Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность


ЗОЛОТОЕ  ДНО
Книга первая
(Продолжение)




НАДПИСИ НА КРАНАХ И ЩИТАХ БЛОКОВ, ЛОЗУНГИ В КОТЛОВАНЕ:



БЕРЕГИСЬ ПОВОРОТА!

НЕ СТОЙ ПОД СТРЕЛОЙ!

ПОКОРИМ ЗИНТАТ! (старый, уже истрепавшийся лозунг - Л.Х.)

ВПЕРЕД К КОМ...ИЗМУ! (отшелушились буквы "МУН". Впрочем, эффект мало был кем замечен. Привыкли. - Л.Х.)

Ю.С.Г. СТРОИТ ВСЯ СТРАНА!

ОСТОРОЖНО, КАМНЕПАД!

КУБОК КОСМОНАВТОВ БУДЕТ НАШ!

КОММУНИЗМ - ЭТО МОЛОДОСТЬ МИРА И ЕГО ВОЗВО... (дальше оборвано ветром - Л.Х.)

НА МОТОЦИКЛАХ ПО ЗИНТАТУ ЕЗДИТЬ ЗАПРЕЩАЕТСЯ - ПРОМОИНЫ И КАМНЕПАД!

СЛАВА ПАР.ИИ КПСС! (Слетела буква Т. Хотя КПСС какая уж пария?! - Л.Х.)



Вернемся к судьбе Хрустова.

- Мы теперь опр-ричники Васильева! - рычал (зачеркнуто: Лев, поверху жирно: Левка) первые дни, заполошно бегая по блоку, ругая нерадивых, выскакивая наверх, как на смотровую площадку, к поручням и зевам бункеров, записывая номера машин, которые не так подвозят бетон, не так разворачиваются, и все ждал, что Васильев снова позовет пред свои очи звено Хрустова (он теперь был звеньевой!) или хотя бы его одного, лично Льва. Но Альберт Алексеевич то ли забыл, то ли ему было совершенно некогда.

Как-то утром он прошагал мимо восемнадцатой секции, но в блок не заглянул - Хрустов сам быстро выскочил на мороз и ветер, и едва головой в живот Васильеву не угодил, на что начальник стройки хмуро кивнул ему, точно не узнав, и двинулся дальше, окруженный такими же хмурыми сосредоточенными людьми - толстяком Титовым и маленьким важным Туровским.

"Ничего, - горестно вздохнул Хрустов. - Вот станет совсем плохо - вспомнит и про нас. А пока мы должны скромно помогать. При случае - сами наводить порядок. Намекнул же Васильев - имеем право действовать от его имени.

А Туровский... как он так может?! Еще недавно равный среди равных в нашей компании, учился у Сереги Никонова брать аккорды на гитаре или у Лехи-пропеллера на руках стоять, уважительно слушал рассказы Климова о жизни, а теперь проплывает, Утконос, с надменной улыбочкой на морде. Как будто мы тоже не думаем о судьбе ГЭС, как будто мы тоже не государственные люди!"

- Надо немедленно с ним поговорить! - решил Хрустов. - Ишь, на старика напал. А сам то одну красотку соблазнит, то другую. Скоро весь комсомол на стройке станет его гаремом. И что в нем девчонки находят? Вот меня за пустозвона считают, а я ж по сути - очень нравственный человек.

Когда Васильев и свита двигалась обратно мимо 18-ой секции, Лева выскочил перед ними, вроде суслика в каменной степи, и с улыбкой, как бы имея на это право, схватил за рукав начальника штаба.

- Валера, есть некое соображение. - Он помнил, Туровский очень любит слово "некое". ("Я подготовил некий меморандум. У меня некие идеи".)

Кисло сморщившись, Валерий остановился и, словно вспомнив, кто перед ним, улыбнулся вполне приветливо.

- А, ты. Что?

- Ты почему на Ивана Петровича? Ты знаешь, как он страдает? А ведь не он бил Ваську...

- Да все уже забыто! - переменившись в лице, раздраженно прошипел Туровский. - Васька, водка... Мы стройку спасаем. А Климов твой сегодня лезет в прорубь.

- Да?! - ахнул Хрустов. - Спасибо!

Туровский ничего не ответил, лицо его было, как всегда, скорбно, словно он знал что-то такое, чего никогда не узнать и не понять Хрустову. Но Леве, разумеется, было также известно о результатах бурения перед плотиной: до самых ряжей - лед, и даже далее - до защитной косы - слоями, пирожками, но лед, лед почти до самого дна. Эта намерзшая громадина заслоняет донные отверстия, вплоть до пятой "дырки" напрочь. И огромная река не успевает проходить через относительно свободные от льда отверстия. Как теперь быть? Насосами перекачивать с верхнего бьефа в нижний? Таких насосов в мире нет, и уж тем более в СССР. Может, решат взорвать кусок плотины, когда уже станет неизбежна катастрофа?

Хрустов немедленно высказал эту идею Туровскому, который в ответ на это раздраженно зашевелил плоским носом.

- С ума сошел!.. Взрывать - плотина треснет. На нее и так давит. А она еще сыроватая. Ты лучше работай на своем рабочем месте. - И словно вспомнив, какая еще недавно была между ними дружба, добавил. - Как-нибудь поговорим. Я к тебе приду или ты ко мне... - И быстро ушел, прикрывая обеими ладонями в кожаных перчатках от ветра щеку.

- Хруст, чего волынишь? - окликнул удивленно Майнашев.

Хрустов, опомнившись, побежал к вибратору, чтобы снова прыгать с ним на вязкой теплой массе бетона. Согрелся и затем вылез наверх, нацепив повязку стропальщика. Стоять стропальщиком - не такая уж легкая работа, как может показаться со стороны: знай, маши руками. Здесь, на крыше блока, как в аэродинамической трубе ветер. А бетон залипает в бадье, надо его отскабливать скребком, вымажешься, окоченеешь, ангину схватишь на морозном хиусе. Легче всего и милее работа сварщика, основная работа Хрустова.

- Мы его заместители! - бормотал Лева, глядя сквозь очки на синее пламя электрода. Русая его бородка греется, потрескивает, пахнет паленым. Хрустов, откидываясь прочь, полный легкомысленного счастья, даже частушку запевает нарочито визгливым, бабьим голосом:

- Не люблю я, Ванечка,
Энто дело сварщика!
Как зачну сверлить огнем,
так все думаю об нем!..

И первым заливисто смеется, косясь во все стороны. Вокруг пляшущего огня прыгают черные тени взад-вперед, как кусучие голодные собаки. Да, а как там наш дядя Ваня? Надо бы сходить за гребенку, посмотреть. Работа водолазов - опасная работа. Не дай бог, темная жуткая вода оборвет трос, стремительно утянет человека через бетонные норы...

Но не привелось Льву глянуть на водолазов, потому что в блок неожиданно прибыли девушки из Стройлаборатории - Маша и Аня.

Словно желая по особенному осветить этот роковой для Хрустова день, солнце к обеду стало сверкать, как весной, и кажется, даже потеплело - мороз уже не за сорок градусов, а тридцать, тридцать два. Но почему-то обе лаборантки сегодня грустны и придираются, как никогда раньше. Маша Узбекова сказала Леве, что растяжки наварены плохо, гречневая каша, а не железный припой. Серега, как первый друг и "заместитель" Климова, также в белой рубашке и расстегнутом пиджаке (фуфайку скинул при девушках - жарко!) стоял в стороне, скрестив, как капитан Немо, руки на груди. Тоненький, молодой, он был сейчас лицом пунцовый, от него шел пар, но рыженькая Нина только раз глянула на него, даже не улыбнулась. Девушки ушли к соседям - в блок бригадира Валевахи.

И тут... но - по порядку.

- Що ты не женишься? - спросил Борис, сверкая стальными зубами. - Ты ж Машке Узбековой обещал, в первом квартале.

- Во втором! - быстро отозвался Хрустов. - Во втором квартале, - повторил Хрустов. - А сейчас некогда.

- Почему?

- Я на полпути, как и ты.

- Куда? На каком пути? - попался мешковатый во всем Борис.

- От обезьяны к человеку. Чего и тебе желаю.

Борис, недавно назначенный комсоргом бригады, заметно огорчился. Он начал бубнить, что Хрустов забыл про свой общественный долг, что даже слегка зазнался, как Валера Туровский, а ведь Левка талант, его стенд "усе хвалят", а песенку, которую он сочинил за один вечер, исполняли в прошлом году на седьмое ноября, что там только две строчки вызвали возражение комитета комсомола стройки - про то, как "разойдутся туманы - и восстанут Саяны", надо было добавить "ото сна", но не влезло, вот и получилось неточно с политической точки зрения, но песенка без одного куплета оказалась еще лучше: чем короче, тем лучше... И вообще, Хрустову давно бы пора прочитать лекцию о международном положении или о чем он сам пожелает, иначе бригада не выйдет на первое место в социалистическом соревновании, не хватает лекций. Хрустов должен вспомнить о своем общественном лице. В ответ на это Левка стал весело возражать, что нельзя отделять общественное лицо от сугубо домашнего, это еще кто-нибудь ляпнет, что у человека есть уличное лицо, автобусное или магазинное... так мы далеко не уйдем... Борис обиженно махнул рукой.

- Ну, ладно, ладно! - снисходительно кивнул Хрустов, закуривая. - Будет тебе "лэхсия". Что Спиноза-то завещал? То-то.

Итак, в этот день, не ожидая от жизни каких либо неприятностей, Хрустов по своему обыкновению продолжал за работой шутить, цитировал выдуманных философов. И вдруг... сверху, из синего неба в люк заглянуло смеющееся лицо Лехи-пропеллера:

- Левка-а!.. К тебе жена приехала!

Хрустов подавился горьким дымом сигаретки "Прима". В глазах поехало. Он задрал голову вверх, Леха-пропеллер спускался задом к нему и торопливо докладывал:

- Не вру! Девчонка с чемоданами... Говорит, меня вызывал - я приехала.

Хрустов стоял бледный, как к месту прикованный. "Это не розыгрыш, - дошло до него. - Господи! Неужели Галка Яшина?! Господи, зачем?! Зачем она приехала?.." Он, видимо, так переменился в лице, что Леха участливо спросил;

- Ты... ты чё? Не надо было?

Кто-то хихикнул рядом, кажется, Серега. Кто-то прошептал: "Конец Левке". Хрустов на слабых ногах медленно стал карабкаться по вертикальной железной лестнице, за ним Леха и все остальные, кроме бригадира Майнашева, который бесстрастно моргая смотрел им вослед. Машина с бетоном задержалась, все равно было делать нечего. "Зачем приехала? - думал со страхом Хрустов, почти ползя наверх, припадая животом к прутьям лестницы, задевая и тормозясь пуговками полушубка. - Зачем?.."

У них с Галей давно все кончилось. Она его ждала из армии, чистая, наивная, ясноглазая. Она дождалась его из армии, святая. Он был нетерпелив, а она до свадьбы не допускала его к себе. Она хотела, чтобы все было как у людей, чтобы в паспорте им тиснули прямоугольные печати и вписали туда фамилии, ей - что муж Хрустов, ему - что жена Яшина. Так делают все порядочные люди. Хрустов не возражал, но ему хотелось быстрее остаться с ней вдвоем ночью, когда даже звезд нет. Мальчишка был, сопляк, нетерпеливый стрелок, предал ее с первой попавшей девчонкой из томской геологической партии. Гале рассказали. Она не поверила. Но он-то знал, что не прикоснется теперь к Гале, запил, забуянил "в красной рубашоночке веселенький такой" и уехал, обвинив ее в самых черных грехах, - что она была неверна ему, что сама-то, сама, а он-то после того, как узнал о ней... Стыд перед собой и мерзкая ложь погасили в нем и желание видеть ее. Галя была теперь для него недосягаема, как недосягаемы для грибов в пещерах огненные Стожары. И если она все-таки сейчас к нему приехала... как больно, как тяжко, как совестно будет ему подойти к ней. Не говоря о том, что он себя никогда не простит, и она его не простит, а если и простит - будет еще больнее...

Хрустов медленно поднимался к сверкающему грозно голубому небу из теплого, затхлого, пахнущего бетоном и мокрыми досками блока. За эту минуту он мысленно пережил очень многое и был готов, может быть, даже к самоубийству - и всё из-за дурацкой своей игры неделю назад в буфете вокзала, когда он пригласил, позвал ее через незнакомых людей на стройку. "Значит, нельзя дразнить судьбу?.. Господи, разведи нас! Господи, сделай так, чтобы она сейчас же познакомилась с кем-нибудь и не дождалась меня! Сделай так, чтобы она стала за эти два года развратной женщиной - тогда я легко женюсь на ней. Черт тебя побери, какой такой "Господи"?! Кретин в небесах! Значит, нельзя, нельзя дразнить судьбу? Даже в шутку? Даже в минуту безвыходного одиночества? "У тебя Узбекова, а нам - некого", - шутят парни. Но что - Машка? Она глупа, как овца. У нас ничего не было. Она некрасива. Я ей только руку поцеловал. За что мне такой удар?! Зачем ты, Галинка-малинка, мучаешь меня, добиваешь? Это что-то нечеловеческое - верить до сих пор, что я тебя люблю. И сама ты - неужто до сих пор не забыла меня? Прости, прости... Что же мне теперь делать?"

Наконец, он выкарабкался на крышу блока, на обжигающий, валящий с ног хиус, и глянул вниз - на дно котлована. Там, на снегу, в ярком солнечном мареве, стояли два человека, окруженные четырьмя или пятью чемоданами. Одного, Алешу Бойцова, Хрустов сразу узнал - он как раз задрал голову, смотрит верх, скуластый, у него белая песцовая шапка. А вторым человеком была девушка в шубке, она вертела головой в разные стороны и смеялась.

- Что?! Танька?.. - прошептал Хрустов.

Да, это приехала к нему Таня (к великому счастью, не Галя, не Галя Яшина!), Таня Телегина, с которой он познакомился года три назад, когда служил в армии под Красногорском и был в увольнении, танцевал с нею раза два в парке, проводил домой. Может быть, поцеловал. Но больше ничего не было.

"Мир потерял чувство юмора. Кто просил тебя, дурочка курносая, приезжать? И какой идиот не поленился - поперся искать тебя по адресу?! Бойцов ты Бойцов со своим идиотским фокусом, с двумя пальцами под платком!.. Ой, да что же это делают со мной?!"

Парни из хрустовского звена тоже вылезли и уставились вниз. Хрустов отошел от края крыши и присел, чтобы его не было видно снизу. Против солнца не должны разглядеть.

- Слушай, Леха!.. - заговорил он, сглатывая слюну. Сердце скакало, как в дурном сне. - Слушай!.. Ты меня не видел, ладно? А я - тебя... А я сейчас задами, по щитам старого блока...

- Куда? - негромко рявкнул Борис, ловя его за шкирку. - Сорок метров, лепеха останется.

- И пусть!.. - В голове гудело, как в самолете во время резкого приземления. "Хорошо, что не Галя... Но и эта - зачем она мне? Говорит - жена?! Не хочу! Курносая и пустая, как кукла! И шумно носом дышит. Что я с ней буду делать?"

Хрустов ломал руки, метался на полусогнутых:

- Братцы... ну, пьян был... тоска заела... Боря, Боренька, иди, скажи ей, что пошутил, а? Вот я денег дам, денежек на обратную дорогу. Пусть укатывает, а?

- Нет уж, сам иди, - нахмурился Борис. - Извинись, отправь. Люто, люто.

Подошел и Майнашев, постоял рядом, бесстрастный, как Будда:

- Конечно, если депушка приехала... покашись...

Хрустов медленно выпрямился, опасливо выглядывая за железную ограду.

- О кретин!.. - бормотал он. - Боже, какой кретин! Лезут, лезут с чемоданами... по ледяным доскам...

Да, они его заметили. Приезжие двинулись вверх по стенке соседней секции, останавливаясь, когда на них сверху сыпался оранжевый дождь сварки. Хрустов опередил их. Как обезьяна, мигом спустился вниз, к подножиям кранов, и стал ждать в театральном одиночестве, чтобы поговорить, не затягивая, резко, без свидетелей. И неожиданно для себя увидел - пятясь на снег сошла и нему приближается, показывая белые зубки, очаровательнейшая девушка в желтой шубке и красных мягких сапожках. Ей на пушистую розовую шапочку кто-то лихо, набекрень надел каску. Неужели это - Таня? Та самая, курносая пигалица, которую он знал три года назад?!

- Левушка! - выдохнула Таня и остановилась.

- Таня.

"Ну что стал? Делай что-нибудь. А что сделать? Обнять? По морде не залепит? А за что? Она к тебе же приехала!"

- Похудел, - прошептала Таня, разглядывая его. - Ты рад?

Он ошеломленно кивнул. "Неужели она? Красавица стала. Черные глаза, тонкое лицо. Черт знает что, а не рот. Сластена, наверно. С ума сойти, вытянулась, а была - пацанка".

- Нет слов. Все слова бедны, как феллахи, - наконец, нашелся Хрустов.

- Кто-кто? - Таня залилась шепчущим смехом. - Ты все такой же! И откуда столько знаешь?! Бороду отпустил... А разве Героям можно - бороды?

Тем временем Бойцов, тяжело вздыхая, поставил чемоданы рядом и вытер лоб рукавом полушубка. Его деревенское широкое лицо было деловито. Оно как бы говорило, что вот, попросили дров привезти - он и привез. А теперь пойдет, но это так обманчиво лицо говорило. Алексей не уходил. Он закурил и с интересом слушал Таню и Леву.

- Теперь все можно! - Хрустов храбро потеребил бородку. - И усы, и шрамы, и джинсы - демократия! Помолодел герой! - Он привычно завелся и ухватил Таню за руку. - Ты... ты здесь постой, Танюшка... дай-ка я тебя поцелую. - Он замедленно, опасливо обнял ее - она сама прильнула и замерла. Хрустов испуганно и блаженно как заяц, захлопал ресницами, глядя на спокойного Бойцова, который, казалось, чего-то ждал. -Ты значит, постой тут... я некоторые указания дам... - ("Что я плету?!")

- А ты кто тут, Левушка? - Таня отстранилась.

- Я? Как тебе объяснить? ("Господи, что делать? Что придумать? Куда вести? Что говорить? Зачем? Может, пока не поздно проститься?!") Как - тебе - объяснить? Заместитель самого. Уточнения требуются? - Он весело наглел. Все равно ведь все откроется. - Н-ну?

- О, что ты! - тихо отозвалась Таня.

- С этим ясно. - Лева обратил свой взор на Бойцова. - А вы, товарищ... до свидания! Теперь мы сами. - Не давая Тане проститься с ним, заторопил парня, толкая его грудью, как петух петуха. - Спасибо вам, спасибо! Сенк ю вери мач! Такие вещи не забываются. Если будут какие просьбы, прямо к моей секретарше...

Алексей, оставив чемоданы Тани (значит, все три - танины?! И еще сумка, размером с чемодан?!), пошел вразвалку. Кого-то узнал вдали - помахал рукой. Вот и замечательно, у него своя жизнь, у нас своя.

Пробормотав Тане, что он сейчас, мигом - как нейтрино, Хрустов закарабкался вверх на блок, стараясь лезть над Таней прямо, не особенно выставляя белую от бетонной пыли и краски задницу. Спина занемела, пока выскочил к своим товарищам.

- Ой... ребята... не могу! - Дыхания не хватало. Левка сел на доски и стал похож на увядшего на солнце осьминога. Товарищи его окружили. - Не смог прогнать. Офелия!

- Слабак! - вскричал Леха-пропеллер. - Что делать-то будешь?

- Да, да... - зашептал, как безумный, Хрустов. - Да, да, да... Надо как-то ее устроить... хоть на ночь... а потом что-нибудь придумаем.

- Иди в общагу, - предложил Борис. - Мы свалим из комнаты.

- Как? - Хрустов перепугался. - В общагу?! Она ж думает, я - начальство... герой кверху дырой... Я ей такое наговорил... Виталик, может, твой хозяин пустит, старовер бородатый?

Бригадир Майнашев жил в огромном деревянном доме, шести- или семистеннике, трудно определить одним словом это потемневшее от времени строение с десятком окон, необъятным двором, крытым наполовину. Все это принадлежало русскому одинокому старику с бородой, с железными зубами. И трудно объяснить, почему он, по слухам старовер, пустил на постой нерусского. По рассказам Майнашева, у него иконостас черный, как кусок смоленой лодки, ничего не видно - только чуть-чуть розоватые нимбы...

Бригадир сводной бригады подумал и покачал с сомнением головой.

- Пустил бы... но ротня приехала... на гармошках играют. - У старика был как раз период, когда его навещали дети и внуки. В конце февраля - начале марта съезжались студенты (у них каникулы), в старинном доме бренчали гитары, играл граммофон, по рассказам Майнашева, настоящий, древний - с рупором величиной с открытый зонт, весь в вензелях и латинских буквах. Правда, сам старик с железными зубами танцев не любил, но и молодым не мешал - лежал грустно в дальней комнатке и без очков читал старинную книгу "Четьи минеи".

- Понятно... - вздохнул Хрустов. - Что же делать?! - Он вскочил, снова затрещал пальцами. - Вы, братцы, извините... потом отработаю... скажите всем - моя сестра.

И уже слезая по лестнице, крикнул вверх изо всех сил - чтобы Таня внизу услышала:

- Смотрите у меня! План перевыполнить!..

(Примечание от автора на полях - синими чернилами:

Уважаемые марсиане и сириусане, мне стыдно писать сегодня о Льве Хрустове, но, уверяю Вас, я делаю это специально и делаю безжалостно! Увы, долго в жизни он оставался таким... инфантильность у советской молодежи поощрялась... хоть до сорока лет будь в комсомоле... только "систему" не критикуй, а частности - пожалуйста. - Л.Х.)

И Лева подбежал к ожидавшей его на морозе Тане, пряча стыдливо глаза. Хорошо, что дело к вечеру идет, котлован быстро наполняется сумерками.

- Нуте-с, - Хрустов бодро подхватил два чемодана и зашатался - тяжеленные. - Хотел машину тебе вызвать - но видишь, здесь все перекопано...

Таня взяла третий чемодан и сумку, шла следом.

- Ой, красота!.. Сопки.

"Она, конечно, устала. Куда мне с ней? Заговорить ей пока мозги, разноцветной пудрой запудрить".

- Да, да, Таня - объяснял он небрежно. - Министр хотел вон ту гору взорвать... чистый розовый мрамор, не мрамор - а мур-мур, ля-мур... тонна мрамора - тонна золота. Я отговорил. Если бы даже я ничего больше в жизни не сделал, могу считать, что прожил не зря, нет, не зря.

- Неужели... хотел покончить с собой? - тихо спросила Таня. И на всякий случай засмеялась. - Пугал? - И неожиданно. - Ты меня запомнил, да?

- Не надо об этом. Это слишком серьезно. - Они вышли на дорогу к бетонному заводу. Справа и слева пестрели вагончики - прорабские, "бытовки". Лежали громадные гранитные тетраэдры с железными крюками - негабариты, обломки скал... сотни, тысячи.

- Здесь как на Луне... - сказала Таня. Она мерзла. - А сейчас... куда?

- M-м... надо распорядиться...

- Может, сначала к тебе? - робко предложила Таня. - Я бы умылась.

"Сейчас, сейчас. Где же нам хату найти, пристанище? Черт бы меня побрал, зря ввязался в эту игру. Может, пока не поздно - разойтись?! Посмеемся вместе - и уедет девчонка восвояси?! Ишь, прикатила - с тремя чемоданами..."

Но тут неожиданно Хрустов столкнулся с Туровским.

Валерий всегда относился к Леве с некоторой завистью. Конечно, иронизировал над его краснобайством, но все же ценил в нем начитанность. Они познакомились некогда на собрании строителей в защиту арабов. Валерию особенно понравился суровый каламбур Хрустова: "Арабы - не рабы!"

- Начштаба - привет! - с привычно-легкомысленной улыбкой приветствовал Хрустов Туровского. - Можно тебя на минутку, на час, на эпоху?! - Он отвел приятеля в сторону, лицо его тут же сделалось жалобным. - Валер, помоги, а? Ты теперь начальник, все можешь. А я в долгу не останусь. Автограф на коньяке.

Но тому было не до шуток, он торопился.

- Ну, что, что?

- Понимаешь, Таня прикатила... моя сестра... то есть, она медсестра, а так - моя жена... Старик, мне надо с ней уединиться. Вопрос жизни. А жизнь - это форма существования белков, ты же знаешь...

- Погоди молоть, - зашипел Туровский, болезненно морща лоб. - Что же не в общагу? Парни уйдут - закон.

Хрустов страдальчески закатил глаза.

- Стари-ик! Там черт тe что ей могут наговорить, лаются, а у нее уши нежные. Знаешь, такие ушки только у красных роз... Стари-ик, выручи, я знаю - у вас есть квартира для приезжающего начальства. Номер восемнадцать, кажется.

Лицо маленького Туровского стало непроницаемым.

- Лев, ты шутишь? Это бронь... там остановился секретарь обкома. Правда, уехал до завтра на мраморный, но в номере - вещи. И кажется, дочка должна приехать. Нет-нет, брат. Увы. Дикси.

- Да... да... - затосковал Хрустов, раскидывая руки и кланяясь, как конферансье. - Спасибо за соболезнование.

- Да не юродствуй ты! Неужто не найдешь?! - рассердился Валерий.

Заметив, что Таня приблизилась и может что-то услышать, Хрустов развязно бросил:

- В бригаде всё прекрасно! Я им накрутил хвоста!.. Чао! - Быстро подхватил чемоданы Тани и побежал, кивая ей, - подходил автобус. Они с Таней переехали мост, вышли в поселке. Хрустову будто бы захотелось закурить. Он прикуривал и сам задувал спичку в руках. "Куда идти?! Что делать?! Господи, надоумь! Я понимаю, тебя нет, но есть же что-то, нечто, некто, кто хохочет сейчас в небесах, глядя на этот нелепый спектакль... Ах, Бойцов! дурень! Кто тебя просил?! Там этот поезд проходит ночью. Так он отстал от поезда, потащился искать библиотеку?! И она тоже - дура дурой! Вытаращила голубые глаза и поехала. Ну и девушки нынче пошли! Вон еще одна тащится!"

Навстречу топала в кирзовых сапогах Маша Узбекова. Грубоватое лицо ее было сосредоточенно. Увидев Хрустова с незнакомой красавицей, Маша оцепенела, рябинки на щеках выступили, словно ее крупой осыпали. Лева подмигнул боевой подруге, еще не зная, что скажет, но уже надеясь, что Маша-то его и выручит, верная, простая Машка.

- Привет, товарищ Узбекова! - И Хрустов весело пояснил Тане. - Одна из лучших наших работниц в Стройлаборатории. Как живете, товарищ Узбекова? А ты, Тань, записывай.

Маша растерянно пробормотала:

- В свете решений... перевыполнили... на двенадцать... А вы из какой газеты?

- Какая разница! - перебил Хрустов. - Какая разница, милая Маша! Все это мелочи - журналы, газеты... Газета - бабочка века, живет, пока светло - до вечера... а вот вечером... - Лева озабоченно потер пальцем лоб, поманил Машу в сторону. - Тихо, Мария! Комсомольское поручение. Надо не осрамиться. На высшем уровне... - он едва заметно кивнул на Таню. - Это дочь знаешь кого? Секретаря обкома. Хотя тебе это ни к чему. И вообще, не важно - звание, чины, погоны... Не ради этого живем, верно? Если только ради этого жить... о-о, мне становится скучно, мозг покрывается волосом, как говорил Маяковский. - После этого "артобстрела", увидев, что Маша потерянно заметалась серыми глазками, ничего не понимая, Хрустов перешел к главному. - Эта дочка, эта фря... приехала посмотреть на ГЭС. А папаша на мраморном. А ключи от восемнадцатого номера увез с собой. Усекаешь? Возьми у тети Раи, у нее есть вторые. Она тебе даст. Как-никак, ты у нас активистка, давай! Жми! - Хрустов угрожающе понизил голос. - Замерзнет девочка - нагорит нам всем! Ну?!

Маша, наконец, уразумела, что от нее требуется. Но, видимо, какие-то сомнения тронули ее невинную душу. Вытянув шею, она старалась рассмотреть приезжую, а Хрустов, топчась на снегу, все заступал ей дорогу к Тане, не давал смотреть.

- Ты чего, чего?.. - зашептал он. - Уж не ревнуешь ли, Мария?! Ну-ка... потрогай мой лоб! - Он взял ее руку, снял варежку в пятнах масляной краски и приложил горячие пальчики к своему лбу. - Ну? Нормальный? Думала, с ума сошел - ухлестывать за дочкой секретаря обкома?..

- А че она с чемоданами? - спросила тупо Маша.

- Как че?! Платья... туалеты... Она ж не то, что мы - простые люда. То синее наденет, то красное. Ну, иди, иди!

Маша все колебалась, Хрустов сжимал кулаки и оглядывался на Таню - может, она уже обо всем догадалась, топнет ножкой сейчас и убежит. Нет, Таня ждала, трясясь на морозе, стукая сапожком о сапожок, а поймав взгляд Хрустова, тут же ему вымученно улыбнулась. "Бедная девчонка!"

- Да иди же ты!.. - воскликнул Хрустов. У него сил больше не было уговаривать. - Машутка!

- А когда... - забормотала Маша Узбекова, - а когда же наша комсомольско-молодежная... ты обещал!

"Театр! Истинный театр! - плакал и смеялся про себя Хрустов. - Развергнись, земля - я не могу!!!"

- Обещал! И не отказываюсь! - застонал он. - Но не сейчас же! Стройку лихорадит. Зинтат вспучило, люди ночей не спят. За каждый час я старею на год. Как можно думать о своем личном?.. Где наша бескорыстность, принципиальность? Мария! Не узнаю тебя.

Мария понурилась.

- Щас принесу... - и потопала к мужскому общежитию, где сидела вахтерша тетя Рая, она же комендант всех домов.

Хрустов обернулся, робко подошел к Тане, обнял, сжал ее.

- Замерзла, милая?.. Сейчас. Она принесет бумажку одну... на подпись... и пойдем. - Хрустов расстегнул свой полушубок и спрятал девушку от сумеречного ветра.

Таня смотрела на белую реку с черными клавишами промоин, на белые берега. На той стороне, где они только что были, уже вспыхнули желтые огоньки. Зимой рано темнеет. Правее, за круглыми формами Бетонного завода, там, в наступившей мгле, казалось, торчат небоскребы без окон, гигантские бетонные пальцы, бетонный лабиринт - так выглядит отсюда плотина будущей Ю.С.Г. Мигают желтые и красноватые огоньки - это ползут крохотные машины...

- Какая огромная у тебя стройка, - прошептала Таня. - Только зябко тут. Все время ветер, да?

- Ничего! - сказал Хрустов. - Вот неделю назад были морозы - самолеты на лету падали!

- Самолеты? - наморщила лоб Таня.

- Ну, воробьи!.. Глупенькая... дай я тебя поцелую! Это и есть плотина. Она деревянной опалубкой покрыта. Щиты снимем... снимут мои люди, - поправился Хрустов, - мои рабы... рабыни... - он подмигнул, - и останется тело плотины из бетона. Это выражение такое - тело плотины... - Он улыбаясь разглядывал Таню. - Ничего... оно красивое... потом увидишь. Хочу все краны заменить! - Вдруг запальчиво заговорил он. - Вон ту гору - подвинуть! По рельсам. Своего зама - убрать в Москву. Хоть в замминистры, сейчас так делается - убирают вверх, чтобы не мешали делу.

Таня провела ладошкой по его щеке, по белесым волоскам бороды.

- Ты изменился, страдания не прошли даром.

- А ты... стала еще красивей.

- Для тебя, - загадочно сказала Таня. - Для тебя я всегда буду красивой.

"Дура, что ли? - подумал Хрустов озабоченно. - "Страдания"... "Для тебя"...

Таня прижалась к нему, зарылась носом в облезлую овчину его полушубка, коленки уткнулись в его коленки, Хрустов задрожал.

- Неужели ты, милый... мог отравиться без меня? - хихикнула Таня.

- Да, - отрезал Хрустов.

- И... и яд бы нашел?

- У меня товарищ - врач. Дома полкилограмма мышьяка лежит. С хлорофосом - верняк. - Он сделал вид, что опомнился. - Ну, а ты как добиралась? Что не расскажешь? - Скалясь от возбуждения, он оглянулся - Маши все еще не было. - Г-гов-вори!

- Ой, что было! - Таня оттолкнулась ладошками и рассмеялась. - Этот парень ко мне ночью стучится... а я ведь возле вокзала, народ разный, страшно... Но я будто почувствовала, что от тебя. Отпираю... а он: погоди открывать, сначала спроси: кто... Я, говорит, от Льва Николаевича Хрустова... ему плохо без тебя.

"Дура она, явная дура", - закручинился Хрустов, заглядывая в ее лицо. Слушая рассказ, он представлял себе, как Алеша Бойцов обстоятельно пьет чай у нее дома, вытирает взмокший лоб, листает альбом с фотографиями, расспрашивает, и Таня ему показывает, кто где изображен. Когда выяснилось, что Таня не знает дороги на стройку, Бойцов, краснея от растерянности, предлагает свои услуги - рыцарь! И они едут, и Алеша в поезде развлекает ее фокусом, который показывал на вокзале Хрустову.

- Хочешь? - встрепенулась Таня. Она достала платочек, накрыла платочком указательный палец. - Раз! И два! Смешно, правда?!

Хрустов зарыдал:

- Ы-ы-ы... смешно!..

Наступило молчание. Таня глубоко вздохнула.

- Вот, - сказала она. - А с мамой я простилась, Левушка...

- Умерла старая... - понимающе кивнул Хрустов. - Бедная моя.

- Да что ты? - испугалась Таня. - Я распрощалась - мол, уезжаю к Левушке! Она тебя не знает, но я все объяснила. Раз в жизни бывает... чтобы такая любовь. Три года! А сестренка моя... ты ее не знаешь... Верка говорит: ой, вот мы похожи... а ты вся такая таинственная, исчезаешь навеки... а я тут останусь прозябать.

- Ничего. - Хрустов закурил, посорил искрами на снег. - Найдет и она свое счастье.

- И то, - согласилась Таня. - За мною ухаживал дядька один из гастронома. Ску-учный! Я ему отказала. Мол, я другому отдана. - Она обняла его и прижалась.

Хрустов как бы заново увидел на синем снегу ее чемоданы и сумку, и до него дошло, что это - приданое, что Таня, конечно же, приехала всерьез, именно к нему. И наверняка всем объяснила, как и куда писать. "Сейчас бы проснуться одному!"

Сзади заскрипел снег, Хрустов резко обернулся, - это была Маша Узбекова. Она незаметно передала ему ключ.

- Ну, я потом... - вяло буркнул Хрустов Маше, - подпишу... документы... Главное, чтобы они были готовы... До свидания, Узбекова.

Что уж подумала Узбекова, неясно, но явно ожила.

- Иду на рабочий участок! - бодро ответила она, окинув презрительным взглядом мерзнувшую в шубе городскую девушку.

Хрустов сжал изо всех сил ключ и наполнился страхом и радостью: что-то теперь будет? У них до утра есть квартира.

- Ну-с, идем! - Легко поднял чемоданы. - Соловья баснями не кормят. Ты, конечно, устала. Если бы я знал, я бы тебе специальный вагон выслал, румынский... там и мебель румынская...

Они уже подходили к дому номер три, где живет начальство, как им навстречу попался Леха-пропелллер, он несся с книгами подмышкой. Увидев Хрустова, ревниво оскалился:

- Ты че вчера трусы свои постирал - и на мою подушку?.. я спать ложусь, смотрю...

- Чего?! - возмутился Хрустов, и минуту они кричали одновременно.

- Че, говорю, трусы... синие свои?..

- О каких глупостях вы говорите?

Хрустов, наконец, оттеснил Леху, да Леха и сам замолк, поняв, что зря мешает товарищу - позиции у того прочные. Леха застеснялся, осознав, что в нем говорила зависть и мужская дурь, доведенная до крайней степени отсутствием прекрасных девушек на ГЭС, замахал руками, уронил книжки - и униженно подбирая их, шелестя страницами - убежал. Хрустов высокомерно усмехнулся:

- Это наш жаргон, Таня. Не обращай внимания. Опять взрывники не во время сработали, корова забрела - на кран ее забросило! Ну, идем, идем, милая...

Наконец, они стоят перед дверью с номером 18. "А вдруг товарищ секретарь вздумает сегодня вернуться? А вдруг он уже дома?" Но путей к отступлению нет. Хрустов опустил чемоданы, достал из варежки плоский медный ключик и вставил в щель замка. "Влево крутить? Вправо? А вдруг дочка секретаря обкома заявится?.." Что-то от растерянности напевая, Хрустов повернул ключ туда-сюда - дверь открылась. Лева нащупал справа выключатель, щелкнул - и в прихожей загорелся плафон, в глубине квартиры вспыхнула дорогая люстра.

Хрустов и Таня затащили багаж и оказались в блаженно-теплой - после улицы - квартире. Таня, робея, сняла шубу - Лева даже не догадался помочь. Сам он стоял одетый возле двери, готовый хоть к аресту за незаконное вторжение. Таня прошла в залу.

- Ой, как я замерзла! А тут еще одна комната?! - Она вернулась к Леве, обняла его. - Милый... дождался...

- Да, - ответил Хрустов. - Дождался. - Его трясло. Чувствовал он себя ужасно. Шутка зашла слишком далеко. Девушка снова пробежала в комнаты, она смеялась, заглядывала в зеркало, поправляла что-то на воротничке, на груди.

- Это твои тапочки? Ноги устали, можно я надену? И телевизор?! Там опять Штирлиц - посмотрим?! - Она вернулась к нему. - И ванная есть?! А ты... ты чего не раздеваешься? Хочешь в магазин за вином? А вот же у тебя! - она вытащила из-за кресла бутылку коньяка. - А-а, чего-нибудь скусненького? Может, не надо? Давай сегодня скромно.

- Хорошо, - Хрустов не отрывал глаз с прекрасного глупого лица. - Я сейчас... приду. Нужно напоследок кое-какие распоряжения. Чтобы потом... - он криво улыбнулся, - не отвлекали... по мелочам. Ну, ты меня понимаешь?

- Понимаю, - кивнула Таня. - Бледный какой. Устал?

Хрустов озабоченно сгорбился, потоптался у дверей, поднял с пола какую-то соринку - сунул в карман.

- Кхм... нервные дни... То министр звонит... то сам... понимаешь? Ты ложись... я сейчас... понимаешь?

- Понимаю, - снова тихо повторила Таня с какой-то жуткой для Хрустова, интимной полуулыбкой. Она ему верила. - Только ты уж недолго... я жду... Левушка, буйная головушка... А я? - Она оглянулась на себя в зеркало. - Ну, Телегина!.. даешь!.. Ты иди, это я так.

Хрустов выскочил на улицу. В морозном ночном воздухе были размешаны запахи бензина и женских духов. По мосту грохотали вагоны. Где-то смеялась-заливалась женщина и возбужденно говорили парни, лаяла собака. Ни звезды. Морозный плотный туман, желтые расплывчатые окна... горы, безлюдные горы кругом...

"Что, что делать?! Дура, мать свою бросила, жениха... Оставить ее тут - и уехать? Сию минуту - на Магадан или в Калининград?! Убить медведя - и в его шкуре уйти в Саяны? Теперь я понимаю, откуда берутся снежные люди... Никогда себя таким идиотом не чувствовал. Понимает она, кто я, или нет? А если понимает? У-ужас. И неужели - любит?.. иначе зачем?.. Но как она может любить?! Виделись всего два раза. Или им, девчонкам, все равно? Лишь бы замуж! Закрыть глаза? Не думать о завтрашнем? Вернуться к ней? Ведь ждет гражданка. Я, как Архимед, всплыву в ее обильных слезах. У-ужас!"

Кто-то вышел в темноте из подъезда. Хрустов быстро отступил в сторону, но его увидели, это был зоркий, одинокий Васильев в шубе и в меховой кепке, по случаю некоторого потепления. Он курил.

- A, Хрустов, - удивился он. - Ты ко мне?

- Нет! - дерзко ответил Хрустов, готовый сквозь землю провалиться, только не разговаривать сейчас с таким уважаемым, честным человеком. - Раз, два, три, четыре, пять... вышел погулять.

- Чем-то расстроен?

- Думаю о соцсоревновании! Дышу озоном стройки.

- Да куда же ты? - огорченно позвал его Васильев. - Постой немного. За мной сейчас машина придет, покурим вместе. Лев Николаевич!

Хрустов потупился. Ему было стыдно.

- А знаете, - заговорил он первое, что пришло на ум, - давайте... на мраморной горе вырубим из камня голову! И не какого-нибудь там великого человека, это в Америке - президенты из скалы смотрят, а у нас - просто строителя! Метров двадцать в диаметре! Представляете? Летят самолеты... Памятник на века! Над Саянами - голова из красного мрамора. Дайте мне взрывников - я сделаю!

- Интересно, - сказал Васильев. - Когда-нибудь... может быть...

Хрустов усмехнулся, у него дергались губы. Он сейчас был сам себе противен и жалок.

- Простите, Альберт Алексеевич, ерунда все это. Я неудачник, а вы железный Васильев. Вам не понять. Что Сенека-то говорил?! То-то. - Хрустов уже не мог остановиться - он что-то бормотал, вздрагивая, всхлипывая, как в истерике. Васильев удивленно, может быть, даже с гримасой разочарования слушал его. Возможно, он прежде надеялся, что Хрустов умнее. Лева сам прекрасно понимал сейчас, что городит глупости, но его несло. - Почему не везет? Права шоферские получил - разбил машину. На машиниста крана сдал - голова кружится... Могу только как гриб - на матушке-земле! Альберт Алексеевич, а что нужно сделать, чтобы такому грибу Героем труда стать? Я понимаю, работать-работать-работать... Но вот вам приходит разнарядка: столько-то медалей, столько-то орденов... и два-три Героя. Может, вспомните при случае? Русый, холостой., комсомолец... не одних ведь женатых туда? А то кому я нужен незнаменитый? Даже билет в кино без очереди не дают! Да я шучу, шучу... А в замы не возьмете? Я бы своей легкомысленностью вас удачно оттенял! Шучу, шучу!

- Вы устали, - сдержанно ответил Васильев и сделал шаг в сторону. Возле него остановилась легковая машина, нутро ее засветилось малиновым бархатом и погасло. И "Волга" укатила.

"Вот и все, кончилась наша дружба, - подумал Хрустов. - К чему приводит недержание языка. И с этой стороны теперь ущелье. Пора и мне идти, деваться больше некуда. Только к ней. Забыться. Добровольцем. А потом нырять под лед - тоже добровольцем. Документ, удостоверяющий право на эту работу, я перерисую у Климова. Делов-то! И - прощайте, звезды! Поплюйте на меня, звезды! Не признаваться же Танюхе, кто я такой на самом деле..."

Хрустов поднял голову, посмотрел - где тут окна проклятой квартиры, за которыми его ждет девушка. В окнах не было света. "Наверно, легла. Бедная Таня. А может, она - моя судьба?"

Но тут из-за угла дома с грохотом выскочил грузовик с одной горящей фарой, резко остановился, завизжав тормозами, из кабины выпрыгнул Майнашев:

- Еще отин! - закричал он с радостным отчаянием в голосе. - Лева, милый, лезь в кузов... Катим в котлован! В третьей смене, сам знаешь, половина гриппует...

Хрустов растерянно и жалко улыбнулся. Он не особенно противился.

- А как же? Таня приехала... ждет...

Майнашев щелкнул пальцем, как картежник:

- Успеешь еще! Много-много раз! Пошли-пошли! Пыстро!.. - Он подтолкнул Хрустова сзади, и тот заскочил в кузов, в брезентовый коробок, где уже сидели, зевая и сумрачно глядя на Хрустова, парни, в том числе и Борис, и Леха-пропеллер, и Серега. - Поехали!..

- А где дядя Ваня?

- Еще не вернулся, - отвечал Серега.

"Вот, люди серьезным делом заняты, рискуют. А ты?.. Утром вызволю ее, что-нибудь придумаю. Или честно о себе расскажу".

Из котлована, забежав в пустой штаб, он через дежурную дозвонился в восемнадцатую квартиру и услышал голос Тани, который ему показался самым родным на свете:

- Милый, ты? А я жду! - и Лева подумал, не сделал ли он великую глупость, убежав от нее, или это как раз мужественный, честный поступок.

- Где же ты?

Хрустов хрипло забасил в ответ:

- Никуда не выходи! Эпидемия гриппа! Я поднял народ! То есть, здоровых поднял, а больных уложил. Сейчас заседание штаба, уровень воды в Зинтате растет катастрофически... Спи, я тебя под утро сам разбужу!

- Понимаю, - очень тихо отвечала Таня. - Скорей разбуди. Бедный мальчик... - И раздались короткие гудки, словно писк птицы. - Пи, пи, пи...

Хрустов стоял оцепенело, прижав ледяную трубку к уху. Холод трубки словно в мозг проникал. Что он еще мог сказать Тане? Все шуточки забылись. Но иначе он не мог.

Так делали иногда люди - уходили в сторону, думая, что поступили благородно, и тем самым ввергали своих близких в еще большую беду...

САМОДЕЯТЕЛЬНАЯ ПЕСЕНКА НА Ю.С.Г.:
ДЕВЧОНОЧКИ МОЕЙ ОТЧИЗНЫ,
ДА ЧТО ЖЕ ВЫ, ДА ГДЕ ЖЕ ВЫ?
КАКИЕ ЛЮБЯТ ВАС МУЖЧИНЫ,
СРЕДИ КАКОЙ ВЕДУТ ТРАВЫ?
СТИХИ КАКИЕ ВАМ ЧИТАЮТ,
ЗОВУТ В КАКОЕ ВАС КИНО,
В КАКИХ МАШИНАХ ВАС КАТАЮТ
- АХ, ЭТО НАМ НЕ ВСЕ РАВНО!
ДЕВУШКИ, ВЫ КАКИЕ? ТЕПЛЫЕ, КАК СНЫ?
РОЗОВЫЕ - КАК В ОЗЕРАХ ЗАКАТЫ?
ТАК ПОЛУЧАЕТСЯ, С ПРИХОДОМ КАЖДОЙ ВЕСНЫ

(обгоревший лист без нумерации, исписанный с обеих сторон. Из этого ли места летописи он? - Р.С.)

...ютились в палатках, в двух-трехслойных, с железными печурками, с пришпиленными к брезентовым стенкам изображениями киноактрис. В матерчатых домиках стоял зеленый полумрак, пахло цветущим от сырости хлебом с белесой корочкой (кстати, ученые на основе гниения и образования грибков изобрели знаменитое лекарство пенициллин), в палатках мигали и чадили свечи, бренчали гитары и слышались нарочито хриплые песни про дым костра. Чудесно!..

Но подросло и новое поколение строителей, которое хотело жить с первого дня в общежитиях и даже квартирах с ванной и телефоном, и пришлось строить дома хотя бы с титанами...

Так миновало несколько лет. Строительство то замирало, то снова устремлялось вперед под крики "Ура!". Вот буркнет кто-то в правительстве, что ГЭС устарели, что их ток не окупит стоимости залитой морем тайги, убитой рыбы (не может же она проскочить на нерест через плотину!), кто-то скажет вот так - и стройка затихнет. Но потом победит другое мнение - и снова везут железо и людей, люди обнимаются с железом, наливают в него бензин - и вновь разваливаются горы, содрогается земля, и русло реки становится уже...

Описывать подробно в метрах и тоннах работу нет смысла. Не об этом пишу. Да я думаю, видели вы в наших кинофильмах краны с ковшами, вереницы машин с гравием и бетоном, строителей в касках (чтобы не убило метеоритом, как додумался журналист Владик - см. дальше)...

Короче. Несколько лет лихорадило стройку, весной в пятый раз сменили руководителя. Летом новый начальник, благодаря личным связям в Москве и упорству на месте, добился того, что осенью, когда перед зимой река несет меньше всего воды и еще не холодно (градусов пять мороза), Зинтат был перекрыт, воду пустили через водосливные отверстия правобережной части плотины, а левобережный котлован - старое русло Зинтата - отгородили дамбой, высушили и стали ковыряться в нем. Надо же возводить здание ГЭС, где со временем закрутятся генераторы тока мощностью по 650 тысяч киловатт.

А зима наступила грозная. Вокруг солнца - белый круг. Ночью вокруг луны - крест и круг, и черт знает что еще. В узком мрачноватом каньоне Зинтата, на бесконечном ледяном ветру, высились бетонные башни будущей плотины, как раскопки Трои...

И вдруг... нежданно-негаданно начало нарастать неясное событие, надвинулось мгновенно, коснулось каждого, ослепило душу и затмило разум...



(судя по нумерации, не хватает несколько страниц - Р.С.).

Уже поздно ночью Валерию домой позвонил Саша Иннокентьев, инструктор водолазной группы и сообщил ужасную новость: рабочий Климов, вызвавшийся вместе с молодыми водолазами обследовать обстановку перед донными отверстиями, подо льдом потерял сознание, не откликался на специальные сигналы сверху. Климова вытянули, перетащили в теплый отсек в галерее, обтерли спиртом, переодели. Был вызван врач из поселковой больницы, он сделал укрепляющие уколы, и сейчас рабочий почти в норме.

- Кому-нибудь еще доложили? - зло прошипел Туровский.

- Пока нет, только вам. Ну и ребята знают.

- Где он?

- У себя в общежитии. Прописали постельный режим.

- Больше никого под лед не пускать! - сквозь зубы выдавил Туровский. "Все-таки прорвался, подвига захотел". И вдруг рассвирепев донельзя ("Сколько же можно?!", позвонил в штаб, дежурному: - Сегодняшним числом уволить Климова со стройки. Свяжись с отделом кадров, прямо с утра, причина - нарушение трудовой дисциплины. Не забудь!

Дежурил тихий, исполнительный Помешалов.

- Действительно!.. - только и сказал он. - Давно пора. Вы правы, Валерий Ильич. А то, что он заболел, конечно, от водки.

Ни Туровский, ни дежурный не знали того, что в общежитской комнате, куда отвезли Климова, никого нет, все его молодые дружки срочно вызваны в котлован, в третью смену, - в авральном темпе наращивают бетон над пятым донным отверстием, там - трещина. Сердито упав в постель и продолжая мысленно уничтожать Климова, Валерий долго не мог уснуть. "Проклятый самовлюбленный старик!.."

Когда под утро вернулись в общежитик Хрустов и его друзья, старик лежал, трясясь, мокрый под одеяльцем, без сознания. Переохлаждение? Что-то с сердцем? Всех напугал синюшный оттенок кистей его рук, пальцев ног и прерывистое, редкое дыхание. Лева побежал с вахты звонить в местную больничку, но в воскресенье (было воскресенье!) там никого еще не было. А "скорая помощь" в далеком городе Саракане заказ не приняла - посоветовали связаться с районной больницей. А райцентр Колебалово, которое на картах значилось как Ленино, но народ упрямо называет его Заколебалово, вовсе не отвечал - наверное, порывы на линии, как сказала телефонистка.

"Души заветные порывы". А.С.Пушкин.

Клокоча от негодования и от чувства собственной вины (чем занимался вечером?! Нет, чтобы пойти к полынье, подстраховать старика), Хрустов позвонил Васильеву домой (телефонный номер он запомнил).

Он выпалил ему новости, добавив, что Климов старался, что он не виноват, дольше всех пробыл подо льдом, вынес много информации, но ему надо врача...

Васильев молча выслушал, буркнул:

- Будем думать. - И повесил трубку. Проклятый чиновник, что за рыбье выражение! Туровскому позвонить? А что он может?!

И вот, когда утром Васильев собрал всех своих старших подчиненных на летучку (подведение итогов за неделю и принятие решения, как быть с водой?), Туровский обратил внимание на неприязненный взгляд Васильева, обращенный в его сторону. Нет, столь же неприязненно Васильев смотрел и на Титова, но на Валерия он никогда так прежде не смотрел.

Что такое?! Про Аню рассказали? Вот ведь слух покатился... Да она просто помогала Валерию тогда. И она же готовила стол в квартире Альберта Алексеевича, когда того ждали на банкет с поезда. Или в чем дело? Про Олю Снегирька наврали? Но Валерий тут чист. А по работе он ли не старается? Или ему напрасно что-то помстилось?

В огромном кабинете Васильева, за длинным столом хмуро сидели представители УМР, УОС, СГЭМ, ATK, УБКХ, ГЛАВЭНЕРГО, САЯНГРАЖДАНПРОМСТРОЯ, ШАХТСТРОЯ, МОСТСТРОЯ, ГИДРОМОНТАЖА и прочие партийные и советские работники стройки. В углу - переходящие красные знамена. (Приписано черной шариковой ручкой: Как же это сегодня скучно! А вот нарочно оставлю! Глотайте! - Л.Х.)

Начальник стройки кивнул Титову, тот явился сегодня в новом синем костюме, в красивой рубашке с голубыми крохотными крестиками, в галстуке с серо-золотыми ромбиками. Лицо слегка оплыло.

- Товарищи. Значит, так. Ивкин говорит: бетонный задыхается без цемента. А цементный в Белоярах сидит без угля, им из Черниговки гонят отсев вместо нормального угля. Послать сегодня же в Черниговку... самую беспомощную девочку! - Он подмигнул Валерию. - Это по твоей части. На носу восьмое марта - ей без очереди помогут.

- Голова!.. - восхитился (то ли насмешливо, то ли простодушно) маленький Ивкин. - А мы-то им - телеграммы... угрозы... Альберт Алексеевич, через Москву нажимали!

Васильев, словно закаменев, молчал.

- Зачем? - хмыкнул Александр Михайлович. - С русским народом надо попроще. Итак решено? Бледную, в очках. Но симпатичную!

И все опять обернулись на Туровского. "Чего они так смотрят? Что я, специалист по девочкам?!"

- Дальше, - процедил Васильев.

- Статья "Розовый город палаток" навредила, я полностью согласен с Альбертом Алексеевичем. Но, как Альберт Алексеевич сам говорил не раз, - было бы счастье, да несчастье помогло: у нас в отделе кадров писем сто от девчонок-школьниц! Хочется им спать на снегу, слушать песню глухаря - пусть едут! Надо разрешить! А приедут - домой-то обратно стыдоба... напишут своим кавалерам... Те - тоже сюда. Кинем телеграммы и в воинские части - мол, красотки ждут. Коллективные письма за их подписями, можно бумагу духами надушить. - Толстяк Титов улыбнулся, возясь на стуле. - Получится.

- Я скажу Маланину, - в тишине отозвался тихо Туровский. - Комсомол сделает.

- А сам ты что, уже не комсомол?! - вдруг вскинулся Васильев. Его желтое лицо было недобрым. - Ты уже кто?

Наступила пауза. Все знали: начальник стройки благоволит к молодому начальнику штаба стройки. И вдруг такие слова? Но никто не стал добавлять дров в костер. Васильеву позволено ругать своего человека, остальные молчали, кто злорадно поглядывая на Туровского с его смешным утиным носом, кто соболезнуя.

Один из новых начальников "Промстроя" стал жаловаться, что заводы обманывают, нет арматурного железа. Тут кто-то закричал про склад смолы, а ему в ответ: какой склад?! Выройте ломами яму - вот и склад! А начальник АТК-2 смущенно признался, что его шофера уже выполнили план первого квартала.

- Так я вам честно, товарыщи', это обман! - Кудрявый украинец Потапенко, смеясь, дергал себя за ус. - Пока не посадили нас, переходим на спидометровое хозяйство. - Он слегка поклонился Васильеву. - Спасибо за совет. Вовремя.

- Почин жить честно, - разлепил губы Васильев. - Поддержим. - И мгновение помолчав, слегка улыбнулся.

Все ожили, захохотали. Всем было известно: в автохозяйстве - давно приписки. Но руководители знали и то, что это частью - по их вине. Многие предприятия заказывают себе машины - и держат у ворот без работы. А чтобы не обижать, пишут потом шоферам в путевки, сколько не жалко, хоть тысячу километров. Теперь так не будет, объяснял Потапенко.

- Если машина простояла без дела - штраф с вас. А если мы подвели, не перевезли груз - штраф с нас.

- Взаимовыручка на основе штрафных санкций, - снова Васильев был мрачен. - Создадим специальный штат по начислению штрафов. Интересно, что сказал бы по этому поводу Хрустов?..

- Кто?! - стали переспрашивать за столами.

"Ясно, - подумал Валерий. - Левка и к нему тропу протоптал. Он и нажаловался". И попросив жестом и взглядом у Васильева разрешения выйти на минутку, стыдясь самого себя, из приемной позвонил в отдел кадров:

- Это начштаба Туровский. Там был сигнал насчет Климова?

- Да, да, Валерий Ильич! - отвечал женский голос. - Приказ отправлен наверх.

- Приказ вернуть. Такое решение. - И он быстро положил трубку.

В кабинете громко, как в мегафон, докладывал главный инженер о тяжелой обстановке, сложившейся вокруг плотины. Люди напряженно слушали, понимали: мнение Титова - это мнение и Васильева. Иначе не может быть, учитывая вслпывшую информацию, что начальники являются соавторами защитной косы в верхнем бьефе.

- Никакой паники! - посапывая розоватыми ноздрями, с важностью обводил всех взглядом Титов. - Сибирь не оранжерея. Здесь все бывает. Мы говорили с Ленинградом, в самом чрезвычайном случае пропустим воду и лед через гребенку. Плотина выдержит. Придется только убрать заранее краны, механизмы. Стихия, товарищи! - Он развел руками, и дорогие его запонки сверкнули справа и слева. - Нервы надо закалять, а то некоторые товарищи повели себя, имен не будем называть, просто недостойно... - Он достал платочек, обмакнул губы. - Hy, на худой конец - поплывем вместе в Ледовитый океан!..

Он доложил насчет нехватки вагонов, насчет ремонта котельной, насчет недостроенного жилого дома и Дворца культуры, насчет шатров и брезента для УОС, арматурного железа, насчет балок 45-М для ЛЭП и при вновь затянувшемся, упорном молчании Васильева кивком отпустил людей.

Валерий тоже было поднялся и хотел вышмыгнуть вон, но его мановением руки задержал Титов (не Васильев, а Титов!). Они остались втроем.

- Все-таки не согласны? - спросил Титов у Васильева. - Насчет кранов.

- Нет, - ответил Васильев. - Я бы их не хотел снимать. Как думает наш начальник штаба?

Туровский не знал, что ответить. "Пусть пока поработают? А с другой стороны, потом попробуй размонтируй КБГС-1000 или даже КБГС-600! Нужен месяц. Самое меньшее полмесяца. А где взять время? Кто знает, как завтра поведет себя Зинтат? Вспухает на глазах. Тут еще солнце станет жарить... грядет весна..."

- Я согласен с вашим мнением, - промямлил Туровский Васильеву.

- Да? - невнятно буркнул Васильев. - Я сейчас. Надеюсь. - И вышел вон.

Титов повернулся к Туровскому и театрально откинулся на стуле.

- Валерий, тебе сколько? Двадцать пять уже есть? У тебя когда-нибудь будет свое мнение?

- Почему так говорите?! Я, может быть...

- Улитки, мать вашу! - проворчал, ерзая на стуле, Александр Михайлович. - Стр-раусы! Это они утыкают голову в песок... Думают - спрятались. Как-нибудь пронесет, да? Ты бы очень скоро мог работать моим заместителем, а там и главным инженером, - негромко продолжал Титов. - Сейчас всеобщее омоложение, Алик скоро уйдет. И ему сейчас до фени, что у нас тут. Хоть гори огнем. Ты хоть знаешь, что он пьет?

- Да бросьте вы! - вырвалось у Валерия. - Чушь какая!

- Чушь?.. - Александр Михайлович приблизил бульдожье лицо. - Позавчера дома у него была попойка. С какими-то работягами-блатягами. Хочешь - спроси! Но я-то не в укор, я это понимаю. Значит, страдает человек. И наверно, даже молится. Библию на столе у него видел. Смутился, спрятал. Скис Алик!

- Что-то случилось?.. - тихо спросил Туровский. - Уже случилось?

Титов надул щеки и вытаращил желуди глаз, давая понять, что сам бы хотел знать это.

Вернулся в кабинет Альберт Алексеевич, равнодушно оглядел замолчавших коллег.

- Звоню три раза на дню синоптикам Москвы и Улан-Удэ.. Ни черта не знают. Но послушай. - Он обращался к Титову. - Ты говорил - впереди месяц, даже полтора, подъем воды медленный. А за полмесяца мы запросто их уберем. Зато за месяц успеем надстроить столбы плотины, укрепим... А? Как думаешь, Ильич?

"Зачем он так - Ильич? Странные шутки". Под насмешливым взглядом Титова Валерий долго не мог собраться с мыслями.

- Пусть техника поработает. Да и людям спокойнее, - уцепился он за мысль. - Увидят: краны на гребенке еще стоят - будут спокойнее.

Васильев странно как-то усмехался, Титов тоже. "А вдруг сговорились меня поэкзаменовать? - Валерию стало жарко и страшно. - Помучить, покатать, как игрушку, в ладонях?"

- Пойду я? - пробормотал он, уже не выдерживая неясности отношений, и направился к дверям. В голове вертелось: "Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь".

- Кстати, - остановил его Васильев. - В Средней Азии есть сказка, проснулся человек, видит - ни одной птички. Змеи есть, верблюды, а птичек нет. Куда делись? - И после паузы добавил. - Сдохли со скуки. Вы почему, Валерий Ильич, такой молодой и такой старый? И весь правильный, а делаете ошибку за ошибкой.

- Какую? Какие? - прошептал Туровский, останавливаясь и понимая, что сейчас что-то решается не в его пользу. Наверное, хотят как стрелочника отстранить. Уж побыстрей бы!

- Потом, - резко оборвал Васильев и кивком отпустил его.

Ненавидя самого себя, Валерий выбежал на мороз. Он шел к автобусной остановке, хотя мог взять, как раньше делал, в Управлении строительства машину - ему бы дали. Он торопился в котлован.

Вокруг сиял синий, уже весенний, не смотря на морозец, день. Навстречу попался бородатый человек. И с еще большей ненавистью Туровский вспомнил о Климове.

"Конечно, Васильев неспроста помянул Хрустова... да и Александр Михайлович четко дал понять - у Васильева теперь дружба с такими людьми, как Климов. И Альберт Алексеевич гневается на меня по поводу болезни старика. Мол, не поставил врачей возле водолазов, хороший блок для согрева не оборудовал. Но там пять электроспиралей! Да и как на ветру, во времянке из брезента, при тридцати градусах мороза, удержать тепло?"

Его и самого бил озноб. "Чаю попью", - решил Валерий и забежал домой. А когда отпер дверь, увидел Аню - она мыла в раковине посуду.

Туровский на бегу остановился - словно на вилы напоролся.

- Я вас просил мне помогать?.. - оскалился он с порога. - Я что, сам не могу? Вы, Аня, это оставьте. Я сам!

Растерянно моргая, девушка вытерла руки полотенчиком, которое сама принесла, медленно оделась и, не дождавшись каких-либо еще слов со стороны Валерия, ушла. "Надо было все же помягче", - мучительно подумал Валерий.

Зазвонил телефон. До начштаба домогался знаменитый бригадир Валеваха.

- Моя брихада - академия стройки!.. - хрипел в трубке Валеваха. Он говорил гулко, бестолково, и Валерий не сразу понял, что он просит помочь его бригаде легкими типовыми блоками, которых привезли утром три экземпляра на всю стройку. Уже прознал.

Туровский, конечно, всегда помогал ему. Он с ним еще в шестьдесят восьмом Светоград спасал от наводнения! Они с Валевахой пуд соли съели! Но сегодня...

(Приписка сбоку красным фломастером: Был и остался сволочью, этот Валеваха! - Л.Х. Далее не хватает трех листов - Р.С.)



...вбежал в штаб. Здесь его второй дом. На стене - схема плотины с нескольких сечениях, на полке - красные каски для гостей, на столе пара консервных банок для окурков, за ширмой справа - электроплита и чайник.

В углу слева, за столиком с телефоном, сегодня трудится все тот же человек по фамилии Помешалов, Сергей Иванович, суетливый, белобрысый, как эстонец. Если где-то что-то в котловане не ладится, он в сердцах швыряет трубку и бежит туда сам. А в это время в штабе надрывается телефон, пищит сигнализация. Валерий каждый раз его за эти отлучки ругал. Он втолковывал белобрысому парню, что его обязанность - координировать работу, что не имеет он права покидать пост. Сегодня Помешалов решает кроссворд - значит, все в порядке.

Туровский пожал ему руку, включил электроплитку и закурил, глядя на график дня. Бетон везли ритмично. Правда, полчаса не было света, стояли краны и насосы.

- Доложили в управление о получасовом простое? - Валерий догадывался - вряд ли Помешалов сделал это.

- Н-нет. Они быстро наладили...

- Полчаса! - зашипел привычно Туровский. - Пол-часа! За полчаса плотина прирастает на пятьдесят кубометров! Как же так, Сергей?! Ты почему покрываешь дядю Мишу?! - Михаила Ивановича Краснощекова давно надо было бы гнать за пьянство и вечные накладки с энергией. - Опять кабели во время взрыва побило?

- У него жена болеет, - пробормотал Помешалов. - Он в больнице у нее...

Вспомнив снова о Климове, Туровский в раздражении отошел к окну. Стекло сияло, одетое мохнатым инеем.

- Сколько сегодня? - спросил, не оборачиваясь.

- На ноль-ноль семь поднялось.

"Что же все это значит? Семь сантиметров - очень много..." Валерий надел на шапку каску, стыдливо вынул из кармана крем (купил недавно), намазал лицо - чтобы не спалить кожу на морозном хиусе. И заторопился по котловану на верхний бьеф, по узким металлическим лесенкам, по деревянным мостикам, по обледенелым площадкам, по крановым путям... пригнувшись, под нависшими бадьями, тоннами железа, под летящими глупыми воронами в ослепительном сине-зеленом небе.

По пути встретился снова Хрустов - чего он такой бледный? А, да, нему приехала жена...

За плотиной шатер над прорубью убрали - видимо, Титов решил, что водолазов спускать не то что опасно - бессмысленно. Но зато снова рокотала бурильная установка. Одного из гидрологов, Михаила, Валерий хорошо знал. Медлительный, с бабьим лицом, Михаил кивнул на сизые цилиндрики, ледяные "керны" возле ног. Валерий достал записную книжку, Михаил - рабочую тетрадь.

- Вода!.. - закричал рабочий, останавливая движок и вытягивая бур. Перед донным отверстием № 4 лед оказался всего метровой толщины. - Вода!..

"Словно в пустыне радуемся", - Валерий отметил у себя на схеме. Получалось, отсюда до правого берега, до самой первой донной дыры, лед также нормальный, не толще метра. А вот здесь, между ряжами и плотиной, в прикрытии защитной косы, перед пятью отверстиями отросла до дна ледовая гора. "И что же, эта пробка до лета будет держать? А если разрастется, как рак?"

- Что водолазы рассказали? - спросил Туровский. - Подробости.

- Я и сам лазил, - ответил Михаил. - Я, Коля Головешкин и дядя Ваня.

- Так что, что там?!

Михаил помотал головой, шнурки ушанки зазмеились по лицу.

- Ничего не понять. Вроде как огромные жернова... - он показал руками, - такие вот стены... А что ближе к дыркам - нам не разрешили. Дядя Ваня полез, но то ли стукнулся там... Как хоть он?

- Нормально, - жестко глядя в глаза гидрологу, отвечал Валерий. - Все будет нормально.

- Хороший человек. Нас всех проверил перед погружением... болты-гайки, шланговые соединения...

- Да, да. - Туровский оскалил в раздражении зубы и тут же замкнул их губами - на морозном ветру заныли.

Тем временем парни разожгли на льду костер - горели тряпки и доски, облитые соляркой. Черножелтый дым выворачивал легкие.

- Эх, тыда бы телевизионную камеру, как в Японии! - вздохнул Михаил.

Туровский скривился - куда уж! Мы пока что на уровне каменного века...

И вдруг ему странным образом захотелось побывать внутри плотины, там, на нижних уровнях, рядом с загадочным миром, куда не попасть. Он бегом вернулся в штаб, снял унты и надел резиновые сапоги.

- Я в галерею, - небрежно бросил Помешалову. - Если кто спросит - буду через час-два.

Сергей Иванович удивленно вскинул на него белые ресницы. Все равно же Туровский оттуда ничего не увидит, ничего не услышит. Валерий это и сам знал. И однако снова зашагал вверх по скользкой ледяной земле, топая в тонких, сразу окаменевших "резинках" (надо было хоть газеты намотать вместо портянок - ноги мигом скрутило холодом, в одних-то носках! Помешалова постеснялся?).

Вокруг уже вспыхнули в сумерках прожектора, плыли красные и желтые огоньки кранов, звякали их звоночки, гудели гудки, по спиралям внутри котлована и вокруг котлована по левому берегу и мосту двигались двойные белые звездочки света - БЕЛАЗы и МАЗы везут бетон...

Туровский спустился по каменным лестницам вниз, в тело плотины.

"Ну, что мне там? Что я узнаю?" - сердился он уже сам на себя, но, скорее всего, ему захотелось уйти как можно дальше от Васильева, от стыда, который он испытал у него в кабинете, от вероломного Титова, от Климова, от всех. Валерию хотелось подумать о самом себе, о гибнущей стройке, а где это сделать, как не в галереях, где тишина, где нет никого, где стены сжаты гигантским давлением реки. А может, здесь и разгадка придет?

Винтовая каменная лестница словно не имеет конца - раз этаж... два этажа... четыре... Лестница вьется по кругу - здесь теплее, но очень сыро и темно. Надо было взять фонарик.

Наконец, разметнулась в обе стороны галерея, бесконечный бетонный коридор. Он вытянут по дуге, повторяя очертание плотины, вернее, вот этой ее части - водосливной, а другая половина встанет еще не скоро, там сейчас котлован. Еле светят жалкие редкие лампочки над головой. Из стен сочится влага. Под ногами маленькая река, вода сжала резиновые сапоги почти до колен. Туровский на уровне дна. Где-то здесь укладывался первый "зуб"...

Валерий медленно, как во сне, брел по внутренней речке, перешагивая шланги. Здесь владения СГЭМ, спецгидроэнергомонтажники устанавливают и отлаживают насосы. Здесь владения КИА - работники участка контрольно-измерительной аппаратуры запрятали в теле плотины сотни датчиков, по которым судят о том, как проседает бетон, как перемещаются под напором воды секции плотины (все-таки перемещаются - на миллиметры!), как работают дрены, здесь провода, секционные щелемеры, желоба и пр.

Валерий сворачивал в боковые коридорчики, заглядывал в темные "чуланы" - он думал. За железобетонными стенами рядом двигался Зинтат. Не забьет ли он все остальные донные, если внизу течение крутит?! Хотел прикурить - спичка погасла, душно здесь. Нет вентиляции хотя бы временной. На днях один сварщик пожаловался - не могу, говорит, работать, задыхаюсь, от электросварки кислый угар. Туровский вызвал прораба - тот объяснил, что тянуть вентиляцию из-за трех дней работы в подземном коридорчике бессмысленно, невыгодно, что он уговорит другого сварщика. Но никто не захотел туда идти. Туровский приказал было спустить вниз кислородный баллон и во время одумался - сварщик мог взорваться или сгореть с этим кислородом. Переговорил с безотказным Валевахой, который и выделил для СГЭМа своего сварщика, здорового молчаливого парня. И все было сделано. Вот так, товарищи! Валеваха есть Валеваха.

В полушубке стало жарко, Валерий расстегнулся, снял шапку вместе с каской. Во мраке подземелья быстро устаешь. В детстве у него была подружка Ася, она боялась буквально всего: лягушек, грозы, быков, змей и ворон. Но у нее на любой случай жизни был выход. Когда, например, по траве скачками двигалась пупырчатая страшная жаба или по небу катилась черная туча, пугая громом и молниями, Ася зажмуривала один глаз, а к другому приставляла на манер подзорной трубы оба кулачка, и смотрела сквозь них туда, где нет лягушки, или в небо, где сияет мирная синева. И ей верилось: нет никакой жуткой твари и нет никакой грозы. Но как можно уподобляться трусливой девчонке?! Надо попытаться смело представить всю картину происходящего перед плотиной.

И Туровский пытался, и все равно ничего не мог придумать более убедительного, чем версия, уже принятая руководством. Сбито течение каменной защитной косой, завертело в водоворот всякий сор, деревья... морозы и сковали. А как хотелось бы сейчас придумать какую-нибудь непременно гениальную идею! Чтобы все ахнули: вот в чем разгадка! Увы.

Валерий брел бессмысленно дальше по галерее, бурля сапогами по воде, свернул в седьмой или восьмой коридор... И тут погас свет. Туровский тихо выругался.

Хватит, пора выбираться! Следуя зрительной памяти, он повернул назад, тут же запнулся в темноте за какую-то трубу и грохнулся навзничь, в воду. Немедленно поднялся, зло смеясь, и в растерянности замер. Кромешная тьма, надо ждать света.

С него текло, он весь вымок. В бешенстве от невезения он стряхивал с рукавов, с груди воду, правый сапог, которым при падении зачерпнул, хотел было снять его и слить, но с кривой усмешкой подумал: "Все равно теперь".

Пошарил вокруг, нащупал бетонную стену, прислонился. "Надо подождать".

Чтобы не терять впустую времени, продолжал думать. "Если в сутки на ноль-ноль семь десятых отметки, это... это через сорок, сорок пять дней надо разбегаться. Перекатит. А может быть, и раньше? Черт возьми! Атомный век! Век электроники! На Луну летаем! А понять никто не может, что с этой каменной дурой". Туровский больно стукнул кулаком по стене.

И ему показалось - вдали звонит телефон. Уже мерещится? В галерее на стенах висели телефоны с тяжелыми трубками, как в подводных лодках или на теплоходах. Наверное, сработал случайный звонок. Впрочем, даже если надумаешь сейчас найти этот аппарат, не найдешь - только сверзишься куда-нибудь...

Достал спички, шоркал, ширкал - сырые. Хотел выбросить вон - сунул в карман. Вдруг пригодятся. Хотя... глупость, трусость, скоро включат.

Он мерз в тяжелом полушубке, обвисшем как колокол, а света все не давали. Идти вслепую к выходу больше не решился. Он понял, что дело нешуточное и стал греться - приседать, крутить руками. Он, наверное, смешон был сейчас - в полушубке, в хлюпающих сапогах и шапке, которую он снова нахлобучил (каску не нашел, она при падении в темноте куда-то отлетела).

Туровский сердился до беспамятства, представляя, как сейчас загорается свет, а рядом стоят и смотрят на него какие-нибудь девушки.

"Ничего страшного, приду домой - приму ванную, выпью коньяка".

И телефон зазвонил буквально рядом с ним - возле плеча. Валерий вздрогнул от неожиданности. Это было странно, как если бы он шел по улице и зазвонил телефон-автомат. Эти редкие телефоны в галереях предназначались для того, чтобы звонить отсюда.

Туровский стал водить рукою, нашарил в полном мраке скользкую от влаги трубку, приложил к уху, приладил плотнее, отчего шапка съехала влево и тоже упала куда-то в воду. Валерий застонал от злости:

- Ну, кто там?!

- Туровский? - спросил Васильев.

- Да, я, - растерянно сбавил голос Валерий. Помолчав, добавил. - Хожу тут. В патернах был.

- Мне сказали, свет погас. Не заблудишься?

"Еще чего не хватало - чтобы пошли спасать начальника штаба. Сам выберусь!" Валерий чихнул и деланно засмеялся.

- У меня фонарик. Все в порядке. А Михаила Ивановича - гнать, гнать пора! вечная наша нерешительность! Слышите?

Васильев на другом конце провода молчал.

- Вы из управления? - спросил Туровский. Хотя это не имело никакого значения. Альберт Алексеевич мог и дома сидеть на телефоне. Сейчас уже, видимо, погожий вечер. Не хватает только Валерию здесь куковать до утра, до прихода СГЭМ-овцев. - Сегодня - ноль-ноль семь за сутки.

- Знаю. Я звонил в Ленинград, - сказал Васильев. - Главный технолог завтра прилетит. И ожидается секретарь обкома. Партия хочет контролировать. Интересно, она может контролировать уровень паводка? - Васильев хмыкнул и опять замолчал.

Туровский стоял, ничего не видя вокруг себя, прислонясь плечом к пахнущей плесенью, склизкой стене. В железной ледяной трубке скребся, как живой зеленый кузнечик, голос Васильева. Он, Васильев, и он, Туровский, обыкновенные маленькие люди из костей и красного мяса, копошатся точно так же, как кузнечики, пытаясь спасти бетонное чудовище, перегородившее реку. Каменное чудовище кряхтит, оседает, укрепляется или... наоборот, готово треснуть и опрокинуться, как доминошная стенка.

- Приказываю немедленно идти домой и выспаться, - после долгого молчания ожил голос начальника стройки. - То же самое я сказал всем. Давайте до завтра отдохнем. - Он сделал паузу. Может быть, кому-то рядом возразил. - Нам сейчас нужны ясные головы. Нам не нужны ошибки. - И чуть насмешливо процитировал. - Нам не нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия.

И положил трубку. Туровский свою тоже повесил и нагнулся, чтобы поискать шапку. Куда подевалась?! Можно было взвыть. Достал коробок спичек, нащупал одну, с выпуклым шариком, сунул себе в волосы на голове и принялся крутить, сушить ее, как в детстве. То же самое сделал с самим коробком, с его зажигающей гранью. Потом осторожно чиркнул спичкой - в темноте возникла желтая точка, она зашипела, стала красноватой, вспыхнула - осветила руки Валерия и подожгла деревянную ножку. Пока был свет, он нагнулся, шапки не видно - и сплюнув, зашагал в сторону выхода.

И вдруг сомнение остановило его. А не в противоположную ли сторону надо идти? Кажется, когда он упал и поднялся, он крутнулся на месте, отряхиваясь... Спичка уже догорала, больно жгла пальцы, и отшвырнув ее, Валерий двинулся наугад.

Он снова и снова останавливался, сушил в волосах спички и зажигал их. И брел между серыми стенами галереи, плеща водой. "А вдруг как хлынет сюда Зинтат! - Его испугала эта совершенно дикая мысль. - И мне каюк!"

И разозлившись на себя, запел неверным от страха, овечьим голосом:

- Вперед вы... това... рищи... все... по местам... последний парад наступает... - и замолк, спохватился. "Еще услышит кто, решит, что в галерее бичи живут... милицию вызовет..."

Он наощупь двигался по дугообразному коридору, а может быть, он шел по бесконечному кругу, и ему уже казалось, что вернулся на прежнее место... все та же вода чавкает под сапогами... спички кончились...

Но что это?! Он ткнулся лбом, как в широкий столб, в бетонную лестницу... она кругами восходит вверх - к людам, к небесному свету... хотя нет, там сейчас уже тоже темно. "Даже лучше, - решил Валерий, не желая в смешном виде представать перед людьми. - Скорей на автобус! Сейчас еще не пересмена, автобусы пустые".

Он выскочил на мороз и тенью проскользнул под раскоряченными железными ногами крана, резиновые сапоги хлюпали, ехали по снегу. Ноги мгновенно сжало, они закоченели, но заходить в штаб за унтами было никак нельзя. Грязный, весь мокрый Туровский побежал к автобусу, прикрыв темя обеими ладонями. Одежда встала жестяным коробом.

Прыгая на месте, он остервенело стучал по дверце автобуса с работающим двигателем, по стеклу кабины - шофер, наконец, проснулся, открыл двери, и Туровский запрыгнул в теплый салон. Браво улыбаясь, Валерий махнул рукой:

- Больше никого нет, жми!.. - и автобус понесся к поселку...




ЗВОНОК ИЗ ВИРСКОЙ БОЛЬНИЦЫ

Прервав чтение рукописи именно на этом месте, среди ночи грянул телефонный звонок. Трели были быстрые - явно междугородняя или сотовый.

С похолодевшим сердце я снял трубку. Звонил Илья.

- Что? - в испуге спросил я. - Говори же!

- Нет, нет, ничего! - Илья меня понял. - Просто, отец спросил час назад: прилетите вы или нет.

- Конечно, да! - отвечал я. - Я билет купил!

- Он говорит: если трудно, можете не прилетать. Только вышлите заказной бандеролью пепел. Чтобы он знал, что ничего больше не осталось. Я боюсь за него. Эта политика его с ума свела. С белыми губами бормочет то "Буш", то "Чубайс"...

"Это трагедия нашего народа..." - хотел я сказать Илье, но подумал, что молодой человек вряд ли поймет меня.

- Я прилечу, - повторил я. - Если хоть немного смогу быть полезен, я буду там у вас, сколько нужно.

Я не стал объяснять молодому Хрустову, что попросил на работе в счет отпуска две недели...



(Продолжение "Сгоревшей летописи Льва Хрустова)

Валерий, дрожа всем телом и скуля, и приседая, отпер свою дверь, зажег электричество, снял все мокрое и босиком юркнул в ванную. "Если нет горячей воды, я пропал". Вода из крана шла ледяная, Валерий подождал минут десять, пока она станет теплее...

И когда уже сидел в постели, выпив стакан коньяку и накинув на себя два одеяла, зазвонил телефон. Наверное, опять Васильев. Валерий снял трубку, готовя какую-нибудь шутку для любящего юмор начальника стройки.

Но звонил Титов.

- Да, Александр Михайлович.

- Валера, только не переживай, не бери в голову... со временем все поправим... - начал с сиплой одышкой толстяк.

- Да что случилось? - воскликнул Валерий, еще не поняв, о чем ему хочет среди ночи поведать главный инженер стройки.

- Ну, ты помнишь, Алик назначил в водолазы бывшего зэка...

- Конечно, помню. Он еще чуть дуба не дал подо льдом. Мы могли опозориться.

- Так он, милый мой, и дал дуба... вот так...

- Как?!

- Переохлаждение. Сердце.

"Боже мой. Это ужасно".

- И конечно, кто-то должен ответить. Поскольку Алик не может отвечать за такие мелочи, ответить постановил тебе. С завтрашнего дня ты больше не начальник штаба. Но не бери в голову...

"Как?! За что?!.. Не я же включил Климова в группу..."

Да, да, да. Валерий вспомнил, как странно на него смотрел утром Васильев. Наверное, он уже знал, что Климов обречен... к нему, говорят, поселковый врач приходил... "Но зачем же он мне звонил в галерею??? Как Сталин Бухарину, перед тем как черкнуть приказ на арест?"

Александр Михайлович продолжал что-то ворковать, успокаивал, намекал на совместную работу в будущем, а Валерий подумал, что теперь он снова должен будет вернуться в прежнюю бригаду... эту квартиру придется отдать... не по чину он здесь... Не дослушав главного инженера, со всего размаху брякнул телефонной трубкой по рычажкам, вскочил, путаясь в одеялах, налил еще стакан коньяка, выпил и, прыгнув в постель, глотая слезы, сразу же, как ни странно, уснул.

Он еще знать не мог, что бригада его встретит как товарища, никто не станет злословить, поминать старое, и сам он в душе будет невероятно рад, что снова вместе - он, Хрустов, Сережа Никонов, Леха, Борис, Майнашев... Правда, Валерий заявит всем, что именно он и принял решение вернуться в рабочие, взяв на себя ответственность за гибель Ивана Петровича, хотя, как это было всем понятно, он тут совершенно ни при чем... почти ни при чем...



ЗАГОЛОВКИ ИЗ МНОГОТИРАЖКИ "СВЕТ САЯН":



И СТАЛА ИМ СИБИРЬ РОДНОЙ!

ЗИНТАТ - ЕЕ ЗЕРКАЛО.

БЕТОН НА ПОТОКЕ. ОЧЕРК.

ГДЕ БЫВАЛ ИЛЬИЧ, ПОЭМА.

ЗАБОТЫ ВАЛЕВАХИ.

МИНУС СОРОК ПЯТЬ ПЛЮС БИОГРАФИЯ.



ИЗ МАТЕРИАЛОВ ОТДЕЛА ЮМОРА "РОДНОЙ ХИУС":



ШОФЕР ЦИЦИН ПОВЕЗ БЕТОН В КОТЛОВАН ОКРУЖНЫМ ПУТЕМ - ЧЕРЕЗ МОСТ, ПОСЕЛОК, ПО ЛЕВОМУ БЕРЕГУ И ЗАМОРОЗИЛ БЕТОН.

"Я ИСПУГАЛСЯ КАМНЕПАДА!" - ОТВЕТИЛ ЦИЦИН. ТОВАРИЩ ЦИЦИН, ВЫ ОШИБЛИСЬ: ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ БЫЛО В ТУРЦИИ, А НЕ В САЯНАХ! ЧИТАЙТЕ КОМСОМОЛЬСКИЕ ГАЗЕТЫ!



ГОВОРЯТ, БЫЛ ЗНАМЕНИТЫЙ ДИРИЖЕР. ПЕРЕД КАЖДЫМ КОНЦЕРТОМ, УЖЕ СТОЯ НАД ОРКЕСТРОМ, ДОСТАВАЛ ИЗ ЖИЛЕТНОГО КАРМАНА ЗАПИСКУ. ПРОЧТЕТ, УЛЫБНЕТСЯ - И НАЧИНАЕТ ДИРИЖИРОВАТЬ. ВСЕ ГАДАЛИ: ЧТО ТАМ? ТАЛИСМАН? ПИСЬМО ОТ НЕИЗВЕСТНОЙ КРАСАВИЦЫ? КОГДА МАЭСТРО УМЕР, БРОСИЛИСЬ ПОСМОТРЕТЬ. А ТАМ НАПИСАНО: СЛЕВА СКРИПКИ, СПРАВА ВИОЛОНЧЕЛИ.



ХОДИТ ТОЛСТАЯ ТЕТЯ ПО УЛИЦАМ, РЯДОМ С НЕЙ ВСЕ ВРЕМЯ НЕЗНАКОМЫЙ МАЛЬЧИК. "ТЫ ЧТО-НИБУДЪ ХОЧЕШЬ У МЕНЯ СПРОСИТЬ?" - "НЕТ, ПРОСТО ЛЮБЛЮ ГУЛЯТЬ В ТЕНИ".



КОМСОМОЛЬСКУЮ СВАДЬБУ МОНТАЖНИКА X. СЧИТАТЬ НЕДЕЙСТВИТЕЛЬНОЙ В ВИДУ ТОГО, ЧТО У НЕГО ОБНАРУЖИЛИСЬ МНОГОЧИСЛЕННЫЕ СЕМЬИ В КРАСНОЯРСКЕ И КАНСКЕ. ПОДАРКИ И УГОЩЕНИЕ УДЕРЖАТЬ ИЗ ЗАРПЛАТЫ. КОМСОМОЛЬСКИЙ ШТАБ СТРОЙКИ.



ОБЪЯВЛЕНИЕ В ГОСТИНИЦЕ ЗА РУБЕЖОМ: "У НАС ЛУЧШИЙ ВОЗДУХ. ЕСЛИ ВАМ НЕ СПИТСЯ - ЗНАЧИТ, ВИНОВАТА ВАША СОВЕСТЬ".



У нас есть время рассказать о Татьяне Телегиной, пока эта красивая девушка спит вдали от родного дома, среди зимних ночных Саян, в поселке Вира, в доме начальства на втором этаже, в гостевой квартире номер восемнадцать. Есть время, пока ее не разбудили, пока до нее не достучались.

Написал ли я уже, что Татьяна была тоненькая на вид, но крепкая, как мальчишка (поселковая же девчонка!)? И глаза у нее были вовсе не голубые, как показалось в первую встречу Хрустову, которому и камни могли показаться голубыми, а были они серые, даже темносерые.

Ей недавно исполнилось двадцать лет. Еще года три назад на нее никто не смотрел, а сейчас таращились. Ей иногда казалось: на голове у нее случайно возникла сверкающая корона, явно незаслуженно, и очень скоро эта корона превратится в ржавую расческу, а пока этого не произошло, надо что-то понять в себе и в других, найти опору. Остаться старой девой - ужасная перспектива!

Об этом ей говорила изо дня в день старшая ее сестра Вера. Она, правда, была старше Тани всего на год, но держалась уверенно, потому что уже вкусила любви - да еще ночной, запретной. Она сама могла выйти замуж хоть сегодня - ее кавалер Володя Бородаенко, который с Веркой ночевал на газетных подшивках в библиотеке, где работала Таня, был готов немедленно повести подругу в ЗАГС. Но Верка, зная, что он любит, не торопилась. Она в прошлом году сделала даже попытку уехать от него, куда глаза гладят (проверяла себя), но через месяц одинокой и крайне опасной жизни вернулась из города Ачинска, где ей бичи готовы были устилать улицы красными коврами из Таджикской Советской Социалистической республики. Володя, конечно, простил ей выезд под вольные небеса, за что Верка благодарно обнимала своего высоченного кадыкастого жениха, при этом оглядываясь на прохожих и хохоча во все горло. Она-то была уверена - женишок обрадуется, бросит ее, а он не бросил, и все равно замуж не шла. Мать поплакалась: "Царевича ждешь?" Таня удивлялась в страхе за сестру: "И чего еще надо? Может, мечтает о чем? Хоть бы стихи читала". Сама она поглощала их с утра в библиотеке, где еще плавал мужской дух после вечернего свидания старшей сестры с женихом, и, казалось, по томам Блока и Пушкина скачут, посмеиваясь, чертики темной любви. Весь город знал про место встреч Верки и Володи, и когда в библиотеке батарею отопления прорвало, и половина книг сварилась, шутку пустили, что Володя заодно и книги о любви испортил...

И вот теперь уже младшая сестренка покинула родной дом, не старшая, нет, а она, молоденькая, можно сказать, нецелованная, уехала навстречу своему выбору, загадочному своему счастью. Верка же осталась, рыдая на перроне, рядом с урной, из которой валил черный дым от горящих окурков...

Первый вопрос, который, возможно, вы зададите, уважаемые марсиане и сириусане: любила ли Таня Телегина Левку Хрустова? На что автор ответит: не то, что не любила, - даже редко вспоминала о нем! Да и когда она могла его полюбить? Одно можно утверждать с некоторой точностью - она не забыла его. Разве можно было забыть милого, путаного, болтливого солдатика, который еще тогда - три года назад! - назвал ее красавицей мира, мадонной всех церквей, три года назад, а не сейчас, когда ее все так называли. Три года назад у нее прыщики на лбу краснели и грудь еще не раздалась, и походка была совершенно мальчишеской, а он ей руку поцеловал.

И когда с неделю назад незнакомый парень разыскал Таню в ее городе среди ночи и с порога, задыхаясь, сообщил, что Хрустову плохо без нее (через три года!!! Если все это время помнил, значит, любит! Иначе - зачем?!) и что он зовет ее на край земли, для Тани это было - как гроза с молниями зимой. Она, помнится, предстала в тонком халатике перед гостем, от которого тянуло морозом, как от саней, и - поверила. Поверила! Поверила, что он там без нее отравится, что ему с ней будет хорошо, правда, она не знала, не знала, любит ли его... но сам факт - ночной гость, приехавший за тысячу километров со словами тоски и ожидания от другого человека!.. как было не поверить в особенную связь между Таней и Хрустовым, в нечто такое, чего тут, в Красногорске, не бывает?! И продавец из гастронома, Эдуард Васильевич, с золотым зубом и красными ботинками, потускнел, и все мальчишки с ее двора, которые еще не ушли в армию, и которые уже вернулись, показались ей маленькими и одинаковыми.

Таня бросилась к бедному своему чемоданчику - собираться. Поднялась мать и поднялась сестра Вера, начался женский рев, отговаривания, шушуканье на кухне... подарки от мамы, подарки от Веры... и увидела Таня, что ей одной не унести эти чемоданы... Ночной гость побагровел от стеснения и предложил свои услуги. "Прямо до места?" - удивилась Таня его великодушию. "Прямо до места". И при этом переводил глаза с нее на Веру - так похожи... А мать расспрашивала: "Он какой, ваш Лева?" На что Алексей Бойцов сдержанно отвечал: "У нас там все хорошие". Мать радовалась за Таню...

А какой он, в самом деле, этот Хрустов? Да, служил здесь неподалеку в армии, приходил в город из леса и вызывающе курил в клубе на танцах. Как-то углядел среди прочих школьниц Таню и подскочил к ней, как черт в погонах, - улыбается до ушей, что-то говорит, да еще оглушительным басом, и смотрит так убедительно, что у Тани вдруг под сердцем горячо потекло, словно там какое-то мороженое. "Я балдею! - объясняла она потом старшей сестре на глупом школьном жаргоне, - балдею! Когда он говорит, я прямо бессовестно балдею!"

О чем же поведал ей тогда Хрустов, в два-три своих захода в город, ломая пальцы и воровато оглядываясь на офицеров, боясь патруля. От него, конечно, пахло пивом и сигаретами, он нарочно расстегивал перед Таней ворот куртки и сбивал на затылок фуражку, и фуражка не падала... так о чем же он балаболил? Он вдохновенно рассказывал про моря-океаны, где плавают поющие дельфины, говорил про дуэли и о поэтах... а почему стреляются? Да всё из-за вас, божественные, ибо нет ничего выше женщины, и он, Лев Хрустов, готов организовать религию, где вместо иконы будет женская перчатка, и он готов пить вино из туфельки Тани, а у Тани не было красивых туфель - были боты, и она обиделась, а он понял, уже опомнился, он целовал ей руки, почти плакал - сам страдал за нее, сам перепугался за ее слабую и наивную душу, обещал рассказать про Цицерона и подарить книжку стихов Есенина, и научить танцевать новый танец "шейк"... и вдруг исчез.

Больше Танечка его не видела. Может, воинскую часть срочно перебросили на дальний Восток или Северный полюс? Хрустов рассказывал, что так бывает: посадят целую армию в два самолета - и в небо... А написать ей, видимо, не мог - страшная секретность. Хрустов клялся, что иногда солдаты и не знают фамилии своего командира. Скажут: вперед! - и советский воин идет, что бы ни попадалось ему на пути: канавы, моря, города...

И вот - через три года он ее позвал! "Если даже бросит меня, - размышляла Таня, сидя в поезде рядом с Алексеем Бойцовым, - останусь строить ГЭС, останусь с романтиками. Главное, преодолеть страх". О том, что она могла и сама поехать на далекую стройку и просто жить - без всякой любви и жертвы собой, ей в голову не приходило...

И вот - она здесь! Вокруг - обросшие тайгой огромные горы, свистит ледяной обжигающий хиус, кишмя кишит муравейник людей - русские и украинцы, хакасы и буряты, бывшие солдаты и бродяги, милиционеры и московские журналисты... А Хрустов оказался жив и здоров, такой милый, с бородкой, такой молодой, а уже начальник. Он ее обнял, замер... может, и правда любит, может, и правда, страдал в ожидании ее? И Таня бесстрашно зашла с ним в его квартиру, осталась у него, умирая от ужаса и надежды, что все будет не так больно, как говорят злые люди. А бедный Левушка... его срочно вызвали в котлован, на снег и ветер, и звезд ночной полет, и она спала и не спала, вздрагивая при любом шорохе за стеной и голосе на лестничной площадке - сейчас он войдет, ее мальчик, жених, муж... только не визжи и смотри, как взрослая, ему в глаза, и люби его беззаветно, в кино видела? Ну, вот.

Среди ночи, наконец, в дверь постучали. Таня вскинулась, вскочила на коленки среди постели.

- Ой, кто там?.. Входи, милый.

В окнах еще, кажется, темно. Бедный мальчик, конечно, замерз.

- Извини... не отдохнула? - донесся густой хриплый голос. "Наверное, простудился. Голос сел... какие герои! Надо открыть! Ключ остался с этой стороны".

- Я еще в постели, - успокаиваясь и стараясь улыбаться, в смертном страхе и любопытстве ответила Таня, прошлепала босиком до дверей, отперла и бегом вернулась в тепло одеяла. - Входи, милый.

- Молодец, что приехала, - продолжал охрипший голос. - Посмотришь, наконец, ГЭС. Может, работать останешься... я бы тобой гордился...

"Конечно, о чем ты говоришь! - подумала Таня. - Я не уж такая белоручка!" и высунула смеющуюся голову из-под белой простыни. И обмерла.

В прихожей горел свет. А прямо перед ней стоял высокий, совершенно незнакомый мужчина лет пятидесяти. Таня вскрикнула, натянула на лицо одеяло - открылись ее голые пятки. Таня завизжала, сжалась в комочек и от страха отбросила на пол подушку - ей показалось, что без подушки безопасней...

- Как вы смеете? - пролепетала она. - Э-эй, - слабым голосом позвала Таня. - Помоги-ите... - И собравшись с силами, завизжала. - Лё-ёва!..

- Что такое? - оробел и представительный человек у шубе, от которой несло бензином. - Простите... может быть, я ошибся дверью...

- Да-да! Уходите!..

- Но как же?.. - человек вглядывался в окружающие предметы. - Мои тапочки... гм... мои бумаги, образно говоря... Я еще не выписывался. И до воскресенья уплачено... Я - Григорий Иванович.

- А я... я - жена... Льва Николаевича.

- Кто это?

- Вы не знаете товарища Хрустова? - говорила Таня, осознавая, что происходит что-то ужасное.

Человек странно посмотрел на нее.

- Вы - из Москвы? Актриса? Это - восемнадцатая? - Он отходил к двери, разводя руками. - Может, они думали - не вернусь? А мне сказали - дочь приехала... извините...

Незнакомый человек вышел. И страх охватил Таню. Она начала быстро одеваться. "Что это? Почему?!" Она ничего не понимала.

Таня, кажется, попала в унизительное положение. Где же Лева? Куда он ее привел? А может быть, это дом гостиничного типа? И этот человек вправду просто перепутал двери? Или как-то был тут без Левушки - вот и оставил бумаги да тапочки? Она боялась думать подробнее - только начинала думать, как ей казалось - летит в темную пустоту. Где Лева? Почему он ее оставил?

Открылась дверь - быстро вошла какая-то старая женщина в коротком пальто. Бесцеремонно включила яркую люстру, и Таня со стыдом поняла: "Всё!" Такие безвыходные и двусмысленные ситуации снятся в снах.

- Ты кто?! - заговорила быстрым шепотом старуха. - А ну отседа!

- Вы мне? - прошептала Таня. - Я жена Хрустова. Льва Николаевича.

- Левки-баламута, что ли? - ехидно пропела старуха и хихикнула. - Ети его душу!.. Ох, дурачок-дурачок! Что делает! Что делает, а?! Тут ждут дочку товарища секретаря обкома... это он был сам. Ты как сюды попала, полоумная?! - негромко и страшно закричала багроволицая старуха, топая обутыми в валенки ногами. Вытаращенные ее желтые глаза мигали. - Я - тетя Рая! Ой, господи, уволят меня... Вставай же! Чего сидишь на чужой постели! Заполонили все общежитие женское, как привидения в замке Штирлиц... так мало - полезли в культурные очаги... еще пропадет чего... - бормотала она, мечась по квартире. - Из холодильника пила?

Таня стояла, как каменная, и шевельнуть пальцем не могла.

- Где твое пальтишко? Одевайся! Шнеллер! Ох, сгорела я, балда Прокофьевна! Ой, куда смотрела?!! И Машка тоже - дура. "Дай ключ". Скорей же выметайся, девка!!!

- Вы... вы зачем... на меня кричите?.. - наконец, заплакала безутешными слезами Таня. Левы не было. Она была одна. - Я к Левушке приехала... Его невеста.

Старуха изумленно воззрилась на девушку с коротко остриженными волосами, которая стояла с одним незастегнутым сапожком, закрыв лицо руками. Одета прилично.

- Heвеста?.. - воскликнула старуха. - Вылупился цыпленочек в вороньем гнезде! Тю-тю-тю. - Старуха сурово выпрямилась. - Есть у него и кроме тебя. Машка Узбекова. Давай-давай, живо, некогда мне. В милиции расскажешь!

Таня заплакала навзрыд.

- Тетенька... - бормотала она, путая слова, - я не виновата... не виновата... тетенька... я вчера... прие... приехала...

- Нашла "тетеньку", - проворчала старуха, не зная, как ей быть. - Ты из мраморного поселка? Кажись, там тебя видела? Как тя зовут, горе луковое?

- Та... Таня...

- Точно, - кивнула сухо старуха. - Таня. Там все Тани. Ну, давай-давай-давай... - Она сняла с вешалки ее шубу, с удивлением осмотрела, шарф, шапку - бросила ей. Таня не поймала, начала поднимать... увидела, что сапог не застегнут, повела "молнией" - вскрикнула, защемила кожу. - Левка-то еще ответит за обман коллектива, - продолжала бормотать старуха, собирая белье с постели. - Штрафанут, губодера!.. А тебя, так и быть... отпущу... Ты чего чемоданы-то хватаешь? Обрадовалась! За что хватаесси? Что ли, все твои?

- Да... приданое... - всхлипывала Таня, перетаскивая свой багаж за порог распахнутой двери.

- Ну-ка!.. - Старуха отодвинула Таню, нагнулась - отперла один из чемоданов. В ее руке оказались мужские подтяжки и другие предметы отнюдь не женского туалета. Старуха ехидно затряслась от смеха.

- Ой, дочка, беги, пока не поздно! Злая тетка Рая, да жалко мине тебя! Твои, скажешь?.. Али Хрустова?

Таня заалела до ушей, несчастная, потупилась:

- Это... это... Алеша перепутал... его чемодан...

- Какой теперь Алеша? Уже имя Хрустова забыла?! - Старуха как следователь сурово уставилась на девушку. - Ай-яй-яй! Давай, Танюша, давай, беги... покуда милицию не позвала.

- Борцов... Бойцов... - Таня из-за слез не могла говорить. Она схватила свою сумку и выбежала в коридор, зашмыгала там носом, оборачиваясь на страшную старуху.

Старуха, кажется, поняла, что девушка в самом деле приезжая. Она взяла со стола железнодорожный билет, который хотела на счастье сохранить Таня, посмотрела картонку напросвет. Потом наклонилась над другим чемоданом - извлекла женскую голубую рубашку.

- Моя!.. моя!.. - закричала из коридора в открытую дверь Таня. - Не трогайте! Стираное все!.. - и громко залилась горючими слезами...

Она плохо помнила, как старуха вывела ее на улицу, показала в какую сторону идти, чтобы попасть на вокзал. Поставив чемоданы на предрассветный сине-фиолетовый снег, Таня присела на один из них и застыла в ожидании.

Лева все-таки придет, Лева объяснит, что произошла ужасная ошибка. Может, раньше и был Левушка легкомысленным парнем, с Машей дружил, Таня понимала - чего с тоски не бывает! Тетя Рая судит о Левушке по прошлым временам, а сейчас Левушка вернется и все наладит, и этот дурной сон кончится, и они пойдут в какую-то другую квартиру, где тепло, уютно, никого больше нет...

Она ждала на морозе, и уже совсем не мерзла. Или закоченела напрочь. Обдав сухим снегом, мимо прошел огромный БЕЛАЗ. Каждое колесо было выше Тани. Ее обволокло жарким и горьким воздухом, и она закашлялась.

Какая-то собака с пышной белой шерстью и хвостом, свернутым в кольцо, несколько раз обежала незнакомую девушку и боязливо, время от времени останавливаясь, приблизилась. Таня вспомнила - у нее есть вчерашняя булочка. Она почувствовала, что и сама голодна, достала булочку и оторвала половину собаке. Белая собака осторожно приняла хлеб из ее пальцев, у нее были блестящие грустные глаза. Так они и завтракали - поглядывая друг на друга.

Потом Таня начала смотреть, как светает. Как между крутыми сопками тьма опадает в реку, как в домах гасят огни, и люди выходят на улицу, идут по синему снегу, пока неразличимые, словно фигуры из черной бумаги. Их ждут автобусы с заведенными двигателями, ждет котлован...

Вдруг из этой цепочки людей прямо к Тане направился широкоплечий парень. Собака поднялась и зарычала на него. Господи, это же Бойцов! Алексей свистнул, решительно подошел к собаке, погладил ее по голове и повернулся к Тане. Он по крови бурят - так рассказывал о себе в поезде, сын охотника, говорил, что стихи пишет, но почитать вслух постеснялся.

- Ты чего тут? Поссорились?

Таня пожала плечами. "Никуда не спрячешься... - с горестным вздохом подумала она. - Маленький поселок". И все-таки страшно рада была, что Алексей ее не забыл.

- Чё тут стоишь? - продолжал спрашивать Бойцов.

- Потому что, - отрезала Таня.

- Чего?

- Живу я здесь, вот чего.

- Переезжаете? - догадался Бойцов. - Квартиру дали?

- Дали.

- А он...

- На работе.

Бойцов ничего не понимал.

- Почему?

- Деньги зарабатывает.

- А чего на улице-то ждете? Холодно ж. Идемте к нам в общагу! А Хрустов из седьмого общежития. Это - вон. - Бойцов показал за деревья. - Помочь?

- Нет! - закричала Таня, топая расстегнутым сапожком. - Оставьте меня!

Она вжала голову в плечи - из подъезда дома, где она провела ночь, вышла тетя Рая, и, увидев Таню, погрозила ей издали пальцем. Старуха сурово осмотрела и Бойцова с ног до головы, и медленно скрылась за домом.

Алексей топтался перед Таней, ничего не понимая, скрипел унтами на снегу. У него были мохнатые черные унты, перетянутые ремнями, наверное, теплые. Бойцов присел на корточки, заглянул снизу Тане в лицо.

- Ну, скажи... может, чё надо?

- Разожгите костер... если умеете... - сама не зная почему, попросила Таня. Может быть, потому, что часто видела в кино - костры жгут везде и всюду. Может быть, потому, что поняла - не вышло красивой романтики, и захотелось проститься с ее лживым, розовым огнем - и уехать отсюда... - Лева умеет. - А куда? Верка права - не так все просто, когда окажешься вдали от дома.

Она сама не знала, умеет Хрустов разжигать костры или нет. Сказала опять же из гордости. Бойцов растерянно потоптался, поскреб затылок.

- Вроде тут не положено... да и хворосту нет... Если вон в тайгу отойдем...

"Хватит! Уже ученая! - усмехнулась Таня. - В тайгу... в берлогу... ищи других дур". Алексей, кажется, что-то понял, похлопал по карманам, ушел в сумерки, притащил откуда-то доску, оттоптал снег, достал спички. Какие-то бумажки отделил от других бумажек из паспорта... встал на колени, долго чиркал и дул... пламя на снегу гасло... Алексей сбегал, принес хвойных веток, палок, сучков, поискал по карманам, вынул еще несколько страничек бумаги - то ли писем чьих-то, то ли записей... Таня выхватила одну из огня: "Милый сыночек..."

- Что ты жжешь! Дурак!..

Бойцов, не слушая ее, смотрел в огонь, сидя на корточках, озабоченно скривясь. Он и в поезде вот так неожиданно задумывался. Как лошадь у воды...

Мимо с ревом шли машины, люди с удивлением смотрели на костерок посреди поселка. Один грузовик резко затормозил, из кабинки выскочил бородатый растерянный Хрустов.

Таня поднялась с чемодана. Хрустов все понял, стоял, кусая губы.

- Вот и Левочка, - сказала Таня деревянным голосом Бойцову. - Иди, Лёша, иди. Идите.

Алексей разогнулся, рослый, крепкий, молча постоял, глядя мимо них. И пошел прочь. Хрустов кивнул в сторону:

- А там... кто?

У Тани задрожали губы. Она думала - дождавшись Хрустова, влепит ему пощечину, закатит истерику, будет ругать, обвинять во лжи, а сама против воли прислонилась к нему и тихонько, тонким голосом заплакала... Хрустов гладил ее по шапке, и снежинки с ворса стреляли ему в глаза. Они так простояли долго.

- Барахло Хрустов... - наконец, сказал Лева, содрогаясь всем телом. - Теперь ты можешь насладиться, Таня, его унижением. Тебе про Хрустова мно-ого, наверно, наговорили? И я могу добавить! Посмотри на него - интересный социальный тип! Вот он приплелся... варил анкеры... таскал железо... губы черные, как смола на батарейках... А она, его любимая, костер разожгла посреди города, посреди двадцатого века!.. И никто руки не подаст, тулупом не накроет... А почему? Из-за Хрустова!

"Что он говорит?! - не понимала Таня. - Зачем он говорит - как будто не мне говорит?"

- Почему молчишь? - вдруг вскинулся Хрустов. - Почему молчишь? - И не давая ей ответить, забасил жарко, быстро. - Ну что ему сделать сейчас?! Хочешь - за плотину нырнет? Куда дядя Ваня нырял и погиб! Хочешь - в зубы электроконтакты?! В нашей комнате нет выключателя - и он зубами?! А ты уедешь - и ничего не было! Не было банального красавца, героя со смоляными кудрями... не было актера, генерала... кого там еще девушки любят?! Поэта не было, поэта! И не было на земле Моцарта! А был только Васька-слесарь и Левка-баламут, плебей с изломанными ногтями и с испорченной памятью... - Он вдруг заглянул ей в заплаканное лицо. Она притихла. Как ни была она убита всем, что произошло часа два назад, она снова была в его власти - как и три года назад, испытывала неизъяснимое наслаждение, только бы он говорил и говорил, и держал ее крепче. - Веришь? Я ведь библию всю на память помнил! В первый же день недели приходит Мария Магдалина ко гробу рано, когда еще было, Таня, темно... как вот сейчас... и видит - камень отвален от гроба, и он пуст, и там только два маленьких ангела в белых одеждах... А за ней стоял он сам. Говорит, жена, почему плачешь?.. Ах, Таня, одно твое слово - и Хрустова больше нет на земле! Хочешь?

- Не говори глупости... - замотала головой Таня Телегина.

- Это не глупости! - вдруг оживился Хрустов, услышав, что она ему отвечает и, может быть, даже прощает. - Не глупости! - он снова воодушевился, глаза загорелись, бас окреп. - Разве я виноват, что стал таким?! Учись я у другого учителя астрономии, это я бы сейчас возился, Таня, над твоей головой в космическом корабле! А ты бы к приземлению готовила пельмени. Подумай, Таня, именно пельмени! А не какие-то там жлобские грибные жульены! Плохо, плохо поставлено в России производство пельменей, Таня! Забыли, Таня, забыли! Ты чего улыбаешься?! Мне лично не до смеха! А лошади?! Когда-то Россия славилась лошадями... над холмами стояло, Таня, сплошное ржание! А сейчас? Нет, забываем вехи, забываем традиции... Плохо, Таня, поставлено конное дело в стране и воспитание, нет нынче Макаренко! Он бы в школах ввел трудовую повинность. Дрова бы кололи - и учились! Когда мозги встряхиваются, в них больше влезает. Замечала ли ты, Таня, - в поезд валит народ... кажется, так и будут все стоять тысячу километров, сигаретке не упасть... но отъехали немного - и все уже как-то свободно устроились! Читают. Кушают. Так и мысли, Таня! Нет, не-ет, еще плохо строят у нас железнодорожные вагоны!..

Таня вдруг начала смеяться, неудержимо - она прижималась к Леве и ее прямо выворачивало смехом... она взвизгивала, тряслась, утирала слезы и смеялась, смеялась... Хрустов, довольный, вскинул гордо голову. Но остановиться на полпути уже не мог. Он шел далее в наступление.

- Я не чувствую себя виноватым! - воскликнул он. - Нет! Дикси!

"Что? Ой уедет теперь на Тикси? На Диксон?"

Но Левушка тут же пояснил:

- Dixi - это было такое выражение у древних римлян. Теперь я его иногда употребляю. Означает: я сказал. Да! Да! Если не думать, жрать, сметаной глаза замазать - можно жить и всем восхищаться. А я не хочу всем восхищаться! Для меня нет авторитетов, - говорил Хрустов, отводя Таню подальше от дороги - мимо катились два БЕЛАЗа друг за другом в облаках снега - нет и все тут! Кроме Цицерона и, может быть, Менделеева! Все мы - люди. У этого нос - у того нос. У этого ногти - у того ногти. Все люди, и у каждого своя тайна. И я не менее интересен, чем твой хваленый герой труда Иванов!

- Мой? - удивленно смеялась Таня. Ей снова было удивительно легко. "А, будь что будет!"

- А чей же еще? "Ах, Иванов... ах, на живого героя посмотреть..." "Говорят, у него три уха!" "А Хрустов - бяка!" Не одобряю такие мысли. Они поверхностны, как радужная нефть на воде... Даже стыдно за тебя, Таня! Ты не думай, меня сам Васильев... - Он замолчал и рассердился. - Но дело не в этом!

Таня виновато прижалась к нему. Она ничего не понимала. "Он знает, что говорит, главное - любит меня. Смешной такой!"

- Постой тут, - услышала она. - Я сейчас.

- Нет-нет!.. - неожиданно вцепилась Таня в Хрустова. - Не оставляй меня! А то опять эта старуха...

- Не бойся!.. - Лева, оглянулся, кого-то увидел. - Эй, братцы! Зайдите к нам, позовите Бориса...

Он усадил Таню на чемодан, стал озабоченно ходить вокруг черного пятна в снегу, где еще недавно горел костерок. Девушка закрыла глаза. От дальнего дома, скрипя по снегу, к ним подбежал Борис.

- Мы ж не знали! - огорчился он. - Я в смену, Лева, идите - хата освободилась. - И добавил шепотом. - И Лехе скажу - щоб не лез...

- Разве только согреться, - строго пояснил Хрустов. - Таня приехала не для каких-то шашлей, а строить ГЭС. Идем, Татьяна!

Борис поднял два чемодана, Хрустов чемодан и сумку, и они втроем пошли к общежитию. Таня помнит длинный коридор, пропахший перегорелой кашей, машинным маслом и табаком. По стенам - огнетушители, висит велосипед. Лестница на второй этаж, снова коридор, в коридоре почему-то кровать. Борис чемоданом толкнул дверь - они вошли. Две кровати, два топчана на деревянных чурках, паровое отопление, печка... в углу котенок... нет, гантель. Нет, и кошка вышла навстречу, потянулась, сверкнув зелеными глазами. На стене рисованный цветными карандашами портрет бородатого дядьки в очках.

Холодно, как на улице. Не снимая шубы, Таня опустилась на стул. Борис пробормотал:

- Люто, люто... - и убежал на работу.

Хрустов закурил и принялся с высокомерным видом, стоя, разглядывать какой-то старый, наполовину порванный журнал. Таня не знала, как себя вести.

"Ну, почему он сердится? Разве я в чем виновата? Он сам виноват". Но Таня одна, далеко от дома, и Хрустов здесь был единственной ее опорой.

- Мог бы угостить чаем, - пробормотал, наконец, Хрустов. - Но ты же не будешь такой? Заварка кончилась - чистый кипяток.

- Буду, - тихо откликнулась Таня, ее колотило.

- Да? - Хрустов снисходительно вскинул брови, ушел и вернулся с чайником, налил в довольно мутные стаканы дымящейся воды. Таня отхлебнула.

- Как вкусно! М-морозы нынче.

- Как всегда, - отозвался Хрустов.

Гостья растерянно помолчала, встала и тоже принялась рассматривать, что попало на глаза, - опять этот портрет какого-то старика в бороде, цветные репродукции, вырезанные из журналов - красотки в шляпах у моря, кедровую шишку на подоконнике. Занавески давно бы надо здесь постирать. Хрустову, наверное, почудилась усмешка на ее лице.

- Что? Смешно?! - заговорил он, заглядывая ей в лицо то справа, то слева. - Самолет идет в пике и - плывет сквозь болото! По крыльям скользят лягушки, ряса! Да?! Смейся же! Покажи свои белые зубки! А я горжусь моей спартанской обстановкой!

"Как болезненно он все воспринимает. И как много говорит".

- Устал? - тихо спросила Таня. - Ты же всю ночь работая. Ляг, поспи...

Хрустов, кажется, рад был возможности спрятать, наконец, свое лицо. С послушным видом (мол, раз тебе хочется - пожалуйста!) он лег на койку ничком и затих - то ли уснул, то ли притворился спящим. Таня постояла над ним и начала бродить по комнате, обходя чемоданы, с которых на пол натаяла прозрачная лужица. Подошла к окну - стеклышки в двойных рамах не целиком были в белой непрозрачной бахроме, возле уголков остались чистые запятые, скобочки, через которые виднелись горы, сизая тайга, соседние дома, уступами уходящие к Зинтату вниз.

"Красивые места... но что меня ждет? Ой, дура!!!" Готовая снова заплакать, Таня выглянула в коридор - ей почудились звуки гитары. В конце коридора, у торцового окна, на кровати отдыхали "валетом" два парня, у одного в руках гитара, а на полу сидит третий, с фотоаппаратами на груди и в руках. Третий говорит негромко:

- Почему так мало едет к вам девчонок? Надо бить в колокол! Я лично займусь колоколом!

- Займись, - сказал один из лежащих. - Эх, спой, Серега! И ночью нет сна, и днем. Спой щипковую!

- Медведей сибирских боятся? - продолжал приезжий журналист. - Подумаешь - медведи! Беречь их надо, а не бояться! Я вон читал - всех их надо беречь! Змей, тигров, крокодилов, волков... Нет, нет, я гряну на всю Россию! Пусть едут!..

Серега, тренькая струнами, пел:

- Девчоночки моей отчизны, да что же вы, да где же вы? Какие любят вас мужчины? Среди какой ведут травы?..

"Нет, здесь я не пропаду, - немного осмелела Таня и еще шире открыла дверь, - и вовсе они не страшные. Одни - а не матерятся. Наверное, романтики".

Беловолосый парень перевернулся с боку на бок на провисшей койке и заметил Таню во тьме коридора, наполовину спрятавшуюся за дверью. Он что-то сказал - и все парни оглянулись. Таня медленно прикрыла дверь, заперла на крючок, постояла с пылающим лицом. Потом села возле Хрустова на табуретку, здесь ей было менее страшно. Он, конечно, не спал, что-то, видимо, говорил самому себе - желваки на скулах и даже уши двигались.

- Говорун мой... золотаюшка... - прошептала Таня. - Устал.

Он не ответил.

- Ты где работаешь? Интересно? - Он молчал. - Ты хочешь чего-то необыкновенного? Я тебя понимаю... Как в стихах. "Небо было необыкновенным". Помнишь?

- Конечно, - вяло пророкотал, продолжая лежать лицом вниз, Лева.

- Это я сочинила, - улыбнулась Таня. - Вруша ты вруша.

- А я - чтобы тебе приятно, - сконфузился Хрустов и, повернувшись на бок, посмотрел на нее странным взглядом. Поднялся и сел рядом. На ногах у него были продранные белые шерстяные носки. Надо бы заштопать. Хрустов перехватил ее взгляд и загнул вниз пальцы ног, спрятал ступни под кровать. - Я так и думал почему-то, что тоже стихи полюбишь.

- Ты сколько получаешь? - спросила Таня. Он не ответил. - Я на комбинате работала, шелк облагораживала. Это такой термин, Левушка, - облагораживать шелк. Работа тяжелая, зато красота какая выходит. И платили хорошо. Пришлось бросить. А из библиотеки-то я давно ушла...

Чуткий Хрустов, уловив смущение на ее лице, тут же перешел в наступление, стал строго допрашивать:

- Почему бросила культурный фронт?

Она вздохнула. Как объяснить? К ней в библиотеку ходили самые хулиганы из хулиганов, изъявляли желание исправиться. Таня давала им читать книги наиболее, на ее взгляд, действенные, революционные, страстные - "Как закалялась сталь" Островского, "Разгром" Фадеева, "Овод" Войнич и другие. А потом спрашивала, как они поняли эти книги. Мальчики в рваных джинсах и кепочках, с оловянными крестиками, в тапочках, убийственно пахли табачищем и скромно молчали. Тогда Таня начинала им заново объяснять смысл великих книг, пересказывать содержание. Ей даже грамоту вручили от милиции за "успешную общественную работу с несовершеннолетними правонарушителями".

Но вот однажды ночью в библиотеке случилось то самое событие - прорвало отопление. Ладно еще, не было там Верки с Володей. Таня утром отперла дверь - а из комнаты валит горячий пар, по полу - горячая вода. Таня испугалась и убежала, никого не позвала, никому не сказала, думала: ее будут судить... страшно ведь - не доглядела! Кто-то из слесарей сам увидел - из щелей окна валит белое облако, стекла мутные... Отключил воду. Таня стояла возле дверей в толпе и шмыгала носом: "Вот... учила мальчишек мужеству и благородству, а сама не бросилась спасать книги. Но я же могла обвариться! - возражала она мысленно себе. - Обвариться, как тетя Лена Куфайкина - вся щека малиновая, и грудь, и левая нога... это у нее с детства. А книги я смогу на свои деньги купить, заменить..."

И все-таки стыд взял свое - Таня растолкала женщин и вбежала в книгохранилище. Обжигающий пар поглотил ее. Она задыхалась... закричала... Слесарь Юрка вытащил ее за юбку во двор: "Дура!.. Как пельмень сваришься!.. Дура!" Она пальчики все-таки обварила - вынесла Стендаля и два томика Лермонтова, но это ее не утешило - проплакала ночь. Потом с полмесяца разбирала промокшие книги с нижних полок, отлепляла том от тома, страницу от страницы, листала, сушила. А когда привела в относительный порядок библиотеку, мучаясь совестью, ушла на шелковый комбинат. Хотя все говорили ей, что не она виновата, а слесари - запустили трубы и батареи... "Левушке ничего не расскажу, - решила Таня. - Когда-нибудь. Лет через десять".

- Все книги прочитала - и ушла, - объяснила Таня, глядя в пол. - Да и было их - шесть тысяч всего. Ты мне про Цицерона расскажешь? Помнишь, обещал?

- Цицерон? - наморщил лоб Хрустов. - Ты и над ним смеешься?

- Да что ты!

- Жизнь у него, Таня, была тоже несладкая. С императором ссорился...

"Он гордый, это хорошо, - тем временем размышляла Таня, снова увидев показавшиеся из-под кровати его шерстяные драные носки. - Золотаюшка мой..."

- Знаешь, это судьба - среди толпы в пять миллиардов встретились два странных существа. Ну не дура я - поехала?!

Хрустов смотрел на нее, теребя бородку. Девушка ему снова начинала нравиться. Это же всегда видно. Таня смело продолжила:

- Ты страдал... и я страдала... - Нет, кажется, сморозила-таки глупость... Хрустов усмехнулся и стал обуваться, что-то бормоча. - Ты чего бормочешь? Дай я тебя поцелую! Ой, как губы твои прыгают! Как бабочки. Ты поспи... тебе надо поспать... А потом обедать сходим.

Она сама удивилась своей уверенности и спокойному тону. Левка подчинился, снова скинул на пол разбитые керзаки и лег. Таня подула ему в ухо и погладила по голове, и он уснул. Таня не могла обмануться - он в самом деле спал. "Что же, Левушка всю ночь работал... а ты дрыхла в чужой постели. Господи, что же это было?! И что будет?!" Она пристально разглядывала спящего, совершенно ей чужого парня. "Он - моя судьба? Надо как-то привыкнуть. А если будут трудности - потерпеть, все наладится".

У Хрустова гладкие пунцовые губы, как у ребенка. Нос с шишечкой. Брови гладкие, почти женские, и тяжелые, в ссадинах и пятнах грязи кисти рук. "Мальчишка еще!" Тогда, три года назад, он показался ей умудренным опытом мужчиной, а сейчас видела - парень старше ее на два-три года, разве это много? Самый раз, чтобы уметь влиять на мужчину. Надо будет почитать Толстого - у него есть о любви и о семье.

Таня сняла с вешалки меховую куртку Хрустова - одна пуговица болтается на длинной нитке, а другой и вовсе нет. Таня достала из чемодана нитку с иголкой, пришила пуговицу. И выронила из кармана куртки тарахтящий коробок спичек. Хрустов зашевелился, открыл глаза - испуганно воззрился на Таню. "Наверное, что-нибудь дурное приснилось, - улыбнулась ему гостья, откусывая зубами нитку. - Мне вот иногда снятся быки с плетнями на рогах".

Она подняла в углу веник и стала подметать пол, брызгая из чайника. Хрустову, видно, не спалось - он медленно сел.

- Ты чего это?

- Чтоб чисто. Как же жить-то тут?.. - отвечала Таня, собирая сор возле двери. - Вот нашла я, Левушка, выключатель... Сейчас поставим - разве можно голыми руками соединять?!

Она мельком оглянулась на Хрустова и оторопела - он шел к ней, и глаза у него были синие и злые. Он резко отобрал у нее веник, швырнул под кровать, вскинул руки.

- Можно! Мы привыкшие! Голыми! Нам это запросто!

Она ничего не понимала.

- Вот! - кричал он, показывая, как можно включать свет - двумя пальцами сводя проволочки на стене. - В-вот!.. - Его ударило, он еще больше рассвирепел или притворялся, что сердит. - Черт знает что! Ничего тут не трогай! Ни соринки на полу! Ни окурка!.. Мы в шахматы ими играем! Все перепутала!

Таня понурилась.

- Ты... ты почему кричишь на меня?..

- Я?! - буркнул Хрустов, нервно зажигая спичку и прикуривая, несмотря на то, что в комнате и так невозможно дышать - пахнет окурками. - Кто на тебя кричит? Ты сама на себя кричишь!.. Где моя авторучка? Уже унесла в ателье для починки? Заменить красные чернила на синие? Ишь, вы какие!.. Сразу!.. Уж и пуговицу пришили!..

Таня ничего не понимала. "Он не любит меня! Он меня не любит! Он зачем на меня кричит? Что я не так сделала? Я что, ему на шею вешаюсь? Он же сам меня позвал?.."

Хрустову, видимо, было совестно, тяжело, он отшвырнул сапоги подальше, грохнулся снова вниз лицом на койку и затих. Таня стояла, прислонясь к двери. В ее спину уткнулся, как кирпич, почти полный, забытый обитателями комнаты настенный календарь этого года.

- Ну ладно... - пробурчал Хрустов. - Иди сюда. Кам хиа! Слышишь? Кому говорю?!

- Слышу, - пролепетала девушка и присела рядом на кровать.

Хрустов, не глядя на нее, протянул руку, обнял, привлек к себе. Одетая в шубу Таня сбросила сапожки и, дрожа от холода, тихо прилегла рядом. Желтый луч солнца, наконец, попал в окно и загорелся на руке Тани, засветился золотым пушком внутри рукава.

Но не суждено им было насладиться одиночеством и тишиной.

С грохотом открылась дверь - на пороге появился лохматый парень. Его пытались удержать товарищи, те самые - с гитарой и фотоаппаратом, но он ворвался.

- Надоело в коридоре, - негромко говорил он, может быть, думая, что Хрустов и Таня спят. - Мне в ночь на работу, ну, отстаньте! Хочу у себя - на лежальном месте!.. - Он лег совсем рядом, на топчане, и отворачиваясь к стене пробормотал. - А этим я не помешаю. Девочки нецелованные сюда не ездят, верно, Левка-морковка?

Таня все расслышала, закоченела от обиды: "Что скажет Левушка? Сейчас он его отмутузит!"

- Точно, - отозвался после паузы Хрустов.

У Тани в голове словно что-то лопнуло. Глаза стали сухими и горячими. Таня медленно встала. В солнечном луче заклубилась пыль.

- И ты лежишь? И в морду не дашь? - сказала она слова, которые раньше никогда бы не решилась сказать. Она сама себя не узнавала. "Испугался, увидев, как я ему куртку штопаю? И с выключателем... Не хочет жениться. Как же я сразу не поняла? Что же я тут унижаюсь? Зачем унижаюсь? Что же он на меня кричит и ни разу не приласкал по-хорошему? Я - девушка, а он, может, думает - женщина?! Я и в самом деле похожа сейчас на обыкновенную б... с мраморного поселка".

- Ах ты, зам-морыш! - произнесла она звенящим, чужим голосом. - Думаешь, тебе на шею хомут - приехала? Сберкнижку завела с утра - будешь деньги переводить на мое имя? Р-разбежалась! Поверила - герой? В медалях - как в чиряках!

Она что-то еще шептала, захлопывая чемодан и никак не умея запереть замок. Никелированная защелка все время, как Ванька-встанька, отскакивала и становилась стоймя. Краем глаза Таня видела, как растерянно садится на краю кровати Хрустов, как он краснеет и дергает за свою бородку. Таня натянула сапожки и мучилась теперь с проклятой правой "молнией", а со дна души вылетали слова, которые, наверное, с рождения даются любой девушке для самозащиты:

- Да знала я... знала - врешь ты... со скуки... вот и я со скуки! Господи, и правда, чё, думаю, в провинции на перине сидеть - хоть ГЭС посмотрю... людей повидаю... тут все целованные - и я целованная! Не ты первый, не ты последний! Мы еще в шестом классе астрономию прошли! Ты, Леня, не горюй!..

"Леню" Хрустов проглотил - только кадык дернулся.

- А мне без разницы - Леня, Леша, Лева... - Таня застегивала желтую шубу, надевала шапку. - Тут на работу меня возьмут? - Она пнула топчан, на котором лежал Леха-пропеллер. - Эй! Ты! Зевластый!

Леха тоже растерялся. Глядя по-прежнему в стену, ответил:

- В бригаду Валевахи можно, девки его во втором общежитии живут. Или в кафе официанткой, там все уехали.

- Устро-оюсь! - пропела Таня. - Подмигну, крутну хвостом - и будет шик! Ты мне только чемоданы вынеси, эй, как тебя?! - Она из-за плеча кивнула Хрустову. - Силы-то есть еще?! А там меня приберут, пригреют. Не впервой! Кадры-то везде нужны. Что Сталин-то говорил? То-то. - Она совершенно изнемогала от гадливого чувства: "Слюнтяй! Никогда не прощу своего унижения! Не обратно же мне ехать, с позором, к маме, к Верке?" - Дай-ка, Вовка, закурить. - Где-то в кино такое прощание видела. Взяла сигаретку у соседа на топчане, прикурила и дунула Хрустову в лицо дымом. Смерила взглядом. - Тебе бы бороду погуще... и росту побольше... цены бы тебе не было! Сейчас многие парни ходят на платформе, учти. Выдаю маленькие секреты. Пепельницы нет? - Таня поискала и бросила окурок на пол. Подняла чемодан и сумку. - Похиляли!..

Все произошло так молниеносно - с момента прихода Лехи до этой секунды - что убитый, ошеломленный Хрустов поднял чемоданы и безмолвно потащился за ней в шерстяных носках. Они вышли на крыльцо барака. Здесь Хрустов опомнился, заискивающе улыбнулся, кивая на ноги, - сбегал наверх, в комнату, возвратился, грохоча сапогами.

Они снова подняли чемоданы. Снег сверкал вокруг и хрустел.

- Ты к-куда?.. - наконец, решился спросить Хрустов.

Таня не ответила. С решительным видом она топала к тому дому, на который ей давеча показал Бойцов. Когда вошли в общежитие, дежурные мигом разыскали Алексея, и опешивший парень в коричневой фланелевой рубашке и широких штанах застыл перед Таней, он не верил своим глазам - снова задумался, как лошадь, чуть склонив голову.

- Ну, беги, мне некогда! - отпустила Таня Хрустова. - Не успел сорвать красное яблочко - сам виноват! Мага'зин закрыт на обед. Верно, Лёша?! Меньше болтать надо... Хотя - что ты еще можешь, Хрустов?! - она сейчас подражала уверенной манерой держаться, голосом своей сестре Вере. Радостно возопила Бойцову. - Алешенька!.. Друг мой забубенный! Наш теперешний Маяковский! Где тут женские курятники? Веди меня туды! И смотри петухом! Рядом с курочкой красивой идешь!.. Где блеск твоих глаз? Где мужественный румянец?

Высыпали в коридор парни. Застыла женщина с красной повязкой.

Бойцов поднял два чемодана, подумал, опустил, сунул под мышку слева сумку, под другую справа - чемодан, присел, освободившимися пальцами зацепил оставшиеся чемоданы и, багровея шеей, потопал по коридору.

"Вот это мужчина!" Таня, высоко подняв голову и улыбаясь всем и никому, зацокала за Бойцовым...

Хрустов остался за порогом. Хрустов остался в прошлом.

Таня даже хотела частушку на прощание спеть, да решила: "Лишнего. Скорее - от стыда подальше! Скорее - забыть и не видеть этого труса! Скорее - хоть замуж, хоть в болото, только не слышать его лживые речи!.."

Люди всегда делали опрометчивые поступки из самых лучших побуждений. Люди всегда бросались из крайности в крайность, не зная, что это - две стороны одного пламени.



Продолжение...

Оглавление




© Роман Солнцев, 2006-2024.
© Сетевая Словесность, 2006-2024.




Словесность