Стояло детство и июльский чад,
Наверно, пятого-шестого, в жизни лета.
Круглел плодами придорожный сад,
И там, в саду...
топорщился, надетый
На кол,
огромный и муругий щен, -
Смертельный риктус, высохшие брыли...
Не то чтоб я,
постигла суть вещей,
Постигла то, что ангелы забыли
Меня,
одну,
что их в высотах нет.
Что не склонить главы христопоклонной,
Что навсегда мне быть наедине,
Лицом к лицу,
с язычеством исконным.
Сначала страх свивал меня в клубок
Пред вами, новоявленный, великий,
Природу коронующий, Белбог,
С мушиным роем на кровавом лике,
Что пищу дал для всех животных чрев,
И кажну тварь готов беречь и нежить,
Будь "азм",
иль червь...
И тут из-за дерев
доверчивая высыпала
нежить,
И стало все понятно на земле:
Смертельность жизни, животворность праха.
И я ушла расти,
терпеть,
жалеть,
Без крестика нательного,
без страха,
И слушала, как шепоты летят,
Вдогонку мне: "Нам ликованье давши,
Нама однех не кинеши,
дитя,
Дитя живое, роженое наше. "
Детства памятная тетрадка,
Я ее заполняла год:
Тавро - скифская лихорадка,
Змееногой богини грот...
По страницам табун носился,
Слух дождился в уздечный звон,
И лазутчика глаз косился,
Глаз
раскосый,
в мой детский сон.
Пятна алые в окоеме,
Ночь костровая
взор сосет,
В синей вене, в ее изломе
Генетический дремлет код.
Паганизм мой к высотам вящим,
Добрый Боже, зачем зовешь?
В ветропляс, к ковылям дрожащим
Дух ковыльную клонит дрожь...
Скрип колес, колыханье крова,
Взгляд
язычества свет слепит.
Только б ехать, опять и снова,
От себя, от степи... к степи.
Добровольная эта "схима", -
Отражение ваше, страсть!
Я из красного вышла к синему,
Чтоб из синего пряжу прясть.
Пусть, страстными деньки, не страстными,
Пальцы, грубая нить, крови!
Только б синюю пряжу с красною
Крепко-накрепко перевить.
По небесной безвкусной сини ли:
Катит яблоко, - пряный вкус!
Облаченный в красное-синее,
На иконе застыл Исус.
Бласфемистый, схемистый, шлачный, железный, бензинный,
В мою угловатость шпыняющий локти углов,
С душой шестеренки и кожею пыльной резины,
Мир лома и хлама, и ломом ржавеющих слов,
Урчащих машин
и прогорклых газетных отрыжек,
Мир профилей четких
и фасов,
- фасовщиков дел
Ургентных, -...
Серейший,
с серейшей толпою, без рыжих,
Ты много работал и маслом машинным вспотел...
Ноумен твой, - я,
но с предплечья стираю свой нумер,
В рисованный пригород детства удрав по "саше",
К шоссе, - ни ногой!, -
Чтоб от взрослых асфиксий не умер
Ничтожный комочек, зачем-то живущий в душе:
Заинька...
Ма-аленький...
Лапочки...
Валенки.
Дурачок - у храма -
С заячьей губою...
Что, браток, обижен
Растакой судьбою?
В мире технократов,
Места нет изгою...
Что ты там лопочешь,
Заячьей губою?
Что бормочешь, старый,
В чем твои печали?
Di mia morte mi pasco e vivo in fiamme,
Stranio sibo e mirabil salamandra...
cancion Ben mi credea.
До вторых петухов не смыкаю ока.
Боль в висках. Под глазами и в окнах, чернее ваксы.
Не кончается, вспухший от времени, том барокко...
Пентаграммы... андрогены... абрахаксы...
Чую, ноет смерть в каждом мускуле, в каждом нерве,
Дует вечность в мембраны мои сквозные.
Слышу, как в роговицах, в зрачках копошатся черви, -
Прогрызают яблоки мне глазные.
Саламандра горит, не сгорая, в пылу крисоля,
Спит в огне, кольцевидна, мусоля свой хвостик звездный...
Что ж, не чувствую пламени в теле моем? - Только воды его и соли...
И в глазах этот звук, нарастающий и тревожный.
Прочертив полумрак, к зеркальной спешу амальгаме:
Что там, - смерть, безумье, - венцом альтераций слуха?...
Там лицо мое... и глаза... и зрачков вертикальный пламень:
Ненасытный, предвечный, звучащий сухо...
Вот он, божий огонь, не затухший в телесном хламе,
Обращающий в Атриум потные эти антры:...
"Смертью своей питаюсь,
живу, где пламя,
Странная сласть,
волшебная саламандра... "
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
