Две сестры
Левой рукой я тащил четыре с половиной литра плюхающегося
массандровского портвейна, правой - упирающегося и непрерывно ноющего все
последние сорок минут нашего путешествия Тимура Сергеевича Артамонова,
личность нервную и крайне занудливую.
"Какого... - шум эскалатора в пятнадцатый раз заглушал в пятнадцатый
раз заводимую им заунывную песню, - ты меня тащишь в эту глушь? Нас что,
приглашали?"
"Если я совру и скажу, что приглашали, ты успокоишься?"
"Нет".
"В таком случае, изволь, пожалуйста, заткнуться. И одновременно
постарайся чуть резвее переставлять ноги".
"Куда мы едем?"
"К двум очаровательным брюнеткам. Они сестры. Старшей, по-моему, в
марте исполняется..."
"Ты хоть название станции помнишь?"
"Помню. Оно идиотское. Мы сейчас выйдем на платформу и выберем самое
идиотское название".
"Ты придурок! Врываешься на ночь глядя ко мне домой, распугиваешь
кота и родителей. Трясешь календарем перед моей мордой, оповещая все живое и
полуживое о том, что сегодня, видите ли, 25 января, выкидываешь из
собственной квартиры и тащишь за город, на станцию, даже названия которой ты
не знаешь! Все кончится тем, что меня будут судить по 102-й статье".
"Только сперва тебе придется отмотать срок по 117-й".
"Это еще почему?"
"А это потому, - останавливаюсь я, - что ты меня уже..." - шум
эскалатора в пятнадцатый раз заглушает мое отношение к Тимуру Сергеевичу
Артамонову.
Чрево Московского Метрополитена им. Владимира Ильича Ленина выплюнуло
нас на платформу, прямо к огромному разноцветному расписанию. Минут
пятнадцать ушло на поиск наиболее идиотского названия. В результате
вербального мордобоя и взаимных обвинений в умственной отсталости стороны
таки пришли к согласию в тех частях, что самой кретинской станцией следует
считать "Катуар", что автору нужно поставить памятник, что поезд отходит
ровно через две минуты, что задницы уже давным-давно замерзли, что в том
случае, если противоположная сторона немедленно не проследует вприпрыжку
в указанном направлении, то у упомянутой выше стороны возникнут проблемы,
имеющие все основания окончиться побоями, завершающимися надругательством
над ее, противоположной стороны, бездыханным телом.
Едва мы успели впрыгнуть в отчаливающую с шестой платформы
электричку, двери заговорщически зашипели, отрезая путь к отступлению.
Громкоговоритель прогнусавил нечто членонеразделимое, мы сели на желтые
деревянные скамейки друг напротив друга, лишили первую подвернувшуюся под
руку бутылку пробки, вытянули ноги и пожелали себе счастливого плавания.
В окна царапался пушистый январский снежок, портвейн оказался великолепным...
Пейзаж снаружи вздрогнул и нехотя попятился. Тимур Сергеевич впервые
за сегодняшний вечер выдавил из себя некоторое подобие улыбки. Получилось
неестественно, но мило. Соседствующая с нами компания, десяток студентов
(больше в вагоне никого не наблюдалось), сковырнула пробки с "Жигулевского",
оживилась и достала старенький однокассетный "Panasonic". Мы с коллегой
опасливо переглянулись, предположив самое худшее. А ведь все так изумительно
начиналось...
Рыжий веснушчатый переросток большим пальцем левой руки утопил одну
из кнопок магнитофона. Мы не поверили своим ушам. По вагону разливались
первые звуки мелодии из "Серенады солнечной долины" в исполнении оркестра
Глена Миллера.
"Ну ни фига себе!" - в полном восторге выдохнул обалдевший Тимур
Сергеевич.
Я был менее красноречив. Подумав о том, как все-таки приятно время от
времени ошибаться в людях, я еще чуть-чуть вытянул ноги и обрадовал себя
глотком чудесного вина. Передал сосуд спутнику. И закрыл глаза. А может, они
закрылись сами по себе, уже не помню...
К музыке у меня сложилось отношение предсказуемо-потребительское.
Родители мои были и остаются людьми ленивыми и демократичными одновременно,
чему я был и остаюсь несказанно рад. Меня не препарировали в надежде
наткнуться на слух, голос либо, на худой конец, чувство ритма; не
демонстрировали престарелым композиторам; не обучали танцам и игре на
фортепианах. Я рос под Чака, Рэя, Луи, Эллу и Фрэнка, а соседи даже не
подозревали о том, насколько им со мной повезло.
Это была музыка надежд, что ли. Ну не умел я переводить слова;
воспринималась мелодия, тембр, настроение. Это была музыка неиспорченного
настроения, так чуть точнее. Я и теперь не стремлюсь выяснить, о чем,
собственно, они там пели - нельзя трогать сказку. Нехорошо получится.
В какой-то срок важнее стал текст. Текст, передающий мелодию, тембр,
настроение. Вертинский, Окуджава, Ященко, Макаревич, Митяев. "Пани Ирена",
"Мой Арбат", "Как трудно...", "У ломбарда", "Почтовый чиновник"...
Два слова о предсказуемо-потребительском отношении. Услышанное
мгновенно привязывается к иному окружению, впитывая и сохраняя до срока лица,
погоду за окном, обрывки уроненных фраз, шелест платья, случайно
подсмотренный жест, количество выпитого или, например, стук колес пригородной
электрички. Запечатлевание, импринтинг. Так и живем-с.
Я закрыл глаза.
***
Тимур Сергеевич Артамонов сидел в уютном плюшевом кресле, ваш
покорный слуга свернулся калачиком на полу рядом, в очередной раз успев
плеснуть что-то тройное на кубики льда в высоком бокале. По комнате
разбрелось еще человек десять-двенадцать, чьих имен и повадок я не знал.
Кажется, отмечали чей-то отъезд в Голландию. Ничего интересного.
Не люблю новых людей и незнакомые компании. Ищу угол потемнее,
пододвигаю оливки и коньяк поближе. Затем вытягиваю ноги и пытаюсь получить
хоть какое-то удовольствие.
Кто-то изредка прощался и уходил, другие, наоборот, появлялись в
дверном проеме и здоровались. Ничего интересного.
В комнату вошла (вернулась?) молодая женщина в длинном, почти до
пола, черном закрытом платье. У нее было изящное бледное лицо и длинные
тонкие пальцы, такие же бледные. Женщина красиво прислонилась к стене, взяла
с миниатюрного столика бумажную салфетку, приложила к носу, тихонько хлюпнула.
Я незаметно дернул за рукав Тимура Сергеевича, кивнув в сторону
женщины: "Насморк. Жалко..."
Он перегнулся через ручку кресла, к моему правому уху. "Это кокаин, а
не простуда. Действительно, жалко".
Я посмотрел на женщину снова. Она поймала мой взгляд, улыбнулась и
мягко отделилась от стены. Плавно наискосок пересекла комнату. Подошла к
креслу Тимура Сергеевича. Поправила прическу. Улыбнулась большими глазами:
"Потанцуем?"
Я отрицательно качнул головой.
"Плевать. Мы все равно потанцуем", - она опустилась напротив меня на
колени, взяла за руки и кивнула в сторону Тимура Сергеевича. Тот безразлично
щелкнул пультом дистанционного управления. В противоположном углу комнаты
появился оркестр Глена Миллера.
Молодая женщина держала меня за руки и двигалась в такт доносившейся
из угла музыке. Я закрыл глаза.
***
Доехали мы хорошо. На станции, покупая шоколадки, познакомились с
одним веселым парнем. Он был на машине и довез нас прямо до дверей дома
отдыха, где отдыхали мои знакомые сестры.
Март 1996
© Норвежский Лесной, 1996-2024.
© Сетевая Словесность, 1998-2024.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
