Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




Вещество времени в стихах Владимира Попова

К литературному вечеру Владимира Попова
в клубе "Стихотворный бегемот"
(Малаховка, Московская обл., февраль 2017 г.)


В середине 60-х годов Вадим Валерьянович Кожинов открыл читателям "тихую поэзию"...

Да, шестидесятники (не буду перечислять когорту - имена до сих пор на слуху) собирали стадионы и так гремели строчками своих стихов, что вибрировали стены Политехнического, - медаль успеха и славы!

Но постепенно и, я бы сказал, - незаметно уходила из гремящих строк ... поэзия, а младенчик, выросший в стадионно-политехнической колыбели, к нашему времени превратился в эдакого "филиппкиркорова".

Медаль повернулась и другой стороной: появилась альтернатива - поэзия, которую можно назвать кандидатско-профессорской, интеллектуально-библиотечной. Сергей Аверинцев и Ольга Седакова, окажись в "башне из слоновой кости" Вячеслава Иванова, чужаками там бы не выглядели.

Как-то в интервью "тихий лирик" Владимир Соколов, разбирая книгу одного из ленинградских поэтов охарактеризовал её так: "...такое впечатление, что он её писал, не выходя из библиотеки. Прекрасный слог, образ. Изящная мысль. Но жизни в ней нет. Будто автор не гуляет по улице. Не бывает в толпе народа. Не ездит в метро, в троллейбусе. Повторю: будто живёт в библиотеке".

Конечно, поэзия может существовать и на стадионе, и в библиотеке, но ещё в 1948 году студент Литинститута Владимир Соколов написал:

        Чтоб из распахнутой страницы,
        Как из открытого окна,
        Раздался свет, запели птицы,
        Дохнула жизни глубина.

        ("Как я хочу, чтоб строчки эти...")

Пророческое пожелание, выраженное в образе "распахнутой страницы" и "открытого окна", из которого дохнёт глубина жизни, материализовалось к середине шестидесятых годов в творчестве поэтов, входивших в круг Вадима Кожинова. Это такие поэты, как тот же Владимир Соколов, Николай Рубцов, Юрий Кузнецов, Николай Тряпкин, Анатолий Передреев, Олег Чухонцев - целая плеяда, как показало время, первоклассных мастеров.

Вошёл в этот круг и молодой слесарь, талантливый поэт из подмосковного Томилина - Владимир Попов. Правда, как вошёл, так и вышел - настоящему поэту те или иные идеологические "круги" всегда тесны. Владимир Попов не чувствовал себя ни "почвенником", ни "западником". Он ощущал себя просто поэтом. Не больше, но и не меньше.

Тем не менее, Вадим Кожинов дал нашему, тогда ещё молодому стихотворцу, рекомендацию для вступления в Союз писателей.

С тех пор прошло много времени, изменились жизнь и страна, поменялись "круги" идеологий, но "...Подлинная поэзия обладает чудесным свойством: с течением времени она не только не теряет свою силу и глубину, но, напротив, всё более очевидно их обнаруживает", - писал Вадим Кожинов.

Подлинная поэзия в стихах Владимира Попова обладает тем же свойством, в чём мы смогли убедиться в последнюю зимнюю субботу в Малаховке, где Владимир Попов представил в литературном клубе "Стихотворный бегемот" две новые книги - "Плебейские песни" и "Далёкие огни". Обе изданы в книжной серии альманаха "Среда", Тула: ИП Пряхин, 2016.

В первую книгу вошли стихи последних лет, во вторую - прошлых, начиная с шестидесятых годов. Благодаря этому публика смогла оценить творчество поэта во времени, и что удивительно - стихи ранние совсем не поблекли, не скукожились, потому что настоящая поэзия не стареет и от времени не зависит.

Представил книги? Нет - окно распахнул!

Чтобы убедиться, послушаем стихотворение "Малаховский рынок":

        Малаховский рынок. Малаховский рынок:
        Две тыщи сапог и две тыщи ботинок.
        Две сотни галош, два десятка лаптей.
        Две тыщи старух и голодных детей...

Далее великолепный калейдоскоп посетителей рынка (будто "Картинки с выставки" Мусорского), и в конце:

        Хлеб чёрный ломтями и в чёрных буханках.
        Стою на углу я, худой, заикастый:
        - Купите, пожалуйста, "Русские сказки".
        А рядом проходят конвойный и пленный...
        Малаховский рынок послевоенный.

Или ещё одно:

        Вот он лежит у самых ног,
        свидетель призрачных событий;
        времён таинственных клубок
        с уже оборванною нитью...

Далее поэт рассказывает о судьбе ворона в Средние века, и "во время Понтия Пилата".

        Не ты ль на Тайную Вечерю
        Летел чрез Гефсиманский сад?

И финал:

        И я склонился над тобой...
        Но, вдруг, глаза твои сверкнули
        И когти жёлтою скобой
        Моё запястие замкнули.

        ("Смерть ворона")

Стихотворения одарённого поэта, - поэта от Бога, всегда современны, и даже реальные приметы времени прошедшего, перенесённые автором в современность, воспринимаются легко и реально близкими, потому что сама поэзия живёт не во времени, но в вечности.

Героями стихотворений Попова могут быть кто угодно: тот же Ворон, Мамай, Велимир Хлебников, Константин Бальмонт, умерший в Париже, Николай Клюев. Вот финал "Портрета Клюева":

        И тьма веков, и свет горящий
        На нём оставили следы...
        И слово движется над чащей
        Его поморской бороды.

Живое "слово" нашего поэта движется над чащей времени, высвечивая нужный смысл, создавая запоминающийся образ. Из стихотворения "Хлебников":

        ...Чьё там тело везут
        С запрокинутым длинным лицом?
        И свисает рука,
        И за обод цепляются пальцы,
        Словно мёртвый желает
        Ухватить колесо.

Кстати, переход к верлибру у Владимира Попова очень органичен и естествен - в его поэзии нет пресловутого спора между силлабо-тоникой и стихом свободным.

Вторая книга - "Плебейские песни" - имеет подзаголовок "стихопроза" и написана свободным стихом. Но это именно стихо-проза, потому что время в текстах сжато по законам поэзии. А проза время растягивает, длит. Чтобы было понятно, о чём я, - сравним объём недавно вышедшей книги "Вот жизнь моя. Фейсбучный роман" Сергея Чупринина в пятьсот страниц, посвящённой литературной жизни второй половине XX века и 90 страниц "Плебейских песен", которые описывают тот же период и практически тех же героев "литературной тусовки".

Особенность "стихопрозы" Владимира Попова заключается в полной её свободе. Попов не очертил вокруг себя идеологический круг, повторю - он не "почвенник" и не "либерал", не авангардист и не постмодернист...

Он поглядывает на мир, как Диоген из бочки, из котельной, - места, где истинные творцы его поколения обретали свободу.

        Она пришла с мороза...
        А.Блок

        Она вошла в котельную
        И дрёпнулась на скамью,
        Которую я превратил в лежанку.
        - Франсуа, ты не хрена не...
        (Она любила обрывать фразу
        В неожиданном месте.
        А благородную кличку "Франсуа"
        Я получил в честь
        Любимого ею Вийона.)
        Она достала откуда-то из подмышки
        Бутылку "Столичной" и заявила:
        - Эстетика должна быть разрушена!
        - Также, как Карфаген? -
        полюбопытствовал я.
        - Аб-со-лют-но!..

        ("Карфаген", январь 2016)

Или смотрит Владимир Попов на жизнь литературную, стоя на лестнице в издательстве "Советский писатель", - там в 1986 году издали его первую книгу "Луч солнца на бревенчатой стене".

        - Моя фамилия Рабинович! -
        Заявляю я и делаю паузу...
        Этот приём я иногда применяю
        Перед выступлением
        В незнакомой аудитории.
        - Моя фамилия Рабинович,
        Если мою фамилию перевести
        На еврейский язык.

        В начале восьмидесятых
        На верхнем этаже
        Издательства "Советский писатель",
        Возле "поэтического" предбанника,
        Там, где кончается лестница
        и начинается Олимп,
        мы стоим с поэтом и алхимиком
        Вадимом Рабиновичем
        И весело болтаем.
        - Мы с тобой однофамильцы, - говорит он.
        Я поднимаю бровь.
        - Всё просто: поп, рабби...

Болтать-то наш поэт болтает, но замечает и "олимпийцев":

        Просвистел мимо Пётр Вегин,
        Смуглый, словно мексиканец,
        Тощий до звона:
        "Главный скелет Советского Союза".

        Поднимается "живой классик"
        Николай Тряпкин: кланяется всем,
        Словно в родной деревне:
        Редакторам, секретарше, уборщице.

        Тяжёлый, словно Каменный Гость,
        Протопал, звеня славой, Юрий Кузнецов, -
        И растворился во мраке...
        Я смотрю на них издалека.
        Все они живы, живы...
        И, Господи, - они улыбаются.

        ("Трава нашего лета", апрель 2015)

Какая свобода, ограниченная лишь самоиронией!

В тигле "стихопрозы" плавится нечто, а сам Владимир Попов то изящен, как алхимик, склонившийся над тиглем, то грубоват, как кочегар в котельной, но и там и здесь он плавит вещество времени и предъявляет нам яркие кристаллы настоящей поэзии.

И как не здесь, - в "Стихотворном бегемоте", этом литературном клубе, расположившемся в малаховской библиотеке имени Н.Д. Телешева, было засверкать этим кристаллам. Литературный клуб, задуманный поэтом и культуртрегером Николаем Милешкиным ещё в 2013 году, превратился в своеобразное окно, а говоря нынешним языком вWindows, - распахнутые окна, из которых современная поэзия видна, как на ладони. От молодых - Анны Черкасовой, Нади Делаланд, Алексея Гушана, Леты Югай до таких столпов, как Вячеслав Куприянов, Марк Ляндо и Владимир Микушевич...

Но послушаем Владимира Попова:

        Ко мне подошла
        молодая наглая журналистка,
        сунула под нос микрофон
        и ехидно спросила:
        - А что Вы тут делаете, дедушка?
        (Этот вопрос,
        в переводе на современный язык,
        звучит примерно так:
        "Какого хрена этот "совок"
        торчит среди нас,
        "продвинутых"?)
        - Вас интересует перформанс?
        - В какой-то мере, - ответил я.
        - Вам знакомо имя Света Литвак?
        - В какой-то мере, - ответил я.
        - И Вы читали её стихи?
        - Мало того, - ответил я, -
        Я люблю некоторые её стихи,
        например:
        "Припасть к ногам твоим и плакать..."

        <...>

        ...А когда, в феврале,
        мы идём со Светой
        по дну
        малаховского оврага,
        то там, наверху,
        с правой стороны,
        скачут электрички
        и ржут,
        как молодые жеребцы.
        А с левой стороны,
        сверху падают-летят дети
        На красных санках
        И кричат, словно птицы.

        ("Перформанс")

Я всё ищу достойное место, куда бы "втиснуть" этот тонкий томик "Плебейских песен" и, пожалуй, нахожу, - только в ряд, где заняли свои места Катаевские "Святой колодец" и "Трава забвения", да Ерофеевская поэма "Москва - Петушки"...

Последняя суббота зимы выдалась тёплой; таял снег в овраге; над Малаховкой по голубому небу, взявшись за руки, шествовали дети весны - беленькие облака; влажный ветер колыхал штору на приоткрытом окне.

А Владимир Попов продолжал читать:

        ...Я дыханьем своим этот мир не нарушу,
        Пока ветер ненастный плодов не сорвёт,
        пролетит сквозь меня: унесёт мою душу
        и уйдёт в бесконечность - назад и вперёд.

        ("Вот и время пришло...")

И ещё:

        ...Начало смеркаться...
        Где-то вдалеке
        сиротливо
        вскрикнула электричка
        имени Венечки Ерофеева.
        А над нами
        медленно пролетела
        Маргарита Николаевна,
        помахала ножкой,
        ехидно захохотала
        и послала
        воздушный поцелуй...

        ("Пенсне Коровьева", февраль 2016)

И прощание с окнами:

        Пройдут облака, словно дыма волокна,
        Луну застилая. А здесь на земле
        Увижу печальные зимние окна
        Морозною ночью в забытом селе.

        И голос услышу, и образ привидится -
        Пройдёт вдалеке, за собою маня...
        Бузинная дудочка русской провинции
        Играет негромко в душе у меня.

        Как грустно! Как тихо! Во мне или около?
        Уйду. Оглянусь - а на том берегу:
        Не столько печальны убогие окна,
        Но жёлтый под окнами свет на снегу.



© Александр Сизухин, 2017-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2017-2024.
Орфография и пунктуация авторские.





НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"
Андрей Бычков. Я же здесь [Все это было как-то неправильно и ужасно. И так никогда не было раньше. А теперь было. Как вдруг проступает утро и с этим ничего нельзя поделать. Потому...] Ольга Суханова. Софьина башня [Софьина башня мелькнула и тут же скрылась из вида, и она подумала, что народная примета работает: башня исполнила её желание, загаданное искренне, и не...] Изяслав Винтерман. Стихи из книги "Счастливый конец реки" [Сутки через трое коротких суток / переходим в пар и почти не помним: / сколько чувств, невысказанных по сути, – / сколько слов – от светлых до самых...] Надежда Жандр. Театр бессонниц [На том стоим, тем дышим, тем играем, / что в просторечье музыкой зовётся, / чьи струны – седина, смычок пугливый / лобзает душу, но ломает пальцы...] Никита Пирогов. Песни солнца [Расти, расти, любовь / Расти, расти, мир / Расти, расти, вырастай большой / Пусть уходит боль твоя, мать-земля...] Ольга Андреева. Свято место [Господи, благослови нас здесь благочестиво трудиться, чтобы между нами была любовь, вера, терпение, сострадание друг к другу, единодушие и единомыслие...] Игорь Муханов. Тениада [Существует лирическая философия, отличная от обычной философии тем, что песней, а не предупреждающим выстрелом из ружья заставляет замолчать всё отжившее...] Елена Севрюгина. Когда приходит речь [Поэзия Алексея Прохорова видится мне как процесс развивающийся, становящийся, ещё не до конца сформированный в плане формы и стиля. И едва ли это можно...] Елена Генерозова. Литургия в стихах - от игрушечного к метафизике [Авторский вечер филолога, академического преподавателя и поэта Елены Ванеян в рамках арт-проекта "Бегемот Внутри" 18 января 2024 года в московской библиотеке...] Наталия Кравченко. Жизни простая пьеса... [У жизни новая глава. / Простим погрешности. / Ко мне слетаются слова / на крошки нежности...] Лана Юрина. С изнанки сна [Подхватит ветер на излёте дня, / готовый унести в чужие страны. / Но если ты поможешь, я останусь – / держи меня...]
Словесность