Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




САМОУБИЙЦА


Он прилетел рейсом из Дублина. Высокий, сухопарый господин в короткополой шляпе из итальянской соломки ржаного цвета.

Три часа полёта над Испанией, Францией, морем, горами. Влажная прохлада, переменчивая, ветреная погода остались позади.

После тесноты кресла, салона, заполненного почти полностью пассажирами, детских криков и беготни, ему захотелось глубоко вдохнуть свежего воздуха. Вместо этого он окунулся в плотную духоту южной ночи, насыщенной пряными ароматами и ощутил разочарование и жажду одновременно.

Он глянул на небо, густо усеянное разнокалиберными звездами. Подумал что, какая-то там - его, и так просто ошибиться в их огромном скопище и впасть в отчаяние. Хотя какая теперь разница в его-то годы, но вот ведь тянет в небо взглянуть и поразмыслить о вечном.

Впрочем, если хорошенько подумать, не так уж и много тем, вокруг которых роятся наши мысли.

Сопровождающий дождался, пока все соберутся у трапа, проводил до аэровокзала, это было недалеко. Поначалу Господин не спешил, потом пошел быстрее, но без суеты, захотелось двигаться.

Длинная галерея, в конце которой поблескивала стеклом кабинка паспортного контроля. Беззвучно шевелил губами сержант, шумный зал, встречающие. Всё как обычно.

Господин не обращал внимания на других пассажиров.

Высокий, внешне он выглядел моложе своих лет. Спина прямая, нос правильный, усы короткие. Глаза усталые, светлые, взгляд цепкий, скорый, брови и виски седые. Одет просто, но дорого. Светлые брюки, куртка цвета белой ночи, льняная белая рубашка в редкую тёмную полоску, коричневые, мягкие туфли.

Он выделялся из толпы, невольно притягивал к себе внимание осанкой, но был погружён в свои мысли, отрешен и казалось, окружающая суета его не касается. Внешний вид, повадки выдавали человека сдержанного, даже замкнутого, не склонного к быстрым комплементарным контактам. Его вежливо сторонились.

Вещей мало. Небольшой кожаный кофр забрал встречающий, среднего роста услужливый человек, хозяин небольшого шале. Розовощекий, пышущий здоровьем мужчина.

Это то же знак уважения - лично встретить уважаемого гостя.

Односложные, вежливые вопросы, такие же ответы. И молчаливая поездка.

Надо было проехать из аэропорта на берегу моря, километров семь. Сначала в горы, наверх, по крутому серпантину узкой дороги. Внутри извилистого тоннеля из ветвей деревьев и каменных навесов скал, неверных теней от света автомобильных фар, постоянно переключаемого водителем с ближнего на дальний.

Он машинально сглатывал слюну, чтобы с подъёмом вверх не давило на перепонки, словно самолёт всё еще шёл на посадку. Подумал, что жизнь может быть одной сплошной нитью, мягко сматываться в красивый клубок, а может часто рваться и состоять из кусков связанных узлами. И тщательный анализ каждого движения, мыслей, поступков и того, что окружает, похоже на утомительную трепанацию черепа собственными руками.

Начала болеть голова. Его слегка мутило, он отвернулся к окну, рассеянно вглядывался в темноту за окном.

На крутых поворотах водитель подолгу сигналил встречным авто, то сбавлял, то увеличивал скорость.

Немного спустились с перевала. Трёхэтажный дом, освещенный двор. Почти на краю высокого скалистого обрыва.

Прислуга, собаки. Суета, громкие разговоры, приветствия. Он вежливо, едва приметно, улыбался, что-то отвечал. Ему были рады. В такой глуши всегда рады новому человеку.

На ужин нежное мясо ехидны в белом соусе, красное вино, фрукты, сыр.

Ехидны приходили по ночам, полакомиться в огороде овощами. Сын хозяина ставил на них веревочные, хитроумные ловушки. Потом изредка попадались на глаза острые, черно-белые иглы. Большие и бесполезные, они навевали грустную и мысль о том, что их, наверное, можно использовать на манер гусиных перьев, писать стихи и адресовать их Незнакомке - NN.

Он представил крохотные лапки ехидны, похожие на детские ручки. Стало неприятно, отодвинул тарелку, выпил вина.

Хозяину хотелось поговорить, они не виделись целый год, но гость оставил все дела и разговоры назавтра: очень устал после перелета, дороги. Захотелось остаться одному. Подумал:

- Нелепость наших поступков возникает из-за несоответствия между порывом что-то сделать и желанием мгновенно от этого отказаться.

Сказал, что идёт спать.

Хозяин тактично согласился.



* * *

Она смотрела на него со стороны, молча и незаметно. Солидный господин. Особенная категория мужчин. Именно мужчин. Кажется, он сейчас протянет навстречу крепкую ладонь. Жесткую, надежную. И можно попасть в поле зрения, смело лизнуть эту ладонь. Или совершить какую-нибудь глупость, лишь бы обратить на себя внимание, неназойливо порадовать, заставить улыбнуться.

Это неповторимое, весёлое щекотание, где-то очень глубоко внутри. Оно возникает вроде бы из ничего, из одних лишь предощущений, на пороге чего-то радостного, и того, что может исчезнуть в любое мгновение. Должно быть это и есть - счастье.

Он не обратил на неё внимания. Попросту не заметил.

Поспешил в свою комнату. Скромная обстановка. Всё как обычно, на своих местах. Окно в крыше приоткрыто. Темнеют верхушки высоких араукарий, тянут загадочные щупальца ветвей на фоне звёздного неба.

Показалось, что кто-то стремительно летит прямо к нему: "Земля стала похожа на переполненный посудный шкаф - со всех сторон вываливаются летающие тарелки".

Улыбнулся этой мысли.

В комнате свежо, чувствуется близость гор.

Он достал небольшую рамку. Пристально всмотрелся. На фотографии жене около тридцати. Они были в гостях у её родителей, вышли в сад после обеда. Она улыбается, забавно щурится на солнце, не ведая, что прошла уже половину жизненного пути. Милая, далёкая... Всё еще волнует:

- Всегда кто-то за нас решает, особенно время - жил, жив или будешь жить! В какой момент появляется привычка жить? Привычка жить и желание жить - две большие разницы. Когда начинаешь понимать, что выпускаешь из рук нить жизни она, должно быть, становится невыразимо дорогой, просто необходимой, как воздух, вода, но уже поздно что-либо изменить.

На фоне ветвистой, как хитросплетения судеб, яблони, на руках жены любимая, белая болонка её матери, тоже улыбается в объектив из-под задорной челочки.

Болонка по имени Крошка.

У жены короткая стрижка, светлые волосы. Он закрыл глаза, вспомнил множество мелких деталей одежды, её походку, смех, поворот головы, родинки, в каких-то лишь им ведомых местах.

Жена умерла. Какое банальное слово - ушла... Онкология. Болезнь сожгла её мгновенно. Оставила восковым, желтым пятном. Невесомым, холодным, изменившимся до неузнаваемости. Отстранённо чужим. Почему? Чтобы вспоминать ту, другую? Сильную, улыбчивую, тёплую. Запоздало оценить, как она была прекрасна!

Она ушла. И не вернётся, поэтому он боится произносить вслух это слово. Нет же! Её нет, она не ушла, её попросту нет! А мысли не оставляют его в покое. Они приходят к нему по-разному и бывают острыми до боли, грустными, меланхоличными. И вдруг возникает бессильное возмущение - за что? Мне? Именно мне! А когда он сильно устаёт, настраивают на философствование, отстраняя от всего что рядом, делая его нереальным.

Он был эгоистичен, собственник, думал, что позволяет ей любить себя, а оказалось, что единственная, кого он любит эта спокойная, улыбчивая женщина. Он не заметил, когда в нём произошла эта метаморфоза. Просто с ужасом это почувствовал в один миг, когда её не стало. Как дорого заплачено за это прозрение.

Флирт с другими женщинами. Суетливые интрижки на фоне самолюбования. Воспоминания эти унижали его сейчас и вызывали запоздалую, сильнейшую досаду на собственную глупость. Ведь вместо того, чтобы ценить каждый совместно прожитый день, он транжирил бездумно время. Их общее, как оказалось бесценное, такое короткое время.

Самое коварное в старости - медленное завоевание ею всего такого привычного, с чем свыкся за жизнь. Можно ли привыкнуть к жизни настолько, что потом она будет вызывать сильнейшее разочарование, потому что это у тебя отбирает сама жизнь? Загробный мир не может вызвать разочарования, потому что он по-настоящему неведом, а вот смерть, как и всякий переход в другое качество обязательно вызывает разочарование. Освобождение как этап завершения одной крайности и начало иных иллюзий. И так без конца, потому что вариации бесконечны, как сама жизнь.

Он вспомнил, как умирал отец. Широко и беззвучно открывал рот, прикрыв ресницами ввалившиеся глаза, и так был похож на морское существо, выползающее на сушу, но ещё без лёгких. И едва уловимый запах старческой кожи, тлена, несвежей птичьей клетки.

Это была глубокая старость, и уход был облегчением для отца и близких. И всё равно, жизнь так коротка, что детство так толком и не заканчивается?

Когда приходит понимание - вот она, старость? Разве возможно назвать точно день и час? Это же не повестка, не телеграмма на казённой бумаге. Это происходит постепенно, словно вода подтапливает высокий берег, крадется незаметно, своевольно, чтобы в какой-то момент явственно дать почувствовать - а ведь я - старик!

- Встать к кресту, помолиться? Это похоже на казнь. Жажда увидеть казнь воспитывается с детства, с момента приобщения к распятию. Монолог в одиночестве - первый шаг к Богу? Нет, я не готов быть искренним с ним на встрече. Значит ли это, что уйду, не скоро и буду мучиться бесконечным, долгим раскаянием?

Он никогда не задумывался о том, кто из них уйдёт первым, и болезнь поначалу его не испугала. Смерть жены воспринял с молчаливым, внутренним возмущением, оно не могло никак раствориться в жгучей влаге невыплаканных слёз, потому что это казалось ему вероломством. И медленно разъедало, прежнюю уверенность в чём бы то ни было.

Если бы они прожили вместе долгую жизнь, до глубокой старости, забывая с чего же всё начиналось, теряя остатки памяти, становясь, обузой друг для друга, теряя терпение от одного лишь присутствия рядом немощного старика... старухи. Тогда её уход он воспринял бы по-другому?

Не бывает в этом месте сослагательного наклонения.

Скорая смерть была похожа на катастрофу, словно жена у него на глазах вдруг оказалась под колёсами большого грузовика. Или рухнула в океан вместе с другими пассажирами. Нет, погибла в результате взрыва. Не так мучительно, как тонуть, или сидеть в кресле рассыпающегося самолёта и дожидаться смерти, понимать с ужасом, что она пришла и ничего уже не изменить. Так ли важны эти размышления сейчас?

Он думает об этом с болью. В памяти возникают целые куски их жизни, всплывают слова, обрывки разговоров. Да. Самое поразительное - начало внутреннего монолога. С ней. Мгновенное прорастание, появление из небытия образов. Ещё не до конца явных, но созвучных чему-то глубинному, внутри. Казалось бы, уже уснувшему, далекому от того, чтобы удивлять, вызывать смех, улыбку. Забывать в этот миг о времени, восторгаться чьим-то остроумием. Какими-то звуками извне, откликаться на них. Но ведь её уже нет, а он разговаривает с ней, словно она по-прежнему рядом:

- Как удивительно мы можем быть открыты и искренни в этом. И так редко, коротко, и такая после этого наплывает пронзительная грусть, граничащая с тоской! Можно быть одиноким вдвоём. И если нет рядом близкого человека, значит, я вдвойне одинок? Искренность в некрологе непозволительна. Может разорваться сердце.

Он увлёкся музыкой. Серьёзной, классической музыкой, хоть и плохо в ней разбирался. Получилось само, что он потянулся к звукам. Садился, надевал наушники, закрывал глаза, добавлял звук и слушал. Сначала это был хаос, железный скрежет невиданного космоса. Он обступал его, проникая в каждую клетку существа, начиная, понимать, что тишина, заполненная хорошей музыкой, перестает быть молчаливой пустотой. Потом он стал узнавать, предвосхищать какие-то ноты, целые куски композиций. Только инструментальную музыку в исполнении лучших оркестров, избегая сольных партий, особенно женских.

Нет ничего ужасней пустоты, молчаливой пустоты, потому что ты перестаешь быть собой, погружённый в этот вакуум.

Потом он возвращается к рутине повседневного и понимает, что высшая степень одиночества, когда ты ясно отдаёшь себе отчёт, что так одиноко может быть только с тобой, и ни с кем не хочется об этом говорить. Да и не с кем.

И однажды наступает такой миг отчаяния, что он начинает исповедоваться тому, что видит, окружает его. Он начинает с ними молчаливый диалог, лишь бы поскорее облегчить свои страдания. Потом спохватывался, вспоминал о единобожии и думал: "Как велика в нас власть пещерного человека! Сильнее, наверное, только гравитация, её притяжение и бездушное обладание. Боль порождает растерянность, и люди спешат вымолить спасение в молитве, а когда это не помогает, становятся философами. При этом не все признаются, что атеисты. Стесняются греха минутной слабости?"

Временами ему начинало казаться, что не с ним приключилось это непоправимое горе, да и то лишь на короткое мгновение, сейчас этот кошмар прекратится. Вновь возвращалось щемящее чувство утраты. И уже не оставляло, словно исподволь, но жёстко и безжалостно, приучая к этой мысли, чтобы ранить долго, не давая возможности забывать в суете мелких забот, напоминать постоянно о себе, не примиряя, с каждодневным существованием. Раздражающим бытом, сразу ставшим плоским и огромным, как пустынный и неопрятный берег океана во время большого отлива.

Тогда он понимает, что это и не жизнь была вовсе, а лишь ожидание, преддверие чего-то простого и ясного. Пожалуй, самого важного, конечный смысл прихода сюда, пребывания среди других людей. Тогда то, чем он был отвлечен, кажется уже незначительным эпизодом, временной необходимостью, которую надо просто перетерпеть, выждать, и наступит самое главное - они снова будут вместе. Это будет наградой.

Как сильно в нём в последнее время возникала временами эта жажда - вновь оказаться вместе. Должно быть, от нереальности желания. Огромного, граничащего с безумием, вне времени, внутри какого-то другого, неведомого прежде пространства, заполнившего все уголки его сознания. Молчаливого и беспредельно опасного пространства, где каждый шажок может стать последним, невозвратным, погружая в трясину безвременья, оставляя один на один с безграничным ощущением горя.

Тогда приходит ясная мысль, что смерть однажды из стопроцентной вероятности превратится в стопроцентную реальность.

Это лишает его покоя. Он понимает запоздало, что невниманием обижал жену, но она была деликатной, не подавала вида. И в оправдание он убеждает себя, что в каждом человеке дремлют разные ипостаси: шуты, террористы, умники, рохли, злодеи и добряки, гении и маргиналы, поэты и сонные тетери. Знать бы, кто из них сейчас явится миру. А проблема в том, что раскаяние в нанесённой обиде, боли, равнодушии и невнимательности приходит не в одно, и тоже время к обидчику и обиженному. И когда это непоправимо ранит особенно больно.

Если бы он стал говорить об этом вслух, его сочли ненормальным, и он предпочитает молчать.

Осторожно поцеловал фотографию. Бережно поставил на столик у кровати.

Жена умерла в январе. Ей было за пятьдесят, она моложе его на два года.

Они так странно познакомились в супермаркете. Он вдруг вызвался ей помочь, много смеялись. Они тогда много смеялись. И через три месяца, к обоюдной радости обвенчались. Это было так естественно тогда.

Он почувствовал жажду. Налил в стакан из кувшина на столике, выпил, с наслаждением прохладной воды. Особенно вкусной из целебного источника неподалёку. Он понял, что именно этого хотел, давно, с той самой минуты, когда решил прилететь сюда.

Вышел на балкон, глубоко вдохнул ночной воздух.

Со склона открывался красивый вид на ночной город внизу. Всемирно известный курорт, знаменитая минеральная вода, целебные источники. Ночная прохлада, свежесть в горах. Город с трудом остывал от дневного зноя. Казалось, что над домами, улицами, деревьями, колеблется горячее марево. Растекается вязкой тёмной массой. Она искажает, смещает контуры, очертания, лишая четкости рисунок ночного неба, огней, жемчужин звёзд, красот юга. Над всем распростерлась и царила духота. Она накрыла город в долине невидимым покрывалом, под которым трудно дышать и невозможно уснуть. И к этому нельзя привыкнуть, можно лишь подпитываться горячим электричеством солнца, от которого нет спасения даже ночью. Лишь искриться от переизбытка электричества. Совершать глупости от излишней энергии, настоянной на запахах экзотических растений, терять голову и пребывать в особенном состоянии.

Должно быть, поэтому любовные романы на юге особенные. Но они его не интересовали.

Разноцветные огни никогда неспящего курортного города. Маленькие угольки тут и там - вокруг, словно большой костер, потрескивая, раскидал их, вместе с искрами на склоны гор. Они разлетелись хаотично из долины, чтобы какое-то время тлеть, таинственно мерцать и гаснуть ночью один за другим.

Он долго смотрел на это завораживающее зрелище.

Приезжал сюда на две недели, во второй половине августа. Много лет подряд. Ему нравился здешний терпкий воздух. Он был на пять-семь градусов прохладней, чем в долине. Тишина. Тень в горах пахла лесом, звучала невидимыми птицами из глубины и прятала тайну.

В городе он быстро уставал от горячей пыли, раскалённого асфальта, жáра, стекающего со стен домов, смога множества машин и праздной, бестолковой суеты туристов со всего мира. Одинаково похожих в этой суетливости и желании фотографировать всё и вся.

Странно, но именно здесь, в горах, он не чувствовал себя одиноким. Может быть впервые с января. Злого и колючего. Иногда ему вдруг начинало казаться, что это был неожиданный укус коварного существа, с длинным, сложносочиненным названием - "январьмесяц".

- Труп - плод смерти в сердцевине гроба, - подумал тогда.

Он понял, что однолюб. Стало горько от прозрения, пустоты внутри, от того, что ничего нет. То же немногое, что было, так неожиданно ушло, просочилось сразу между пальцев и исчезло. Навсегда.

Он ужаснулся.

С кладбища он с друзьями пришёл в небольшое кафе неподалёку. Вспоминали, говорили вполголоса. Он никак не мог согреться и, возвращаясь к тем первым, страшным минутам, с которых начал реальный отсчёт потери, всякий раз испытывал озноб, будто вновь стоял в тишине среди высоких деревьев старинного кладбища, белых намётов глубокого снега...

Он зябко поёжился, понял, что очень устал с дороги и принял душ. Долго стоял под струями воды:

- Переход в сон похож на парение в утробе. Почему я вспомнил об этом в старости? Готовлюсь к "последнему" отплытию?

Глянул ещё раз в окно, на звёзды: "История Вселенной началась с невиданного по масштабам теракта. Выжившие счастливчики много столетий ищут организатора, исполнителя и изучают последствия. И уходят, уходят в смерть, в физическое небытие, так ничего и, не узнав, как следует".

Растянулся без сил, на прохладной постели. Сломленный усталостью, убаюканный немолчным звоном цикад, далеким собачьим лаем, уснул.



* * *

Она пришла под утро. Прокралась неслышно. Принесла в комнату острый тревожный запах, который он ощутил во сне.

Он вскочил, переполошился. Что-то закричал в гневе, но словно еще пребывая в зыбкой замедленности сна, не контролируя себя, вышвырнул её на лестницу.

- Как чудесно пахнет в этой комнате. Необыкновенно, - только и успела подумать она.

Это было неожиданно. Она скатилась кубарем по каменным ступенькам, и в первое мгновение не поняла, чем именно стукнулась в узком проходе крутой лестницы - головой, плечом? Короткая вспышка в темноте и вместе с обидой пришла сплошная боль. Всё произошло очень быстро. Несколько кувырков.

Она молча встала, отряхнулась. Ушла к себе, пошатываясь. Её слегка подташнивало.

Может быть хорошо, что она не сгруппировалась во время падения, а была расслабленной, не готовой к удару.

Он лежал, смотрел сквозь неплотно задвинутые жалюзи на звезды. Одна, выделялась особенно, была крупнее на фоне несметного количества других. Пульсировала, переливалась искристо сине-зелёным, белым светом, на темном ультрамарине неба и было ощущение, что это летит к земле межпланетный корабль. Он подает сигналы, предупреждает о скорой встрече.

Почему он так резко, неожиданно враждебно отреагировал на её приход? Его возмутило тихое коварство незваной гостьи? Почему он не кинулся следом, чтобы помочь?

Что-то не складывалось в привычном окружении, в нём самом, удивляя и настораживая. Неужели он так ожесточился, зачерствел, погруженный в горестное оцепенение и мысли о неизбежности смерти? Стал молчалив и сосредоточен... на чём?

Однообразные, унылые мысли теперь всегда были с ним, даже если он отвлекался на другие дела, мог чему-то улыбаться, сделать вид, что спорит, увлечён. На самом деле ему было безразлично то, что было снаружи.

Чем они оригинальны, унылые гости его отчаянного одиночества - мысли? Глубокие? Какие новые законы он открыл в результате мучительных поисков. В себе, в других?

Скромность - соотнесение себя с внешним миром, людьми, обстоятельствами. Это как карта, на которой не указан масштаб, но без неё легко заблудиться.

Основная масса людей не любит и боится действий, ещё больше последствий этих действий. И лишь немногие, редкие люди боятся скуки, как безопасного способа ничегонеделанья. Если скука похожа на полёт над пустотой, можно при приземлении больно коснуться тверди, а если она напоминает вялое, безвольное скольжение по поверхности, то кто-то может наступить и уничтожить.

Он - клерк в большой компании, успешно двигался по карьерным ступенькам. Поднялся над остальными. Значительно выше общей планки. Сам, без корпоративных связей, упорным трудом добивался успеха:

- Успех может быть убийственным, потому что это самая болезненная форма падения. И правильнее сказать - бездна успеха, а не вершина.

Он подумал сейчас, что всегда был гордым, даже высокомерным. И ещё, как оказалось - злым, несдержанным. Куда подевалась терпимость, которую воспитывали в нём набожные родители?

Отец... Он так часто бывал в отъездах, что если и придет во сне, то сын его не узнает. Мама - мягкая, немногословная, прилежная прихожанка...

Они вложили в него много сил. И с детства внушали негромко, но методично - это сделано не так, а это - не то... отбили у него охоту быть искренним с ними, в результате он сделал простой вывод - лучше лишний раз промолчать. Позже это умение выдержать паузу, было знаком солидности, неспешности в принятии решений, особым талантом и очень помогало в карьерном росте, ценилось руководством разных уровней.

Это не вызывало ревности коллег, да и Богов - тоже.

И оказалось, что всё это так неважно, второстепенно!

После смерти жены он стал другим. Даже не предполагал, что это так сильно его изменит. Был удивлён, не готов к такой перемене и обескуражен. Он замкнулся в себе и не пускал туда никого. Даже единственную любимую дочь. Разве что внучку, привозили к нему в гости ненадолго. Она так была похожа на умершую бабушку, его жену, что ему эти общения давались мучительно.

Он словно застыл в каком-то внутреннем, студёном оцепенении и редко выходил из этого состояния. Ему не хотелось новых, может быть светлых потрясений, знакомств. Других женщин, которые бы вошли в его жизнь, привнесли в неё прежние ощущения, прибавили обычных забот о ком-то близком совсем рядом, готовом разделить с ним остаток пути. Он не пытался, что-то предпринять, чтобы кардинально изменить такое положение вещей и постоянно пребывал во власти грустной печали. Она стыла в нём угловатой глыбой, с того памятного январского, короткого дня, так и не растаявшей до сих пор.

Он перебирал в памяти тот день, и он казался ему одним бесконечным истязанием.

Вкрадчиво засветлело небо. На его фоне стали заметны резкие, быстрые промельки летучих мышей. Первые петухи напомнили о том, что время движется по своим законам, а они лишь стража возле башни, на которой громадные часы двигают вселенские стрелки:

- Сон и бессонница это как кнопки "вкл." - "выкл." для наших эмоций и страстей. Человечество делится на спящих, бодрствующих и бодрствующих во сне. Независимо от того, кто они - совы, жаворонки, голуби, звери лесные, пресмыкающиеся и земноводные.

Он плавно погрузился в сон.

Утром яркое солнце осветило комнату. Таинственно и необычно, словно сон еще продолжался, а он стоял на пороге дня, ослеплённый желтой лавиной тёплого света. Шуршали, ступая по крыше горлицы, о чём-то негромко и деловито гурковали, словно внутри тишины складывали хрупкие шарики стеклянных звуков, звонко пели петухи.

- Господи, - взмолился он, - исцели меня от вечной печали!

Заставил себя подняться. Быстро умылся, глянул в зеркало - не выспался, лицо расстроенное и озабоченное. Вспомнил ночное происшествие.

Перед завтраком пошёл на прогулку, к источнику, хотя и чувствовал себя ещё более усталым, чем вчера после прилёта и долгого пути в горы.

Шел узкой лесной дорогой под кронами высветленного леса. Смотрел, как карабкаются вверх по склону большие плети ежевики. Попытался сорвать несколько крупных ягод. Больно, до крови исцарапался и жестоко обжёгся крапивой. Кожа на руках запылала:

- Чем слаще ягода, тем труднее до неё добраться.

Ронял на обочину колючие "ёжики" каштан. Он вспомнил сладковатый привкус жареных каштанов, сглотнул слюну.

В просветах деревьев виднелись по склонам редкие дома под красными чешуйками черепицы. Узкие окна-бойницы горных хижин. И всюду камни, нагромождения камней среди сочной зелени. Горы аккуратные, словно в прибранном чистом домике навели порядок. Тщательно, с любовью, обставленное жилище для жизни и защиты от опасностей. Крепость в миниатюре. Стены домов каменные, много вкраплений из кирпича и, кажется, несколько поколений собирали их, укладывали тщательно, надолго, подгоняя, друг к другу, по одному. Если есть возможность, они не спрячут его под штукатуркой, оставят полюбоваться. Они любят очаг, семью, детей. Украшают жилища, двор цветами, растениями. Много зелени и деревьев.

Горы причудливо изрезаны дорогами. Они добротные, продумано укреплены. Все жилища соединены со всеми другими, с большим миром за перевалами. Пропадает ощущение оторванности от внешнего мира. Может быть, поэтому и у него исчезает в этих местах ощущение одиночества? На что они похожи здешние дороги? На камень, проточенный тонкими ходами, очень давно, миллионы лет тому назад, какими-то неизвестными, трудолюбивыми существами? Изредка ему попадались такие серые, нездешние камешки на морском берегу.

- Нет! Скорее это похоже на муравьиные тропы! Их множество во дворе дома, где он поселился, не сосчитать. Плотным строем, неустанно двигается муравьиное войско. Вечером двор польют водой, их унесет на камни внизу, а утром опять будут упорно идти строем муравьи. И так каждый день.

За этими мыслями он старался забыть досадное происшествие, хотя бы уменьшить их остроту, представляя будущую встречу с ночной гостьей. Раздумывал, как тактичнее переговорить об этом с хозяином и стыдился своего поступка. Наверное, хозяину всё уже известно, надо было поговорить с ним перед прогулкой и не томить себя неопределённостью. Ведь рано или поздно это придется сделать.

Внизу был большой дом, на узких террасах росли оливы, сад с плодовыми деревьями.

- Цветок граната напоминают красные юбки Кармен, - подумал неожиданно.

Сзади послышались требовательные сигналы авто. Он оглянулся. Серебристый "Мерседес" занял всю ширину дороги. Спереди, виновато опустив голову, стояла ночная гостья. Оказывается, всё это время она тихонько кралась за ним.

Громко ругался водитель в белой майке с короткими рукавами, махал волосатыми, загорелыми до черноты руками, требовал, чтобы она освободила дорогу. Господин ускорил шаг. Не оглядываясь, слегка задыхаясь, он панически убегал к источнику. Торопился и думал:

- Может быть после того, как я спустил её с лестницы, она сильно ударилась, случилось лёгкое помешательство? Она так странно себя ведёт.

Подставил руки, освежил лицо прохладной влагой, старался не думать о возможных тяжелых последствиях, хлопотах, связанных с этим.

Присел на скамейку в тени. Легкий ветерок приятно освежал лицо. Что-то нашептывали листья. Большая улитка медленно, почти незаметно стекала по влажным камням. Шумела вода, рассказывала что-то.

- Вода на жарком юге бежит радостно и звонко, колокольчиком спасения. На Севере шумит отрезвляюще и настороженно, в ней может таиться погибель.

Мимо промчался, "Мерседес". Сердитый водитель, что-то обиженно кричал за стеклом, не разобрать. Господин вежливо улыбнулся. Пожал виновато плечами.

Никого, не встретив, он вернулся домой. Прогулка взбодрила, усталость притупила остроту переживаний, он почувствовал голод. Выпил дома крепкий кофе. Сидел за столом один, размышлял.

Пришёл хозяин. Господин что-то удручённо говорил про ночное происшествие, мрачнел, с трудом подыскивал слова, понимая, что в последнее время ему всё больше хочется быть одному, легче думать и всё труднее говорить, что-то объяснять другим. Он становится нелюдимым.

Он замолчал.

Хозяин согласно кивал головой, не дождавшись продолжения, заговорил:

- Она такая красивая, но немного... странная. Да, именно - странная. Это было после вашего отъезда, в прошлом году. Зимой. В январе. Странно, как я не приметил. Сдавал задним ходом и просто вдавил её в снег. Хорошо, что он оказался глубоким, шёл несколько дней. В горах зимой так бывает. Ограничилось всё небольшим переполохом. Вы не едете в город? - спросил вдруг, заметив, что его не особенно слушают.

- Нет. Стараюсь реже там бывать. Он меня быстро утомляет, - ответил Господин, подспудно пытаясь понять, что-то важное в том, что услышал.

Хозяин вышел. Господин не поверил его рассказу:

- Успокаивает, - решил он, - рассказывает небылицы, боится потерять хорошего клиента.

Поднялся к себе в комнату.

Услышал, как гулко заработал двигатель. Машина задним ходом двигалась к воротам.

Сдавленный вскрик. Резкий, ужасный и непоправимый - последний.

Он выбежал на балкон.

Она лежала на дороге. Бесформенная и некрасивая. Белоснежная и безжизненная - болонка.

- Какая же у неё кличка? - неожиданно подумал он и, вдруг вспомнил - Крошка?

Он вернулся в комнату, спрятал в чемодан фотографию жены. Во дворе громко, безутешно, раздражая, плакал ребёнок, не мог смириться с утратой.

- Как однообразна повторяемость боли. Лишь наше воображение, эмоции сообщают ей оттенки и цвета безумия. Всякая уродливая аномалия, ненормальность так возбуждают наше любопытство. Должно быть, в этом кроется притягательность жизни!

Внизу работал телевизор, красивый мужской голос страстно пел песню. Он прислушался. Часто повторялось слово "аморе, аморе":

- Любовь - болезнь. Сколько создали шедевров пациенты этой "клиники"! Почему нет ни одного шлягера про онкологию? И столько горькой прозы!




© Валерий Петков, 2011-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2012-2024.




Словесность