Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность




ЛИБИДО

Части:  1   2   3   4 



2. 1996-й (осень)

Взяться за новый роман Макса подвигло одно симпатичное, на его взгляд, заблуждение. Ему пришла в голову мысль, что может получиться вполне любопытное, современное и своевременное произведение литературы, если автор возьмет парочку героев и просто-напросто покажет, как они занимаются любовью. И только одно это скажет о героях, если не все, то очень и очень многое. И о времени через это тоже можно сказать немало. И о поколении. И, разумеется, об авторе.

С выбором героя у Макса никогда и никаких проблем не было. Чисто внешне Макс и его герой - близнецы-братья, причем однояйцевые. Во всем прочем они отличаются примерно также, как отличается фотография от живописного портрета.

Зато с выбором героини... Впрочем, не будем об этом хотя бы потому, что дело фокусника - показывать фокусы, а не рассказывать о том, как они делаются.


        "...Даша сильно простыла. Зимовать в дачных условиях - не для слабых. Температуры не было. Насморк. Кашель. Слабость.
        Он, как умел, проявлял заботу. Выносил из-под Даши ночной горшок. Ходил в аптеку. Готовил завтраки и обеды. Привез с рынка целую сумку фруктов - хурма, яблоки, груши.
        Вскоре Даше полегчало. Она сидела в гостиной перед телевизором и пришивала к белью номерки для прачечной.
        Он стоял на пороге в коротко обрезанных валенках и меховой жилетке. Ширинка на джинсах была расстегнута. Оттуда выглядывал член с задранной кверху малиновой головкой. При этом его небритое лицо сияло идиотской улыбкой.
        - Ничего себе! - воскликнула Даша. - И это называется - мы пишем новый роман...
        - Подрочить слабо?
        - Как ты сказал?..
        - Подрочить, говорю, слабо?
        Даша сложила губы трубочкой:
        - Фу, какое нехорошее слово.
        Видимо, улыбка на его лице стала еще более идиотской.
        - Ошибаешься, дорогая. Уж поверь мне.
        Он подошел к дивану. Даша протянула руку и обхватила член прохладными пальцами.
        И стала поглаживать.
        И...
        - Так что ли? - спросила.
        - Чуток медленнее, - попросил он, запрокидывая голову.
        Даша старалась, как стараются дети, осваивая новую игру. Даже кончик языка высунула и прикусила. Хотя чувствовалось - эти упражнения для нее знакомы, но явно не достает практики. Или кажется, что не достает. У Даши получалось грубовато. Ему же хотелось подсказать, что надо нежнее и там, где надо.
        Сама уловила. И вдобавок стала раздражать большим пальцем уздечку.
        Он облизал сухие губы и с трудом выговорил:
        - Господи, хорошо-то как!..
        ...Он хотел предупредить, что вот-вот кончит, но одновременно - не смог и не успел.
        Малиновая головка буквально выстрелила жирной струей.
        Даша инстинктивно пыталась увернуться
        Но неудачно.
        Струя угодила прямо в лицо.
        Он даже растерялся. Достал из кармана меховой жилетки платок.
        - Ничего страшного, - отстраняясь, заметила Даша. - Будет отличная маска.
        И начала с энтузиазмом размазывать белые капли по розовым щекам.
        Точно крем."

- Cтарик, мне бы хотелось продолжить разговор о писателях. Ты как?

- Валяй.

- Как ты думаешь, почему тот же Бунин или Хемингуэй понаписали километры отменных строк, но ни единожды не воспользовались такими словами, как "дрочить", "влагалище" и тому подобное?

- И думать не хочу. Это все равно, что пытать художника, отчего он мазнул этой краской, а не той.

- И все же?

- Перестань. Ведь ты о другом.

- Не обо мне речь.

- Понимаю. Беспокоишься за эстетические чувства так называемых "простых" читателей? А ты не беспокойся. Лично я употребляю их исключительно для тех, кто слышит...

- Что "слышит-то"?

- Как что? Музыку и поэзию.

- !?

- А вот послушай - "влагание"... "влегать"... "влага", наконец.

- И что значит "влегать"?

- Влечь.

- Хорошо, а что значит "дрочить"?!

- Загляни в Даля.

- ?!!

- Нет, ты все-таки загляни. И вслух, пожалуйста.

- "...Нежить и тешить, ласкать, баловать любя, холить".

- Вот именно - "баловать любя"...


                Из записной книжки Макса:
                "Назад эдак лет тридцать на лекции по марксистско-ленинской философии уважаемый профессор уговаривал меня поверить, что ЧУВСТВО ПРЕКРАСНОГО в человеке - исключительно результат воспитания. "Допустим, - возражал я, - что я - Маугли. В расцвете мужских сил. Иду по джунглям, а мне навстречу Баба-Яга на пару с Мерилин Монро. И вы хотите сказать, что мне будет все равно, с какой из этих двух леди завалиться под куст ?!"




1990-й (поздняя осень)

Дочь отошла через пару недель. Приходила навестить. Заодно успевала поболтать по телефону с дружком, который ее пас с шестого класса и который в последний год производил на Макса самое грустное впечатление. Из вечно смеющегося, живого и компанейского подростка, превратился в мрачноватого, заторможенного и прыщавого тинэйджера. Такие перемены Макс не мог объяснить иначе, как следствием упорных и длительных занятий онанизмом. Причем глубоко законспирированных. Но с постоянной угрозой разоблачения.

Сидели в кухне. Наворачивали блины - сам настряпал - с вишневым вареньем и вспоминали, как дочь совсем маленькой вместо "купить" говорила "пукить", а Макс ее переучивал. Договаривались, что первый слог будут проговаривать вместе, а второй - только дочь. "Кукать" у них выходило замечательно, но в итоге дочь все равно произносила "пукить". И они смеялись, как могут смеяться только любимый отец. И только с любимой дочерью.

- Ты маму очень любил? - ни с того ни с сего.

- Как сказать...

- Как есть, так и скажи.

Макс задумался.

- Очень - не очень, но столько лет на чем-то держалось.

В коридоре раздался звонок.

Это была Маринка.

Обе были заранее предупреждены.

Познакомились.

Макс оставил их в кухне, а сам ушел в кабинет, чтобы переодеться.

Его выходной гардероб тогда - все приличное, но в одном экземпляре - костюм, рубашка, туфли, даже носки. Так что проблемы "в чем выйти?" просто не возникало. Уже через пять минут стоял на пороге.

- И как? - спросил, поправляя галстук и щелкая каблуками.

- Хоть в целлофан заворачивай, - заметила дочь.

Допили чай. Когда уходили:

- Счастливо провести вечерок, - напутствовала.

Вышли.

- У твоей дочери такие большие и красивые глаза. И добрые, - серьезно заметила Маринка.

- Как у папы, - с улыбкой заметил Макс.

Маринка тоже заулыбалась, взяла Макса под руку и прижалась.

Стояли последние дни октября. Было сухо и не очень прохладно. Решили прогуляться. Шли лесом к заливу, потом свернули.

Располагало.

И Макс сказал о себе то, что хотел.

Начал с близких родственников. Заметил между прочим, что все они на удивление разные, но, к счастью, ни одного шизофреника. Лукавил, впрочем. Есть ненормальные, есть. Пара-тройка уж точно. Не самые близкие, но все же.

Что даже представить себя не может в одной постели с мужчиной. Точнее, не представлял, а пытался представить. И всякий раз - ничего, кроме тошноты...

Что никогда не испытывал наслаждения, если случалось кому-либо причинять боль, вольную или невольную. Тоже самое - когда причиняли ему. Что правда, то правда. Без оговорок.

После всего этого выдержал многозначительную паузу и уж совсем вскользь поведал, что семья давным-давно рухнула. Что в его сердце с тех пор космические стужа и вакуум. Что на жизнь зарабатывает уроками тенниса. Что профессионально занимается литературой. Пишет роман...

Понятно, что неглупая женщина сразу догадывается - не идиот.

Не педрила.

Не садист.

Не мазохист.

И все это воспринимается чуть ли не как достоинства.

И сближает.

То, что с женой расстался, теннисист да еще роман пишет, тоже срабатывает. Это особенно трогательно.

Расстался - не иначе, как жена была последняя дрянь.

Пишет - значит, непременно напишет. И напечатает. И прославится.

О теннисе и говорить нечего - только избранные. Элита. Господа...

Проходили мимо сверкающего "Мерседеса". У входных дверей в шикарный автобус толпились пожилые иностранцы. Один высокий джентльмен, в кепочке с наушниками, сказал другому высокому джентльмену, с фарфоровой улыбкой на желтом морщинистом лице, буквально: "Риэли. Кантри ов фу-улз!.."

- Что бы это значило? - спросила Маринка.

- Неподдельный восторг, - ответил Макс.

- По поводу?

- Какие мы здесь все умные.

На входе, как и положено, их встретил швейцар. Узнав Макса, слегка прогнулся, взял под козырек и отрепетированно заулыбался:

- Радость-то какая!

Маринка посмотрела на Макса снизу вверх. Впрочем, он тоже был удивлен. Обычно швейцар обходился кивком, а Макс - рублем, сунутым в карман кителя. Теперь пришлось сунуть трешку.

Оставили в раздевалке плащи. По винтовой лестнице спустились в нижний бар. Заняли пустой столик в углу.

- Времена такие, что есть-пить будем не то, что хочется, а то, что имеется, - заметил Макс и поднялся из-за стола.

В барах кемпинга полусамообслуживание - все, кроме горячего, надо принести самому.

Вместе накрыли стол - колбаска, рыбное ассорти, бутылка шампанского.

- За что? - спросила Маринка, поднимая бокал.

- Чтобы у нас получилось, - ответил Макс.

- В каком смысле?

- И в широком тоже.

Кажется, сообразила. Улыбнулись друг другу. Осушили по бокалу. Официантка принесла мясо, запеченное в гриле. Потом Макс сходил за кофе и пирожными. Все как обычно.

Необычным было желание. Давно не испытывал такого. Ни о чем, кроме постели, думать не мог. Весь вечер. Так подействовало шампанское. И ее простенькое личико. И ясные темные глаза. И припухлые влажные губы. И волосы, гладко зачесанные и схваченные под затылком черным бантом.

Можно было еще посидеть. Или подняться наверх и потанцевать в ресторане. Но его мужские гормоны стали вырабатываться и подбрасываться в кровь в таких неприличных количествах, что он едва сдерживал себя, чтобы не начать действовать прямо в баре.

Наконец вышли из кемпинга. Поднялся холодный ветер. Дул в спину. И подстегивал. И Маринка едва поспевала за Максом вприпрыжку.

Дома, на кухонном столике, нашел записку: "Папочка! Завтра я не приду - много уроков. А Мариночка твоя ничего... Пока."

Лежали поперек тахты. Смотрели друг другу в глаза. Молчали. Как могут молчать только мужчина и женщина. И только в одном случае - когда у него не поворачивается язык предложить. А у нее - отказать.

- Скажи хоть что-нибудь, - не выдержала Маринка.

Макс задумался. Точнее, изобразил, что задумался.

- Давно так никого не хотел, - вздыхая. - Очень давно.

Постарался, чтобы вышло искренне.

Кажется, вышло. Было заметно. По улыбке. По доверчивому взгляду. И спросил:

- Не поможешь сменить постель?

- Это так просто, - ответила.

Макс открыл шкаф и достал лучшее, что у него было - с голубенькими фиалками по белоснежному полю.

Он наблюдал, как Маринка разбрасывает по тахте простынь. Как подтягивает края. Как утюжит складки ладонью. Все - неспешно. И аккуратно. И Максу ничего не оставалось, как сказать себе: шторма, похоже, не будет.

И не было.

Он нашел ее под одеялом.

И обрадовался. Точно нашел иголку в стогу.

И начал гладить теплую кожу с нежностью ребенка.

И целовал, как может целовать только сорокалетний. И только - двадцатилетнюю.

И прислушивался к ее дыханию, как прислушивается разведчик к важному разговору.

И наконец оба нырнули...

И вынырнули.

И погребли к берегу.

Макс, понятно, догадывался, что Маринка пловец неважный. Но чтобы такой неважный...

Не гребла, а барахталась.

И он вместе с ней.

Закончилось тем, что Макс отвалился на бок. Потом спросил:

- Что, не вышло?

- О чем ты? - искренне удивилась Маринка.

Действительно, о чем?


                Из записной книжки Макса:
                "Впечатление такое, что моя кровь - нечто вроде гремучей смеси. Поэтому я с гордостью отношу себя к национальности, которая называется "сам по себе"."




1973-й (лето)

Гостиничный номер Макса в "Одоне" был так себе. Хотя с чем сравнивать. Если с апартаментами в "Астории", то, конечно. А если с промерзшей казармой под Свободным. Или с солдатской палатой в Белогорском госпитале.

Лежал на кровати прямо в одежде. Курил. Со смаком запускал в потолок аккуратные колечки синего дыма.

Кто-то постучал в дверь. Робко, как девушка. Голос же при этом раздался мужской:

- Можно? - почти басом.

- Да, разумеется, - ответил Макс и убрал ноги с приставленного к кровати стула.

Гость вошел и занял полномера. Такой он был полный. Устроился на стуле. Тоже закурил. Лицо у него было круглое, с густой бородой. И с красными и мокрыми, как у теленка, губами. И небольшими глазами. Серыми и лукавыми. И толковыми.

Господи, знать бы наперед, чем этому толстяку Макс будет обязан...

Макс достал из шкафа бутылку коньяка. Разломил плитку шоколада. Нарезал кружочками лимон. Плеснул в стаканы грамм по сорок. Предложил выпить за знакомство и перейти на ты.

Когда выпили, Макс взял кусочек шоколада, положил на язык и заметил с улыбкой:

- Если я ничего не путаю, ты - пиротехник, исполняющий обязанности администратора?

- Именно, - сказал гость. - А что, разве Сергей Исаевич не предупредил?

Макс ответил не сразу:

- Я понял Сергея Исаевича не так буквально.

Еще выпили грамм по сорок. Похоже, коньяк на гостя подействовал вдохновляюще.

- Хочешь скажу, что ты думаешь? - неожиданно спросил он, поглаживая бороду.

- А хочешь, я скажу, что ты думаешь про то, что я думаю?

Поулыбались друг другу.

- Короче, - сказал Макс, - стучи - не стучи - мне до лампочки. Если я и краду - то исключительно ради дела. Чего и тебе советую.

Пить больше не стали. Когда расставались, Макс крепко сжал ладонь гостя и попросил:

- Старичок, можно я буду называть тебя Борода?


                Из записной книжки Макса:
                "Жизненное наблюдение: не важно кто в доме моет посуду, важно - что не едят из грязной".




1990-й (поздняя осень)

Он позвонил Маринке на фабрику:

- Появишься?

- А у тебя есть что-нибудь вкусненькое?

- Есть, конечно.

- Что именно?

- Так, одна маленькая штучка...

- Фу, какой нехороший мальчишка!

Закончили разговор так:

- Целую тебя крепко-крепко, - сказал он.

- А я - нежно-нежно, - ответила она.

Вечером сидели в кухне и пили чай с шоколадным тортом, за которым Макс съездил в город.

Появилась дочь.

- Папочка, буду жить у тебя! - с порога, не обращая внимания, что "папочка" не один.

Макс повернул голову:

- А где твое "здравствуйте"? - недовольно.

Дочь взялась кончиками пальцев за брючины, растянула их в стороны и с застывшей улыбочкой сделала реверанс:

- Здгавствуйте!..- нарочито картавя.

Дальше продолжали чаепитие втроем. Шоколадный торт, как и следовало ожидать, в пять минут примирил дочь с окружающей действительностью. Казалось даже, что она если и не вполне счастлива, то по крайней мере близка к этому состоянию.

- А что мама? - осторожно спросил Макс, когда дочь отправляла в рот очередной кусок торта.

- Ну ее! - махнула рукой. - Достала.

Остаток вечера проговорили об отношениях "он - она". Да и о чем еще было говорить в такой компании?

- Что ни говорите, а любви нет! - категорически подытожила дочь.

- А что есть? - это Маринка.

- Ничего, - также категорически. - Кроме физиологической потребности.

Все трое переглянулись.

И рассмеялись.

Когда Маринка вышла из кухни, Макс посмотрел дочери в глаза:

- Понимаешь, доченька...

- Понимаю-понимаю, - перебивая.

- Значит, ты не против?

- Не-а.

Комната дочери - за тремя дверями. Если плотно закрыты хотя бы две, можно не только заниматься любовью, но и стучать на барабане. Тем более, что дочь всегда отличалась крепким сном. Или умением делать вид, что у нее крепкий сон.

Макс "забыл" выключить настольную лампу. Был настроен. Точнее, не помнил случая, чтобы находился с женщиной под одеялом и не испытывал желания.

Однажды, по молодости, халтурил с приятелем на заводском складе. Сутки разгружали вагоны с автопокрышками. В итоге вышло по пятьдесят тонн на брата. Еле ноги до дома доволочил, но все равно - принял душ и забрался на жену.

А тут - двадцатилетняя!

Одни запахи чего стоят.

- Давай утром, а? - Маринка.

- И утром тоже... - Макс.

Маринка погладила его щеку и спросила с участием:

- В твоем возрасте так часто не вредно?

Макс ухмыльнулся - задело "в твоем возрасте" - и сказал, точно гвоздь забил:

- Мужскую силу берегут те, у кого ее нет.

В постели Максу нравилось с энтузиазмом. Не всегда знал, чего хочет от него женщина, но всегда - чего он от женщины. Сексуальный опыт Макса - это эволюция от "я хочу!" к "она тоже хочет".

Лежал на спине.

- Малышка, - кажется, впервые так обратился, - тут у меня есть одно место...

- Где?..

Макс откинул край одеяла и показал где. У Маринки вспыхнули щеки. Укрыла его. Обняла. Прижалась.

- Ни за что бы не смогла сказать...

И вновь, точно гвоздь:

- В постели можно сказать все. Кроме обидного.

Чуть позже, лаская языком упругие соски, Макс спросил:

- Малышка, тебя что лучше заводит?

Задумалась.

- И что... - Пауза. - И кто...

...Потом Макс нежно поцеловал ее разгоряченное лицо и шепнул:

- Еще бы чуть-чуть, да?..


                Из записной книжки Макса:
                "Однажды я случайно подслушал, как одна моложавая дама рассказывала другой моложавой даме о собственном муже, который удивлял близких и друзей тем, что все свободное время посвящал занятиям гимнастикой. "Я тоже удивлялась, - сказала дама, - пока не увидела, как муж сам себе делает минет...""




1973-й (лето)

В номере было душно.

В туалете полночи нагло скреблась мышь.

Одни соседи полночи играли в карты и закусывали.

Другие соседи полночи трахались. Возможно, и в очередь.

Едва рассвело, под окнами громко хлопнула дверца автомобиля и раздался отчаянный женский вопль: "Ублюдки недоделанные, вы еще пожалеете об этом!"

Макс встал как ни в чем ни бывало. Надел тренировочные брюки, кроссовки. Вышел во двор гостиницы. Порастягивал мышцы. Затем пробежался вокруг квартала.

Когда вернулся, у дверей номера его ожидала бригада осветителей. Молодые ребята с похмельными лицами. И с глазами, полными веры в лучшее будущее.

- Дать могу только суточные, - сразу предупредил Макс.

Осветители покидали номер вполне счастливыми.

Последним в ведомости расписывался бригадир. Неспешно пересчитав деньги, заглянул Максу в глаза и спросил:

- Можно задать бестактный вопрос?

- Валяйте, - ответил.

- Макс, вы - не жид?

Теперь Макс заглянул бригадиру в глаза.

- Думаю, что не жид, - спокойно.

Бригадир задумался. Закурил, не спрашивая.

- Можно еще один бестактный вопрос? - Явно нравилось слово "бестактный". Звучало с нажимом и медленнее, чем все остальные. Видимо, недавно попало на язык. И еще не понял, что иное слова для иного человека, точно фрак - или красят, или выставляют смешным.

- Можно, но только последний, - тоже закуривая.

- На студии говорят, что на прошлой картине у вас был роман с героиней. Это правда?

- Нет, не правда.

- Что все смазливые девчонки, которые...

- Тоже не правда, - обрывая.

- Но говорят же! - не унимался бригадир. - Дыма без огня...

Максу очень хотелось развернуть бригадира лицом к двери и выставить. Пинком в зад. Очень хотелось.

- Послушайте, - глядя на часы, - если вам надо еще денег, так и скажите.

Бригадир скривил губы.

- Я не про деньги, Макс. Я про то, что тоже до баб охочий. Могли бы на пару. В чужом городе, сам понимаешь...

Макс загасил сигарету и, вглядываясь бригадиру в похотливо расширенные зрачки, отшутился:

- В чужом городе я предпочитаю заниматься самообслуживанием.


                Из записной книжки Макса:
                "Молодая красивая женщина возвращалась из загородного мотельчика, где успешно подрабатывала на карманные расходы и заодно дополучала то, что не дополучала от мужа. Управляя новенькой красной "Тойотой", не вписалась в поворот... Врезалась в телеграфный столб... И разбилась насмерть.
                В тот же вечер место гибели посетил муж. Похлопал рукой по изуродованному столбу и глубокомысленно заметил: "Нет, это не случайно. Жанночка так любила все, что крепко стоит...""




1990-й ( поздняя осень)

...С экрана телевизора молодой человек с нездоровым блеском в глазах рассказывал, какие гнусные люди сидят в здании на Старой площади и как они мешают демократам осчастливить народ.

Маринка сидела на краю тахты в длинной ночной рубашке и красила ногти.

Кот сидел на письменном столе и наблюдал за Маринкой такими глазами, точно самому хотелось привести когти в порядок.

Макс лежал на спине, подложив руки под затылок и уставясь в небольшую картину на стене, написанную маслом. Отец подарил. Типичный уральский пейзаж. С чистым озером. И могучими соснами вокруг. И деревенькой на отлогом берегу. И пьяненькими мужиками у костерка. И стройной церковкой вдалеке с пылающей в закатных лучах колоколенкой.



...В то лето Максимка гостил у тетки в деревне. Ему было десять. Компания - двоюродные братцы Гошка и Лешка. Оба постарше: Гошка - на четыре года, Лешка - на пару лет.

Загорали. Купались. Гоняли за огородами набитый тряпьем футбольный мяч. Ходили в лес за грибами. Помогали окучивать картошку и заготавливать сено. Это в хорошую погоду.

А когда шел дождь...

А когда шел дождь, компания забиралась на сеновал. Читали. Играли шашками в "Чапаева". Рассказывали истории об ужасной Красной Руке. При этом братцы обожали всевозможные "покупки". Попадался на них исключительно Максимка, самый младший и неопытный. "Скажи: гвоздика", - обращался Лешка. "Гвоздика", - чуть ли не с выражением произносил Максимка. "Не пизди-ка!" - восклицал Лешка со ртом до ушей. Или Гошка предлагал разучить стишки: "Папе сделали ботинки на резиновом ходе. Папа ходит по избе, бьет мамашу... Папе сделали ботинки..." У Максимки была завидная память. Тут же повторил, но медленно. "А скороговоркой слабо?" Скороговоркой у Максимки вышло, как надо. Братцы смеялись до коликов еще и потому, что Максимка никак не мог въехать в соль "покупки" и повторял стишки, точно заезженная пластинка.

Однажды братцы тоже попались. Их "купил" Студент. Так они прозвали внука соседки, тоже гостившего лето в деревне. Это был рыжий верзила с оттопыренными ушами и хитрыми, но добрыми серыми глазками. Как-то Студент забрался на сеновал и с самым серьезным видом поинтересовался: "А знаете ли вы, что у пацанов, которые хуй дрочат, мозги сохнут и волосы на ладонях растут?.."

Максимка и понятия не имел, зато братцы переглянулись и тут же начали разглядывать свои ладони. Потом братцы долго хихикали, тыча друг в друга пальцами. А когда Студента уже не было, Гошка и Лешка уселись спина к спине, достали из ширинок хуи и, не обращая внимания на Макса, начали их с азартом дрочить.

И кончили...



Столько лет прошло. Столько всякого без следа растворилось в памяти, но картинка "Мальчики, онанирующие на сеновале" даже не потускнела.

И понятно, что тогда Максу тоже захотелось попробовать.

И попробовал.

И тоже получилось. Хотя и не сразу.

И неожиданная капелька непонятно чего.

И ощущение, напугавшее краткостью и пронзительностью удовольствия.

И потребность испытывать снова.

И снова.

Именно так возникло Желание.

И уже не покидало.

И не покидает.

И даст бог...

Хотя...

Маринка закончила красить ногти. Высушила их под настольной лампой. Полюбовалась. Затем выключила свет и юркнула, точно мышь, под одеяло.

- Ты о чем целый вечер мечтаешь? - спросила, прижимаясь и целуя.

- Так... детство вспомнил.

- Что-нибудь смешное?

Макс не ответил. Потом сам спросил:

- Ты вообще-то девочка правдивая?

- Вообще-то - да. А что?

- Любопытно - ты когда в последний раз занималась онанизмом?..


                Из записной книжки Макса:
                "Писатель - это тот, кто игру словами предпочитает всем иным играм."




1973-й (лето)

Утро было теплым и солнечным.

Побуждало.

"Волга" с шашечками и Ильич за рулем ждали внизу.

В девять утра, как и условились, в номере появился Борода. Выпили по чашке крепкого чаю и прикинули, чем разумнее заняться в первую очередь.

- Этот алкаш настаивает, чтобы мы построили летнюю эстраду.

Максу резануло слово "алкаш". Какой никакой, а начальник. Не исключено, что когда пойдет настоящая работа, с пьянкой завяжет наглухо. И сделает дело. Как надо.

- Давай сразу решим - главного называть главным, - предложил Макс. - В конце концов - это его картина.

Борода не стал возражать. И правильно.

Летняя эстрада была нужна для съемок фольклорного ансамбля.

- По сценарию это сколько минут? - спросил Макс.

Борода покопался в записной книжке, но не нашел.

- Что-то около двадцати. Полфильма.

Макс тут же набрал телефон главного. Спросил, не выпал ли из творческих планов объект "Летняя эстрада"?

- Нет, паря, не выпал, - ответил режиссер злым голосом. И властно прибавил: - Если не построите через неделю, я вас уволю к ебеней матери... - Закашлялся. - Так и знайте. - И бросил трубку.

Макс громко хмыкнул и покачал головой.

- Что, уже поднабрался? - спросил Борода.

- Это его проблема, - закуривая. - Где эскизы?

Борода раскрыл папку. Разложили эскизы по столу. Макс был изрядно удивлен фантазиям художника. Представил, как все эти задумки будут смотреться в натуре. Да если их воплотят топорами какие-нибудь архаровцы. Потому что и профану очевидно - ни один уважающий себя мастер городить подобное не отважится. Ни за какие шиши.

Когда спустились, Макс первым делом спросил Ильича, нет ли у него связей на лесоторговых базах?

- Есть, конечно, - почти не задумываясь. - Причем не кто-нибудь, а шуряк. Складом заведует.

Через полчаса были у шуряка. Звали его попросту Ароном. Мужчиной оказался гостеприимным. Закрыл подсобку на ключ. Достал бутылку армянского. Сыр. Ветчинки. Нарезал все аккуратненько. Плеснул в тщательно вымытые и насухо протертые бокальчики. Грамм по тридцать пять.

Когда выпили, Арон внимательно изучил составленное на фирменном бланке письмо и заметил:

- Если честно, ребятки, то с пиломатериалами нынче туго, как никогда. Хотя склады ломятся. - И объяснил, что столица республики под угрозой очередного наводнения. - Каждая щепка на учете. Впрочем, начальник базы все может...

- Кто начальник? - спросил Макс.

Арон тяжко вздохнул:

- Бурят.

Выбора не было - пошли к начальнику. Оказался на месте. Выдержал в приемной минут сорок. Долго разглядывал с любопытством. Потом спросил недоверчиво:

- Как ваша кина будет называться?

- "Цвети, земля бурятская!"

Начальник расплылся в улыбке, обнажая здоровые белые зубы. Вышло широко и приветливо. Поднялся из-за стола. Легко вычислил, кто из гостей самый важный. Подошел мягкими шагами. Пожал Максу ладонь двумя руками. Затем распорядился принести зеленого чаю со сливками.

За чаем обсудили проблему. Начальник заверил, что пиломатериалы для такого фильма, конечно же, найдутся. Если не на его складе, то в республике - наверняка. Причем в нужном количестве. И качестве. Но в любом случае - на письме-заявке должна быть виза начальника управления кинофикации.

Помчались в управление. Попали в обеденный перерыв. Дергаться не стали. Перекусили в буфете. Когда вернулись под двери начальника, Макс сказал, что письмо лучше отпечатать на машинке. Солиднее.

Борода прошелся с чистым бланком по коридору. Остановился и постучал в двери с табличкой "Методисты". Ему открыла молодая грудастая девица, затянутая в желтый брючный костюм.

- Извините, - начал Борода слега обалдело, - мы - киношники. Письмо вот надо бы отпечатать. Не выручите?

Девица окинула Бороду любопытными глазами. Затем перевела взгляд на Макса. Улыбнулась.

- Вообще-то у нас обед.

Максу грудастая девица тоже понравилась. Красота ее была не яркой, не броской, не вызывающей. Поразительно миловидное славянское лицо с большими глазами. Почти синими. И прозрачными. И неглупыми. Встретить такое лицо после татаро-монгольского нашествия даже в центральной России - большая удача. Не то, что в Бурятии.

- Этот молодой господин, - пообещал Макс, кивая на Бороду, - вам шоколадку подарит. - И уточнил: - Самую толстую. И самую дорогую.

- Надо же, совпадение, - чистым звонким голосом, - с утра мечтала о шоколадке.

Борода пропустил Макса, и они вошли в комнату методистов. Борода подсел к Леночке - уже познакомились, а Макс - к телефону.

На печатание ушел весь остаток перерыва. Оказалось, что Леночка едва ли не впервые села за машинку. К тому же и Борода мешал. Кукарекал, словно глухарь на току. Комплиментами забрасывал, точно цветами. В общем, успевал.

Наконец письмо было готово. Борода достал его из машинки и протянул Максу.

- Да... - усмехнулся Макс, - Шоколадкой тут не отделаешься.


                Из записной книжки Макса:
                "Каждое новое поколение убеждено, что предыдущее так и не поняло в сексе чего-то главного."




1990-й (осень)

Дочь продолжала жить у Макса.

Зашла ее мать и попыталась выяснять отношения. Выдержав несколько дежурных упреков, Макс оборвал бывшую жену, заметив, что все, что она говорит - пустое. Ясно же - ничего нового друг другу уже не сказать.

- Это тебе ясно! - выкрикнула жена.

- А тебе?

Жена не ответила. Глянула на Макса, как на врага. И ушла. И пробурчала напоследок что-то резкое. И хлопнула дверью.

Маринка теперь оставалась все чаще. Принесла халат, комнатные тапочки, зубную щетку и желание во что бы то ни стало быть единственной.

Лежали в постели. Маринка с горечью призналась, что у нее никогда не было постоянного мужчины.

- Это неудивительно, - заметил Макс.

- Почему?

- Потому что тебе только двадцать.

Маринка смотрела в потолок. Чувствовалось - хотела сказать что-то важное.

- Макс, я из тех женщин, которые быстро привыкают. - Долгая пауза. - Если что, буду очень страдать. Так и знай.

- Как это? - удивился Макс. - "Не было постоянного мужчины" и "быстро привыкаю"... По-моему, что-то одно, а?

Задумалась. Потом обняла. И прижалась. И чмокнула в шею:

- Все равно буду страдать.

Макс к этому времени успел свыкнуться с ролью пылкого любовника и учителя по жизни в одном лице. Поэтому вполне серьезно начал развивать тему страдания, которая всегда казалась ему актуальной.

- Малышка, если не хочешь страдать, - точно размышляя вслух, - значит, придется научиться жить одним днем.

- Это как?

- Тебе хорошо сейчас?

- Не то слово.

- Вот и прекрасно. А завтра - будет только завтра. И чтобы оно наступило, еще много чего должно случиться. Надо еще заснуть. Потом проснуться. И никто не знает, каким это завтра будет. Понимаешь, ни-кто! - с подъемом. - Выходит, вообще лучше не думать. А тем более - страдать.

Маринка слушала, как не слушают родного отца.

- Тебе хорошо, - вздыхая, - ты - умненький.

У нее был удивительный запах. Макс сразу отметил. И сказал ей об этом. И попросил, чтобы на ночь никогда не пользовалась дезодорантами, хотя бы и лучшими. Мешали. Нет, серьезно. Потому что к запахам женского тела, родным и естественным, Макс всегда оставался чувствительным - действовали возбуждающе. Или наоборот. Запахи же от Маринки - даже сравнить было не с чем. Пожалуй, так пахнет воздух после июльской грозы.

Свежо.

Чисто.

Остро.

Макс взял ее руку и, одолев легкое сопротивление, положил себе между ног.

- Ого! - вырвалось у Маринки.

- Что-нибудь напоминает? - со смехом.

- Еще как.

- А именно?

- Черенок от лопаты.

Макс даже встрепенулся. Сравнение показалось ему крепким и точным. Хотел тут же подняться с тахты и записать. Но опомнился. И понял, что спровоцировал. Что неважно, как получилось - намеренно или само по себе. Что, похоже, обречен, если даже в постели не может остановить запущенный некогда дьявольский механизм.

- Хочется? - спросил Макс.

- Даже не знаю, что ответить... - И с комочком в горле: - Меня же никто и никогда об этом не спрашивал.

Макс приподнялся на локтях:

- Радоваться надо.

- Чему радоваться-то? - отворачиваясь к стене.

- Тому, что все - еще впереди, - сказал Макс.

И пустился с нежностью гладить ее волосы. Густые. Блестящие. Мягкие. В которые так хотелось зарыться. Затем коснулся шеи. Затем - грудей. Осторожно потрогал кончиками пальцев соски. И вдруг страстно впился губами в соски - упругие и трепетные.

- Груди маленькие, да? - сказала Маринка.

Макс поднял голову. Улыбнулся. Давно заметил: в постели неглупые женщины предпочитают скрывать неопытность, все прочие, наоборот, - опытность. Поразительно. Было время, когда полагал, что женщины отличаются лишь тем, что у них между ног ничего не болтается.

- Мне нравятся, - ответил.

- Это правда?

- И знаешь, почему?

Помотала головой.

- Потому что глупо целовать то, что не нравится.

...Все закончилась.

Как обычно.

Макс лежал на спине с открытыми глазами.

И Маринка - тоже с открытыми.

К сорока годам у Макса возникла уверенность, что может не только разговаривать с женщинами, но и, куда важнее, - молчать. Точнее, научился. Был моложе - выдержки не хватало. Этим пользовались. Особенно ловко - жена. Казалось, не отличалась мастерством игры на живых инструментах. Или только казалось?

- Выключи свет, пожалуйста.

Макс выключил. Когда вновь оказался в постели, Маринка обняла его, закинула ногу и, нежно ерзая бедром, спросила:

- Было так себе, да?

- Давай лучше я спрошу?

- Давай.

Макс нашел губами ее ухо.

- Только честно - резинка очень мешала? - громким шепотом.

- Возможно, - тоже громким шепотом. И тоже в ухо.

Помолчали.

- Как ты предохраняешься? - спросил.

- Таблетки глотаю. - И вдруг с иронией: - Боишься, что забеременею?

- Я? - удивился Макс. - Бояться забеременеть должна ты, малышка.

- Тогда я не понимаю...

Макс начал объяснять, что, кроме беременности, есть много чего такого.

- Ты про СПИД, что ли?

- И про него тоже. Хмыкнул: - Умные в таких случаях говорят: "Дорогая, я, конечно, тебя люблю, но не настолько, чтобы умереть..."

- А что говорят дураки?

- Не знаю.

- Почему?

- Не спрашивал, - зевая.

- Почему не спрашивал?

Макс подумал - если решила достать, то бесполезно.

- Потому что держусь подальше. Жизненное кредо.

Не иначе, как Маринка хотела спросить, что такое "жизненное кредо", но Макс упредил:

- Поздно уже.

Утром, когда пили кофе, Маринка как бы невзначай поделилась:

- А я кровь сдаю.

- Чего ради? - сразу не сообразил.

- Отгулы зарабатываю. К отпуску.

И заулыбалась.

И Макс тоже заулыбался - понял, к чему это Маринка сказала про донорство.

И задумался.

Слегка.


                Из записной книжки Макса:
                "Однажды я целую неделю провел в сибирской тайге на пару с бывалым охотником, который отличался величайшей осторожностью и предусмотрительностью. На мой вопрос, кто есть в лесу самый опасный зверь, он, не задумываясь, ответил: "Человек"."




1973-й (лето)

Солнце падало за дома. Возвращались в гостиницу. Борода попросил остановиться напротив "Башки". Вылез из машины и направился в гастроном.

Макс любовался "Башкой" - памятником Ленину от трудящихся солнечной Бурятии. Пожалуй, это был самый уродливый и безвкусный из всех самых уродливых и безвкусных, которые попадались Максу на бескрайних просторах горячо любимого социалистического Отечества. Когда впервые увидел, даже рот открыл. Огромная чугунная голова в центре площади, окруженной невысокими зданиями. Сразу вспомнился Пушкин: "...щекочет ноздри копием и, сморщась, голова зевнула, глаза открыла и чихнула!.."

В гостинице Макс вздремнул. Минут через сорок поднялся. Залез под холодный душ. Глянул на себя в зеркало и, довольный, спустился в ресторан.

Устроился за отдельным столиком. Подошла официантка. Легкими пружинистыми шагами. Точно с лошади спрыгнула. Скуластая. Темнолицая. С раскосыми приветливыми глазами. Невольно подумалось: "А буряточка-то ничего..."

- Голоден, как борзая, - признался Макс. - Что-нибудь бурятское. Только повкуснее.

- Позы есть, - с улыбкой.

- Это что?

- Такие большие пельмени. Готовятся на пару.

Позы оказались что надо. А под рюмку ледяной водочки - просто сказка. Четыре штуки - точно растаяли в желудке. Хотел еще парочку заказать, но помешал Борода. Плюхнулся напротив. Развалился. Большие кроличьи глаза сверкали, будто новые пятаки.

- Что-нибудь случилось? - спросил Макс.

Борода облизал сухие красные губы:

- У меня в номере Леночка...

- А можно подумать - Софи Лорен, - промакивая рот салфеткой. - Хотя все равно поздравляю.

Борода помялся.

- Леночка не одна. - И уточнил: - С подругой. - Выставил руку с торчащим большим пальцем: - Телка, шеф, - залюбуешься. Не хуже Леночки.

У Бороды при этих словах едва слюна не закапала с нижней губы - толстой, выпяченной, как у быка.

- Неплохая получится "тройка", - заулыбался Макс, живо представив, как бы  э т о  могло выглядеть в натуре.

Борода сразу не догадался и спросил:

- В каком смысле?

- В буквальном, - ответил Макс.

Борода не столько обиделся, сколько разволновался. Вцепился в подлокотники кресла. Наклонил туловище вперед. Набычился.

- А ты?..

- Что я?

- Подключиться не хочешь?

Макс помотал головой:

- С детства боюсь.

- Чего?!

- Сексуальных импровизаций.


                Из записной книжки Макса:
                "Догадываюсь, что в бытии женщины одно из самых трудных испытаний - это испытание оргазмом."




1990-й ( поздняя осень)

Ужинали. Тушеная капуста с говяжьими сардельками. Маринка и дочь запивали чаем, а Макс - жигулевским пивом.

Позвонила Дина, ученица. И жена Игоря Кравцова. Сказала, что вынуждена пропустить занятие. Наняли прислугу. Завтра появится впервые. Надо все показать-рассказать.

- В четверг? - спросил Макс.

- Тоже не получается. Машину учусь водить. Скоро экзамен.

Макс помолчал и шутливо заметил:

- Диночка, может, вы бросить решили?

- Макс!.. Чтобы я?.. Теннис?.. Да ни за какие пряники.

- Я не про теннис...

Заминка. Действительно, шутка получилась не вполне удачная. Хорошо, что у жены самого Кравцова с чувством юмора оказалось в порядке:

- И я, - не меняя голоса.

Макс хотел перекинуться двумя словами с Кравцовым. Их знакомство тянулось аж со школьной скамьи.

- Игоря нет.

- А где он?

- В Нью-Йорке.

Макс постоял у телефона. Вспомнил, как много лет назад опаздывал на урок. Заскочил в школьную раздевалку и не сразу понял в чем дело. Точнее, глазам поверить не мог. Круглый отличник! Староста класса! Председатель совета дружины! Победитель республиканской олимпиады по математике! Артековец Игорь Кравцов, на которого равнялась вся школа, наводил самый банальный шмон по чужим карманам. Увлекся настолько, что орудовал с прикушенным языком, и заметил дружка, когда Макс буквально схватил его за руку...

В кухне дочь и Маринка чему-то весело перемигивались.

- Бабушку поедешь встречать? - Это дочь.

Макс налил себе еще пива.

- Собираюсь, - ответил.

Дочь медленно дожевала сардельку.

- Бабушка знает о Маринке? - точно ее здесь не было.

- Пока нет. А что?

Дочь заулыбался, как улыбается школьник, подкладывающий кнопку на стул любимой учительницы.

- Ничего особенного, папочка. Любопытствую.

Макс глянул на Маринку.

- Мы тебя одноклассницей представим. Если ты, конечно, не против. - Сам не понял - шутка или серьезно.

- Конечно, против. - И с вызовом. - Предпочитаю в спектаклях не участвовать.

Макс покачал головой и недовольно:

- Напрасно, Мариночка, напрасно. Спектакли бывают разные. А если мать не поймет? Или поймет неправильно?

Дверь в кухню была распахнута. Из коридора послышалось цоканье шпилек. Кот соскочил с подоконника и направился на звук каблуков. И замурлыкал. И было ясно - кто там.

Жена прошла мимо кухни, бросив взгляд, точно камень. Какое-то время из гостиной доносилось ее ворчанье. Позвала дочь. Минут через пять ушла.

Когда дочь вернулась в кухню, Маринка не удержалась:

- Небось, спрашивала, кто я такая? - с иронией.

- Небось, - ответила дочь с еще большей иронией.

- И что ты сказала?

- Сказала, что ты - английская королева. И очень странно, что мама не узнала тебя в лицо.

После этих фраз дочь с шумом бросила на стол вилку и нож. И медленно вытерла губы салфеткой. И поднялась. И молча откланялась. И также молча удалилась к себе. И все это - слегка переигрывая.

Спать легли поздно. Маринка тут же отвернулась к стене. Макс нарочито повздыхал. Коснулся рукой плеча. Затем начал медленно скользить пальцами вниз. На талии чуть задержался. И резко направился к пупку. Поиграл минуту-другую. В конце концов пальцы забрались в трусики.

И начали расшевеливать клитор.

Получалось то ли с грубой нежностью.

То ли с нежной грубостью.

Маринка вытянула руку из трусиков, будто занозу. И отбросила в сторону. И заметила с раздражением:

- Обещал не приставать, а сам...

- Обещать всегда легче, - не скрывая обиды.

Спустя какое-то время Маринка сама повернулась. Нежно обняла и сказала:

- Макс, я что-то совсем не хочу.

- Ничего удивительного, малышка. Это же замкнутый круг. Чтобы заниматься, надо хотеть. Чтобы хотеть, надо заниматься.

Утром Маринка раздумала идти на фабрику. Объяснила, что все равно делать нечего.

- Ты какие фуражки шьешь? - спросил Макс.

- Всякие.

- И генеральские тоже?

- Разумеется. А что?

Макс не ответил, лишь усмехнулся.

- Вот и мы с девчонками говорим - доперестраиваются так, что можем вообще без работы остаться.

- Ошибаешься, - запальчиво. - Увидишь, очень скоро ваша фабрика начнет процветать. Работой завалят так, что будет не продохнуть. Была одна армия, теперь станет - пятнадцать. И это как минимум.

Вообще-то Макс не любил касаться политики. Тем более в разговорах с женщинами.

С отцом в свое время наговорился. Лет десять проспорили на кухне. Отец доказывал, что после смерти Иосифа Сталина великое дело строительства коммунизма попало в руки перерожденцев. Макс в свою очередь убеждал отца, что страна напоминает телегу, которая разваливается на ходу, но никак не может развалиться.

Между тем горбачевские перемены Макс встретил без особенного энтузиазма. Никак не мог поверить в ренегатство "первого коммуниста". Так и не поверил.

- Тебе Ельцин нравится? - вдруг спросила Маринка.

- Это девушка может нравится или не нравиться. Политик же... - Задумался. - Впрочем, я ему не завидую. - И шутливо: - Наверняка угодит в ад за одну только Беловежскую пущу. И будет вечно лизать горячие сковородки.

- А что будешь в аду лизать ты? - тоже шутливо.

Макс повернулся на бок. Сунул руку под одеяло.

Нашел.

Вцепился.

- А ты?! - с дикой страстью.

Взвизгнула. И:

- А я первая спросила...

После чего начали барахтаться, как дети...


                Из записной книжки Макса:
                " С некоторых пор для меня одно из самых впечатляющих зрелищ - чужие красивые зубы."




1973-й (лето)

Максу было лишь двадцать три. Немудрено, что его не пришлось долго уламывать. Сказал Бороде, чтобы тот возвращался в номер и хоть как-то развлек подружек. Сам же прошел в служебные помещения ресторана и нашел метр-д-отеля. И сделал кое-какие распоряжения. И заплатил вперед. И еще сверху послал червонец.

Подругу Леночки звали Кира. Миниатюрная особа лет двадцати. Напоминала куклу. Застывшая радостная улыбка. Длинные ресницы. Распахнутые глаза. Серые. Глубокие. И не очень добрые. И не очень умные.

Борода на правах хозяина начал суетиться. Выставил бутылку "Столичной". Достал шмат копченого сала, завернутого в не самую чистую тряпицу. Затем на столе появилась баночка килек в томатом соусе и хлеб. Борода все, что надо, откупорил и нарезал.

Дамы наблюдали за радушным хозяином слегка разочарованными глазами. Изредка скашивали взгляды на Макса. Никак не могли взять в толк, чему это он так загадочно улыбается.

Когда Борода взял "Столичную", чтобы наполнить казенные стаканы, раздался вежливый стук в двери. Леночка и Кира настороженно переглянулись. Борода застыл с бутылкой в руках.

- Войдите, - спокойно произнес Макс, ввинчивая сигарету в дно пепельницы.

На пороге стояла уже знакомая официантка. Та же широкая улыбка. В руках - поднос с возвышающимися бутылками шампанского и коньяка.

- Вы не ошиблись? - спросил Борода.

- Я - нет, - ответила официантка.

Через пару минут стол был накрыт заново. Сало и кильки вернулись в холодильник. Их заменили салаты, твердая колбаска и бутерброды с омулем.

Дамы оживились. Такой поворот в сценарии вечеринки им нравился больше.

- За что будем пить? - спросила Леночка.

- Лучше - за кого, - уточнила Кира.

Макс глянул на Бороду. Тот слегка надулся - мол, почему не предупредил.

А зачем? Это всегда игра. Или тоже вступаешь, или наблюдаешь со стороны.

Борода, похоже, начала въезжать. Вытер салфеткой мокрые губы, заулыбался:

- Чего там, ясно - за кого!

Дальше ничего особенного не происходило. Обычные посиделки с выпивкой, закуской и разговорами ни о чем.

Борода старательно ухаживал за Леночкой. Та на каждый знак внимания отвечала сдержанной улыбкой. Макс старался казаться небезразличным, но как-то без подъема. Кира поглядывала на него с усмешкой - точно насквозь видела.

Как водится, спиртного все равно не хватило. Макс предложил еще коньяку.

- Хочу водки, - сказала Кира.

- Мне одинаково, - заметила Леночка.

Борода глянул на Макса. Тот поднял брови: желание дамы - закон.

Водка на Макса обычно действовала так. Парализовала волю и одновременно стимулировала похоть. И как стимулировала. Готов был любую. Вдоль и поперек. Потом оправдывался. Целая теория. Мол, одинаковых женщин не бывает. На вид может быть обезьянкой, а запах источать такой, что с ума тронешься. Или наоборот - писаная красавица, а в конце концов - точно на курице побывал. Причем из холодильника. Впрочем, Макс тогда был уверен: главное - это поймать кайф. Вот проблема, которую в постели всякий решает сам за себя.

Без четверти одиннадцать в номер постучала дежурная. Извинилась за беспокойство и напомнила о существовании морального кодекса строителя коммунизма. Макс в ответ вежливо поблагодарил за образцовое исполнение служебного и гражданского долга.

Когда дежурная вновь исчезла, Борода сокрушенно заметил:

- Как это по-советски - взять и все испортить. - Разгладил жирными пальцами усы и сказал, обращаясь к Максу: - Может, поговорить с ней?

- Запросто, - ответил Макс. - Это обойдется, как минимум, в четвертную. - И полез за бумажником.

Обменялись этими фразами, точно были вдвоем. Леночка и Кира многозначительно переглянулись. Вроде как хотели обидеться. Но раздумали. И правильно. И так по-женски - невоспитанность кавалера переживается куда легче, нежели скупость.

- Можно поехать ко мне, - неожиданно предложила Леночка. Глянула Максу прямо в глаза: - Если ты, конечно, не против.

Последние слова были сказаны так, что озадачивали. Причем всех троих. И это понятно - искреннее любопытство так резко отличается от любого другого. И так много говорит. И еще больше - умалчивает.

Борода посмотрел на Макса. Тот на Киру. Та как-то нехорошо улыбнулась и пожала плечами, мол, ей все равно.

Макс ни слова не говоря поднялся из-за стола и отправился в ванную комнату. Там открыл кран и плеснул в лицо холодной водой. И глянул на себя в зеркало. И усмехнулся. Кажется, достаточно пьян, чтобы начать делать глупости. И недостаточно трезв, чтобы от этого отказаться.

Вернулся и позвонил Ильичу. Уговаривались заранее - если надо, значит, надо.

Через двадцать минут вся компания мчалась на другой конец города. Брызги из-под колес "Волги" с шашечками разлетались, точно искры, и заставляли редких прохожих жаться к домам.


                Из записной книжки Макса:
                "По-моему, суть возможной экологической катастрофы на Земле - это нарушение процесса круговорота в природе человеческого дерьма."




1990-й (поздняя осень)

Летом к Максу приезжали братья. Повидались. И дело сделали. За три недели подняли сруб для бани из шестиметровых сосновых бревен. С утра до вечера звенели топорами. А ближе к ночи устраивались в саду, жарили шашлык, пили сухое вино и вспоминали детство и родительский дом, как вспоминают самое дорогое, быстротечное и невозвратное.

С вечера нападал снег. Утром было плюс два. Снег превратился в мокрую кашицу, и ничто не вдохновляло Макса на ту работу, которую он задумал давно, но все откладывал и откладывал.

Ему предстояло уложить шесть десятков бревен в штабель и накрыть рубероидом. Со стороны такая работа могла показаться непосильной одному человеку, пускай даже крепкому и ловкому. И Макс тоже сомневался, но не мог отказать себе в удовольствии попробовать. И попробовал. И сделал. И надо было видеть, каких героических усилий это стоило.

Уже стемнело, когда Макс, надрывая пуп, закатывал в штабель последние бревна. Закатить самое последнее ему помогла Маринка и при этом в ее глазах были смешаны удивление и тревога.

- Макс, ты с ума сошел, - сказала она, вытирая ладони тряпкой. - Ворочать такие бревна в одиночку.

- Я же их не просто ворочал, а с умом, - ответил Макс, допивая из банки ключевую воду, подслащенную черноплодным вареньем.

Потом они отправились в баню.

Потом вернулись и сели ужинать.

Макс выпил грамм сто пятьдесят "Московской" и что-то вдруг начал вспоминать далекий семьдесят первый. Как он случайно оказался в Москве на писательском съезде. Как жил в гостинице "Россия". Как через дядю познакомился с известными писателями - Виталием Закруткиным, Федором Абрамовым, Василием Шукшиным. Как в один из вечеров все они до одури напились дешевого грузинского коньяку в номере Василия Белова. Как пели душераздирающими голосами: "Я помню тот Ванинский порт и вид парохода угрюмый...". Как Василий Макарович, будучи в зените славы и признания, был полвечера обеспокоен тем, что кому-то надо сделать аборт и побыстрее. Как какой-то плюгавый неврастеник ворвался в номер, схватил хозяина за грудки и начал трясти и выпытывать: "Васька, ты что, тоже с комунягами?!" Как тот же Белов, обливаясь горючими слезами, вспоминал покойного Николая Рубцова и даже пытался выброситься из окна. Как в конце концов Василия Ивановича насильно уложили в кровать, но он продолжал куражиться, рвал на себе нательную рубаху и истошно вопил при этом: "Ба-абу хочу!..".

- Никогда бы не подумала про Белова, - заметила Маринка. - Такой благообразненький дедуля и все какие-то идейные речи талдычит.

Когда легли спать, Маринка ему напомнила шутливым тоном:

- Обещал научить, как стать идеальной подружкой? Так что давай, не отлынивай.

- Я стараюсь, - ответил Макс. - Только странно, что тебе больше нравятся лекции, а не практические занятия.

Маринка сунула руку под одеяло, взяла в руки его яички и начала ими играть, точно пасхальными.

- Макс, рядом с тобой я чувствую себя дурой, которая сама не знает, что делает, - сказала она.

- Неправда, - ответил Макс. - Вот сейчас ты делаешь именно то, что надо.


                Из записной книжки Макса:
                "Похоже, жизнь - это отрезок времени, отпущенный человеку на познание самого себя."




1973-й (лето)

Такси свернуло с широкой улицы. Попетляло. Затормозило у дома с колоннами, характерными для эпохи тирана.

Макс выбирался из машины последним. Сказал Ильичу, чтобы тот выждал ровно час. Ни минутой больше.

Поднялись на четвертый этаж. Квартира оказалась просторной, обставленной гарнитурами. Леночка повела себя как гостеприимная хозяйка. Кира, слегка раскачиваясь, помогала ей накрывать журнальный столик в гостиной. Макс с Бородой устроились в мягких креслах. Курили. Исподволь наблюдали за дамами. С умными физиономиями обсуждали дела.

- Ко мне подруливали осветители, - сказал Борода. - Уверяют, что для них сколотить эстраду - раз плюнуть.

Макс стряхнул пепел и помотал головой:

- Всегда лучше иметь дело с профессионалами.

- Мастера стоят больших денег.

Леночка и Кира присели на диван. Тоже закурили.

- Деньги - это моя проблема, - с мягкой усмешкой заметил Макс. Это была одна из фраз, которые он сам придумывал. И репетировал перед зеркалом. И произносил при каждом удобном случае. Борода хотел еще что-то сказать, но Макс поднял руку: - Старик, будет нам о делах. Скучно. Или я не прав? - глядя на Леночку.

Не ответила. Посмотрела на Макса так, как обычно смотрят на человека, который возбуждает любопытство. И не важно, о чем он говорит, важно - понимает, что возбуждает? Или не понимает?

Макс понимал. Ему тоже глянулась Леночка. Чем дальше, тем больше. И это не было связано с количеством выпитого. Но отчего-то под юбку в тот вечер хотелось залезть к Кире.

Вот хотелось, и все. Завораживали Кирины глаза. Точнее, блеск в глазах. Выдавал женщину хотя и молодую, но с опытом, возможно, и не традиционным. И наверняка очень азартную. Хотя и непредсказуемую. Тоже наверняка.

- Прав, как граф, - икая, выговорила Кира, - а граф был жулик! Ха-ха. - Вновь икнула. - Наливай, граф, - подмигивая.

Втроем посмотрели на Киру. Было ясно, что она добавила, причем не слабо. И эта новая данность более всех отразилась на лице Бороды. Его влюбленные глаза начали помаленьку тускнеть, а слюни на губах - подсыхать.

Привезенную с собой бутылку распили как-то впопыхах. Не иначе, как сказывалось общее нетерпение поскорее узнать, чем все это закончится. Особенно расстаралась Кира. Сама себе наполнила фужер и выцедила, не отрываясь. Затем жадно и молча выкурила сигарету. Встала, покачала головой и выговорила заплетающимся языком:

- Бойчики, икскьюз ми. Ай эм вери тайд. Ай уонт гоу ту бед.

Леночка и Борода изучали в школе немецкий. В отличие от Макса.

- Ай уонт гоу ту бед ту-у, - сказал он. - Иф ю уонт, уи кэн гоу ту бед тугезе.

Кира сузила глазки и пристально посмотрела на Макса.

-Итс нот май проблем. Итс ё проблем. - Икнула и замолчала. Прошла к двери. На пороге обернулась и помахала ручкой: - Бай-бай...

Вышла неловкая ситуация. Максу казалось, что все произойдет несколько иначе, главное - не так быстро и резко. Глянул на Бороду - сидит со вздутой жилой на лбу, выжимает сок из подлокотников и наблюдает за Леночкой одними коровьими глазками.

Леночка в свою очередь наблюдала за Максом. Видимо, на что-то рассчитывала. Но ошиблась.

Макс с усмешкой на губах вылез из кресла. Ни слова не говоря, отправился следом за Кирой. Спиной чувствовал, как обрадовал Бороду. И как разочаровал Леночку.

Он нашел Киру в спальне. Свет был выключен. Максу подумалось, что это хороший знак. Мягко ступая, он подошел к кровати. Киру освещал фонарь с улицы, бивший сквозь тюль на окнах. Она лежала на спине, разбросав ноги и руки так, как обычно разбрасывают невинные дети. Или законченные профессионалки.

Постоял. Поборолся с искушением наброситься. И сорвать одежду. И припасть. И забиться в припадке страсти. И начать. И кончить.

Удержался.

Опустился на колени. Поднял руку и коснулся лодыжки. Нерешительно, словно кнопки звонка в чужую дверь. В ответ - никакой реакции. Пальцы Макса осмелели. Начали медленными зигзагами скользить вверх по коже - тонкой, мягкой и шелковистой. С коленной чашечки пальцы свернули на внутреннюю сторону бедра...

Тут Макс ощутил едва уловимый трепет. Тот самый, который всегда желаем. И всегда неожиданнен. И который всегда перехватывает дыхание. И который всегда заставляет мужское сердце пускаться в карьер.

В паху, слегка влажном и горячем, пальцы Макса натолкнулись на трусики. Облегали плотно. И надежно. И это надо было осмыслить. Одно из двух: или-или.

Впрочем, Максу тогда нравились девушки, которых он находил в постели абсолютно голенькими.

А еще лучше - с ножками, задранными вверх.

И уж совсем замечательно, если девушка при этом ловила его член жадной рукой и направляла туда, куда больше хотелось.

Кира продолжала лежать неподвижно. Макс наклонился и поцеловал локтевой сгиб. И нежно пошевелил кончиком языка. Показалось, что по руке, словно ток пробежал. Выходит, не настолько пьяна, чтобы ничего не чувствовать. Или наоборот, слишком чувствительна.

Макс решительно скользнул пальцами в трусики.

И глаза сами закрылись.

И голова сама запрокинулась.

И сам себя осознал на краю...

И само вырвалось чуть ли не со дна желудка: "А-а-а..."

Нет, не бог сработал у женщины между ног, а определенно - дьявол.

Казалось бы - жесткие курчавые волосы.

И теплые складки кожи.

Мокрая щель.

Запах...

А каково действует!

Точно затмение находит.

Рассудка лишает.

Хотя бы и на короткое время.

Хотя бы на миг.

Тут Макс слегка опомнился. И увидел, что Кира отнюдь не спит, а смотрит круглыми немигающими глазами.

Прямо на Макса. И от этого взгляда Максу стало как-то не по себе. И ничего не оставалось, как по-идиотски заулыбаться.

- Не хочу трахаться, - выговорила Кира на удивление внятным и трезвым голосом. - Даже за миллион.

- Это почему же? - с искренним удивлением, хотя ясно понимал, что это, может быть, самый глупый вопрос, который можно задать женщине в постели.

- Потому что ты - вылитый... А я их терпеть не могу!


                Из записной книжки Макса:
                "Ничто так не выдает в человеке презрение к жизни, как презрение к смерти."




1990-й (поздняя осень)

Встретил мать на вокзале. Ей под семьдесят. Не виделись больше года. Как-то заметно сдала. Плечи опустились. Морщинки стали глубже и резче. В глазах непривычная растерянность.

Дома все утро проговорили об ее язве. Не так болит, как нервы мотает.

- Все бы ничего, сынок, - упавшим голосом, - только уже два года...

Макс догадался, что обычные утешения бесполезны.

- Рака боишься? - прямо спросил Макс.

Мать заплакала. Конечно, боится. Да еще как. Из шестидесяти семи прожитых лет шестьдесят пять не ведала, где и какие у человека находятся органы. О хворях и немочах только от других слышала. Мало того, редким было не одно физическое здоровье. Всегда отличалась бодростью и жизнерадостностью. И удивительной жадностью до работы. И неприхотливостью. Хотя в восемь осталась без матери - умерла от болезни сердца. В семнадцать - без отца. Погиб в сорок втором. И потом было всякое. И этого всякого - по горло. Если не по макушку.

Замуж выскочила за боевого офицера. Медовыми оказались два первых года. Жили в послевоенной Германии. Роскошная вилла под Эйхенау. Точеная инкрустированная мебель. Картины в тяжелых золоченых багетах. Бронзовые люстры. Столовое серебро. Саксонский фарфор. И гостиная с камином из черного мрамора. И столовая с длинным обеденным столом и стульями с высокими спинками. И спальня с широкой дубовой кроватью под шелковым балдахином...

В начале сорок седьмого благополучно демобилизовались. Поехали на Урал. А там - худенькие, бледненькие, с настороженными глазками дети. От первого брака. Трое - мальчик и девочки.

Двоих, кроме младшенькой, взяли к себе.

Зимой родила первенца.

Через год с небольшим появился на свет Макс.

В пятидесятом году отец неожиданно расхворался. Врачи обнаружили туберкулез. Сказали, что это следствие. А причина - три года "болотной" войны на "тихом" Карельском фронте.

Когда отец начал харкать кровью, врачи развели руками, мол, этот парень не жилец. Не поверила. И отцу не дала поверить. Детей всячески оберегала, а сама продолжала есть с мужем из одной тарелки и спать под одним одеялом. Закончилось тем, что однажды старенький профессор из Свердловска глянул на рентгеновские снимки, потряс куцей бородкой и закатил глаза: "Господи! Чудеса творишь. Даже рубцов не видно."

Мать вновь стала убеждать, что серьезно больна.

- Даже если рак, - перебил Макс, - ну и что?

- Как "ну и что", сынок?..

- Забыла, как отец легкие выплевывал?

Мать шмыгнула носом и все равно возразила:

- Он был молодой.

- "Молодой"!.. - Макс показал рукой на окно: - Ты в Лахту сходи. На кладбище. Там под каждой второй плитой улеглись мои сверстники. Под каждой третьей - еще моложе.

Мать промокнула глаза бумажной салфеткой.

- Макс, вот и я об этом. Не за себя боязно - за вас. За тебя. Дня не проходит, чтобы мы с отцом не заговорили. Как ты? Что ты? Тут... Один...

- Я? - Макс поднялся из-за стола и начал расхаживать по гостиной. - Мама, ты о чем? А дочь? А друзья? А кот? Наконец, Маринка... - Забыл, что о ней мать даже не слышала.

- Какая Маринка? - тут же спросила мать. При этом ее глаза оживились, а морщинки разгладились.

- Какая-какая - обыкновенная. Руки-ноги есть. Все прочее - тоже. Мне нравится.

- Была замужем? - не унималась мать.

- Нет

- С ребенком?

Макс подошел и начал смотреть в окно. Хотя все равно надо отвечать. Любопытство матери особенное. Это раньше не понимал. Теперь - сам родитель. Лучше и спокойнее, когда знаешь о собственном дитя как можно подробнее. И хорошее. И не очень. И разумеется, самое-самое...

Подглядывай. Подслушивай. Подсматривай. Выпытывай. Что угодно, только не оставляй ребенка один на один с его детскими проблемами, может быть, самыми неразрешимыми и опасными во всей жизни. Ушибленные носы. Разбитые коленки. Украденная мелочь из родительского кошелька. Первая сигарета и рюмка водки. Утрата невинности. Все это нормально.

Ненормально, если ничего этого нет.

Пробовать - значит, ошибаться. Аксиома. Главное, чтобы рядом всегда был человек, с которым кровно. Самая надежная связь. Только родители никогда... Даже если угодишь в дерьмо по уши. И руку протянут. И вытащат. И отмоют. И отогреют.

- Мама, да она сама еще ребенок, - вздыхая. - Маринке только двадцать.

- Сколько-сколько? - переспросила мать.

- Будет двадцать один, - уточнил Макс. - Летом.

Макс вернулся за стол и отпил глоток теплого чая.

Молчали, разглядывая друг друга. Макс догадывался, о чем мать хочет еще спросить, но не был уверен, что спросит.

Спросила.

- Лимитчица?

Макс не ответил, хотя матери и так стало ясно. Помешал звонок, раздавшийся в прихожей.

Это была Маринка.

Договаривались, что зайдет перед работой.


                Из записной книжки Макса:
                "Обыкновенно в женщине наиболее неудачно сочетаются красота и ум."




1973-й (лето)

У Макса тогда будто рубильник отключили. Что значит - психика. Всего несколько слов...

И вулкан перестал клубиться.

И желание, казалось, такое необузданное, испарилось, точно капля эфира.

И эрекция полового члена, докучавшая Максу с утра, тоже пропала. Так пропадают сны от внезапного пробуждения.

Можно было, конечно, продолжить общение с Кирой и без попыток утоления сексуальной жажды. К примеру, развить и обсудить вопрос, кого именно она не может терпеть? И за что? И Макс непременно развил и обсудил, если бы...

- Прости, а? - сказала Кира и потрепала Макса рукой за шею. Причем ласково потрепала. - О' кей?

Макс не ответил.

Поднялся с колен.

И вышел.

От Киры он зашел в ванную комнату. Плеснул в лицо холодной водой. Потом начал рассматривать себя в зеркало. Сколько ни вглядывался, никакого и ни с кем сходства не обнаружил. Разве только - с самим собой. И это было важным.

И вообще надо заметить - собственная внешность устраивала Макса с тех самых пор, как начал об этом задумываться. В детстве едва ли не был уверен, что он - настоящий красавчик. Частенько приходилось слышать от взрослых, как он замечательно выглядит. Какая-нибудь мамина приятельница трепала его за щечку и сюсюкала: "Боже, прямо ангелочек! Только чернявенький."

Максу было лет двенадцать. Однажды в дворовой беседке, увитой плющом, с ним заговорила Ника Князькова. Это была единственная дочь председателя облисполкома. Только исполнилось шестнадцать. Макс, как все пацаны округи, тайно восхищался ее выпуклыми формами. И развязной походкой. И манерой смотреть на окружающих сверху вниз. И испорченностью, о которой ходили легенды. И немудрено, что когда Максу приходилось самоудовлетворяться, именно Ника витала в облаках его сексуальных фантазий.

Тогда, в беседке, Ника обняла Макса за плечи и сказала: "Мальчик, если бы ты знал, какие у тебя поразительные глазки. И носик. И губки. Будь ты постарше, о, как бы я тебя любила!.."

Возможно, это было сказано не вполне серьезно.

И все же.

И голос Ники Князьковой звучит в ушах Макса поныне. Точно сказанные ею слова прозвучали не три десятка лет, а три секунды назад.

И позже, лет пятнадцати, когда добивался взаимности от одноклассницы Анечки Бодрецовой. Анечка долго колебалась, но в конце концов предпочла ухаживания студента Вадима Кострова. Максу тогда жить не очень хотелось, и он осмелился спросить Анечку в лоб: "Ты его выбрала, потому что у него папа - секретарь обкома, да? А у меня всего-навсего - заведующий отделом, да?" На что Анечка с ехидной улыбочкой заметила: "Правильно говорит мама, что ты еще совсем ребенок. - И тут же утешила: - Только не отчаивайся, а? С такой смазливой внешностью без внимания девчонок все равно не останешься."

Права оказалась Анечка. Никогда не оставался. По крайней мере до сего часа.

Макс оглядел ванную комнату и выбрал полотенце. Неспешно вытер лицо. После чего тщательно расчесал волосы. К двадцати трем окончательно разлюбил длинные волосы и предпочитал носить короткую челку с пробором. Еще раз глянул в зеркало и поймал себя на мысли, что Кира нанесла слишком чувствительный удар по самолюбию. Почти нокаут.

И что делать с этим гнусным осадком в душе?..


                Из записной книжки Макса:
                "По-моему, каждый мужчина в течение жизни переживает четыре стадии: когда хочет, но не может. И хочет и может. Может, но не хочет. Не может и не хочет. В отличие от женщин, которые постоянно не хотят и не могут, но всегда соглашаются."




1990-й (поздняя осень)

Была суббота.

Утро Макс провел за рабочим столом. Бился над ключевым эпизодом, где герой его первого романа пытался убеждать собственную жену, что плохая семья лучше, чем никакая. А получалось, что герой убеждает не столько жену, сколько самого себя. Максу было непонятно - хорошо это или плохо. Оттого и мучился. И буквально руки зудели. Хотелось скомкать все. И запихать в топку котла.

И сжечь.

И успокоиться.

Велик был соблазн. Но все же - не комкал.

Не жег.

Не успокаивался.

Поднимался из-за стола. Шел в кухню. Заваривал крепкий-крепкий кофе.

И возвращался за стол.

И устраивался в кресле.

И неспешно прихлебывал кофе.

После чего вновь брался за рукопись.

И так до следующей чашки кофе.

После обеда Макс отправился в Лисий Нос. В магазин стройматериалов. За рубероидом. Все лето собирался починить крышу над верандой. И вот - дотянул чуть ли не до снега. Постоянно что-то не способствовало. То стояла очень хорошая погода, то - очень плохая. То просто лень было. Между тем крыша напоминала решето, и в дождь на веранде приходилось там и сям подставлять тазики и кастрюли.

Когда вернулся, мать доложила, что внучка явилась из школы. Пообедала. Поговорила по телефону с каким-то мальчиком. Потом - с какой-то девочкой. И опять с мальчиком. Потом старательно накрасилась. Потом долго рылась в своем шкафу. Потом долго - в папином. Выбрала наконец лучшую папину рубашку - американскую, и предупредила, что отправляется к подружке. На день рождения. И папа в курсе.

- Не сказала, к какой именно подружке?

- Нет, - ответила мать. - Но я поняла, что подружка живет в Сестрорецке.

Сидели с матерью в гостиной. Макс развалился на диване. Мать в кресле-качалке штопала носки. По телевизору шла бурная дискуссия. Какие-то непонятные правые чего-то доказывали каким-то непонятным левым. И разумеется, ничего не могли доказать. Причем у всех, кто мелькал на экране, была общая и характерная деталь - лукавые глазки.

- И не удивительно, - вслух подумал Макс. - Издержки профессии, все замечательное искусство которой - дурачить народ.

Макс нехотя покинул диван. Подошел. Покрутил ручку. На остальных каналах тоже дискутировали.

Макс нажал кнопку, погасившую экран.

- Это когда-нибудь закончится? - опять вслух подумал.

- И отец теперь выключает, - заметила мать. - Когда Горбачева показывают, идет к телевизору и плюет в экран, - улыбаясь. - Я потом вытираю.

- Дает папаня, - тоже улыбаясь. - Плеваться в первого коммуниста страны.

- Да какой же он коммунист после всего этого?! - с азартом возразила мать. - Великую державу развалил? Развалил. На колени перед Западом поставил? Поставил. Реставрировать капитализм хочет? Безусловно. Так что никакой он не коммунист, а самый настоящий враг советского народа.

Макс слушал, продолжая улыбаться. Мать всегда стойко, последовательно и глубоко искренне разделяла политические взгляды мужа. В отличие от сыновей. Особенно Макса, который единственный в семье никогда не был членом партии.

- Отец, случаем, партбилет не сжег? - спросил Макс.

- Что ты! - ответила мать. - Продолжает носить в нагрудном кармане. Если что, говорит, положите вместе со мной в гроб.

Пришла Маринка.

- Хочу в мотель, - чуть ли не с порога.

Максу тоже хотелось. Но для этого надо было расстаться с последней сотней.

- Я разбогатела, - точно угадав его мысли.

- Получила наследство от богатого дядюшки из Америки?

- Нет, премию дали.

В мотеле зашли в экспресс-бар. Макс подошел к стойке. Алкогольные напитки были представлены "Русской" и дешевым портвейном.

Пришлось ждать, когда от стойки отойдет лысый господин с большим животом и кривоногой девицей, раскрашенной, точно матрешка.

- Бутылки шампанского не найдется? - спросил Макс.

- Найдется, - ответила барменша. - Но дорого.

- Дорого - это сколько?

- Четвертная.

- А за двадцать?

- Только для вас, Макс.

С шампанским они поднялись наверх, в большой зал ресторана. Устроились за столиком у лестницы. Вечер только разгорался. Публики было не густо - с десяток путан в окружении квадратных мальчиков да группа вялых иностранцев за длинным столом.

Макс был голоден, поэтому расправился с тощим цыпленком, будто с врагом. Маринка наблюдала за ним такими глазами, словно была не на шутку обеспокоена - не подавился бы косточками. Шампанское тоже закончилось быстро. Пришлось сбегать за второй бутылкой и заказать еще одного цыпленка. В конце концов Макс тщательно вытер салфеткой пальцы и губы. И откинулся на спинку кресла.

- Не понимаю, как с таким зверским аппетитом удается сохранять форму? - заметила Маринка.

- Поймешь, когда столько же будешь махать ракеткой.

Маринка заулыбалась:

- И столько же заниматься любовью? - Пауза. - Представляю, каким ты был в молодости.

Макс покачал головой:

- Это непросто.

- Почему?

- Хотя бы потому, - оглядываясь по сторонам, - что я бы уже... - нажал на "уже".

- Что "уже"?

- Оттрахал тебя. - И уточнил: - По дороге в мотель. Парочку раз. Как минимум.

Поулыбались друг другу. И заговорили о каких-то пустяках.

Потом Макс неожиданно завел разговор о том, о чем обычно помалкивал. Мол, все не так просто. Занятия литературой - не хобби.

Не увлечение.

Не профессия даже.

Ни много ни мало - смысл.

И цель.

И назначение.

И надо было осознать.

И путь к этому осознанию - едва ли не сплошные утраты и разочарования.

- Что-нибудь случилось? - спросила Маринка.

- Так, мелочи, - сжимая пальцы в кулак, ответил Макс. - Издательство книжку рассказов вернуло. - И с усмешкой прибавил: - Не сочли достойным встретиться и поговорить. Выслали рукопись по почте.

- А как же договор?

Макс не на шутку завелся и чуть ли не во весь голос:

- Плевали они, Мариночка, не только на договор, а вообще на все. Это и есть система. - И не обращая внимания, что к его тираде прислушивается официант, продолжил в том же духе: - И работает эта система безотказно. Перемалывала, перемалывает и будет перемалывать. И не таких литераторов, как я. - Помолчал. И закончил почти спокойно: - Мне еще повезло - зарабатываю на хлеб теннисной ракеткой. Большинству приходится туже - кочегарят, сторожат, дворничают.

Маринка глядела перед собой. Была необычно задумчивой. И серьезной.

- Буду тебе во всем помогать, - сказала. - Вот увидишь.

Когда возвращались из мотеля, решили, что зайдут сначала к нему. Если обстановка благоприятная, Маринка останется ночевать. Что-то не так - отправятся в общежитие. У Маринки там комната. Какая никакая, зато отдельная. Перегородки, правда, фанерные, но при большом желании вполне можно заниматься любовью. Все занимаются. Иногда даже очень забавно. Когда некоторые девчонки никак не могут... И вдруг - дикие стоны и возгласы...

У Макса их ждал сюрприз.

Полночь, а дочери нет.

Это было что-то новенькое. Раньше дочь, если задерживалась, всегда предупреждала. Знала, что отец все равно не уснет. Мало того, начнет действовать.

- Может, она у Лены? - предположила бабушка.

- Дай-то бог, - ответил Макс.

Он проводил Маринку до общежития и сказал, что вернется, если дочь у жены.

Окна теткиного дома были сплошь темными. Макс нажал кнопку звонка. Бесполезно. Буркнув под нос что-то матерное, спустился с крыльца. Подошел к окну спальни. Показалось, что кто-то стоит за шторой. И наблюдает. Макс вернулся на крыльцо. Начал стучать в дверь кулаком. Сначала зажегся свет в прихожей. Потом появилась в дверях жена.

- Даешь! - сквозь зубы, одергивая мятый халат.

- Дочь у тебя? - спокойно.

- Нет... - сразу растерялась.

Минут через десять они стояли на платформе. Ждали последнюю электричку из Белоострова. Когда подошла, из нее вывалился лишь один пьяненький бомж с сеткой пустых бутылок. Мелодично позвякивая стеклянной тарой, бомж удалился. Вместе с остатками смутной родительской надежды.

- Что будем делать? - спросила жена.

- Надо ехать в Сестрорецк, - твердо сказал Макс.

Прежде чем туда отправиться, жена с полчаса обзванивала подружек дочери, пока не узнала точный адрес.

В Сестрорецке они были около двух ночи. Наплутались по новостройке у парка "Дубки" и в конце концов отыскали нужный дом и квартиру.

Им открыла заспанная мать подружки. Посочувствовала и ушла будить свою ненаглядную. Та вышла, позевывая. Призналась, что да, созванивались. Но Катька так и не появилась. И даже не позвонила.

Когда вышли из подъезда, Макс вслух подумал:

- Господи, зачем Тебе это надо?

Жена промолчала. Вышагивала, придерживая рукой модную шляпку. И плакала. И что-то шевелила губами. Молилась, наверное.

И Макс тоже молился.

Вернулись. Зашли к нему.

Бабушка не спала. Узнав, что внучки в Сестрорецке даже не было, тоже заплакала.

Макс оставил женщин в гостиной и ушел к себе в комнату. Позвонил сначала в морг.

Потом в скорую.

Потом в милицию.

Набирая каждый телефон, страшно боялся услыхать в ответ самое худшее. Когда в морге равнодушный голос произнес: "Минуточку, что-то такое было... Сейчас проверим...", Макс буквально оцепенел. Насилу заставил себя проглотить ком в горле и обреченно подумал: "Неужели Катька, его Катька, единственное живое существо на Земле, которое он любил больше себя, перестала быть?.. И превратилась в "что-то такое"..."

Тут женский голос вернулся: "Извините, это не девочка, а мальчик." И зачем-то начала объяснять, что ему шестнадцать. Повесился на брючном ремне. Несчастная первая любовь. Она же и последняя.

Макс набрал телефон дежурного райотдела милиции, с которым уже разговаривал и который пытался успокаивать, мол, напрасно, папаша, волну гоните. Не одна ваша дочь такая. По району - десятка полтора за ночь. Половина уже дома. Вторая - непременно заявится к утру. Так что, суньте под язык валидол и бай-бай.

Теперь, в половине четвертого, голос дежурного был не такой оптимистичный. Что-то в его настроении резко переменилось. Сухо уточнил Катькины данные и сказал, что минут через двадцать у Макса появятся оперативники.

Макс перешел в гостиную. Бабушка лежала на диване с открытыми глазами. Жена сидела в кресле и рассматривала ногти.

Макс тоже сел в кресле и уставился перед собой невидящими глазами.

Оперативников было двое. Высокий. И полный. Обоим за тридцать. Макс предложил чаю. Высокий глянул на часы и ответил, что с удовольствием, но в другой раз. Спешат. Как обычно. Выяснили детали. И ушли.

Макс провожал их до калитки. Не удержался и поделился догадкой, что этой ночью в районе уже случилось нечто экстраординарное.

- Ведь случилось? - настойчиво.

- Вы правы - случилось, - нехотя заметил высокий, устраиваясь на переднем сидении милицейского газика. - Только это не ваша дочь.

Высокий хотел захлопнуть дверцу, но Макс помешал.

- Что-нибудь эдакое?

Высокий глубоко затянулся, стряхнул пепел.

- У вас как с нервной системой? - спросил.

- Не подводила. Тьфу-тьфу.

- Эту девчонку неделю разыскивали. Пару часов назад обнаружили в подвале. То, что осталось. Голова. Руки. Ноги. Туловище. Все по отдельности...

Макс вернулся с белым лицом и сердцем, колотившемся чуть ли не в горле.

Теперь надо было как-то дожить до утра. Жена и мать подремали. Макс все надеялся, что вот-вот раздастся звонок. И он услышит голос живой дочери. И этот голос спихнет тяжесть, которая все острее давила на грудь. И мешала дыханию. И от которой слегка мутило. И даже поташнивало.

Телефон продолжал молчать. Около восьми Макс начал собираться на работу. Как обычно, выбрился. Зажарил яичницу. Сварил кофе.

- Может, не пойдешь? - спросила мать, заглядывая в кухню.

- Как же, не пойдет! - буркнула на ходу жена, направляясь в туалет.

- Да, я не отменяю занятий, - раздраженно сказал Макс. - Это правило. Люди заплатили деньги. Им наплевать. Понимаешь, мама, наплевать, - почти криком.

Ровно в девять Макс стоял на корте. Размахивал ракеткой, точно механическая кукла. Мысль, что с дочерью приключилась беда, становилась навязчивой.

Вспомнились страшные минуты, которые уже довелось пережить пару лет назад.

Были дома. Внезапно у дочери появились боли в животе. Поначалу не сильные. Но вскоре дочь судорожными пальцами вцепилась в мать и кричала: "Мамочка, спасите меня!.." Макс в эти минуты орал в телефонную трубку, что взорвет неотложку, если она не появится через пять минут. Потом дочь обессилела от не утихавшей боли. Попросилась на диван. Скорчилась. И произнесла искусанными до крови губами: "Это, наверное, все..."

Жена растерялась и застыла, точно окаменевшая.

Макс же схватил дочь на руки и начал твердить: "Не смей! Слышишь, не смей."

И не посмела. Мужественно продержалась до приезда врачей, которые в конце концов успокоили: с девочками это бывает. То ли печеночные колики. То ли - почечные.

Зато Макс несколько дней ходил, точно выжатый и высушенный. Не мог толком держать ракетку. Не то, что карандаш.

Спустя час с небольшим Макс все же решил подмениться. Вызвонил по телефону знакомого тренера. Тот примчался на такси минут через двадцать.

В одиннадцать Макс был в отделении милиции. Обошел все кабинеты вплоть до начальникова. Всюду убеждал забросить посторонние дела и начать самые энергичные поиски. И всюду Макса убеждали в ответ, что не надо поддаваться панике. Что необходимые розыскные мероприятия организованы так, как положено.

Около полудня Макс в который раз позвонил домой. Трубку взяла жена и произнесла лишь одно слово: "Явилась".

Макс только, что из штанов не выпрыгнул. Был абсолютно уверен: это "Явилась" - едва ли самое радостное известие, услышанное им за последние сорок лет.

- Цела? - догадался спросить.

- Цела.

- Что говорит?

- "Скажите спасибо, что вообще вернулась".

Спасибо, доченька!


                Из записной книжки Макса:
                "Как-то с удивлением обратил внимание - девушки и женщины по-разному едят бананы."




1973-й (лето)

Макс стоял на пороге. Упирался плечом в косяк. Со сложенными на груди руками.

Леночка сидела на диване и курила. И стряхивала пепел в спичечный коробок. И чему-то сдержанно улыбалась.

Борода сидел к Леночке в пол-оборота и что-то страстно нашептывал. При этом его пухлая рука, точно хищный зверек, кралась к Леночкиному бедру.

Похоже, это была решительная минута. Максу хотелось уйти не замеченным. Но что-то продолжало удерживать.

Борода между тем коснулся бедра и довольно громко заметил:

- Леночка, вы не поверите, но это случилось.

- Что случилось?

- Я поражен. В самое сердце, - чуть ли не с пафосом. - И не смейтесь, пожалуйста. Это жестоко... - чуть ли не с дрожью в голосе.

- Это не я смеюсь, это вы смеетесь.

- Нет, не смеюсь.

- Может, вы жениться хотите?

- Мечтаю.

Тут Леночка обнаружила присутствие Макса. Одними глазами. Вежливо убрала чужую ладонь с бедра и заметила:

- Миша, вы мне тоже понравились. - Пауза. - Но не настолько, чтобы лечь с вами в постель. А тем более - выйти замуж.

Максу ничего не оставалось делать, как шагнуть в комнату и бодро спросить:

- Не помешал?

Борода резко повернулся и с иронией:

- Разве такой человек может помешать.


                Из записной книжки Макса:
                "Крепкие нервы - это когда хватает мужества отойти и посмотреть на себя со стороны. И при этом не отвернуть глаза. И не сплюнуть."




1990-й (начало зимы)

В комнату дочери было лучше не заходить. Джинсы валялись в углу. Кофта и ночная рубашка - на диване. Рваные колготки свисали с отопительной батареи. Тарелка с остатками ужина лежала на книжной полке. Пол затоптан. Все остальное - под месячным слоем пыли.

Дочь между тем спокойно восседала на табуретке перед трюмо и ловкими движениями подводила ресницы.

Макс между тем стоял в дверях и со вздутой жилой на шее вел диалог заботливого отца с неразумной дочерью.

- Доченька! - с пафосом. - Я все понимаю. Но и ты пойми. Твоя девственность - это твоя девственность. Почему не сберегла? - будут спрашивать тебя, а не папу с мамой.

- Кто будет спрашивать?

- Как кто? Женихи.

- Значит, парням можно, а девчонкам, значит, нельзя. Так, да?

- Нет, не так. И девчонкам - можно. Только не в пятнадцать. Короче, я отец. И меня прежде всего волнует, чтобы ты была здорова и не подвергала себя опасности.

- Успокойся - я здорова, как лошадь. И никакой опасности подвергаться не собираюсь.

- Ошибешься, доченька. Мне тоже было пятнадцать, и об интимных проблемах тинэйджеров знаю не понаслышке. Будь уверена - твои гиперсексуальные мальчики способны на все.

- Это кто же именно способен на все? Уж не Митенька ли Земцов? Или Костик Суханов? Да если понадобится, я их первая изнасилую. Усек, папочка?

- И все равно, я должен знать, где ты и с кем. Всегда знать. Понимаешь, всегда!

- Зачем?

- Чтобы быть рядом. Если что.


                Из записной книжки Макса:
                "У меня педагогический стаж - более двадцати лет. По-моему, самое трудное - это научить человека радоваться ."



Продолжение
Оглавление



© Вячеслав Шориков, 1997-2024.
© Сетевая Словесность, 2001-2024.





Словесность