Со столетних дубов осыпаются дохлые кошки,
новобрачными перьями галок украсив высокие лбы,
представляя, как реки стыдливо встают на дыбы
и красавицы в воду роняют резинки, перчатки, сережки.
Машинально из мерзлой земли вырываю дубы,
на слова незлобивые: "разве что ты меня любишь". И это все время,
постоянно, под тучей, на пашню роняющей рыхлое семя,
под беременным небом, под влажной рукою судьбы....
Достанешь ли из уха ноту до,
свистят ре ми фа соль ля си
морозом в мозге.
Ты музыка, ты азбука, ты морзе
ты ленто иоланто либидо.
Ты пальчиков скрипачки паучок,
ты мальчик, чик-чирик - снует смычок,
чтоб смычка душ, чтоб душность перла душем.
Ты музыка, но музыка - игрушка,
ее играют, что же с ней еще?
Майку мять, на которой маячит кондор
в колыханье гор, - неужели ордер,
нужен ордер тебе или нужен орден -
ординарности оперной твердый знак.
Отопрись и дай, не давай отпора,
чтоб летели споры по коридору,
чтоб войти без стука, уйти без спора,
при своем уме ты умеешь так.
Говорят, что грудь горяча у гордой,
где раскинув крылья потеет кондор,
с наглой мордой, как будто он тоже орден
будто тоже мейд он ин ЮэСэЙ.
Ты, паленый кондор, уймись, придурок,
может, ты китаец, а может - турок,
видел я таких на груди у урок,
а в моих кордильерах гнезда не вей.
Пингвинозные франты во фраках
по аллеям гуляют, беседуясь,
желтоласто блестят штиблетами.
Грациозы глядят инако
сьельноокие, пестроцветые,
с длиннопалыми сигаретами.
Вдруг - пассаж! - с беломраморной тумбы
сходит женщина белоглазая,
крупобедрая, каменнокожая,
и ругаясь с прононсом грубым,
по мордасам веслом как даст всем им,
как приложит веслом по рожам им!
Колдуньи, ламии, лимбовы лики,
открыта книга - пустые страницы,
простые буквы, туманные блики,
цитаты, ники, кометы, зарницы.
Ничто - предельно закрытая книга,
ее обложка - вуаль виртуала,
влюбился в буквы - ну, это же дико!
Влюбиться в буке - начало скандала.
Уединившись подальше от текста,
отбросив рифмы, является тело.
Во тьме трюмо, от похоти треснув,
во все монокли глядит очумело.
А мы в экраны глядим как бараны,
как псы, уткнулись в душистые метки,
идем по следу, вихляя жеманно,
авось удастся найти хоть объедки...
Из страны, где густо краснеют на панелях тюльпаны,
где плетями хлещут друг-друга злобно свирепые панки,
где коровы краше женщин, что в юности - лесбиянки
и поэтому в их сердцах остаются ажурные раны
мне пришла открытка с рекою кроткой и кудрявым пейзажем,
уплывает лодка, качая мерно спокойную пару:
флегматичный дачник сидит на веслах, куря сигару...
я не знаю, кто эта дама - жена, наверно.
Я усталый мученик быта, с разбитым сердцем и врожденным пороком,
у меня от пива, кофе и шоколада - прыщи и перхоть.
Размышляю с опаской сладкой, ехать или не ехать,
Укачают мерно в лодке или побьют жестоко?
Я хочу в эту дверь,
чуть не падаю замертво,
а оттуда мне голосом треснувшим:
"Занято"...
Чем вы заняты там?
ах мне плохо мне тошно мне...
Вы - мерзавец
и рифмы у вас нехорошие!
Еще немного желтых листьев
с облезлых кленов упадет
и нежно осень проведет
по серому кровавой кистью...
На ветках поутру седых,
на ветках астенично длинных
осядут черные дрозды
десантом прямо на рябину.
Так я однажды вены вскрыл,
лежал маратом в белой ванне
и тьму каких-то черных сил
кормил с руки земною манной.
Потом совсем пришла зима,
закрыла солнце пелерина,
ну, в общем, наступила тьма,
А в ней, внутри, цвела рябина.