СТЕНА
Она устала. Устала ждать. Устала плакать. Устала бояться. Устала принимать подаяния. Устала стесняться. Устала примерять чужие одежды и обувь. И бельё. И бельё. Ёёё.
Жизнь, не блещущая материально, но столь катастрофично необычайная, чайная своим вкусом и запахом, чаянная передачей эмоций. Отчаянная до любви и ребёнка в сорок два. Эта жизнь снова хлестнула наотмашь. Бойся меня. Склонись. Призри. На смирение. На коленнопреклоненние. На тихий волчий плач не в ночи. Среди бела дня.
А я люблю. Люблю. Не боюсь. Но верую. И всё понимаю, Господи. Прости. За чужого мужа. За ту жену. За того ребёнка. Да прости же мне. За любовь. Не ты ли послал. И сказал - любовь превыше всего.
И была ночь.
Он пришёл и сказал: "Завтра должен быть в колонии. Ты знаешь." И она поняла. Она знала. Но так верила в чудо. Так понимала, что сейчас чуда не будет. Что за всё надо платить. Кровью. Дыханием. Распятой любовью. Сердце - не плачь. Слёз нет давно. Скоро и кровеносные сосуды обесточатся. Ток истончится. Тонь. Тонь. Тонь.
Мы из кэгэбэшного сословия. Мы из этого зловония. Мы из этой сверхнебесной чистоты. Верующей в право и справедливость. Порядочность и честь. Прикинь, мы оттуда. И звезда над нами. И это смешное СБУ нам не указ. Профанация. Никак не оргазм.
Вечером она позвонила Виталию. Измученным лицом всматривалась в человека, который пришёл по звонку, на её кухню без шторок, с одним лишь небом в облаках и луне. Звёзд не было. Худой, с несколькими жёнами за спиной, детьми и алиментами, пьяной нынешней на пару и дочкой маленькой с почти заячьей губой и странным разговором, он стал на это время её надеждой. Но почему она никогда никому не верила. Привычка.
Разговор непривычный, сугубо деловой, вела мягко и твёрдо одновременно. Машину он тебе оставил пока не выйдет. Условия знаешь. Береги как зеницу ока. Заправка, ремонт, связь с диспетчерами - твои. Тысяча гривен в неделю - наши. Приносишь в воскресенье. Не позже. Всё остальное - твоё. Он работал на тех же условиях. Иначе, я с хозяевами не расплачусь. Эти деньги мне надо отдавать им. Договорились.
Машина почти выплачена, столько проклятых дней и ночей, столько не общения, скандалов, слёз, масла мироточивого, вен вздутых с жилами. Не любви. Аварий. Штрафов. Судов. Пьяных разборок.
Гори всё огнём.
Светлая светлость склонила колени. Светлая светлость поникла лицом. Аве Мария. Аве Мария. Где же мой дом. В светлом приморском, придачном, яства накрыты на стол. Что не свершилось. В скромной судьбе. В осколках витражных.
Звонки шли постоянно. Она отчитывалась. Она вычитывалась. Она не дышала. Деньги собрала. Морзянка стучала ногтём. К ногтю. Не могу.
Осталось всего-то несколько десятков тысяч. Копейки из отданных уже.
Последний звонок шёл почти ночью. Уже по домофону. Ей не удалось скрыть. Что он сидит. Ему не удалось уговорить, что ему всего лишь два года. Да и меньше уже. Приехали забирать машину. Практически выплаченную. Не одним годом. Тысячью жизнями. Фартовые ребята.
Сын жался испуганно. Не бойся, малыш. Я быстро. Только денежку отдам. В тонком халате и куртке зимней она бежала с телефоном и гривнами в руках по дороге. Расхристанная. В ветер и ночь. Боялась ли, когда из чёрной джиповой пасти вышли двое в спортивных костюмах и кроссовках битых. Вежливо предложили войти в зев машины, где старший.
Невзрачный совсем, неприметный мужичок, аккуратно постриженный, с задумчивыми тёмными глазами, не желающими помиловать, но видевшими распятие не один раз, поздоровался и она поняла, что это всё. Сегодня отдачей денег не отделаюсь. Ничего не произошло. Небеса не лопнули. Ангелы не спустились.
Виталия искали некоторое время. Которое она потеряла, которое вычеркнулось из её жизни, её сознания и восприятия. Как и раньше, в других катастрофических временных воронках. В воронку утянулись все разговоры по телефону, все поиски по близлежащим адресам, пьяным кафешкам, встрече с нетрезвыми Виталием и его женой, отсутствием ключей от машины, машины вскрытой фартовыми и перерыванием вещей под сиденьями, в карманах сидений, в багажнике. Последним аккордом, ей в пакет с какими-то бумагами, инструментами, иконой, добавилась россыпь презервативов. Оплёванная и уничтоженная, она уходила домой, засунув к мобилке в карман ещё 800 гривен. Так пожалел старший, забрав не выплаченную в срок арендную машину. Денег-то у вас нет. Хоть на первое время. Ведь вы не работаете, дома.
И она благодарила. Благодарила. Есть в доме было нечего. За школу не заплачено. Коммуналка затягивала жгут из платёжек. Эти деньги упали в руки малым покаянием. Всехним.
Сынок бросился к дверям, навстречу подъездному холоду и маме, окоченевшей не от зимы, а от жизни, от не людского бизнесного расклада. Она прижимала его к себе и успокаивала. Всё. Всё. Не бойся. Понимая сердцем, что никогда не сможет малыш спокойно реагировать на звонок тягучий, домофонный. Долгие годы - после, будет вздрагивать всем телом от звонков, пока та самая воронка не затянет немного этот страшный клок памяти.
На следующий день она не повела сына в гимназию. Сладкая сладость - эти детские сны. На зелёном чудесном диване, под тёплым одеялом в пододеяльнике с рисунками из коровы в платье и фартуке с выменем напоказ и песней, отражённой графическими чёрточками. Последний кофе допивала, последний макарон доедала - всё остальное, что есть или то, чего нет практически, сыну, сыну, сынууу.
Неожиданно в коридорчике что-то лопнуло и отвалилось. Стеклянная чудесная, чуть пузатая и приземистая чашка замерла на полу-вздохе кофейном. Она подошла к стене, где совершился обвал. Странным образом, не только жизнь обвалилась отчаянием и пустотой. В самом низу проявилась дыра-пустота штукатурная. Она присмотрелась. Мышь. Это явно мышь, а чуть выше - старинный ботинок.
Сын потянулся во сне. Сегодня среди всех уроков, к которым они готовились, пятым было рисование. Альбом и краски с кисточками лежали поверх дневника и тетрадей. Она улыбнулась и начала рисовать. Убрав остатки штукатурки, прорисовывала, прокрашивала толстую мышь с хвостиком и ботинок шнурочнутый. Ый-ый-ый - билось в ней горькое и задохнувшееся. Но чем больше тратилось оранжевой яростной краски акварельной на зарисовывание дыр, тем легче становилось дышать и ей, и стене.
За спиной удивлённо вздохнул сын. Стена ожила.
© Ирина Жураковская, 2019-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2019-2024.
Орфография и пунктуация авторские.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
