Литература убила Россию. Убила, и в землю закопала, и надпись написала, и расцвела на жирной кладбищенской земле - махровая, всемирнозначимая, великая. Так, ерничая и ухмыляясь, можно резюмировать прочувствованное, продуманное, высказанное многими - от Шаламова до Галковского. Мысль о злокачественности традиционного русского литературоцентризма победила, победила и воцарилась. Сошлись на том, что поэт в России нынче кто угодно, но не пророк и не властитель дум. А тут и цены запредельно скакнули вверх, а доходы большинства покатились вниз, и выбор между чтением и питанием, между книжкой и колбасой был закономерно решен в пользу колбасы. Словесность заняла подобающее ей место - где-то в пыльном уголке. Когда-то самая читающая романы Пикуля страна в мире - теперь с комфортом расположилась у экранов телевизоров. Тут как-то господа литераторы и опомнились, и забеспокоились, и заволновались, и задали вопрос: а куда это мы все попали? Вот, например, еще недавно самозабвенно сюсюкавший и воспевавший мещанские радости Тимур Кибиров растерянно оглянулся и обнаружил, что после того, как раздробили молотом соц-арта советский язык и изъязвили кислотой иронии прочую словесность, мир неожиданно утратил цельность свою:
Даешь деконструкцию. Дали.
А дальше-то что? - А ничто.
Над кучей ненужных деталей
сидим в мирозданье пустом.
Оказалось, что держалось-то всё "на честном бессмысленном слове", а без этого слова и колбаса в глотку не лезет. Значит, существует некая болезненная точка взаимосопряжения литературы и жизни. Исследованию этого средостения в какой-то мере посвящен многоплановый, сложный роман Владимира Маканина "Андеграунд, или Герой нашего времени".
Еще в начале романа возникает откровенная, обозначенная, осознанная пародия на "Шинель": "маленький человек Тетелин" умирает от нервных потрясений в процессе неравной борьбы за вожделенные твидовые брюки. Эпизод издевательски параллелен классической истории: и Тетелин ничтожнее Башмачкина, и предмет его страсти не солидная шинель, а что-то совсем уж непотребное, штаны какие-то, но финал одинаков - смерть. Дальнейший текст то и дело перекликается с известными образцами, образцами, с детства затверженными наизусть, въевшимися в плоть и кровь, диктующими свои законы. Жизнь в романе подражает литературе: главный герой, непишущий писатель Петрович, совершает два убийства именно потому, что дважды убивает Раскольников; его запихивают в психушку, чтобы он повторил путь героя Чехова; ему дарят квартиру и сразу же отбирают, в очередной раз напоминая о "Шинели", из которой нам всем никак не удается уйти окончательно. Роман превращается в литературный лабиринт, где блуждает читатель, наблюдая за описаниями бесконечных общажных и больничных коридоров, из которых так и не может вырваться Петрович. И дело не в определенных конструктивных особенностях написанного Маканиным текста, а в том, что литература, переместившись из центра мира на периферию его, вламывается в подсознание и окончательно становится доминантой происходящих событий. Более того, получается, что и обычная, заоконная реальность вторична. Мы живем внутри пародии, история повторяется как кровавый фарс. Вокруг нас бродят ряженые, кривляясь и дергаясь, как дурные актеры, какие-то дворяне-лимитчики, попы-коммунисты, казаки-латыши, либералы с милицейскими дубинками, патриоты со счетами в швейцарских банках; мы уже видели пародию на гражданскую войну и омерзительную пародию на войну кавказскую, и остается гадать, что ожидается еще. Множество повестей и романов притаилось за очередным поворотом.
Впрочем, если для Маканина литература значима, неустранима и вечна, а переживаемый период - досадный зигзаг, то писатель другого поколения, Виктор Пелевин, в своей книге "Generation "П"" исходит из того, что вечность исчезла, а литературоцентризм кончился навсегда: такой вывод сделал его герой, бывший студент Литинститута и бывший поэт Ваван Татарский, прежде чем стать рядовым работником рекламного бизнеса. Сатирик и темпераментный моралист, Пелевин не скрывает своего отношения к "поколению пепси": вспоминая давний видеоролик, он пишет, что "окончательным символом поколения "П" стала обезьяна на джипе". С этой констатации, с этой жесткой ноты начинается роман, а затем уже следует собственно история литератора-расстриги. Отрекшись от поэзии и поработав с годик в ларьке, Татарский приступает к активному труду на тучной ниве сочинения рекламных концепций, слоганов и сценариев. Словечки "копирайтор", "криэйтор" и "брэнд" мелькают и мельтешат, а Татарский постепенно переходит от прославления сигарет и пива к серьезной и опасной работе в так называемом "Межбанковском комитете по информационным технологиям", где создают не белозубых красавиц со жвачкой "Орбит" в сумочке, а политику и политиков - выясняется, что все они, от президента до депутата заднескамеечника, не живые люди, а творения мультипликаторов, мастеров компьютерной графики, дизайнеров, режиссеров. Внешне правдоподобная, логичная или безумная реальность, представленная на экранах телевизоров и на страницах глянцевых журналов, оказывается фальшивкой, и не только в России, но и во всем свободном мире. А главное в этом мире - реклама товаров, втюхивание продукции, наваривание бабок, стрижка капусты. Человек уже не sapiens, не советикус, а Homo Zapiens, существо переключающее, придаток к телевизору, управляемый электронными импульсами и вспышками света, потребитель и покупатель. Телевизором управляют криэйторы, криэйторами - межбанковский комитет, а межбанковским комитетом - гнусный бесенок Легион Азадовский. Пелевин насмешничает, слегка пародируя антиутопии и творения неуемных и неумных конспирологов, но его новейший прекрасный мир по-настоящему страшен. За гладкой картинкой шевелится хаос, хтонический древний ужас, проступающий то в снах, то в наркотических галлюцинациях Татарского, и порой кажется, что вот-вот, еще чуть-чуть, и рухнет окружающая мерзость в метафизическую яму, или вознесется и сгорит в пламени конца света, но наутро Ваван просыпается с головной болью и забывает, что привиделось ему ночью. В конце романа изнанка наплывает и сливается с лицевой стороной; Татарский узнает, что сотрудники "комитета" - тайные халдеи, жрецы богини Иштар, а затем сам он становится ее мистическим супругом и развоплощается, обратившись в собственные электронные копии.
Очевидно, что в мире потребления и рекламы место литературы занимает телевидение, за телевидением скрывается нечто, нечто, что всасывает и пожирает человеческие души. Сон разума в ласкающих электромагнитных волнах, многократно описанный западными философами, рождает чудовищ, описанных Пелевиным. И, остается одна-единственная возможность выхода - представить, что Страшный суд "уже давно начался, и все, что с нами происходит, - просто фазы следственного эксперимента" - как рассказал Татарскому приснившийся друг-буддист.
Конечно, легко отмахнуться от Пелевина, от его весьма картонных персонажей и виртуозных фантазий, но никуда не деться от мерцающего ящика, объясняющего нам, что к чему, почем и зачем. Земной шар стал маленьким, за несколько дней можно добраться куда угодно, Африка и Антарктида вошли в каждый дом, но что мы действительно знаем? Чужую картинку. Мы смотрим чужими глазами, мы пользуемся чужими мозгами, мы реагируем, повинуясь простейшим рефлексам. Мир исчезает, есть лишь телевизор. В фильме Джоэла Коэна "Фарго" Америка предстает страной дебилов, не отрывающих глаз от экрана и способных думать только о деньгах. У Пелевина никто уже ни о чем не думает вовсе - отучились, отучились мыслить, говорить, чувствовать. Но, наверное, еще не все потеряно, если о гибели мира пишут книги, а не "концепции" и "слоганы", и книги эти и читают, и покупают, хотя, возможно, последнее - результат изощренной рекламной компании.
1999 г.
В связи с этой статьей мне хотелось бы кое-что уточнить по поводу романа Владимира Маканина. "Андеграунд...", несомненно, одно из самых значительных явлений в отечественной словесности последних лет, но в этом тексте Маканин совершил подмену - он подменил исторический литературный андеграунд своими измышлениями о нем. Писатели андеграунда изображены Маканиным как скопище неудачников и полуграфоманов; вольно или невольно Маканин попробовал отомстить подполью, взять реванш за собственные провалы начала 90-х, когда недавние изгои ненадолго оказались в фокусе внимания критиков и читателей, и когда, вероятно, Маканину привиделось, что его вытесняют с литературной авансцены. Андеграунд - утверждает Маканин - это те, кого не печатали, и у него получается так, что чаще всего не печатали справедливо. На самом же деле они печататься не могли, иногда - не хотели, поскольку не могли и не хотели идти на компромиссы. Есть разница между "не печатали" и "не печатались". (За доказательствами отсылаю к мемуарным сочинениям Сергея Гандлевского и Николая Климонтовича, к статьям Всеволода Некрасова и Михаила Айзенберга.) Намеренная ошибка Маканина не отменяет романа, роман - не об этом, но сказать, как обстоит дело - надо; так будет оно честнее и правильнее.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
