Людвиг Фейербах принадлежит к еретическому меньшинству не потому, что взялся говорить о недопустимом (по мнению большинства) тоне о божестве или взялся рассудить, какая именно сущность религии является истинной, а потому, что сумел преодолеть в себе стремление к разрушению - стремление большинства. Общепринятая и доступная большинству система оценок признает достигшим некоторой цели только критический, уничтожающий, разрушительный труд - в то время как труд констатирующий, открывающий, описательный представляется ей бесплодным. Труд художника, изображающего дерево, будет неизбежно сочтен прихотью, забавой, вольным искусством, но при этом в дровах большинство видит результат.
Книга Фейербаха "Сущность христианства" на горе своему создателю ни в замысле, ни в печатном слове не была критической: критическими были лишь отзывы, засыпавшие автора после ее выхода. Несмотря на то, что "письма читателей" в основном были посвящены кощунственности книги в церковном смысле, первоначальной их энергией стало не несогласие с авторскими заключениями, а недоумение: кощунство Фейербаха прежде всего имело психологический смысл. Конечно, возмущала именно форма изложения мысли. Почти треть всего текста, будто математическое правило, выделена курсивом - причем, суждения и высказаны таким образом, что курсив кажется только неизбежным полиграфическим ответом на авторскую интонацию безусловности. В то время как значимость сочинения Фейербаха видна, может быть, со второй строки - его значительность видна с первой. В том и беда "Сущности христианства", что на честный и кропотливый описательный труд затрачивается энергия иного качества, нежели на безответственную и разрушительную критику: творец первого черпает ее у себя самого, а вторая, по сути являясь воровством, -- у того, кого она ниспровергает. Ни в коем случае не имея цели оспаривать Библию, а желая прояснить ее затемненное и частью потерянное значение, Фейербах должен был компенсировать в себе неотменимое противоречие между ним и ею, приняв библейский тон и почти библейский слог - что, как мы уже знаем, оскорбило публику. Любая публика предпочитает, чтобы ей лгали, но при этом обходились с нею почтительно, то есть просили - а не заставляли - верить себе. Книга Фейербаха оспорима с трудом. Помимо силы ее мысли это объясняется еще и тем, что энергия, затраченная на нее, как я говорил, ни у кого не заимствована, а значит, сама она - явление судьбы, а не просто творчества. Это и определило реакцию на нее большинства, жаждущего критики.
В "Сущности христианства" Людвиг Фейербах видит эту сущность "антропологической", то есть бессмысленной вне человеческой физиологии и человеческих понятий. Не только, обращаясь к Богу, мы обращаемся к самим себе, но и, оспаривая Фейербаха, мы оспариваем самих себя. Все предметы и образы, доступные нам, нам не с чем сравнить, кроме нас самих, и любое положение нам нечем доказать, кроме нашего собственного ощущения. Ни на секунду не отступая в разговоре о религии от человека и природы человека, Фейербах использует именно эту реальность, и всякий раз мы имеем возможность проверить высказанную им идею по себе - как он в свое время сопоставлял ее с собой - и в этом, видимо, наивысшая степень достоверности философского рассуждения. Очевидно, ложью в таком свете может быть признано то, что (как и критическая энергия) сравнимо и совместимо с другими, но не с собой - взятое не у себя, не по себе испытанное на верность. При том, что религия у Фейербаха имеет человеческую природу (а по сути - природу Фейербаха, так как для него реально существует только один человек - он сам), ложь в его книге была бы не просто объективной ложью, а совершенно определенным отступлением от заданной темы - поскольку любая ложь, как здесь косвенно показано, античеловечна. Несомненно, это делает естественное доверие к его доводам осознанным. Что нам и нужно от мыслителя.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
