Наши проекты Наши авторы в переводах

П О И С К

ИСТОРИЯ  КАВАЛЕРОВА  ГРИНИ  И  МАНИ  ЛЕСКОВОЙ

Я возвращался в Санкт-Петербург после новогодних каникул, проведенных в Москве. До отхода поезда оставалось минут пятнадцать, когда позвонила мама. Мы с ней сегодня уже говорили, и вот она снова звонит.

"Да, мама... Да, все хорошо!.. Нет, я не опоздал, я уже сижу в вагоне!.. Нет, ничего не забыл!.. Я вообще не буду окно открывать, не беспокойся, пожалуйста!.. Да, да, я позвоню обязательно!.. Спасибо!.. Папе привет!.. Ну, все, мам, все..."

Уф-ф!.. Через полгода я получу диплом юриста, а она опекает меня, будто я в детсадовской группе...

Я достал из сумки томик Прево, купленный на вокзале, и прикинул количество страниц - до Питера должно хватить. Хотя ехать предстояло ночью, в поезде мой организм спать упорно отказывался.

За окном было сумрачно и мело. Пассажиры, спасаясь от ветра и мороза, спешили пройти в вагоны. И только два человека, занятые беседой, казалось, не замечали стужу. Один из них, высокий, сутуловатый мужчина лет тридцати, не имел при себе никакой поклажи, и являлся, судя по этому, провожающим. Другой, ниже ростом и моложе, держал в ногах брезентовый рюкзак. Его лицо показалось мне знакомым. Я вгляделся: неужели Гриня Кавалеров?..

С Григорием Кавалеровым мы учились в одном классе Академической гимназии при Санкт-Петербургском госуниверситете. В гимназию тогда принимали только лучших школьников Питера и Ленинградской области, но Григорий (мы его звали Гриней) все равно выделялся среди нас своими знаниями и способностями. Директор гимназии и все преподы не могли на него нарадоваться, а училки, слушая его ответы, натурально плавились от умиления - ко всему прочему, он обладал завидной, просто ангельской какой-то красотой.

Обычно пацаны таких не любят, но к Грине это не относилось. Он был свой парень. Жил он, как и все иногородние, в интернате при гимназии, а по воскресеньям отец забирал его домой в Гатчину. Гринин отец владел в Гатчине нехилым бизнесом - сетью продовольственных магазинов и салонов связи. Мать Грини, как я знал, умерла, когда он еще не учился в гимназии.

Гриня окончил гимназию с золотой медалью, что означало практически автоматическое зачисление на любой факультет университета, но осенью мы не нашли Кавалерова в списке студентов. Слухи по этому поводу ходили самые разнообразные. Большинство считали, что отец отправил его учиться в Англию, то ли в Кембридж, то ли в Оксфорд. Были и такие, что говорили, будто он связался с лимоновцами и участвовал в нападении на приемную Государственной думы, после чего его, якобы, осудили и сослали на Колыму.

Послышался гудок, Гриня (я уже не сомневался, что это он) обнялся с провожающим, после чего тот троекратно его перекрестил. Гриня закинул рюкзак на плечо и направился в вагон. Я вышел из купе. Через минуту Гриня показался в конце коридора. "Не беспокойтесь, я сама вам все принесу и сама все сделаю..." - нежно пела ему вслед пожилая проводница, и я понял, что прошедшие годы не отняли у Грини его природного обаяния.

Переходя взглядом от таблички к табличке, он добрался до моего купе, и тут только обратил на меня внимание и сразу узнал.

"Лешка, ты?!"

"Здорово, Гриня!"

Мы пожали друг другу руки. Рукопожатие его было сильным, ладонь твердой и шершавой.

"Ты в этом купе?" - спросил Гриня.

"Да! Ты тоже?.. Вот замечательно!.."

Гриня прошел в купе. В это время поезд тронулся. Гриня приблизился к окну и помахал рукой.

"Друг меня провожал, - пояснил он минуту спустя, снимая куртку и садясь напротив. - Да ты, может быть, помнишь - Тимофей?"

Я не помнил. Мы не настолько тесно дружили с Гриней в гимназии, чтобы я мог знать всех его друзей. Несколько секунд мы сидели молча. Григорий был моим ровесником, но сейчас, несомненно, он выглядел гораздо старше меня. Ангелочком его теперь никто бы не назвал. Сейчас он скорее напоминал молодого греческого бога. Широкоплечего такого, с обветренным лицом, греческого бога в джинсе и меховых унтах.

"Ну что, Гриня, отметим встречу?.. Может быть, пива?.."

"Для такой встречи можно и что-нибудь покрепче".

... Через полчаса бутылка виски, приобретенная нами в ресторане, потеряла уже половину своего содержимого; во всем мире не было людей более близких друг другу, чем мы с Гриней, и он рассказывал мне свою необыкновенную историю.

Я перескажу ее, чтобы не утомить читателя, как можно короче, стараясь, в то же время, не упустить в своем повествовании ничего действительно важного.

* * *

Свой рассказ Гриня повел с того дня и часа, когда мы с ним виделись в последний раз. Это было утро после выпускного вечера. Расставшись с нами на набережной Невы, он поехал к Тимофею в общежитие Ветеринарной академии. Тимофей являлся Грининым земляком, а также давним другом его старшего брата. Тимофей и Гринин брат учились в Гатчине в одной школе и вместе поступили в Санкт-Петербургский университет. Учеба в университете у Тимофея не заладилась, и перед второй сессией он по поддельной справке взял академический отпуск. Год он проболтался, подрабатывая на рынке грузчиком, затем вернулся в университет, но споткнулся на первом же экзаменационном барьере. Его все-таки отчислили и сразу призвали в армию. После армии он какое-то время никак не мог определиться со своей судьбой, затем его прибило к "зеленым", и он понял, что его призвание - ветеринария. В тот год, когда мы с Гриней окончили гимназию, Гринин брат, будучи дипломированным экономистом, уже помогал отцу управлять компанией, а Тимофей еще только учился на втором курсе Ветеринарной академии. Как видно, Гриня и Тимофей были очень разными людьми, тем не менее, их связывала крепкая дружба, и Тимофей на правах старшего товарища опекал Гриню.

Накануне Грине позвонил отец и сказал, что он передал ему с Тимофеем сто тысяч рублей в качестве награды за золотую медаль. Гриня, конечно, ждал от отца подарка, но эта сумма его поразила. Хватит на классный компьютер, на крутой мобильник и еще останется куча денег. Гриня надеялся, что Тимофей поможет ему сначала с толком распорядиться деньгами, а потом доставить приобретенные вещи домой в Гатчину.

Тимофей, однако, предложил отложить поход по магазинам на завтра, а отъезд в Гатчину, соответственно, на послезавтра, потому что сегодня он собирался принять участие в митинге несогласных.

Гриня всегда сторонился подобных дел, но ему захотелось увидеть, как это происходит, и он пошел на митинг вместе с Тимофеем. Митинг проходил на Дворцовой площади. Присутствовало около тысячи человек. Кроме "зеленых" на площади собрались "правые", яблочники, лимоновцы, коммунисты и граждане неопределенной политической ориентации - просто несогласные. Площадь была оцеплена милицией. У Александровской колонны какие-то люди, сменяя друг друга, говорили по громкоговорителю. Тимофей показывал Грине: смотри, вот Немцов!.. А это Каспаров!.. После каждого выступления толпа начинала скандировать. Кричали: "Сохраним природу!", "Чиновники - уроды!", "Путина - в отставку!", "Матвиенко - в отставку с прожиточной корзиной!", "Зурабова - в тюрьму!" Несмотря на грозные призывы, в толпе стояло веселье, все улыбались. Милиция спокойно наблюдала за происходящим.

Потом лимоновцы развернули свои лозунги, и сразу же милицейское оцепление распалось, на площадь с разных сторон устремились колонны омоновцев и стали избивать митингующих резиновыми дубинками. Двое омоновцев навалились на Тимофея, свалили его на брусчатку лицом вниз, выкручивая ему руки. Гриня подскочил к одному из них и, схватив за ворот, стал оттаскивать. И тут же страшный удар сзади между ног сбил его наземь. Когда Гриня пришел в себя, он был уже в наручниках, и его быстро-быстро, почти бегом, куда-то тащили. За аркой стояли милицейские автобусы, в один из которых Гриню и затолкали. Тут уже набралось много людей, но поминутно подтаскивали все новых и новых.

Обезьянник милицейского отделения, куда привезли Гриню, был забит. Некоторые из задержанных имели на лицах синяки и кровоподтеки. На них смотрели с уважением. Народ и здесь не унывал. Периодически скандировались те же самые речевки. К ним добавилось гневное "Са-тра-пы!", обращенное к милиционерам. Сатрапы сохраняли спокойствие и в дискуссию не вступали. Вдруг в дальнем углу обезьянника Гриня заметил заплаканную девушку такой невероятной красоты, что у него перехватило дыхание. Ни в жизни, ни в кино, ни по телевизору не видел он раньше такой красавицы. Маленькая светлолицая девушка с толстой косой русых волос, с огромными синими глазами, одетая в голубую кофточку, не скрывающую тонких беззащитных плеч, - скорей всего, подумал Гриня, это школьница, случайно попавшей, как и он, на митинг после выпускного бала. Гриня смотрел на нее, не отрываясь. Она почувствовала его упорный взгляд и потянула край юбки на белые округлые колени. Жест столько же непроизвольный сколько и безрезультатный, так как для этого юбка должна была бы иметь в два раза большую длину. Между тем Гриня ревниво заметил, что девушка произвела впечатление не только на него: многие из несогласных, - и молодые, и совсем дряхлые, под сорок, а то и больше, - бросали в ее сторону мнимо рассеянные взгляды, и даже милиционер, важно расхаживающий с дубинкой вдоль решетки, периодически всматривался в ее угол, как бы проверяя, не исчезла ли она куда.

Спустя часа два задержанных стали по одному выводить из обезьянника, проверять документы и, - после составления протокола, - отпускать. Гриня вышел из милиции одним из первых, но вместо того, чтобы идти в интернат или к Тимофею, о судьбе которого ему ничего не было известно, он занял наблюдательную позицию за столиком летнего кафе и стал ждать появления синеглазой красавицы. Он понял, что, если сейчас не познакомится с ней, будет сожалеть об этом всю жизнь.

Освобождаемые выходили из отделения поодиночке и группами, но девушка все не появлялась. После того как вышел последний, Гриня напрасно ожидал еще четверть часа, а потом вернулся в отделение. Обезьянник был пуст, и Гриня решил, что каким-то образом он проглядел выход девушки. На всякий случай он спросил у дежурного, где она. Дежурный ответил, что она в положенном месте. Гриня поинтересовался, почему ее не отпустили вместе со всеми. Дежурный сказал, что она задержана на другом основании, и ее необходимо оставить на ночь для выполнения следственных мероприятий. При этом он гнусно осклабился. Потом дежурный спросил, кто он, собственно, такой? Гриня ответил, что он друг девушки. Дежурный длинно на него посмотрел и сказал, что парень он, по всему видно, неплохой, и он, дежурный, рад бы ему помочь и выпустить девушку, но дело уже зашло далеко, составлен протокол, начальство в курсе, так просто не договоришься, требуются определенные расходы... Гриня понял, что надо заплатить и спросил сколько. Дежурный ответил: "Пятьсот". Гриня полез в карман и достал пятьсот рублей. Дежурный уточнил: "Зеленых..." Гриня сказал: "Подождите, я сейчас..." Он вышел в тамбур и отсчитал из пачки, покоящейся в дальнем кармане, пятнадцать косарей...

* * *

"Сколько ты за меня заплатил?" - спросила девушка, как только они покинули отделение.

"Неважно!" - ответил Гриня, пребывая на верху блаженства от ее благодарного взгляда.

Они прошли в кафе, в котором Гриня только что ее поджидал, и заказали кофе. Девушку звали Мария, и она имела литературную фамилию Лескова. Гриня спросил, как ее звали в детстве родители. Она ответила: "Маня". Гриня сказал: "А меня - Гриня", и они дружно расхохотались. Вообще, трудно было представить, что еще совсем недавно Мария плакала. Теперь она смеялась по малейшему поводу, обхватив себя руками, словно старалась удержать смех в своем маленьком хрупком теле, при этом она раскачивалась и наваливалась на стол, и это было так заразительно, что Гриня не мог удержаться и тоже принимался хохотать и тоже раскачиваться, невольно ей подражая.

Год назад Маня окончила девять классов в Архангельске, а потом приехала в Питер и поступила в колледж телевидения и шоу-бизнеса. Она прекрасно училась, но недавно вынужденно ушла из колледжа, так как к ней постоянно приставал один препод, он просто не давал ей проходу, а когда понял, что ничего не добьется, создал ей невыносимые условия. Теперь она не знает, что ей делать. Домой к родителям она возвращаться не хочет - стыдно, да и делать в Архангельске нечего. Отец, узнав, что она ушла из колледжа, перестал посылать ей деньги - говорит: иди работать. В Питере с девятью классами можно устроиться только дворником, а какой из нее дворник? Из общежития ее выгнали, и она сейчас живет там нелегально, - так тоже долго продолжаться не может. Если бы она имела немного денег, то поехала бы в Москву и поступила в театральную школу Табакова. В этой школе, она слышала, все бесплатно - и обучение, и проживание, и еда. Вообще, в Москве больше возможностей, там клево...

Гриня слушал ее, и все больше понимал, как ему сегодня необыкновенно повезло: он встретил самую лучшую в мире девушку, он вызволил ее из беды, и у него существует возможность сделать ее счастливой.

"У меня есть деньги, - сказал Гриня. - Поедем в Москву вместе, я тоже буду там учиться".

На следующий день они купили билеты на поезд. Перед отъездом Гриня зашел к Тимофею и сказал, чтобы он ехал в Гатчину без него. Тимофей был жив-здоров, если не считать ссадины на лбу. Гриня не стал ничего говорить ему о своем отъезде в Москву, боясь, что Тимофей начнет его отговаривать, а то и, чего доброго, сообщит отцу. Гриня, зная крутой нрав отца, опасался решительных мер, которые тот мог предпринять.

В Москве они сняли однокомнатную квартиру в Раменках. Со школой Табакова у Мани ничего не получилось: выяснилось, что в нее принимают учеников не старше пятнадцати лет, а Мане было уже семнадцать. Маня, впрочем, не особо горевала. Гриня предоставил ей свой бумажник в полное распоряжение, она купила себе кое-что из модной одежды, сделала пирсинг пупка и отчаянно зажигала на самых крутых дискотеках и в самых популярных ночных клубах. Где бы они ни появлялись, Маня сразу оказывалась в центре внимания: мужчины смотрели на нее и переводили взгляд на Гриню, оценивая свои шансы, дамы шептались о том, как она дурно одета и вульгарно себя ведет. Домой они возвращались обычно под утро, и покидали постель далеко уже за полдень. Гриня до встречи с Маней был девственником, и его слегка обескуражило, что он не нашел подобного качества у Мани. Маня рассказала ему трогательную историю про один единственный эпизод, в котором фигурировал архангельский мальчик, призванный в армию. Они собирались пожениться после его возвращения, но мальчика убили в Чечне.

Вопреки заявленной скромности опыта, в постели Маня выказывала завидную сноровку и безудержный креатив, и первое время Гриня, не догоняя, часто терялся и конфузился, что весьма забавляло и трогало Маню.

Между тем финансы уже готовились к исполнению романсов. Почти два месяца Гриня не сообщал о себе ничего ни отцу, ни брату, поэтому о том, чтобы просить помощи у них, нечего было и думать, и Гриня, оставив былые мысли о поступлении в МГУ, занялся поиском работы. Он просматривал объявления в газетах, звонил, ездил на собеседования, но там, куда его соглашались взять, зарплаты не хватало бы даже на оплату жилья. Маню истощение кошелька, казалось, нисколько не беспокоило. Она говорила, что, в крайнем случае, им поможет ее брат, который служит офицером где-то в Подмосковье. Надо только узнать его адрес. Гриня отвечал, что он, слава Богу, не калека, чтобы быть на содержании у кого-либо.

Спустя некоторое время, Гриня стал замечать, что у Мани появились новые наряды и украшения, да и расходы ее на развлечения не только не сократились, а наоборот - увеличились. И еще: порой при звонках на свой мобильный она стала уходить от него в ванную комнату... На его полушутливые расспросы Маня отвечала, что ничего интересного нет для него в дамских разговорах. Вероятно, решил Гриня, она все-таки стала получать помощь от брата, но скрывает это от него, щадя его самолюбие.

Однажды, возвращаясь с очередного собеседования, Гриня, не доходя квартал до дома, где они жили, неожиданно увидел Маню, выходящую из автомобиля с тонированными стеклами. Она послала кому-то, сидящему внутри, воздушный поцелуй и, цокая каблучками, направилась в сторону дома. Гриня остановился, как будто пораженный молнией, потом развернулся и пошел в обратную сторону. Ноги привели его в соседний парк. Бродя потерянно по тропинкам и аллеям, он предавался самым мрачным размышлениям. Вначале он хотел с отчаяния утопиться в парковом пруду, потом решил, что лучше вернуться домой, задушить коварную изменщицу, а самому выброситься из окна. У него не укладывалось в голове, как она могла изменить ему! Ему, любящему ее с такой невозможной силой, готовому за нее отдать свою жизнь... Ему, порвавшему ради нее с самым святым, что у него было - со своей семьей... Еще утром она так ласкала его и говорила ему о своей любви!.. О, подлая, подлая развратница и лгунья!..

Уже совсем стемнело, когда Гриня немного успокоился, и думы его стали приобретать другое направление. С чего он решил, что Маня ему не верна? Может быть, в машине сидела какая-нибудь ее подруга по дискотеке или фитнес-клубу? А скорей всего, это был ее брат, получение денег от которого Маня так скрывает от Грини... Он тут бродит, как ненормальный, по кустам, а она сидит дома, беспокоится, что его долго нет, выглядывает в окно... Гриня решил ни о чем пока не расспрашивать Маню. Он уверил себя, что рано или поздно она сама расскажет ему обо всем.

Маня встретила его с заплаканными глазами и с упреками за позднее возвращение, и у Грини исчезли последние сомнения в ее верности. За ужином Маню не покидала печаль, и Гриня нет-нет, да и ловил на себе ее какой-то особенный взгляд. Гриня решил, что это проявляются остатки пережитого волнения, вызванного его долгим отсутствием.

Вдруг в дверь позвонили, и Гриня пошел открывать. При этом он заметил, что Маня поспешно вышла из-за стола и закрылась в ванной комнате. Гриня открыл дверь и увидел трех дюжих мужчин, в одном из которых он узнал охранника своего отца. Они, не говоря ни слова, оттеснили Гриню и прошли в квартиру, затем быстро нашли Гринины документы, и, не дав ему опомниться, вывели на улицу. В машине, стоявшей у подъезда, сидел Гринин брат.

"Извини, - сказал он. - Так будет лучше для всех, а для тебя - в первую очередь!"

* * *

Утром следующего дня Гриня предстал в Гатчине перед отцом. Отца переполняли ярость и возмущение. Он говорил о Гринином эгоизме и бессердечии, о том, как они с братом волновались, не имея о нем никаких известий, о том, что ради уличной девки Гриня предал интересы семьи и готов сгубить себе жизнь...

"Она не уличная девка! - крикнул Гриня. - Это моя девушка, и я ее люблю так же, как ты когда-то любил мою мать!"

"Как ты смеешь ставить свою мать, эту святую женщину, рядом с этой мерзкой шлюшкой! - заорал отец. - Ты, похоже, не знаешь, что кроме тебя у нее был еще другой ухажер, может быть даже не один!"

"Это вранье!"

"А как же, по-твоему, я узнал ваш адрес?! Не догадываешься?.. Так знай: его мне сообщил ее содержатель, очень известный и состоятельный, между прочим, человек, а она, чтобы от тебя, пацана наивного, избавиться, специально рассказала ему, как меня найти!"

"Все равно не верю!" - сказал Гриня, дрогнувшим голосом.

"Как хочешь, - отец рубанул рукой, - только имей в виду, я не выпущу тебя за порог дома, пока ты не одумаешься!"

Так начался Гринин "домашний арест". Гриня мог находиться в любой из комнат отцовского особняка, но его попытки выйти на улицу пресекались охраной. Впрочем, Гриня и не сильно стремился покинуть дом, более того, он вообще старался без особой необходимости не выходить из своей комнаты и не общаться ни с отцом, ни с братом, ни с кем-нибудь еще из рода человеческого. У отца была богатая библиотека. Гриня отобрал себе для чтения книги самых разных писателей, - зарубежных и отечественных, древних и современных, - и во всех этих книгах он находил великое множество примеров женского предательства и коварства...

Спустя несколько месяцев Гриню посетил Тимофей, который, как выяснилось, забрал свои документы из Ветеринарной академии и поступил в Московскую духовную семинарию. Тимофей в самых восторженных тонах рассказал об учебе в семинарии, о новом смысле, который обрела его жизнь с тех пор, как он решил посвятить ее служению Богу. Гриня еще до приезда друга сделал вывод, что обычная жизнь среди людей никакого здравого смысла для него иметь не может, поэтому слова Тимофея легли на благодатную почву. Он обратился к отцу с просьбой отпустить его на учебу в Московскую семинарию.

Отец после некоторых колебаний согласился. Он посчитал, что на церковном поприще у его, - не совсем, как уже было ясно, путевого, - младшего сына будет больше возможностей по преодолению своих дурных наклонностей. К тому же он принял во внимание, что церковь сейчас не та, что прежде: теперь это власть, причем власть не только духовная, но и политическая, и экономическая, и поэтому карьера церковная ничуть не хуже карьеры светской.

Гриня начал готовиться к поступлению в семинарию по книгам, которые прислал ему Тимофей.

Наступило лето. Гриня приехал в Сергиев Посад и с блеском сдал вступительные экзамены, особенно поразив приемную комиссию глубоким знанием истории Православной Церкви. Как когда-то в гимназии, Гриня и здесь, в семинарии, сразу стал одним из лучших учеников. К тому же, выяснилось, что у него очень хороший голос. Вскоре было замечено, что число прихожан в дни молебнов и песнопений, в которых в качестве послушника участвует Гриня, заметно возрастает по сравнению с другими днями. Многие люди, даже и далекие от веры, стали специально приезжать в Лавру, чтобы послушать вдохновенный голос молодого красивого семинариста.

Подходил к концу первый учебный год. В один вечеров, после завершения песнопений в Покровском храме, Грине передали, что у ворот Лавры его ожидает какая-то дама. Гриня, гадая, кто бы это мог быть, направился к указанному месту. В стоящей за воротами модно одетой девушке он с замиранием сердца узнал Маню Лескову. Она стала более женственной за два года, прошедшие со дня их разлуки, и еще более прекрасной. Маня молчала, глядя на него своими прекрасными глазами, и Гриня, весь трепеща, тоже не мог произнести ни слова. Наконец она заговорила. Маня сказала, что считала бы себя самым счастливым человеком в мире, если бы могла надеяться, что он когда-нибудь ее простит. Без сомнения, она достойна самого глубокого презрения, но все равно пусть он знает, что все это время она любила только его одного и думала только о нем... Как часто вечерами она ждала, ждала, как чуда, его телефонного звонка!.. Гриня слушал ее, не в силах вставить хоть слово, и сердце его едва не разрывалось от нахлынувших чувств, от любви и нежности; невольные слезы наполнили его глаза.

Усилием воли вернув себе дар речи, Гриня ответил, что он всегда был открыт перед нею, и сейчас он тоже не будет скрывать, что по-прежнему любит ее, любит так сильно, как еще никто ни кого не любил на белом свете. Услышав эти слова, она с радостным возгласом бросилась в его объятия и стала неистово его целовать, одновременно рыдая и смеясь.

Когда первый шквал эмоций прошел, Маня оторвалась от Грини и предложила ему сейчас же ехать с ней в Москву. Она сказала, что немедленно уйдет от Ковалева, что она теперь богата, и они с Гриней будут жить не только в любви, но и в достатке. Гриня попросил подождать несколько минут, прошел в семинарский корпус, собрал в небольшой узел самые необходимые вещи, затем снова вышел из семинарии, сказав на проходной, что через минуту вернется...

* * *

За два года своей жизни со сластолюбивым богачом Ковалевым Маня выманила у него около трех миллионов рублей. Не доверяя ни банкам, ни самому Ковалеву, Маня держала эти деньги в сумке из кожзаменителя, а сумку хранила в ячейке камеры хранения Киевского вокзала. Добравшись до Москвы, Гриня с Маней первым делом забрали эту сумку и сняли номер в гостинице Балчуг с видом на Кремль. Затем Маня отправилась на квартиру, которую Ковалев снимал для нее на Ордынке. Она сложила в чемодан все свои вещи, не забыв многочисленные украшения, подаренные ей Ковалевым, и оставила ему поспешную записку с сожалениями об остывшем чувстве и с просьбой не искать ее.

В Балчуге они прожили пять дней или сто двадцать часов, из которых вряд ли больше десяти провели вне постели. Затем они сняли не очень большой, но уютный домик в Барвихе, а также купили для Грини черный "Форд" и водительские права. Стоял дачный сезон, и в поселке кучковалось много дам из гламурной московской тусовки. Со многими из них, как оказалось, Маня была на короткой ноге.

Лето пролетело, словно один день, и тусовка переместилась в столицу. Маня не выносила автомобильных пробок, и по ее просьбе Гриня арендовал на осень и зиму еще и двушку на Садовом кольце, где они стали проводить большую часть времени. Неожиданно объявился Манин брат, Петр Лесков - теперь уже не офицер (а если быть точнее, теперь уже не прапорщик) Кантемировской дивизии, а работник какого-то мутного частного охранного предприятия. Он снимал квартиру неподалеку и, увидев случайно младшую свою сестренку, понял, что она отнюдь не бедствует, как он себе представлял. С этого момента он стал частым гостем Грини и Мани. Хорошо бы он приходил один, так он еще приводил с собой своих многочисленных друзей, таких же, как и он, обжор и поддавальщиков.

Особенно им нравилось, взяв у Грини ключи, выезжать с девками "на шашлыки" в дом, снимаемый им в Барвихе. После одного из таких посещений Грине позвонили из Барвихи соседи и сообщили, что дом горит. Гриню пробил холодный пот - под одной из половиц этого дома лежала сумка со всеми их деньгами. Гриня давно уже собирался перевезти ее в московскую квартиру, но постоянно что-то мешало. Гриня прыгнул в "Форд", и понесся в Барвиху, нарушая все дорожные правила.

Когда он приехал, пожарные уже сворачивали шланги. Вокруг пепелища бродили хозяин дома и представитель страховой компании. Гриня тоже поковырялся в золе, но не нашел никаких остатков ни денег, ни сумки...

Гриня возвращался в Москву в беспредельном отчаянии. Он не представлял, как он сообщит Мане про утрату денег. Гриня всерьез опасался, что вслед за деньгами он потеряет и ее любовь. Считая брата Мани если не прямым, то косвенным виновником постигшего их несчастья, Гриня заехал к нему домой в надежде получить хоть какую-то компенсацию. Петр заявил, что не даст ему ни копейки, так как ни он, ни его друзья не имеют никакого отношения к пожару, а что касается пропавших денег, то он бы на месте Грини так не убивался, потому что такую красоту, какой обладает его сестра, очень легко конвертировать в любую валюту. Он, Петр, готов хоть сейчас дать Грине телефон одного очень богатого и влиятельного человека, который за ночь с Маней выложит весьма кругленькую сумму.

Гриня, возмущенный цинизмом Петра, набросился на него с кулаками, но тот, будучи физически гораздо крепче Грини, смеясь, отбил все его наскоки и предложил другой вариант: самому Грине найти себе богатую старуху - с Грининой-то красотой и молодостью это будет совсем несложно. Гриня ответил, что он скорее умрет с голоду, чем начнет торговать своей любовью.

"Я знаю еще один красивый и немозолистый способ зарабатывать бабки, - сказал Петр. - Карточная игра. Среди моих знакомых есть ребята, которые только этим и живут. Но имеется один нюанс: какой бы ловкостью рук ты не обладал, если станешь действовать в одиночку - попадешься рано или поздно и будешь жестоко бит".

Гриня спросил, не сможет ли Петр свести его с такими игроками, которые могли бы взять его в свою компанию. Петр ответил, что это не так просто, но он попробует.

Гриня покинул Петра несколько приободренный, попросив его пока ничего не говорить сестре о несчастье с деньгами. Чтобы Маня ничего не заподозрила, он вынужден был срочно, - а потому недорого, - продать свой "Форд", объяснив ей, что сдал машину в ремонт. Чтобы растянуть вырученные деньги, он максимально сократил свои расходы (даже втайне от Мани стал обедать в "Макдональдсе"), в то же время ни в чем не ограничивая ее. Она же, как нарочно, пристрастилась к игре в рулетку и спускала порой за ночь сумму, которую могло бы им хватить на месяц скромной жизни.

Настал день, когда Гриня остался с несколькими сотнями рублей в кармане. Размышляя, к кому бы он мог обратиться за помощью, Гриня вспомнил о Тимофее. До Сергиева Посада Гриня добирался на простом рейсовом автобусе. Через одного из семинаристов, бывших на послушании в Лавре, Гриня передал Тимофею записку о том, что ждет его в парке, с внешней стороны стены.

Вопреки опасениям Грини, Тимофей пришел сразу же и встретил его очень приветливо, ни словом не попрекая побегом из семинарии. Гриня чистосердечно рассказал ему обо всем, что с ним приключилось, о своей любви к Мане, с которой он не в силах совладать, добавив в заключение, что, как это не прискорбно, служение Богу - видно, не его стезя. Тимофей ответил ему, что Бог милостив и прощает еще и не таких грешников, но сейчас, как он понимает, Гриня больше нуждается не в Божьей, а в его, Тимофеевой, помощи, только он не представляет, какого рода помощь он мог бы Грине оказать. Грине, который знал, что у Тимофея нет других доходов кроме скромной стипендии семинариста, неловко было признаться, что он желает получить от Тимофея деньги. Наконец Тимофей по стыдливому молчанию Грини понял, какая помощь от него ожидается, и сказал, что у него есть небольшие сбережения, около десяти тысяч рублей, и он готов их дать Грине с надеждой, что они не будут потрачены на какое-нибудь небогоугодное дело. Гриня клятвенно заверил Тимофея, что траты будут самые богоугодные...

Когда Гриня вернулся в Москву, Маня сказала ему, что его разыскивает Петр. Гриня помчался к Петру. Манин брат, преисполненный важности, сообщил, что ему удалось договориться с группой честных шулеров, готовых принять Гриню в свою компанию с испытательным сроком; только для начала хорошо бы их как следует угостить.

На ресторан денег явно не хватало, поэтому Гриня набрал различной еды и выпивки в "Пятерочке" и пригласил будущих коллег к себе домой. Смотрины прошли успешно. Шулера остались довольны угощением, а про Гриню сказали, что с таким честным и располагающим к себе лицом его, несомненно, ждут очень большие успехи в их высокоинтеллектуальном деле.

Обучение и тренинги начались на следующий день. Гриня и здесь оказался замечательным учеником. Он с необыкновенной легкостью освоил различные трюки с подменой карт и колод, а также разучил множество условных знаков, которыми подельники обмениваются за карточным столом, используя направление взгляда, мимику, позы и жесты.

Дебют прошел более чем успешно. За один вечер Гриня заработал около ста тысяч рублей. Проснувшись назавтра в объятиях любимой Мани, он снова почувствовал себя самым счастливым человеком на свете. В этот же день он накупил Мане множество подарков и вернул долг Тимофею.

Фортуна сопутствовала Грине и в последующие дни. Уже через два месяца они купили новый автомобиль, снова сняли загородный дом на Рублево-Успенском шоссе, обставили его по Маниному вкусу дорогой мебелью, завели домработницу и наняли шофера-охранника.

Вечерами, свободными от основной работы, Гриня тусовался вместе с Маней на самых модных вечеринках. Однажды Маня показала ему их фотографию в популярном глянцевом журнале. Под фотографией была надпись: "Маруся Лескова, креативный дизайнер-декоратор, правнучка писателя-классика, и ее бойфренд".

Между тем, бизнес стал пробуксовывать: все новые и новые московские казино, почуяв неладное, заносили Гриню и его компаньонов в черные списки и не допускали за игорные столы. Впрочем, Гриня уже сделал достаточно большие накопления, а со временем можно было перенести деятельность в провинцию, где народ, конечно, не столь денежный, но не менее азартный.

Выйдя однажды поздней ночью из клуба, Гриня и Маня обнаружили, что шофер-охранник не ждет их, как обычно, на клубной стоянке. Теряясь в догадках, они взяли такси и помчались по ночной Рублевке, не особо волнуясь и не предполагая, что жизнь их уже круто изменилась. Ни машины, ни охранника не оказалось и дома. Также они не нашли всех своих ценных вещей и денег. Исчезла и домработница...

Маня забилась в истерике, осознав, что они разорены. Гриня бестолково хлопотал около нее, бормоча, что он все отыграет в ближайшие же дни, сам, однако, в это не веря. Потом он сделал панический звонок ее брату. Петр сказал, что он сейчас к ним приедет, что в милицию лучше не обращаться, так как проку все равно не будет. Этот совет как раз и натолкнул Гриню на мысль, что с обращения в милицию и следовало бы начать. Он начал туда звонить, но "02" все время было занято. Уверив Маню, что милиция вмиг поймает подлых воришек, он вызвал такси и поехал в ближайшее отделение.

В отделении, вместо того, чтобы по горячим следам организовать поимку похитителей, сонный лейтенант подверг Гриню нудным расспросам: кто он, на каком основании живет по этому адресу, откуда у него такие деньги, кто проживает вместе с ним в этом доме, где находилась его сожительница Мария Лескова в момент совершения кражи и тому подобное. В конце концов, Гриня сказал, что он передумал подавать заявление, и уже по свету поехал домой.

Там его ждала новая пропажа - теперь исчезла Маня. Повсюду в доме были видны свидетельства ее поспешных сборов, а на столе в гостиной лежала ее записка. Маня писала, что, несмотря на безумную свою любовь к нему, в нынешнем их положении верность - совершенно глупая и ненужная добродетель. По совету брата теперь она возьмет на себя заботу об их счастье и благополучии, потому что она не представляет себе, как они смогут сохранить свою любовь, если будут жить в нищете и голоде. Она просила Гриню не предпринимать никаких опрометчивых действий и не искать ее, пока он не получит известий о ней от Петра. Гриня тут же начал звонить Мане на мобильный, но он был отключен... Не отвечал и телефон Петра.

Трудно описать чувства, которые охватили Гриню. Он был убит горем, он был взбешен, он страдал от нестерпимой ревности, он, как никогда, ненавидел свою Маню и... любил ее. Утомившись от переживаний, выпавших на его долю за последние часы, он, не раздеваясь, свалился в постель и заснул.

* * *

Гриня проснулся в три часа пополудни, и сразу весь ужас постигшего его несчастья снова завладел им. Он решил немедленно ехать к Петру и без всяких объяснений убить на месте этого негодяя. Едва он собрался выходить из дома, как Петр Лесков сам заявился к нему. Гриня схватил с каминной полки увесистую бронзовую статуэтку и со словами "прощайся с жизнью, подлый сутенер!" бросился к нему навстречу.

"Гриня, - спокойно сказал Петр, даже не пытаясь защищаться, - убей меня, но сначала все-таки узнай о хороших новостях, которые я тебе принес".

"Говори, - вскричал Гриня, - но знай, чтобы ты не сказал, это не спасет тебя от смерти, ублюдок!"

"Хорошо, хорошо... - сказал Петр, устраиваясь в кресле. - Вот послушай... Есть один очень достойный человек, я как-то о нем упоминал, он положил глаз на Маню, когда она жила с Ковалевым, и его люди, зная, что я ее брат, еще тогда выходили на меня с очень выгодным предложением... Сегодня мы организовали совместный обед Мани с этим человеком в его особняке в Жуковке, кстати, недалеко отсюда. Да какой смысл скрывать! Это депутат Каипов! Слышал о таком?.. Это не просто депутат, это оч-чень богатый депутат! Вдовый!.. Правда, уже в солидном возрасте, но для нас ведь это неважно, не так ли?.. Так вот, сегодня Маня за обедом так его очаровала, что он решил с ней не расставаться! Он пообещал ей очень приличное содержание, а также в полное распоряжение особняк, где мы обедали, со всей прислугой. Я намекнул ему, что в связи с переездом у Мани возникнут определенные расходы, и Каипов, представь, сказал, что Маня сегодня же получит десять тысяч долларов для компенсации этих расходов... Так как я никогда не бросаю друзей в беде, даже несмотря на их черную неблагодарность, - тут Петр покосился на статуэтку в руках Грини, - я решил не останавливаться на достигнутом и сообщил Каипову, что у Мани есть некоторые обязательства перед семьей: на ней лежит забота о младшем брате, она не может оставить его одного без средств к существованию. Каипов сказал, что это не проблема, пусть ребенок, то есть ты, Гриня, также живет в особняке и находится на полном его содержании. Он хочет сегодня же с тобой познакомиться и ждет нас к ужину... Теперь можешь меня убить, неблагодарный мой младший братишка!"

Гриня, с трудом сдерживавший себя во время монолога Петра, по окончанию его речи пришел к выводу о необходимости отложить казнь на некоторое время. Он понял, что только с помощью Петра он сможет встретиться сегодня с любимой, чтобы попытаться отговорить ее от гибельного шага. От одной только мысли, что уже сегодня его Маня окажется в постели с этим толстомордым депутатом, и старый потаскун водрузит на его хрупкую и нежную крошку свое жирное тело, он едва не терял сознание.

Гриня настоял на том, чтобы ехать в особняк Каипова загодя, надеясь до ужина поговорить с Маней с глазу на глаз. Действительно, когда они приехали в Жуковку, депутат еще не вернулся с заседания Думы.

Увидев Маню, Гриня набросился на нее с упреками, обвиняя в предательстве и в готовящейся измене. Маня поначалу уверяла его, что так будет лучше для всех, что надо смотреть на дело шире, без предубеждений, но видя, что Гриня все больше и больше распаляется, что он, пожалуй, и в самом деле наложит на себя руки, если она разделит ложе со стариком, пошла на попятную. С чего он решил, сказала Маня, что она собирается ему изменить? Она вовсе и не собиралась спать с Каиповым, она только хотела получить от него обещанные подарки и десять тысяч долларов, а затем сбежать, оставив с носом. Наверно, это Петр неправильно истолковал ее намерения...

Гриня пришел в восторг от таких ее слов и попросил простить его за необоснованные обвинения. Договорились, что после того, как они поужинают с депутатом, Петр и Гриня не уедут домой, а будут ждать ее в машине неподалеку от особняка.

Каипов приехал к девяти часам, и Гриня был ему представлен. Депутат хотя и заметил, что он воображал себе мальчонку несколько помладше, отнесся к Грине весьма благосклонно. Перед ужином старик вручил Мане пачку денег и шкатулку с украшениями, попросив их надеть. Когда Маня вышла к столу, сверкая бриллиантами и изумрудами, Каипов сказал: "Ну, разве не царица!", и Маня зарделась от удовольствия.

Ужин прошел весело. Гриня изображал деревенского недотепу, депутат очень остроумно над ним подшучивал, и все смеялись. Пришло время гостям раскланиваться. Каипов выразил надежду, что Гриня скоро переедет к ним с Маней, и они будут видеться чаще.

Проводив гостей, Маня и Каипов разошлись по своим ванным комнатам. Маня, едва услышав, что у депутата зашумела вода в душевой кабине, прихватив деньги и шкатулку с драгоценностями, не торопясь покинула дом, приветливо кивнула охраннику, стоявшему у ворот, и скрылась в темноте. Гриня и Петр ждали ее у дома опального олигарха Ходорковского в машине с погашенными огнями.

Вернувшись домой, Гриня и Маня, наученные горьким опытом, прежде, чем отметить шампанским успешное завершение дела, под покровом темноты надежно спрятали деньги в тайнике за пределами дома. Уже утром выяснилось, что эта предусмотрительность была не лишней: они еще не встали с постели, как к их дому на трех черных джипах подъехали суровые мускулистые ребята, связали их, не отошедших еще от сна, и перерыли весь дом. Драгоценности лежали на виду, а денег незваные гости не нашли, поэтому молодых любовников погрузили в один из джипов и привезли в дом, где они славно поужинали накануне.

Маню поволокли куда-то наверх, в спальные помещения, а Гриню заперли в подвале. Вскоре к нему спустился разгневанный Каипов в сопровождении двух охранников.

"Молокосос! - заорал он. - Ты кого решил провести! Ты разве не знаешь, что подо мной вся московская милиция! Дурачка из себя тут вчера строил, клоун! Ты и твоя маленькая потаскушка, вы мне дорого заплатите за этот Камеди Клаб! Я вас на Колыму упеку!.. Где мои деньги?!"

"Спроси у своих ребят - деньги лежали в шкафу!.."

"Какой ты, оказывается, трудный..." - вздохнув, сказал Каипов и кивнул охраннику.

Тот сделал короткий шажок вперед и резко ударил Гриню в солнечное сплетение. От нестерпимой боли Гриня свалился на бетонный пол. Охранники подняли его и посадили на стул.

"Послушай меня, мальчик, - сказал депутат, - пока я еще добрый... Давай разойдемся по-хорошему: ты возвращаешь мои бабки, а я отпускаю тебя и твою подружку на все четыре стороны. В противном случае тебя посадят за кражу, а ее - за проституцию, но предварительно она... даст мастер-класс всем моим мальчикам!.."

"Хорошо, - ответил Гриня, - я согласен. Поедем, я покажу, где деньги".

Грине развязали руки, вывели его во двор и посадили в джип на заднее сиденье между двумя охранниками. Каипов сел рядом с водителем. Садясь в машину, Гриня бросил взгляд на окна верхних этажей, и в одном из окон он заметил бледное лицо Мани. Ему даже показалось, что она махнула ему рукой...

Вручив Каипову извлеченный из тайника пакет с деньгами, Гриня стал садиться в джип, но депутат остановил его:

"А ты куда? Все, ты свободен!"

"Я за Машей" - ответил Гриня.

"Знаешь, дружок, я передумал... Все-таки она мне должна, по крайней мере, одну ночь, да и мальчикам я уже пообещал... А утром я передам ее милиции - пусть эта сучка похлебает тюремную баланду!"

"Подлец!" - закричал Гриня и бросился на Каипова, готовый задушить его, но охранники сбили Гриню с ног, дверцы джипа захлопнулись, и он выкатил за ворота.

Надо было как-то немедленно выручать Маню. Собрав все деньги, какие еще оставались в доме, Гриня остановил частника и поехал в Жуковку, не имея пока никакого четкого плана. В Жуковке Гриня высадился у кафе и отпустил машину. Со вчерашнего вечера он ничего не ел - немного перекусить совсем не мешало. Гриня сделал заказ и стал ждать.

Неожиданно к нему подсел мужчина в форме каиповского охранника. Гриня хотел тут же уйти, но охранник сказал, что Грине нечего его бояться. Он сообщил, что он есть как раз тот самый охранник, во время дежурства которого Маня ушла вчера вечером из дома, что он уволен с сегодняшнего дня, и ему осталось только сдать форму и забрать в доме кое-какие личные вещи. Он сказал также, что очень тронут красотой и молодостью его девушки и готов помочь в ее освобождении, он даже знает, как это можно сделать. Он готов это выполнить совершенно бескорыстно, но если Гриня заплатит ему, это будет очень кстати, так как Каипов увольняет его без выходного пособия и даже без зарплаты за последний месяц.

Гриня чистосердечно признался, что сию минуту у него денег нет, но они появятся в ближайшие дни, и тогда он сразу выдаст охраннику невыплаченную Каиповым зарплату, а кроме того, может впоследствии взять его к себе на работу. Охранник, которого звали Михаил, вполне удовлетворился обещаниями Грини. Договорились, что через час Михаил выйдет вместе с Маней на проселочную дорогу, идущую позади каиповской усадьбы, а Гриня в это время будет ждать их там с нанятой машиной.

Пробыв в кафе после ухода охранника еще с полчаса, Гриня вышел на шоссе и остановил первое же свободное такси. Следуя указаниям Грини, водитель по пыльному проселку проехал к нужному месту и загнал автомобиль в заросли придорожных кустарников. Таксист нервничал, ему явно пришлись не по душе эти маневры.

Вскоре со стороны усадьбы показались Маня и Михаил, переодетый в штатское. Они спешили и поминутно оборачивались.

Гриня вылез из кустов и замахал им руками. Тут таксист сказал, что, судя по всему, дело тут нечисто, приключения на свою задницу ему не нужны, в гробу бы он видел таких пассажиров, поэтому он никуда их не повезет за сумму, меньшую, чем десять тысяч рублей. Деваться было некуда, Гриня пообещал заплатить ему десять тысяч, надеясь взять их у Петра Лескова, к которому они и направились.

Петр, к счастью (так казалось вначале, а потом выяснилось, что - на беду), был дома. Гриня позвонил ему по мобильному и попросил выйти к машине. Лесков спустился и пришел в ярость, узнав, что таксист хочет получить десять тысяч рублей за двадцать километров пути.

"А этого ты не хочешь!" - закричал он и ударил водителя по лицу, а когда тот, не дожидаясь нового удара, полез в машину, еще и пнул его вдогонку.

Этим, однако, дело не закончилось. Таксист снова вышел из автомобиля, но уже с пистолетом в руках, и выстрелил прямо в грудь Петру. Лесков свалился, как подкошенный. Таксист бросился в машину, завизжала резина, такси сорвалось с места и умчалось по Сретенке в сторону проспекта Мира.

Маня страшно закричала: "Петя, Петенька!" и бросилась к брату. Гриня отодвинул ее в сторону и склонился над Лесковым. Тот уже не имел никаких признаков жизни. Вокруг стала собираться толпа зевак, послышалась милицейская сирена. Разборки с милицией совсем были ни к чему.

"Беги отсюда! Я тебе потом позвоню!" - сказал Гриня растерянному Михаилу и, подхватив рыдающую Маню под руку, побежал прочь. Никто их не стал задерживать.

Они выбежали на Садовое кольцо, и Гриня тут же тормознул тачку.

"Куда едем?" - спросил водитель.

"Пока прямо!" - ответил Гриня.

Ехать было некуда: в доме на Рублево-Успенском шоссе их наверняка ждали люди Каипова, а то и менты. Вариант с гостиницей не проходил по причине полного безбабья. Вдруг Гриня вспомнил о своем приятеле по бильярду, который работал управляющим гостиницы на Николиной Горе.

"Так, шеф, давай сейчас на Кутузовский, а потом по Можайке на Николину Гору!" - сказал Гриня.

"По Рублево-Успенскому до Николиной будет быстрее" - заметил водитель.

"Нет, по Рублево-Успенскому нам не надо..."

На Николиной Горе все получилось очень удачно: управляющий гостиницы, который являлся, как догадывался Гриня, тайным обожателем Мани, без лишних расспросов выделил им номер, не взяв денег вперед.

* * *

Ранним утром следующего дня, когда Маня, измученная выпавшими на ее долю страданиями, продолжала спать, Гриня перетряхнул содержимое своего кошелька и понял, что позавтракать сможет только кто-то один из них. И опять выходило, что кроме как к Тимофею ему обратиться за помощью не к кому. Взяв себе сумму на дорогу до Сергиева Посада, Гриня сунул остатки денег в Манину сумочку, оставил на видном месте записку с просьбой не терять его и поехал к Тимофею. Они встретились в том же парке. При виде Грини Тимофей сразу догадался, что друг опять на мели. Тимофей сказал Грине, что самое лучшее в его положении - это помириться с отцом и попросить его о помощи. Родительское сердце отходчиво и склонно забывать все плохое...

С пятнадцатью тысячами рублей, полученными от Тимофея, Гриня приехал на маршрутке в Москву и, сидя за столиком пиццерии на Манежной площади, написал отцу письмо. В письме он попросил отца простить ему прошлые мальчишеские выходки. Он написал, что сейчас многое понял и решил начать новую жизнью, что он все сделает, чтобы в дальнейшем отец мог только гордиться им. В заключение Гриня попросил отца прислать ему денег для поступления и учебы в МГУ.

Гриня ничего не стал писать про Маню, зная, что отцу не понравится, что он снова с ней. В остальном Гриня был вполне искренен: он, в самом деле, решил учиться в университете, полагая, что связь с Маней нисколько этой учебе не помешает.

Неожиданно кто-то остановился рядом с его столиком, и знакомый мягкий голос сказал с насмешливой интонацией: "Что пишем, молодой человек?.. Если кляузу, я могу помочь..."

Гриня поднял глаза и узнал Свирщевского. Свирщевский был модным адвокатом и холостяком. К своим тридцати пяти годам он сколотил немалое состояние, но, к прискорбию гламурных невест, дар красноречия и крючкотворства у него сочетался с нетрадиционной сексуальной ориентацией. Хорошенькие мальчики были его слабостью, и Гриня и на себе не раз ловил его мечтательный взгляд. Впрочем, Свирщевский был знаком с Маней Лесковой, и прекрасно знал об их с Гриней связи. Несмотря на это, Гриня, поддерживая отношения со Свирщевским, всегда старался держать некоторую дистанцию с тем, чтобы, с одной стороны, не возбудить ненужных кривотолков, а с другой - не дать напрасных надежд самому Свирщевскому.

Гриня предложил адвокату сесть к нему за столик, полагая, что негоже в нынешней ситуации пренебрегать дружбой и расположением столь богатого и влиятельного человека. Гриня, не лукавя, рассказал Свирщевскому, что пишет письмо отцу с просьбой о финансовой помощи, так как они с Маней недавно были начисто обворованы прислугой. Также он поведал ему об инциденте с депутатом Каиповым, допустив при этом лишь легкую ретушь в одних местах и незначительное сгущение красок в других. В результате Маня предстала невинной жертвой подлого развратника, не останавливающегося ни перед физическим насилием, ни перед подкупом, ни перед обманом ради удовлетворения своей маниакальной старческой похоти.

Свирщевский так впечатлился рассказом, что выразил желание тут же ехать вместе с Гриней на Николину Гору и морально поддержать крошку Маню. Перед тем, как туда отправиться, они спустились в "Охотный ряд", и Гриня набрал нарядов для Мани, причем все покупки великодушно оплатил Свирщевский.

Все лето прожили Гриня и Маня в гостинице на Николиной Горе в окружении великолепного соснового бора. Гриня чувствовал себя более гордым и довольным, чем самый богатый олигарх. Ведь богатство следует исчислять средствами, которыми располагаешь для удовлетворения своих желаний, у Грини же неисполненных желаний не осталось. Любимая им и любящая его Маня всегда находилась рядом. Они гуляли по окрестным лесам, собирали грибы и ягоды, купались в Москве-реке.

Финансовое их состояние было вполне стабильным. Они выручили достаточно денег от продажи своей мебели хозяину покинутого ими особняка. Из этих денег Гриня заплатил обещанную сумму бывшему каиповскому охраннику, который продолжал им оказывать разные мелкие услуги, а также вернул долг Тимофею. Грине скоро исполнялось двадцать лет, и он знал, что, согласно завещанию матери, с этого возраста он будет иметь право на долю ее наследства. Пока же для пополнения кошелька он зарабатывал деньги картами, присоединяясь, время от времени, к компании знакомых шулеров. К тому же Свирщевский, ставший их близким другом и частым гостем, всегда сам оплачивал совместные посещения ресторанов и ночных клубов, не позволяя это делать Грине.

Маня обожала быструю езду. Поздними вечерами они с Гриней устраивались на заднее сиденье открытого кабриолета, и Свирщевский до предела разгонял свою машину по почти пустынной в это время Рублевке. С бешеной скоростью кабриолет взлетал на холмы, ухал в распадки и снова взмывал, казалось, к самым звездам. Свирщевский включал на полную громкость записи группы "Дискотека Авария" - это была любимая Манина группа. Маня поднималась с места и, раскинув руки подобно героине фильма "Титаник", ложилась на ветер и восторженно кричала, подпевая:

Махнем со мной на небо, оставь нараспашку окно! Безумно и нелепо, как в забытом кино. Летим высоко! Любить друг друга в небе, меж звезд и облаков. Помаши мне рукой! Мы на другой планете придумали любовь И свежий ветер... Та-а-а... та-та-та-та, та-та! Та-та-а... та-та-та-та, та-та!

Гриня, боясь, как бы его маленькая легкая птичка и в самом деле не улетела, крепко прижимал ее к себе, обхватив за ноги, слезы растекались по его лицу, радость и восторг любимой передавались ему, и он тоже начинал кричать:

Та-а-а... та-та-та-та, та-та! Та-та-а... та-та-та-та, та-та!

И Свирщевский, скупой обычно на эмоции, тоже не выдерживал, начинал кричать и подпрыгивать на своем месте, и неистово в такт музыке колотить руками по рулю...

Однажды теплым вечером, когда они втроем сидели на украшенной живыми цветами открытой веранде ресторана на Николиной Горе, к ресторану подъехал сверкающий лаком "Бентли", из которого вышел смуглый юный красавец.

"А вот и молодой Каипов!.." - сказал Свирщевский.

"Кто, кто?" - переспросил Гриня.

"Ахмед Каипов, сын вашего знакомого депутата..."

"Ну, сейчас он у меня получит!" - поднимаясь из-за стола, сказал Гриня, подогретый двумя бокалами "Шато Марго".

"Подожди, Гриня! - остановил его Свирщевский. - Я Ахмеда отлично знаю, он совсем не такой, как его отец. Сейчас я вас познакомлю, и ты сам убедишься".

Свирщевский прошел к автостоянке. Гриня и Маней видели, как Свирщевский и Ахмед тепло поприветствовали друг друга, затем о чем-то переговорили и направились к их столу.

Ахмед действительно оказался очень приятным молодым человеком. Поздоровавшись, он сказал, что Свирщевский рассказал ему о конфликте Грини и Мани с его отцом, и что он, зная отцовские повадки, не удивлен его поведением. Сейчас он живет отдельно от отца, практически с ним не общаясь, но все равно он просит за него прощенье...

Гриня ответил, что, конечно же, сын за отца не отвечает, и пусть Ахмед не держит это в голове. Свирщевский заказал еще вина, и ужин прошел на славу. Впрочем, Гриню несколько беспокоили откровенно восхищенные взгляды, которые Ахмед порой бросал на Маню.

Спустя неделю Свирщевский приехал к Грине в середине дня, что бывало очень редко, и вызвал его в холл гостиницы. Сконфуженный, он рассказал Грине, что Ахмед Каипов признался ему в неимоверной страсти, которой он воспылал к Мане Лесковой, страсти такой сильной, что больше ни о чем он думать не может, что влюбленный Ахмед, чтобы добиться благосклонности Мани, готов бросить к ее ногам все богатство своей семьи. Свирщевский также не стал скрывать, что эти свои откровения Ахмед сопроводил просьбой во время следующего его визита к Грине и Мане сделать так, чтобы он мог побыть с Маней наедине.

Гриня ответил, что в отношении Мани он совершенно спокоен, так как Маня не столько стремится к роскоши и богатству, сколько боится нищеты, а нищета им сейчас не грозит. Его больше волнует, что Ахмед, получив отказ, из чувства мести выдаст местонахождение Мани отцу или милиции, а Маня, скорей всего, до сих пор находится в розыске. В связи с этим хорошо бы им прямо сейчас поменять место проживания. Свирщевский сказал, что переезжать поздно, так как Ахмед со своим предложением к Мане будет здесь с минуты на минуту.

Гриня вернулся к Мане и рассказал ей о намерениях молодого Каипова. Маня выслушала его с большим вниманием и сказала: "Ну, что ж, если он хочет осыпать меня отцовскими деньгами, пусть осыплет, но это не значит, что он меня получит. У нас будет прекрасная возможность сделать с сыном то, что не удалось сделать с отцом, и через сына отомстить отцу за пережитые нами унижения!"

Ахмед вскоре подъехал. Гриня встретил его очень приветливо, сделав вид, что ему ничего не известно о его коварных планах. Во время послеобеденной прогулки по сосновому бору Свирщевский и Гриня специально несколько отстали, чтобы Ахмед мог переговорить с Маней без свидетелей.

После отъезда Ахмеда и Свирщевского Маня, смеясь, рассказала Грине о своей беседе с Ахмедом. Молодой Каипов сказал ей, что с тех пор, как увидел ее, жизнь ему стала не мила, он мучается и не спит ночами, что в ее силах сделать его счастливейшим человеком на свете, а он, со своей стороны, клянется любить и боготворить ее до конца своей жизни, что после смерти отца он женится на ней, и она станет самой богатой женщиной мира, богаче английской королевы и жены Лужкова, а пока он готов делить с ней десять миллионов рублей, которые он ежегодно получает от отца, и поселить ее в меблированном особняке с охраной, домработницей и поваром... Маня обещала Ахмеду подумать над его предложением и попросила его перезвонить на следующий день.

"Ах, Гриня! - сказала Маня, с нежностью глядя на пригорюнившегося дружка. - Не волнуйся, дорогой мой!.. Знай, что твою любовь я не променяю на все богатства мира. Я всего лишь попытаюсь выманить у него для нас побольше деньжат..."

Нетерпеливый Ахмед позвонил Мане ранним утром. Он повторил свое предложение, добавив, что, не сомневаясь в ее благожелательном ответе, уже снял обещанный особняк, который будет готов к ее приему через день. Кроме того, как только она туда прибудет, она сразу же получит от него замечательные подарки, а также двадцать тысяч долларов наличными, и эту сумму Ахмед в дальнейшем будет постоянно пополнять по мере ее расходования. Маня ответила ему, что провела ночь в нелегких раздумьях, вызванных ее сомнениями относительно того, насколько прилично порядочной девушке прийти в дом человека, хотя и горячо любимого ею, но, все же, знакомого ей всего неделю. Она сказала, что, в конце концов, решила, что истинная любовь выше предрассудков, поэтому она ждет, не дождется встречи с ним в его особняке...

Посмеявшись над тем, что сын оказался ровно в два раза щедрее отца, Гриня и Маня приступили к разработке плана. Было решено, что Маня отправится к Ахмеду не одна, а в сопровождении Михаила. Она представит его как своего дальнего деревенского родственника, прибывшего в столицу в поисках работы, и предложит Ахмеду нанять его охранником особняка. В этот же день Маня уговорит Ахмеда устроить ей праздничный обед в ресторане "Прага". Деньги, полученные от Ахмеда, она захватит в ресторан с собой. Во время застолья Маня под предлогом посещения туалета выйдет с деньгами на улицу, где в это время ее уже будет ждать Гриня в такси. Потом они поедут в новую загородную гостиницу, куда Гриня заблаговременно перевезет все их вещи и перегонит машину. Туда же приедет и Михаил, который заберет из особняка те подарки, которые Маня не сможет унести на себе.

... Назначенное у ресторана место оказалось прямо под знаком "Остановка запрещена!", и пожилой таксист волновался, что сейчас подъедут гаишники и его оштрафуют. Гриня просил подождать еще немного, сейчас поедем... Между тем, время, когда Маня должна была выйти из ресторана, уже прошло, а она все не появлялась. Гриня набрал ее номер, но противный голос сказал: "Телефон абонента выключен или находится в зоне недоступности". Наконец Гриня не выдержал и прошел внутрь ресторана. Там он поочередно, стараясь не привлекать к себе внимания, заглянул во все девять залов, но ни в одном из них не увидел ни Маню, ни Ахмеда...

Крайне обеспокоенный, Гриня вернулся в такси и обнаружил на заднем его сиденье молодую смазливую девицу.

"Вот, сказала, что вы ее дожидаетесь..." - сказал водитель в ответ на Гринин немой вопрос.

Девушка достала из сумочки и передала Грине записку. Гриня узнал руку Мани. Маня писала, что, к сожалению, не сможет сегодня с ним встретиться, но пусть он не волнуется: у нее все хорошо. Ахмед оказал ей великолепный прием, дела, которые они наметили на сегодня, надо отложить на более поздний срок, а чтобы он не сильно расстраивался, она посылают записку с этой замечательной девушкой, с которой Гриня может провести не только остаток дня, но и предстоящую ночь. Ахмед передает ему горячий привет...

С трудом сдерживая охватившую его ярость, Гриня расплатился с водителем, вытащил девицу из такси и грубо потребовал объяснить, что все это значит.

Девушка, испугавшись, заплакала. Она сказала, что ничего не знает. Ее вызвал к себе Ахмед, старый ее клиент, она приехала в его новый дом, но там уже была другая девушка. Они попросили ее поехать к этому ресторану и передать ему записку. Еще они сказали, что получатель записки захочет провести с ней ночь и щедро заплатит.

Слушая ее речь, Гриня переживал то ужас, то гнев, то отчаяние. Несколько раз он чуть не набрасывался на девушку с кулаками, так как она олицетворяла для него сейчас весь женский род с его подлостью и продажностью. Заплаканная девушка порывалась уйти, но самообладание уже вернулось к Грине. Он решил, что лучше умрет, чем даст Мане и Ахмеду провести ночь в одной постели, как бы им того не хотелось. Для этого нужно было показать им, что все идет по их плану. Сменив гнев на милость, Гриня спросил у девицы ее адрес и сказал, что сейчас у него срочные дела, но ближе к ночи он обязательно ее посетит. Он дал ей немного денег, как бы аванс, и попросил позвонить Ахмеду и поблагодарить от его имени за такую очаровательную девушку.

Гриня понимал, что подарки, которыми Ахмед, видимо, завалил Маню, богатства, какие он ей посулил, вскружили ей голову, но он надеялся, что, как только она увидит своего Гриню, она вспомнит про их любовь и стряхнет с себя золотой дурман.

Ему пришло в голову позвонить Свирщевскому и попросить его под каким-нибудь предлогом выманить Ахмеда из дома на некоторое время, чтобы Гриня мог беспрепятственно встретиться с Маней. Свирщевский, чувствуя свою вину за происходящие события, согласился, сказав, что предлог ему найти несложно, так как он ведет одно из дел молодого Каипова. Договорились, что Гриня, добравшись до особняка Ахмеда, снова позвонит Свирщевскому, и тот начнет действовать.

Через полчаса Гриня уже находился недалеко от ахмедовского особняка и наблюдал за его воротами. Вот ворота распахнулись, из них выехал знакомый "Бентли" и рванул в сторону Москвы. Гриня поспешил к особняку. К счастью, на входе дежурил Михаил, и Гриня беспрепятственно проник в дом.

Маня не испугалась и даже не особенно удивилась, увидев Гриню.

"О, Гриня!.. - сказала она. - А ты как здесь оказался?"

Отложив в сторону глянцевый журнал, она поднялась с дивана и протянула ему руки для объятия, но Гриня оттолкнул ее с презрением. Маня замерла в замешательстве и испуге. Гриня, готовый еще минуту назад задушить ее собственными руками, увидев снова свою любимую во всей ее трогательной красоте и молодости, заметив ее испуг, забыл все те упреки и грубые слова, которые он для нее приготовил.

"Маня, ответь мне, - произнес он жалобно, - за что ты меня убиваешь? Ты ведь знаешь прекрасно, что твоя измена убьет меня!"

Гриня в изнеможении опустился на диван, и тотчас Маня, не говоря ни слова, бросилась перед ним на колени, обхватив руками его ноги и пряча в них лицо. Он попробовал оторвать ее головку от своих коленей и ощутил на руках Манины слезы.

"Вот оно, твое омерзительное притворство! - произнес он с горечью. - Ты плачешь, а в то же время, я знаю, люто ненавидишь меня за то, что я вторгся сюда и нарушил благостную атмосферу, в которой ты готовилась к предательству и измене. Такова награда за мою самоотверженную любовь, за мою бесконечную верность, за жертвы, которые были мною принесены!.."

Здесь Гриня не выдержал и тоже заплакал. Почувствовав это по его изменившемуся голосу, Маня подняла голову и сказала:

"Конечно, я виновата, раз ты так горюешь и убиваешься, но, видит Бог, я так и не могу понять, в чем же, собственно, моя вина?"

"Не можешь понять, в чем твоя вина! - вскричал Гриня, вновь отталкивая ее и вскакивая с места. - Какая низость! Есть ли на свете еще другой такой подлый человек, способный так невозмутимо выдавать черное за белое, а белое за черное! Нет, я больше не хочу иметь с тобой ничего общего, я ухожу, а ты оставайся с этим денежным мешком, с этим мужланом, вы вполне достойны друг друга, вы так подходите друг другу, двое похотливых животных!.."

Гриня бросился к двери, но в последний момент оглянулся. Маня с ужасом в глазах стояла на коленях и протягивала к нему руки. Не помня себя, Гриня кинулся к ней и, обливаясь слезами, стал умолять простить его за вспыльчивость, за грубые слова, стал говорить, что он недостоин любви такой девушки, как она... Он сказал, что безропотно примет любое ее решение, но просит учесть, что если она проведет эту ночь с Ахмедом, то подпишет ему, Грине, смертный приговор.

После некоторого раздумья Маня ответила, что если бы он сразу выразился так ясно, то избавил бы себя от стольких волнений, а ее - от крайне неприятной сцены. Раз уж, как оказывается, все дело в его ревности, то она готова хоть сейчас покинуть этот дом, но сначала пусть он потрудится выслушать ее.

Усадив его на диван рядом с собой, Маня рассказала обо все, что с ней произошло. Ахмед встретил ее по-королевски. Он сразу, как и обещал, вручил ей двадцать тысяч долларов, потом провел ее по всем комнатам, которые поразили ее великолепным убранством. Следом они прошли в гараж, где рядом с его "Бентли" стоял розовый перламутровый "Лексус", предназначенный для нее, потом он собрал всю прислугу и представил ее как хозяйку этого дома. В заключение Ахмед вручил ей шкатулку с драгоценностями, которую она не так давно уже получала из рук его отца, и сказал, что повара готовят для них сказочный ужин...

После всего, что она увидела, ей пришла в голову весьма здравая мысль, что двадцать тысяч долларов - слишком скромная сумма, которой можно здесь разжиться, что было бы замечательно устроить дело так, чтобы Ахмед Каипов постоянно содержал их обоих - и ее и Гриню. Маня решила осторожно выведать, как Ахмед относится к Грине. Ахмед сказал, что считает Кавалерова самым достойным человеком, но опасается, что тот будет считать его врагом, когда узнает об уходе Мани. Маня сказала, что здесь Ахмед может быть спокойным: ее связь с Гриней так уже длительна, что чувства их заметно охладели. К тому же, учитывая финансовые затруднения, вызванные разрывом с семьей, Гриня даже будет рад, что бремя ее содержания возьмет на себя кто-то другой. Ахмед пришел в восторг от того, что дело обстоит подобным образом, и сказал, что с удовольствием окажет Грине материальную помощь и даже, в знак дружбы, готов передать ему свою бывшую любовницу, весьма хорошенькую, которую он оставил ради Мани.

Маня поддержала эту его последнюю мысль, так как изыскивала способ передать Грине сообщение, что их планы меняются. Позвонить ему она не могла, так как Ахмед не отходил от нее ни на шаг, а потом и батарейка села. Маня сказала Ахмеду, что с любовницей можно заодно послать Грине записку, чтобы он не ждал ее напрасно у ресторана, где они договорились сегодня встретиться.

Ахмед вызвал свою бывшую, она оказалась очень миленькой, и не какой-нибудь там хохлушкой с Ленинградского шоссе, а второкурсницей весьма престижного вуза. Записку Мане пришлось писать в присутствии Ахмеда, поэтому она не могла в ней быть вполне откровенной. Маня знала, что ее отсутствие доставит Грине некоторые страдания, и искренне считала, что хорошенькая девица хотя бы ночью отвлечет его от мрачных мыслей...

"Ой, чуть не забыла! - добавила Маня. - Когда я принимала душ, Ахмед услышал, как я пою, и пришел в восторг от моего голоса. Он сказал, что в группе "Виагра" ожидается очередная смена состава, и что он переговорит с Костей Меладзе, чтобы меня включили в группу. А я вспомнила: ты ведь тоже хорошо поешь, я плакала, когда слушала тебя в Лавре! И вот я подумала: зачем мне "Виагра"?.. Мы с тобой могли бы петь дуэтом... Я уже название придумала: дуэт "Пара". Ну, есть "Непара", а мы будем "Пара"! Ахмед дал бы нам денег на клип..."

Гриня терпеливо выслушал ее во многом унизительный для него рассказ, во время которого его бросало то в жар, то в холод, потому что ее намерение изменить ему было совершенно очевидным, и, более того, она даже не пыталась его скрыть.

Уязвленный готовящейся для него ролью рогоносца, но одновременно тронутый ее наивным прямодушием, Гриня предложил Мане немедленно покинуть этот дом, так как Ахмед мог вернуться в любую минуту.

"Так ты, значит, не одобряешь мой план?" - спросила удивленная Маня.

"Милая моя, - ответил Гриня, - достаточно того, что я до этого бездумно поддерживал все твои планы..."

"Но мне надо время, чтобы собрать подарки", - сказала Маня, явно не расположенная к поспешному уходу.

Тут Грине позвонил Свирщевский. Он сообщил, что Ахмед будет у него еще около часа, что поступок Ахмеда, коему он невольно способствовал, возмутил его до глубины души, что ему, Свирщевскому, пришла в голову идея, как Грине можно было бы самым изощренным способом отомстить Ахмеду. Для этого нужно каким-то образом где-нибудь задержать Ахмеда на всю ночь, а Гриня мог бы все это время спокойно находиться в его особняке, съев его замечательный ужин и проведя с Маней ночь в его шикарной спальне.

Гриня со смехом рассказал Мане о предложении Свирщевского, но та неожиданно отнеслась к нему всерьез, она прямо загорелась этой идеей, сказав, что ужин и ночь в таком роскошном особняке, рядом с любимым - это будет воплощением самых ее заветный мечтаний.

Гриня набрал номер знакомого чоповца, которого покойный Петр Лесков не раз приводил к ним в гости, и спросил, не может ли он изолировать на одну ночь одного человека, но так, чтобы этому человеку не причинить никакого вреда.

Чоповец ответил: "За ваши деньги - любой каприз!.."

Через час Гриня встретился с ним у дома Свирщевского на Кутузовском проспекте. С чоповцем были еще три человека. Едва Ахмед вышел из дверей, они выбежали из-за угла, схватили его под руки, затем молча, не обращая внимания на его протесты, запихнули в свой джип с заляпанными грязью номерами и помчались в сторону МКАДа. Зазевавшийся охранник бросился было на "Бентли" в погоню, но было поздно - джипа и след простыл.

Гриня вернулся в ахмедовский особняк, и Маня объявила прислуге, что хозяина до утра задерживают неотложные дела, и что ужин можно подавать... Ужин при свечах, в роскошно убранном зале, за столом, уставленным блюдами с изысканными яствами и бутылками с элитными винами, прошел превосходно. После ужина Гриня сделал для прислуги вид, что уходит, но затем Михаил снова впустил его в дом, и Гриня поднялся наверх, в хозяйскую спальню...

Тем временем охранник Ахмеда, понимая, что дело принимает нешуточный оборот, сообщил депутату Каипову о похищении его сына. Каипов тут же поднял на ноги московскую милицию и привлек к поискам собственную службу безопасности. Расспросив охранника, чем его сын занимался в последние дни, он узнал, что Ахмед на днях снял за городом шикарный особняк для одной хорошенькой женщины. Не теряя времени, депутат со своими людьми тут же выехал по указанному адресу в надежде получить от красотки какую-нибудь ценную информацию.

Гриня с Маней так были увлечены друг другом, что не обратили внимания на шум, возникший среди ночи в доме. Вдруг дверь спальни с грохотом распахнулась, зажегся свет, какие-то люди окружили их ложе, и среди них ошеломленные любовники узнали к своему ужасу депутата Каипова.

"Ба! Знакомые все лица! - воскликнул Каипов. - Куда ты дел моего сына, негодяй?!"

"Что вам здесь нужно? - закричал в ответ Гриня, стараясь прикрыть простыней обнаженную Маню. - По какому праву вы сюда врываетесь? Это самоуправство! Выйдите сейчас же, дайте нам одеться!"

Каипов, казалось, смутился на какое-то мгновенье, но тут его люди со словами: "Он все знает!.." затащили в спальню трясущегося от испуга Михаила.

"Говори, иначе зарою!" - приказал Каипов своему бывшему охраннику.

И Михаил рассказал о том, как Гриня и Мани решили одурачить Ахмеда, о том, что Маня уже получила от его сына двадцать тысяч долларов... После этих слов депутат стал открывать дверцы шкафов и очень скоро нашел деньги и чрезвычайно ему знакомую шкатулку с драгоценностями. Вид шкатулки особенно привел его в ярость, он подбежал к Мане и принялся срывать с нее простыню, обзывая шлюхой.

"Прекрати! - закричал Гриня. - Иначе твоему сыну конец!"

"А, так ты знаешь, где он находится!"

"Знаю, и обещаю, что он будет цел и невредим, если вы дадите нам спокойно уйти!"

"Нет, больше вы меня не проведете! - сказал Каипов. - Я сейчас вызову сюда милицию, и пусть они с вами разбираются. А они разберутся, уж это я обеспечу, как пить дать!.."

* * *

В отделении милиции, куда их с Маней доставили, Грине удалось незаметно передать дежурному капитану все имеющиеся у него с собой деньги, сопроводив свое действие просьбой обеспечить Мане и ему такие комфортные условия пребывания в этом заведении, какие только возможны. Гриня сказал также дежурному, что после выхода отсюда (а это произойдет очень быстро, можете не сомневаться - заметил Гриня), у него будет возможность вознаградить капитана и его сослуживцев еще более щедро. Гриня очень рассчитывал на помощь Свирщевского, которому ему удалось позвонить и сообщить о случившемся.

Но совершенно неожиданно на следующий день на свидание к нему пришел его отец. Оказалось, что он уже довольно давно находится в Москве и все это время разыскивал Гриню, дабы лично убедиться, насколько тот действительно взялся за ум и готов к вступлению во владение наследством матери.

В любом случае, увидеть сына в тюремной камере он никак не ожидал, поэтому Грине пришлось принять на себя всю мощь отцовского негодования, какую только могут возбудить обманутые родительские надежды и уязвленная родительская любовь. Однако смирение и покорность, с которыми Гриня принимал его упреки и обвинения, Гринины уверения, что он все осознал и готов начать новую жизнь, возымели свое действие: бичевание постепенно уступило место увещеванию, и, спустя некоторое время, отец и сын перешли к обсуждению действий, необходимых для скорейшего освобождения Кавалерова-младшего из-под стражи. Гриня сказал, что его уголовное преследование основано исключительно на обращении в милицию депутата Каипова, поэтому, если бы отцу удалось убедить депутата снять свои обвинения, это и было бы решением проблемы.

Кавалеров-старший, не откладывая дело в долгий ящик, поехал к депутату. Два бизнесмена, два отца, два бывших партийных функционера советского периода быстро нашли общий язык. Они сошлись на том, что ошибки молодости - не такой уж большой грех, сами, бывало... хе-хе-хе!.. Но вот эта юная стервочка, сбивающая хороших парней с правильного пути... она, конечно, заслуживает, чтобы на всю катушку!.. Они тут же отправились в милицию, дело немедленно было улажено, и получивший свободу Гриня в сопровождении отца поехал в гостиницу.

Во время беседы с отцом в тюремной камере Гриня ничего не говорил о судьбе Мани, полагая, что даже незначительное упоминание о ней может разозлить родителя и испортить все дело. Теперь же он ждал удобного случая, чтобы избавиться от отцовской опеки и заняться ее освобождением. Это удалось только вечером, и Гриня сразу поехал к Свирщевскому.

Адвокат сказал ему, что с Каиповым договориться по поводу Мани будет очень трудно, самое верное - это заплатить следователю за закрытие уголовного дела. На следующий день, сняв деньги со всех своих счетов и карточек, Гриня отправился в отделение милиции с твердым намерением не возвращаться оттуда без Мани. Он рассчитывал на содействие знакомого капитана.

В отделении его ждало жестокое потрясение: дело Мани еще вчера по ходатайству его отца и депутата Каипова было срочно передано в суд, она обвиняется в мошенничестве и проституции и уже переведена в сизо Матросская Тишина. Подавленный, шел Гриня по улице, натыкаясь на прохожих, не глядя на светофоры и едва не попадая под колеса автомобилей. Он клял себя за то, что, добившись своей свободы, не сумел обеспечить ее для Мани, и теперь его нежная девочка находится на вонючих тюремных нарах вместе с воровками и проститутками. Зачем ему свобода, когда рядом нет любимой!.. Нет, так он этого не оставит, он будет мстить всем, кто посадил ее за решетку, он не пожалеет и родного отца!.. Но сначала он освободит Маню, даже если это будет стоить ему самой жизни!

Гриня позвонил чоповцу и договорился с ним о срочном свидании по важному делу. Они встретились на Патриарших прудах. Гриня поведал чоповцу о своем несчастье, сказав в завершение, что готов очень хорошо заплатить людям, которые помогут ему силой вырвать Маню из рук тюремщиков. Чоповец подумал и сказал, что всего удобней будет освобождать его подружку в тот момент, когда ее привезут из тюрьмы к зданию суда и начнут выводить из автозака... Но дело это очень затратное: деньги потребуются не только для оплаты опытным людям, но и для покупки серьезного оружия, а также для приобретения подставных автомобилей, которые после завершения операции, как это водится, будут сожжены... По скромным подсчетам это... ну, около миллиона. Таких денег Гриня не имел, но он сказал чоповцу, что соберет их за три дня.

Свирщевский, к которому Гриня первым делом обратился за деньгами, узнав, для чего они нужны, назвал задумку Грини полным бредом. Он сказал, что у него есть кое-какой компромат на депутата Каипова, который он придерживал для одного важного дела, но раз уж так все оборачивается, он готов использовать его сейчас в Грининых интересах.

Свирщевский попросил Гриню побыть пока у него дома, а сам поехал к Каипову договариваться. Вернулся он через два часа и в чрезвычайно плохом настроении. Оказалось, что у Каипова есть свой компромат на Свирщевского, причем такой силы, что может разом положить конец его адвокатской карьере...

"Что-нибудь с мальчиками?.." - спросил Гриня.

"Если бы только..." - печально ответил Свирщевский. Он достал из бара виски, плеснул в пару тумблеров и придвинул один к Грине. Выпили.

"Хорошо, допустим, Маню вы отбили, - сказал Свирщевский, - а дальше что?"

"Мы с ней уедем куда-нибудь..." - ответил Гриня.

"Ну, уехали, а дальше что? - снова спросил Свирщевский.

"Будем жить тихонько, не привлекая ничьего внимания".

"Ты серьезно считаешь, что с такой красивой девушкой, как Маня, можно жить, не привлекая ничьего внимания?.. - усмехнулся Свирщевский. - В любом месте вас вычислят в течение дня!"

"Надо бежать за границу!"

"Вот именно! - сказал Свирщевский. - В общем, я беру на себя труд подготовить для вас новые паспорта и шенгенские визы, заранее узнать день, когда состоится суд, и купить авиабилеты, скажем, в Лондон, на эту дату... Но, Гриня, извини, с автоматом в руках я с вами не пойду..."

С деньгами, полученными от Свирщевского, до миллиона все равно немного не хватало, поэтому Грине пришлось в который уже раз обратиться к Тимофею. Ему он сказал, что деньги нужны, чтобы расплатиться с долгами, о которых не знает отец.

Передав миллион чоповцу, Гриня стал ждать дня, когда должна была решиться его и Манина судьба.

И вот этот день настал. В соответствии с планом операции, Гриня заранее припарковался в пяти минутах езды от здания суда, на соседней улице. Он имел с собой вещи для себя и Мани, а также поддельные документы, необходимые для вылета за границу. Освободив Маню, чоповец и его люди должны были на своем автомобиле доставить ее Грине, а сами умчаться дальше, сбивая со следа возможных преследователей. Гриня был весь в напряжении. Хотя надеялись, что удастся обойтись во время захвата без стрельбы, он ежесекундно ожидал услышать звуки боя, крики, вой милицейских сирен. Время шло, но ничего не нарушало привычного городского шума. Гриня позвонил чоповцу, его телефон был отключен...

Прождав еще час, в течение которого он через каждые пять минут тщетно пытался связаться с чоповцем, Гриня позвонил Свирщевскому. Тот спросил, как дела, предполагая, что Гриня с Маней уже в аэропорту. Удивившись, что операция еще даже не началась, Свирщевский сказал, что перезвонит. Он позвонил через пять минут и спросил, знает ли хоть Гриня, где этот чоповец живет, где его искать? Гриня ответил, что нет... Свирщевский сказал, что Маню без происшествий доставили в суд, заседание суда уже закончилось, и Маня приговорена к трем годам лишения свободы с отбыванием наказания в колонии-поселении...

Каким способом быстрее и надежнее покончить с жизнью - это было первое, о чем подумал Гриня. Потом пришла мысль, что Мане от этого легче не станет, что, наоборот, он должен жить и сделать все возможное, чтобы облегчить ее участь.

Благодаря хлопотам Свирщевского, Гриня добился свидания с Маней в Матросской Тишине. Маня расплакалась при его появлении. Она думала, что брошена им навсегда. Маня ожидала увидеть его на суде, но он не пришел, и она решила, что уже больше никогда его не увидит. Маня рыдала, Гриня успокаивал ее, как мог. Он сам был не в силах сдержать слезы, увидев ее в ветхой арестантской робе, висящей на ней мешком. Она исхудала, под глазами у нее образовались темные круги, на груди, пониже хрупкой шеи, была видна свежая ссадина. Гриня укорял ее за то, что она могла так подумать про него. Он говорил, что никогда ее не оставит, он поедет вслед за ней, куда бы ее не послали. Маня отвечала, что во всем, что произошло, есть только ее вина, и она не заслуживает того, чтобы он из-за нее ломал себе жизнь. Он такой красивый, такой талантливый, его полюбит любая девушка, какую только он пожелает. Гриня просил не обижать его этими словами, ведь она знает прекрасно, что ему никто не нужен, кроме нее... И они, обнявшись, снова заплакали от любви и жалости друг к другу.

* * *

По настоянию депутата Каипова Маня была сослана в самое удаленное и глухое место - на Колыму. Гриня продал автомобиль и все, что у него еще оставалось ценного, и проделал с Маней весь многонедельный путь на Дальний Восток, покупая билеты на пассажирские поезда, в составе которых на разных этапах следовал Манин вагон-зак. Конвоирам Гриня представился Маниным мужем и хорошо платил им за каждую возможность передать Мане продукты и теплую одежду - осень в Сибири и на Дальнем Востоке была холодной. Иногда им разрешали увидеться - и это было, и в прямом и переносном смысле, самым дорогим удовольствием. По железной дороге они добрались до Тихого океана. В Находке арестантов перегрузили на теплоход, который взял курс на север, на Магадан. Гриня на последние деньги купил билет на это судно. Капитан и экипаж уже знали про мужчину, который сопровождает свою жену-арестантку аж из самой Москвы, и относились к Грине с невольным уважением. По ходатайству капитана начальник конвоя даже разрешил Мане на время плавания находиться в каюте Грини.

Через неделю вошли в бухту Нагаева, в которой уже плавал лед. В широкой седловине меж двух голых прибрежных сопок, усеянных каменными развалами, лежал пятиэтажный заснеженный город - это и был Магадан. Здесь Маню и еще нескольких женщин, осужденных на поселение, отделили от заключенных, прибывших для размещения в колонии строгого режима, погрузили в крытый грузовик, и повезли вглубь материка по знаменитой Колымской трассе. Гриня договорился с конвоирами, и его взяли в кабину. По трассе, проложенной среди диких, занесенных снегом гор, ехали часа два, затем свернули на едва проезжую дорогу, проходящую большей частью по каменистому руслу ручья. Движение замедлилось, грузовик переезжал с одного берега на другой, протискивался между скал, преодолевал глыбовые развалы. Наконец выбрались к широкой речной долине с убеленными снегом прямоугольниками полей. На берегу реки, в которую впадал приведший сюда ручей, располагался поселок, состоящий из нескольких длинных бараков и двух десятков изб.

Почти все население поселка во главе с начальником колонии-поселения вышло встречать новую партию осужденных. Большинство из встречавших были мужчинами, и, судя по их репликам, они сразу стали делить прибывших женщин между собой.

Начальник колонии подошел к Грине и сказал, что уже знает, что он муж одной из осужденных, поэтому она может жить с ним, но ему придется снимать где-то здесь, в поселке, угол, потому что его жена не имеет права покидать поселок, а кроме того, она должна каждый день выходить на работу. Гриня поинтересовался, сможет ли он зарабатывать здесь на жизнь. Начальник ответил, что колония имеет сельскохозяйственную ориентацию: они занимаются выращиванием картофеля и других овощей. В поселке есть несколько семей вольных, которые работают в колонии по найму, Гриня также без работы не останется, было бы желание.

Наступила суровая северная зима. Поселок завалило снегом. Маленькая хибарка, которую Гриня снял у одного из местных жителей, представляла собой слегка утепленный сарай, и в ней было тепло только тогда, когда топилась буржуйка. Чтобы Маня не замерзала, Грине приходилось несколько раз за ночь подниматься и набивать печурку поленьями. Если же ночью Гриня был на дежурстве (он устроился сменным кочегаром в поселковой котельной), то специально для этой цели он приходил домой, преодолевая сугробы и порывы пурги. Маню определили работать в овощехранилище на переборке овощей. Нежные ее руки огрубели и покрылись цыпками.

Если не считать посуды и личных вещей, у них не было никакого имущества. Все деньги, которые зарабатывал Гриня, и те гроши, которые выдавали Мане, уходили на питание, но Гриня рядом со своей милой Маней чувствовал себя бесконечно счастливым человеком.

Пришла долгожданная весна, а за ней и короткое лето. Гриня вскопал рядом с их жилищем небольшой участок земли, и они с Маней посадили картофель, лук, капусту и морковь. Картофель посадили трех сортов, чтобы на следующий год выращивать наиболее урожайный из них. По долинам рек обильно росли малина, жимолость, красная и черная смородина, и Маня приготовила на зиму большой запас варенья.

Осенью на сопках созрели вкуснейшие орешки кедрового стланника. Их Гриня с Маней также заготовили достаточно, чтобы долгими зимними вечерами лакомиться ими под треск поленьев в печурке и под завыванья вьюги.

В середине октября на сопки лег первый снег и уже не растаял, а в ноябре запуржило, завьюжило, и опять наступила трескучая зима, которую Гриня с Маней, имея такие припасы, встретили уже без страха, к тому же Гриня за лето утеплил хибарку, как только было возможно.

Чтобы ощущение счастья было полным, Гриня предложил Мане узаконить их брак. Маня с радостью поддержала эту идею: она сама об этом думала. Начальник колонии-поселения, к которому Маня пришла за паспортом, необходимым для подачи заявления в загс, очень удивился, что они с Гриней, оказывается, не являются законными мужем и женой, и даже рассердился из-за того, что введя его в заблуждение, они подтолкнули его на нарушение правил. Потом он смягчился, сказал, что он тоже виноват, ему самому надо было все проверить, и попросил Маню придти позже, когда помощница принесет ключи от сейфа, в котором лежат документы колонистов.

Однако, когда Маня снова пришла к начальнику, он опять был в дурном настроении. Он стал кричать на Маню, что из-за нее его накажут, что он обязан принять меры, что никакого паспорта Маня не получит, и, более того, она должна немедленно переселиться в барак-общежитие, а Грине придется уехать из поселка.

Маня в слезах вышла из кабинета начальника. В коридоре ее остановила его помощница. Она шепотом сообщила Мане, что против ее замужества возражает блатной Синяк, которого полгода назад вместе с несколькими другими арестантами прислали сюда из колонии строгого режима как ставшего на путь исправления. Начальник не хочет портить с ним отношения, потому что благодаря Синяку в колонии-поселении поддерживается порядок и дисциплина. Маня хорошо знала Синяка - он с первого дня своего появления в поселке при каждом удобном случае пытался склонить ее к интимным отношениям. Маня ничего не говорила об этом Грине, чтобы его не расстраивать.

Гриня пришел в ярость, узнав от Мани о произошедшем. Он сказал, что никто не имеет права заставить его уехать из поселка, что в общежитие он ее не отпустит, и что с ближайшей же машиной он поедет в Магадан и найдет управу на начальника колонии.

Этим вечером Грине нужно было заступать на дежурство, он наказал Мане никому не открывать дверь и отправился в котельную. Едва кочегар, которого он сменил, ушел, в котельной появился Синяк. Сверкая золотым зубом, Синяк сказал, что если Гриня хочет жить, он должен завтра же смотаться из поселка и больше сюда не возвращаться. Гриня спросил, кто он такой, чтобы ему указывать. Синяк ответил, что он здесь барин, а значит - и закон и власть, и если Гриня еще этого не понял, то он ему, сявке лажовой, сейчас покажет... Гриня сказал, что никакой он, Синяк, не барин, а козел опущенный...

После этих Грининых слов Синяк ощерился и сказал: "Ну, все, лох московский, сейчас я тебя попишу!" и вытащил из-за голенища валенка нож. Гриня схватил кирку, которой он разбивал смерзшийся уголь, и когда Синяк бросился на него, ударил его киркой по голове. Синяк упал замертво.

Гриня, понимая, что дружки Синяка, хватившись пахана, не дадут ему дожить и до утра, поспешил домой. Коротко поведав Мане о том, что случилось, он стал собираться в дорогу. Гриня решил пешком дойти до трассы, остановить там попутную машину и на ней добраться до Магадана. Что он будет делать в Магадане, Гриня пока не решил. Может быть, он обратится в милицию. Заплаканная Маня сказала, что она без него здесь не останется, что будет вместе с ним выбираться в Магадан. Гриня попытался убедить ее не делать этого, говоря, что путь до трассы ночью, по заметенной снегом дороге и труден, и опасен, а здесь ей сейчас ничего не грозит, что он непременно свяжется с ней, как только все утрясется... но Маня была непреклонна.

Они вышли за дверь своего жилища, и заряд снега ударил им в лица. В темноте и снежной круговерти едва были различимы соседние избы. Ориентируясь по тусклому свету одинокого фонаря на бараке администрации, Гриня и Маня миновали стороной территорию колонии-поселения и вышли на дорогу. Здесь Гриня вновь принялся отговаривать Маню идти вместе с ним, так как снега на дороге было выше колена. Маня умоляла не оставлять ее здесь, она даже ухватилась за него руками, словно боясь, что он убежит вдруг от нее... и они тронулись в путь.

Гриня шел впереди, пробивая тропу. Маня брела следом, ухватившись за ремешок его рюкзака, в который они сложили кое-что из еды и одежды. Идти было трудно, местами глубина сугробов доходила до пояса, и приходилось буквально ползти по ним, чтобы не проваливаться и иметь возможность двигаться вперед. Порой они теряли дорогу, и тогда под снегом попадались огромные угловатые глыбы, и беглецы больно бились о них ногами. Маня садилась в снег и ждала, когда Гриня найдет дорогу и позовет ее. На ручье, вдоль которого шла дорога, участками образовались наледи, от них поднимался густой пар. Гриня старался обходить их стороной, потому что здесь под снегом могли прятаться полыньи.

Уже после первого часа пути Маня стала уставать. Обессилев после очередного марша, она останавливалась и просила Гриню дать ей немного отдохнуть. Эти остановки становились все чаще и все продолжительнее. Сидя в снегу без движения, они быстро замерзали, поэтому Гриня почти силой заставлял Маню подниматься и идти дальше.

К середине ночи они прошли примерно половину пути. Здесь Гриня решил сделать привал. В снежном надуве под обрывистым берегом ручья они вырыли подобие пещеры, и Гриня, оставив в ней Маню, пошел к другому берегу, чтобы набрать из близкого завала сухих веток для костра. И тут внезапно он провалился в воду выше груди. Маня бросилась к нему, но он крикнул, чтобы она не приближалась. Лед под снегом был тонким, и Гриня, ломая его, вскоре выбрался на берег. В рюкзаке, оставшемся с Маней в пещере, лежала запасная одежда, в том числе свитер и кроссовки, пугало другое - совершенно размокли спички, которые находились в кармане Грининой телогрейки. Гриня быстро переоделся, наломал с ближайшего куста сухих веточек и трясущимися от холода руками попытался зажечь хотя бы одну спичку. Но у него ничего не получалось!..

Если бы Гриня шел один, он бы сейчас даже и без телогрейки сделал бы бросок до ближайшего поселка, расположенного на Колымской трассе, и нашел бы в нем тепло и кров. С потерявшей силы Маней это было невозможно. Оставалось одно - находиться до утра в пещере в надежде, что утром их найдут. Они углубили пещеру таким образом, чтобы в нее не попадали порывы ветра, затем Гриня наломал неподалеку веток кедрового стланника и застелил ими пол пещеры. Они устроились на этом ложе, достали из рюкзака консервы и мерзлый хлеб и поели. Хотелось пить, но пить было нечего. Маня хотела поесть снега, но Гриня ей этого не разрешил. После трапезы они утеплились остатками одежды, сунули ноги в пустой рюкзак и крепко прижались друг другу, чтобы согреться. Гриня сказал Мане, что он знает множество случаев, когда люди, зарывшись в снег, прекрасно проводили ночь, а утром отдохнувшие, по солнышку продолжали свой путь. Главное - не заснуть...

Маня спросила: "А помнишь, какая кровать была у нас в "Балчуге"?".

Гриня ответил: "Я все помню!"

"Гриня, я так тебя люблю!.." - сказала Маня.

"Я тоже! Ты же знаешь, родная..."

"Давай споем..." - предложила Маня.

"Давай!" - ответил Гриня.

И Маня тоненько запела:

Ты увидишь, как в небо уходят корабли, Как закат торжественно печален. Там, внизу на земле, мы это видеть не могли, Мы сами себя не замечали. Так необыкновенно: внизу проплывают моря, Впервые во Вселенной только мы - ты и я. Летим высоко! Любить друг друга в небе, меж звезд и облаков. Помаши мне рукой! Мы на другой планете придумали любовь И свежий ветер...

* * *

Первое, что подумал Гриня, когда очнулся, что Мани рядом нет. Он лежал на спине и чувствовал сильный жар во всем теле и резкую боль в ногах, как будто ему отрезали пальцы. Сквозь слипшиеся ресницы он глядел на белый свод пещеры, и вдруг этот свод стал уходить вверх и превратился в белый потолок со встроенными люминесцентными светильниками.

"Очнулся, любезный?" - послышался откуда-то сбоку мужской голос.

Гриня с трудом повернул голову: в метре от него, на кровати с металлическими спинками сидел старик в больничной пижаме. В окне за его спиной виднелись бежевые пятиэтажки и заснеженный склон сопки вместо неба - Магадан.

"Где Маня? - спросил Гриня, удивляясь слабости своего голоса. - Где моя жена?"

"Не знаю, любезный. Тебя одного привезли... Дома, наверно, жена твоя... передачку тебе собирает..."

Ничего не сообщила про Маню и пришедшая вскоре медсестра. Она поставила ему подмышку градусник и сказала, что у него отморожены только пальцы ног, могло быть и хуже. Взглянув через пять минут на градусник, сестра покачала головой и пошла за врачом. Сознание опять стало уходить от Грини, сквозь жаркий туман он слышал слова: переохлаждение, осложнение, пневмония...

Через неделю Гриню навестил его сменщик по кочегарке. Он рассказал Грине обо все, что произошло. Начальник колонии еще ночью узнал от Синяка, что Маня вместе Гриней покинула поселок. (Из этого Гриня заключил, что Синяк не погиб после удара киркой). Начальник позвонил в Магадан, оттуда выехал милицейский наряд и стал караулить их у выхода на трассу. Напрасно прождав до рассвета, наряд на вездеходе поехал им навстречу. Когда Гриню и Маню обнаружили в снежной пещере, Маня уже замерзла насмерть...

Какой смысл лечиться человеку, решившему покончить с жизнью! Гриня перестал принимать таблетки, которые ему назначили, и тайком спускал их в канализацию. Правда, уколов и процедур избежать никак было нельзя, и, вероятно, поэтому Гринин организм вопреки желанию хозяина все равно шел на поправку. Поняв, что от болезни ему не умереть, Гриня дал себе неделю на подбор и реализацию другого, наиболее подходящего в данных условиях, способа уйти на тот свет и держал в своей тумбочке готовую записку с просьбой никого не винить в его смерти и похоронить рядом с Марией Лесковой. В конце концов, он остановился на повешении - способе хотя и болезненном, но весьма, по его мнению, эффективном. Местом своего перехода в иной мир Гриня избрал душевую комнату, а поздний вечер, часов так одиннадцать вечера, представлялся самым оптимальным временем суток. Инструмент, - не очень толстый, но прочный шнур, - Гриня незаметно прихватил в комнате сестры-хозяйки. В душевой имелось за что этот шнур привязать и чем его намылить...

В назначенный день Гриня не пошел на ужин, решив, что лучше это сделать на голодный желудок. Заложив руки за голову, он лежал на своей кровати, ожидая, когда все угомонятся. Он был спокоен и даже несколько гордился этим своим спокойствием. В палату зашел больной из соседней палаты и сказал, что к Грине пришел друг, но его не пропускают. Скорей всего, это опять был знакомый кочегар. Гриня поднялся, сунул ноги в тапочки и, спускаясь по лестничным пролетам на первый этаж, подумал: "Вот ведь как странно: сейчас я буду разговаривать с человеком, который завтра будет меня хоронить..."

Это был не кочегар, это был Тимофей. Гриня сам не ожидал, что он ему так обрадуется. Он бросился к Тимофею на грудь, слезы вырвались у него из глаз, и он зарыдал, сотрясаясь всем телом и всхлипывая. Тимофей, его родной Тимофей, самый надежный его друг, гладил Гриню по спине своей широкой ладонью и повторял: "Ну, все, Гриня, все!.. Все хорошо!.. Все будет хорошо!.. Ну, успокойся... Гриня, ну, что ты, дорогой..."

Потом они сели на скамью, и Гриня рассказал Тимофею историю своей жизни на Колыме, о гибели Мани.

Тимофей сообщил, что у него тоже не очень хорошая новость: Гринин отец тяжело заболел и прикован к постели. Месяц назад у него случился сердечный приступ. Гриня сказал, что в этой болезни есть его вина, он своим поведением доставил отцу столько волнений и переживаний...

Тимофей сказал также, что Гринин брат, на которого сейчас свалились все семейные дела, послал с ним деньги и просил передать, что и он, и отец ждут с нетерпением его и Маню в Гатчине...

На следующий день, благодаря настойчивости Тимофея, Гриню досрочно выписали из больницы. Они сходили на кладбище и положили цветы на могилку Мани. В компании ритуальных услуг, расположенной здесь же, при кладбище, Гриня заказал для Мани памятник из белого мрамора.

Этим же вечером Гриня и Тимофей вылетели из Магадана в Москву. Прямо из аэропорта Шереметьево они поехали в Сергиев Посад и во всех храмах Лавры поставили свечки и заказали молитвы за упокой рабы божией Марии.

* * *

Стучали колеса, пересчитывая рельсы. В темноте за окном мелькали редкие огни полустанков, иногда с грохотом и свистом проносились встречные составы.

Мы молчали. Григорий сидел, облокотившись о столик и глядя в окно. Ладонью руки, подпирающей голову, он закрывал от меня лицо. Я догадывался, что он плачет.

Наконец Григорий повернулся ко мне.

"Извини, - сказал он глухо, промокая глаза ладонями, - не сдержался".

Я ничего не ответил. Я не знал, что надо говорить в таких случаях и надо ли вообще что-либо говорить. За годы, прошедшие после нашей последней встречи, у меня тоже случались разные беды и неприятности: не сданные вовремя зачеты, невнимание понравившейся мне девушки, проигрыши любимой команды... Но разве они, эти мои "несчастья", могут сравниться с тем, что пришлось пережить Григорию?

Я смотрел на него, и думал о том, что возраст человека надо измерять не годами, а выпавшими на его долю испытаниями, и о том, что от Грини, которого я знал прежде, осталось не так уж много, может быть, только внешнее сходство...

"У тебя-то как дела?" - спросил Григорий, и я не сразу нашелся, что сказать...

© Леонид Новожилов, 2011-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2011-2024.

Книга отзывов

НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"

Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] Читайте также: Ольга Андреева. Свято место | Андрей Бычков. Я же здесь | Изяслав Винтерман. Стихи из книги "Счастливый конец реки" | Елена Генерозова. Литургия в стихах - от игрушечного к метафизике | Надежда Жандр. Театр бессонниц | Наталия Кравченко. Жизни простая пьеса... | Игорь Муханов. Тениада | Никита Пирогов. Песни солнца | Елена Севрюгина. Когда приходит речь. (О книге Алексея Прохорова "Не одинокий рай") | Ольга Суханова. Софьина башня | Лана Юрина. С изнанки сна | Сергей Главацкий. Апофеазко | Татьяна Горохова. "Мне фамилия моя всегда мешала..." | Стихи, растущие из жизни | Михаил Ковсан. Время