

Кроме того, все близнецы такого рода носят, как правило, разные имена. В случае с Жотовой я мог - пускай не веря самому себе, но мог - вообразить, будто обратился к ней по имени-отчеству заведомо неверно, я ошибся, но она, будучи особой воспитанной и деликатной, не стала раскрывать мне глаза на мое заблуждение и повела речь так, словно ничего не случилось. Я сам не однажды оказывался в ситуации, когда перевирали и фамилию мою, и имя-отчество; подобных самоуверенных, но безвредных невеж я поправлял не всегда, моя реакция зависела от настроения, близости знакомства, важности дела, по которому ко мне обращались, и так далее. Но встреча с Нагнибедой показала, что все гораздо хуже и запутаннее, чем я мог надеяться.

...Пробежав квартал-другой, я упал на истоптанную за ночь скамью и сразу принялся вертеть головой: не преследует ли меня очередное привидение? Прохожие шли своей дорогой, не обращая на меня внимания, а я выискивал среди них знакомые лица, готовый в любую секунду сорваться с места и пуститься наутек. Несколько раз мне показалось, что я кое-кого узнал, но подозрительные личности прошли, буквально промчались мимо меня слишком быстро, чтобы я мог судить о них с достаточной надежностью.

Пятьдесят на пятьдесят, короче говоря. Может быть, так, а может быть, иначе. Мне пришло в голову навестить поликлинику. Мгновение спустя я мрачно ухмыльнулся: фарс, дешевое намерение с якобы двойным смыслом. Нет, я пока не рехнулся. Все, что мне нужно - распахнуть соответствующую дверь и проверить, кто сидит в кабинете. Ошибка исключена: Жотова - женщина необъятная, ей даже сконструировали специальную кнопку на шнуре, наподобие компьютерной мыши - вызывать больных из коридора светозвуковым сигналом. Обычная кнопка располагалась у нее за спиной, вмонтированная в стену, но жировые отложения мешали Жотовой развернуться и завести руку за спину. Я уверен, что каждому известен этот тип вездесущих великанш, каплевидных по форме, чье место где-нибудь на ВДНХ, в посвященном сельскому хозяйству отделе.

- ...Мы здесь сидим! - захрипела кровожадная очередь, к которой в минуту сурового испытания мигом вернулись здоровье и долголетие. Из соседнего помещения доносилось ритмичное кряканье: там в поте лица трудился мануальный дебил, выпускник института физической культуры.

- Вижу, вижу, - пробормотал я, издевательски улыбаясь, но лично при этом отсутствуя - просто рефлекс. Сунув голову за дверь, я обнаружил Жотову сидящей за столом и ровным счётом ничем не занятую. Кабинет был пуст, она сидела неподвижно, смотрела на меня и явно не помышляла вызывать следующего. Я прокаркал какой-то слог, бережно притворил дверь и, не оглядываясь, пошел подальше от огорченных моим уходом больных. У меня складывалось впечатление, что где-то, когда-то мне доводилось читать о чем-то похожем, нечто тягостное и бесконечное творилось с другим, отныне родственным мне субъектом.

На перекрестке я стал свидетелем подозрительной сцены: легковой автомобиль, рассчитывая проскочить на желтый сигнал светофора, внезапно вертанулся и замер, проехав чуть-чуть. "Еж" - шипастая лента, с шуршанием вырвался, словно выстреленный, откуда-то из-под поребрика. Стоило, пожалуй, соблюдать особенную осторожность: благонамеренный мистер Хайд отвоевывал пространство клочок за клочком - нашими стараниями. Я остановился и окинул взглядом близлежащие дома: из каждого окна, казалось, взирал на меня добросердечный, уютный Джекил.

Прошла Жотова, нагруженная продовольственной поклажей. Нагнибеда торговал сигаретами, а рядом неизвестный безногий инвалид с заклеенной пластырем шеей побулькивал пивом. При виде его полуприкрытых глаз, внимательно следивших за обстановкой и в то же время ко всему безразличных, поскольку хозяин их занимался жизнедеятельностью, я опустил руку в карман, вынул носовой платок и вытер зачем-то рот, хотя он не был ничем испачкан. Мне не оставалось ничего другого, как двигаться в сторону дома. Уместно было либо расслабленно плестись черепашьим шагом, либо быстрее лани бежать, но я пошел со средней скоростью.




6

Спокойно, спокойно. Когти вперед, старина. Защита - священное право любого живого существа. Творится что-то труднообъяснимое, и не случайно совпало оно по времени с форсированным созданием универсальной системы безопасности. Если абстрагироваться, то наша научная деятельность - своевременная реакция системы на возрастающую угрозу. И чем глобальнее последняя, тем тотальнее защита. Или... здесь мне пришла в голову достаточно неприятная мысль. Возможно, дело обстоит как раз наоборот: события сегодняшнего дня являются реакцией на всеохватную заботу об общественном спокойствии. Они каким-то образом направлены против огнестрельных таксофонов, гильотинирующих лифтов и термоядерных роботов. Но каким?

Разумеется, остался и третий вариант: я все-таки спятил.

До своего подъезда я добрался без приключений. Их и прежде не было, поскольку ничего, если разобраться, со мной не приключилось. Впрочем, так ли? Я привалился к стене, застигнутый поистине девятым валом страха. Мне срочно требовалось зеркало. Я должен был взглянуть на себя самого и удостовериться, что до сих пор не превратился в Жотову или Нагнибеду.

- Тебе что, сосед, поплохело?

Я повел глазами, наткнулся на Дмитрия Никитича, который стоял, обеспокоенный, в спортивных штанах и с мусорным ведром в руке.

- Все нормально, - сказал я шепотом.

- А? - придвинулся ко мне Нагнибеда, не расслышав.

- Извините, мне некогда.

Я отклеился от стенки и опрометью помчался к себе на третий этаж. "Это Роботы! Это Роботы! " - стучало у меня в голове - от отчаяния, конечно; я-то знал, что Роботы здесь не при чем. Кому, скажите на милость, могло понадобиться штамповать Роботов-двойников? Уж точно не нашей конторе, в противном случае, приди им в голову такая бессмыслица, я первый был бы поставлен в известность. Абсолютно бесперспективная затея. Я даже приблизительно не мог представить, какую выгоду ожидали извлечь из подобного проекта предположительные творцы.

На пороге квартиры меня притормозило скверное предчувствие. Я не исключал, что обнаружу Нагнибеду, сидящего за кухонным столом, или Жотову, храпящую на софе.

... В квартире, кроме меня, никого не было.

С бешено бьющимся сердцем я приблизился к зеркалу и робко вперился в собственное лицо, как будто слезно выпрашивая у него неизвестно, что. Лицо, беспомощное, взирало на меня с ответной мольбой. Я налил себе полстакана медицинского спирта, опрокинул и неспешно побрел к креслу-качалке - водился в моем доме этот анахронизм. Терпимо, убеждал я себя. Пока - терпимо. Ничего, все будет разложено по полочкам, всему отыщется место. Коготочки вперед.

Когда мои силы восстановились, я вооружился дедовским биноклем и вышел на балкон. Несколько человек пересекли двор, но это были обычные люди. Неожиданно мне стало их чрезвычайно жалко - все равно, Джекил ли, Хайд ли преобладал в их существах. Я не выношу пафоса, но в тот момент мне сделалось больно за братьев, которые спешили, не чуя беды, к огнедышащим таксофонам и мясницким раздвижным дверям. Я дал себе слово, что узнаю домашний адрес одной из Жотовых и лично оснащу ее подъезд новейшими достижениями техники в стиле "антитеррор". Пару проектов я держал про запас до поры... они предполагали усовершенствование почтовых ящиков и кодовых замков...

С балкона можно было видеть отрезок проспекта - метров семьдесят. Я перевел бинокль и начал следить за пешеходами. За десять минут наблюдения мне повезло насчитать четырех Жотовых и одного Нагнибеду, который шмыгнул, воровато оглядываясь, в ближайшую подворотню. Я собрался было выпить еще, но меня остановило неприятное соображение: излишняя выпивка чревата двоением в глазах, а двойников мне и без того хватало. И я убрал склянку в буфет, задвинув ее подальше и заставив коробками с крупой.

Нагнибеда позвонил мне часом позднее, я как раз улегся отдохнуть. Звонок меня разбудил, я спрыгнул, всклокоченный, с софы и схватил трубку, ничего поначалу не соображая. Дмитрий Никитич известил меня, что мои проекты отклоняются, как неоправданно бесчеловечные, и я вообще уволен, и могу явиться в институт за расчетом завтра, в любой удобный мне час.

- Секундочку, Дмитрий Никитич, - перебил я патрона. - Которым из вас вы являетесь?

- Именно тем, кто назначал вас на должность, - отрезал Нагнибеда.

Я слегка смутился наглой честностью ответа.

- А остальные взяли вас в кольцо и направляют?

- Ошибаетесь, - торжествующе возразил шеф. - Меня направляет совсем другая особа: это научный аудитор - очень уважаемый человек с высокой ученой степенью. Он прибыл к нам с проверкой научной и финансовой деятельности. Видите, я даже ничего не пытаюсь от вас утаить. Профессор был в ужасе от ваших планов и потребовал немедленного закрытия программ. И потому...

- Стойте, - сказал я. - Откуда он взялся, этот аудитор? Сейчас, - я посмотрел на часы, - только начинается вечер, как он мог что-то проверить?

- Это не вашего ума дело, - грубо ответил Нагнибеда. - Итак, потрудитесь завтра прибыть...

- Нет, подождите! - мой голос зазвенел. - Я сильно подозреваю, что вы самозванец. Вы не разбираетесь в элементарных вопросах трудового законодательства. Как это так - уволить? С какой, позвольте спросить, стати?

Нагнибеда помолчал.

- Значит, вы не желаете подчиниться? - произнес он угрожающим тоном, какого я никогда раньше у него не слышал. - Что ж - сейчас я передам трубку самому аудитору, и мы посмотрим, сумеет ли он вас урезонить.

- Передавайте, - согласился я, призвав на помощь все свое бесстрашие.

На другом конце провода зашуршали и зашептали. Потом из трубки послышался необычайно приветливый, располагающий голос.

- Дорогой вы мой человек, - сказал аудитор. - Не следует кипятится, не вникнув в суть дела. Я признаю, что уважаемый Дмитрий Никитич взялся решать ваш вопрос излишне круто, прямо-таки по-большевистски. Отнесемся с пониманием: он, как-никак, администратор. Я предлагаю вам вот что: к чему ждать завтрашнего дня? Берите-ка машину, да подъезжайте прямо сейчас! Разумеется, вам возместят дорожные расходы. А чтобы вас хоть сколько-то успокоить, добавлю, что никакого возмущения вашей персональной деятельностью я не выказывал. Направление работ вашего института вообще - это да, тут имеются некоторые нарекания, но лично к вам претензий нет. Сверх того - ваша личность представляет для меня известный интерес. Думайте, что угодно, но я говорю сущую правду. Но не буду вас больше интриговать и объяснюсь подробнее при встрече. Мы вас ждем с нетерпением!

Аудитор вернул трубку Нагнибеде, и Дмитрий Никитич оказался на сей раз более любезным.

- Я был чересчур резок с вами, каюсь, - буркнул он с ощутимым усилием. - Что поделаешь - дело вышло за рамки моей компетенции. Останемся друзьями, приезжайте! Вы уж по старой памяти не подведите меня. Он... - На этом слове Дмитрий Никитич словно подавился и умолк.

Не говоря ни слова, я положил трубку и, опустошенный, начал собираться. Ладно, поглядим, кого там принесла нелегкая. Когти вперед, когти наготове. Хорошо б еще клыки. Безопасность превыше всего, будь она хоть личная, хоть коллективная. Так-то. Самосохранение, инстинкт.

Я наспех оделся, вышел на улицу, остановил такси. Жотова, накрашенная, сидела за баранкой. Я промямлил адрес, отвернулся и стал смотреть в заляпанное грязью окно. По тротуару спешили прохожие, и я насчитал штук двадцать знакомых лиц.




7

В институте, несмотря на позднее время, кипела работа. Как произвести множественное число от фамилии "Нагнибеда"? В общем, они туда-сюда сновали, а взад-вперед носились Жотовы. Других сотрудников я не встретил и мысленно взывал: "Апельцын! Милый, родной Апельцын! Как мне тебя не хватает! Я просто мечтаю встретить тебя, выходящего из сортира. Ты можешь, сколько тебе захочется, брызгать на меня полуржавой водой, ты можешь даже не мыть рук совсем - я все равно их горячо пожму, и даже расцелую. Где ты, любимый Апельцын? На кого ты меня покинул? "

Поднимаясь по лестнице, я вцепился в перила. Навстречу мне спускался пятнадцатый или семнадцатый Нагнибеда, одетый в щегольский итальянский костюм. Такой еще недавно носил именно Апельцын, и никто другой. На Дмитрии Никитиче костюм сидел, простите за избитое сравнение, подобно седлу на корове. Не помню, как я добрался до кабинета патрона. Я ожидал увидеть за дверью что угодно, но там ничего сверхъестественного не нашлось. При моем появлении Дмитрий Никитич встал из-за стола и подобострастно взглянул на расположившегося рядом аудитора.

- Да, Дмитрий Никитич, вы нас оставьте ненадолго, - кивнул тот. - Очень нас обяжете.

Нагнибеда, стараясь не встречаться со мной глазами, протопал мимо и выскользнул в коридор. Я стоял и рассматривал его собеседника. Этого не должно было случиться, но я чувствовал, как улучшается мое настроение, потому что аудитор не был ни Нагнибедой, ни Жотовой. Невысокий дородный мужчина предпенсионного возраста, изрядно лысый, с седыми височками, в роговых очках.

- Прошу садиться, - пригласил меня он, указывая на стул. Каким-то образом он угадал мое постоянное место, которое я неизменно занимал во время многочисленных летучек и планерок. Правда, благодарности он не дождался, поскольку мои коготочки если уж вылезли, так вылезли.

Аудитор сцепил на животе пальцы, откинулся.

- Я сразу расставлю точки над "i", - обрадовал он меня. - Аудитор - это я так, пользуясь случаем, заодно. Раз уж пришел, не грех и нос, куда не нужно, сунуть. Истинная цель моего визита иная, я приехал взглянуть на прототип. Я имею в виду уважаемого Дмитрия Никитича. Моя фамилия - Райце-Рох. Я профессор.

- Очень рад, - ответил я и машинально назвался.

- Вижу, что она вам ни о чем не говорит, - продолжил аудитор. - Да, жизнь моя сложилась так, что я часто остаюсь за кадром. А руку тем не менее приложил ко многому - с тех пор, как сделался своеобразным вечным скитальцем. Когда-то давным-давно я ставил эксперимент, надеясь докопаться до корней солипсизма - и угодил в ловушку. Превратился в плод больного воображения... С тех пор объявляюсь то тут, то там - ну, вам это вряд ли интересно. Тому, однако, лунатику, оказалось не под силу истребить во мне любовь к науке. И вот, объявившись в ваших краях, я занялся генетикой, результатом чего явилось великое открытие. Ничего удивительного в этом нет, я всегда делаю великие открытия. Мне повезло обнаружить глубоко запрятанный ген, доставшийся человеку, скорее всего, от рептилий. Этот ген программирует линьку.

Райце-Рох торжествующе замолчал в ожидании похвалы. Я человек понятливый, схватываю на лету. Мне дважды объяснять не нужно.

- Вы утверждаете, что все эти люди полиняли? - спросил я осторожно.

- Как один! - радостно воскликнул профессор. - Выделив ген, я, как вы догадываетесь, немедленно приступил к поискам активатора. Мне очень хотелось проверить, что получится, если этот ген активизировать. Естественно, я быстро добился успеха, нанял вертолет и распылил аэрозоль над городом. Теперь мы видим, к чему это привело.

Я смотрел ему в глаза и прислушивался к быстрым, тяжелым шагам, то и дело звучавшим в коридоре.

- Вы намекаете, что мне предстоит...- я навалился на стол, - мне предстоит... сбросить шкуру, будто я какая-то змеюжина, и обернуться кем-то из... тех? Тогда я сам, собственноручно...

Райце-Рох улыбнулся краешком рта:

- Утешьтесь, всегда бывают исключения из правил. И я - такое же исключение, как и вы. Не сомневаюсь, что будут и другие, помимо нас с вами. Мы, понятно, останемся в меньшинстве, и я пока не знаю, хорошо это или плохо. Со временем я обязательно выясню, почему так получилось и к чему приведет.

Я задумался. Мне не нравились его слова, хотя я испытывал огромное облегчение при мысли о жуткой участи, которой я чудом избежал.

- Да, придется выпустить когти вперед, - сказал я больше самому себе, чем этому выскочке.

- Вы смекалисты, - похвалил меня профессор. - Только что вы кратко обозначили одну из моих гипотез. Общество подошло к опасной черте - опасной настолько, что механизмы саморегуляции были просто обязаны включиться. Вы думаете, что кто-то конкретный, единственный и неповторимый влияет на ход вещей? Я - в той же мере пешка, что и вы с вашим институтом. Вам стали угрожать, вы ответили созданием убийственных систем. Настолько грозных, что другой системе ничего не оставалось, кроме как дать достойный ответ на ваши методы защиты. Тут подворачиваюсь я, с моим открытием... при поверхностном анализе - совершенно случайно. К чему теперь ваши лифты? ваши роботы, замки, "ежи"? Маргиналы и выродки усиленно линяют, преобразуясь в мирных граждан. Природа всегда находит адекватное решение, это известно еще со времен Мальтуса. Народы плодятся, страшась в то же время сцепиться всерьез? Тогда - землетрясения, или мор, или что-то еще, способное уничтожить излишки... Это вам в качестве заезженного примера.

Я покачал головой.

- Смущает отбор как таковой. Точнее, выбор... Почему - эти двое?

Райце-Рох недовольно поморщился.

- Я и сам не вполне понимаю. Вероятно, оптимальный набор качеств, необходимых для успешного выживания. С другой стороны, неизбежные браки, которые будут заключены, наводят на мрачные мысли. Когда появились первые экземпляры, я испросил себе доступ в базу данных, которой располагает одна из секретных служб и очень быстро нашел прототипы. Я навестил поликлинику, затем наведался к вам. Побеседовал... Походя свернул все это безобразие, - Райце-Рох описал рукой полукруг, намекая на институт с его грандиозными планами. Внезапно он засмеялся: - Надо же! Вашему боссу очень понравилась идея выступить родоначальником нового человечества. Если не родоначальником, то, во всяком случае, эталоном...

- В общем, Адам, - подытожил я подавленно.

- В некотором роде - да, - профессор снова захохотал.

Я встал из-за стола, подошел к окну, распахнул, выглянул. В коридоре топали и пыхтели, и те же звуки неслись с улицы, частично разбавленные автомобильными гудками, шумом ветра и звоном трамваев.

- У меня тревожные предчувствия, - молвил я, не оборачиваясь.

- Гоните их прочь, - откликнулся профессор. - Никто вас не уволит. А если захотите уйти сами, я помогу вам с местом. Вы нестандартно мыслите, у вас большое будущее.

- Вы так считаете? Между прочим. я имел в виду нечто иное. Правда, это тоже напрямую касается будущего.

Райце-Рох вздохнул, поднялся, подошел ко мне и остановился рядом. С минуту мы следили за уличным движением, потом он негромко проговорил:

- Да, вы правы. Существует и вторая гипотеза. Мы ведь не знаем, о какой системе идет речь. Вам не вспоминаются динозавры? Так вот одномоментно, невесть с чего... Они, возможно, начали линять...

- Верно, об этом я и подумал. Тогда почему бы нам не выждать? Я предлагаю заморозить наши проекты на неопределенный срок. Но - ни в коем случае не уничтожать под корень.

Райце-Рох долго не отвечал. Загипнотизированный городским пейзажем, он не скоро очнулся. Придя же в чувство, похлопал меня по плечу и вызвал по селектору Нагнибеду.

- Вашему сотруднику, Дмитрий Никитич, есть смысл задержаться. Да-да, он может принести большую пользу. Весьма перспективен. Отправьте его в продолжительный отпуск. Простите? Ясное дело - оплачиваемый, какие могут быть разночтения! И за такси! Скажите в вашей бухгалтерии, пускай там начислят. Не забудьте, ради Бога! Я обещал, а я не бросаю слов на ветер. Все, что угодно, только не слова.

октябрь - ноябрь 1999 



© Алексей Смирнов, 1999-2024.
© Сетевая Словесность, 2000-2024.





Словесность