По обширному, разбитому на цветные клетки полю, ползет тощая муха.
Она движется робко, неуверенно. Как только муха пересекает границу цветного
квадрата, то сразу замирает, пораженная смене обстановки и сбивается с прежнего
пути. Клетки мелки, многочисленны и невозможно определить путь, по которому муха
будет ползти дальше. Да она и сама не ведает, то и дело мнется в
нерешительности, смущенная многоцветьем...
Кто-то толкает Вадима в
бок, и он с удивлением обнаруживает, что сидит на лекции с ручкой в руке и
тетрадкой перед глазами. Аудитория полна звуков, которые издает масса сидящих и
усердно пишущих людей. Он спохватывается, сгоняет муху и начинает поспешно
испещрять чистую страницу.
Такие отключки стали происходить с ним все
чаще и чаще. А может, раньше он просто не обращал внимания? Вот, например,
вчера, когда они сидели и пили с Серегой пиво во дворике. Он засмотрелся на
причудливый знак, кем-то старательно вырезанный на серой скамье: два кольца,
соединенные двумя палочками. Его заворожила цельность знака. Он стал
думать о том, что бы тот мог означать и совсем перестал слушать Серегину
болтовню. Тот скоро это понял и обиженно замолк.
Вадим трясет головой.
Опять он думает не о том! Он силится сосредоточить внимание на словах лектора,
ухватить потерянную нить смысла, но глухие звуки будто бараны топчутся в ушных
раковинах, толкаясь и мешая друг другу. Некоторое время Вадим пытается
шевелить распухшими и извилинами, но в конце концов плюет и авторучка скользит
по бумаге самостоятельно, откликаясь на звуки по принципу
самописца. Сознание погружается в блаженный зыбкий туман мутных ассоциаций,
воспоминаний и иллюзий: съеденный бутерброд (опять пересолили)... клип с
Мадонной... аппетитные попки девочек... новый фильм с
Дугласом... свирепая рожа контроллера в троллейбусе (козел)... ножки,
обтянутые чулками.
Вадиму приятно переливание этих аморфных, не имеющих
начала и конца грез. В отличие от реальности, в них нет ничего острого,
неудобного. Развлечение поглощает его, он окунается в этот бульон целиком и на
поверхности остается лишь трепещущая кисть с зажатой
авторучкой.
Внезапно гремит звонок и кругом все ревет и вздымается,
несется к двери. Поток увлекает и выносит Вадима в коридор. Перед ним плывут
пуговицы, глаза, джинсы, окна, пиджаки, бюсты, пакеты, туфли... Поток
выносит его на ступени и швыряет на асфальт... Нестерпимый блеск
солнца, водовороты речи, смешки, крики, бесконечные мелькания лиц и
тел... Он протискивается к кучке ребят. Глаза едва поспевают за
калейдоскопом лиц, и слух напрягается, тщетно пытаясь ухватить нить беседы.
Каждый звук, каждая гримаса отслаиваются в мозгу, нагромождаясь друг на
друга, и череп гудит, напичканный не переваренными отбросами реальности. Вадим
запоздало спохватывается, что ему нужно в библиотеку, но приятель неожиданно
пихает его в бок и ему ничего не остается, как бежать за обтянутым потрепанными
джинсами задом и прыгать в троллейбус. В битком переполненном металлическом
ящике Вадима одолевает сонное оцепенение. Впрочем, подобное происходит и с
остальными разморенными духотой пассажирами.
Он бессмысленно хлопает
ресницами, глядя на мелькающие лентой знакомые до зубовного скрежета виды, и ему
начинает казаться, что он сам похож на протяженный, разматывающийся во времени
пестрый клубок мыслей без начала и конца. От этого становится не по
себе...
Ноги по привычке приносят его к порогу квартиры. Руки
гремят ключами, тело делает шаг и замирает в полутемной прихожей. Вадим не
шевелится. Он стоит и обреченно ждет своры голодных псов - своих привычек
и инстинктов. Сейчас на него набросятся, растащут на куски... Вот,
начинается: ноздри ходят ходуном, и голова кружится от жирных запахов с кухни. В
считанные мгновения рот наполняется слюной. Вадим рычит, упирается, но голод
швыряет вперед, и он падает ниц перед кастрюлями. Мучительно стыдясь самого
себя, Вадим совершает этот акт рабства, поклонения. Ничтожный предмет -
кастрюля принимает чудовищные размеры и заставляет забыть весь остальной мир,
оставшийся за пределами ее эмалированых стенок.
Магнит-диван тянет
набитое брюхо к себе и Вадим падает на него, хватает пульт. Осоловелые глаза
бесстрастно таращатся на мерцающий экран.
Пришедшая вечером мать устраивает
разнос. Брань впивается в размякший мозг, проскакивает в душу, рыскает и
переворачивает все вверх дном. Вадима начинают одолевать приступы тошноты как
при шторме, и он ищет убежища в своей комнате. За плотно закрытой дверью власть
гортанных криков ослабевает. Чувствуя внутри страшный бардак, Вадим рушится на
кровать. Руки непроизвольно тянут на голову подушку... и здесь нет ему
покоя! На сетчатке всплывают, сменяя друг друга, видения - калейдоскоп
мешающихся картинок. Они вспухают, вздымаются, лопаются на куски и
рассеиваются в красно-черном мраке. В ушах неотвязно вертится припев из какой-то
дешевой, необычайно прилипчивой песенки:
Вадим с силой давит на уши, но та продолжает звучать, буравя стены гулко
дрожащей тишины. Измученный, Вадим вскакивает и бросается к
окну...
Звезды поражают его своим далеким безмятежным величием.
Темнеет. Вадим тащится домой от приятеля. Голова его полна
лабиринтами и монстрами - следами компьютерной игры, в которую они резались с
приятелем. Вошедший в роль, Вадим приближается к подворотне, и рука
привычно нащупывает пистолет, но того вдруг не оказывается на месте, а сбоку
раздается девичий визг... Брови Вадима ползут вверх: такого не было еще ни
на одном уровне игры. Это какая-то новая версия... Чья-то сильная лапа
сжимает ему рот, в тело впивается множество цепких рук.
- Тс-с-с, не рыпайся,
птенчик, - Сопит чудовище.
Но Вадим и не думает рыпаться. Он воспринимает
происходящее как продолжение виртуальных приключений. Вадим ощущает себя
распластанным ковром, сшитым из всякой всячины - пестрых клочков
беспокойств и соблазнов. Насилие как сапог наступает на него, но самому сапогу
делается неловко от пестрой, сбивающей с толку Вадимовой
неопределенности.
Ужаса нет. Лишь вялый интерес к происходящему.
Девица
продолжает визжать, но ее быстро успокаивают. Торопливое шарканье ног
слегка раздражает Вадима - от него веет хаосом. Он подымает голову,
в надежде отыскать звезды, но небо целиком затянуть мутными клочьями. Страшная
тоска и чувство зыбкости окружающего и себя самого одолевает Вадима. Он знает,
что должен испугаться, но не может, ибо в испуге есть инстинкт самосохранения, а
Вадим не знает, что ему сохранять, что он такое вообще, и от этого становится
по-настоящему жутко. В нем просыпается дикая ярость против невидимой силы,
растаскивающей его на куски. С недоумением таращится он на обхватившие его руки,
как будто замечая их только теперь. Он рвется, и руки ошалело разжимаются.
Вадим мчится по ночной улице во весь дух. Огни фонарей, мокро
поблескивающий асфальт, вереницы зашторенных окон ползут и покорно расступаются
по сторонам. Он прибавляет ходу, и они оживляются. Тогда он замирает, и весь мир
останавливается рядом как верный пес. Это приводит его в восторг: оказывается,
мир способен быть покорным! Куда девалась агрессия, стремление ворваться в
крохотное пространство черепной коробки? Понятно: чем быстрей он движется, тем
смиренней окружающие армады. Значит, надо двигаться. Бежать!
Все, с него
хватит! Ему осточертело быть свалкой сенсуального мусора. Двигайся,
беги, черт возьми - это их отпугивает. Не подпускай к себе, хоть это
непросто. Вон, например, та красная юбка или чужой треп. Он только
делал вид что слушал, а на самом деле двигал, шевелил извилинами. Он неустанно
продолжал сортировать мусор впечатлений, пытаясь отыскать в нем свое. Иной
раз чужое все же просачивается, и тогда он яростно отрывает гадин от себя.
Двигайся! Шевелись, мать твою!
Кажется, кое-что в нем самом
проясняется, но Вадима страшит мысль, что мир может растоптать в одно
мгновение отвоеванный с таким трудом крохотный клочок сознания, снова набить
его, Вадима, как мешок отрубями. Пока удается этого избежать.
Но
вот он опять трясется в осточертевшем троллейбусе. В вязком потоке всеобщего
оцепенения двигаться все трудней. Усталость берет свое, и соблазнительное
сладкое полузабытье подкарауливает каждое шевеление мысли. Вот-вот и оно
проникнет внутрь, а за ней и жуткое скопище избыточных, ищущих своей жертвы
бесприютных
вещей.
"Осторожно - двери - закрываются - следующая - остановка - "рынок" - выход - к - магазину - "Ткани" - магазин - "ткани" - это - богатый - выбор - сумок - и - зонтов - пуговиц - и - шнурков... "
- тараторит репродуктор, и эта неотвязная зомбирующая какофония
становится в авангарде крестового похода мира против его, Вадима.
Скрип
зубов. Гнев.
- Заткните эту сволочь! - орет он во всю силу легких, и
рядом вздрагивают, и где-то хнычет
ребенок.
"... богатый выбор бижутерии, мыла и гигиенических
средств по уходу за... "
Гнев подбрасывает Вадима к злосчастному
динамику. Руки его словно взбесившиеся птицы. Они сжимаются в кулаки и изо всей
силы гвоздят по хлипкому пластиковому щитку громкоговорителя. Та трещит и
динамик глохнет.
Он лежит на диване, уставившись в потолок. Потолок чист и
ровен, свободен от ненужных мелочей, и смотреть на него Вадиму доставляет
странное удовольствие. Разве Вы не замечали, как ужасно приятно смотреть
на чистый белый потолок?...
Дребезжит звонок и Вадим чертыхается.
На пороге стоит Зинка - невысокая пухлая добрячка с веснушками
на маленьком носике. Она давно вздыхает по Вадиму, но тот к ней холоден за
исключением известным периодов, когда все равно с кем. На них и остается
уповать бедной подружке.
Они выходят на прогулку. Небо на западе
багряное. Они продолжают шагать по сумрачной аллее. Шорохи листвы под их ногами
нарушают и без того зыбкую тишину. Зинка все болтает, трещит без умолку, и ему
постепенно становится невмоготу.
- Помолчи, - глухо просит он.
Однако
подружка, увлеченная собственным рассказом, не слышит.
Зинка
заливается простодушным хохотом, приглашая его посмеяться вместе с ней по поводу
какого-то случая.
И тогда он улыбается в ответ и протягивает к ней
руки.
Ногти впиваются в горло.
Бедняжка хрипит, пучит глаза,
высовывает язык и наконец испускает дух...
Чудовищный зуд постепенно
ослабевает. Вадим отпускает, и обмякшее тело кулем плюхается в листву. На минуту
ему становится легче. Он шумно вздыхает и брезгливо вытирает руки платком. Но
вдруг с неожиданной силой вспыхивает сознание непоправимой ошибки, а вместе с
ним и невыносимая Зинкина болтовня, ее идиотский хохот.
Тогда Вадим падает
рядом, и тело его содрогается в рыданиях.
Андрей Бычков. Я же здесь[Все это было как-то неправильно и ужасно. И так никогда не было раньше. А теперь было. Как вдруг проступает утро и с этим ничего нельзя поделать. Потому...]Ольга Суханова. Софьина башня[Софьина башня мелькнула и тут же скрылась из вида, и она подумала, что народная примета работает: башня исполнила её желание, загаданное искренне, и не...]Изяслав Винтерман. Стихи из книги "Счастливый конец реки"[Сутки через трое коротких суток / переходим в пар и почти не помним: / сколько чувств, невысказанных по сути, – / сколько слов – от светлых до самых...]Надежда Жандр. Театр бессонниц[На том стоим, тем дышим, тем играем, / что в просторечье музыкой зовётся, / чьи струны – седина, смычок пугливый / лобзает душу, но ломает пальцы...]Никита Пирогов. Песни солнца[Расти, расти, любовь / Расти, расти, мир / Расти, расти, вырастай большой / Пусть уходит боль твоя, мать-земля...]Ольга Андреева. Свято место[Господи, благослови нас здесь благочестиво трудиться, чтобы между нами была любовь, вера, терпение, сострадание друг к другу, единодушие и единомыслие...]Игорь Муханов. Тениада[Существует лирическая философия, отличная от обычной философии тем, что песней, а не предупреждающим выстрелом из ружья заставляет замолчать всё отжившее...]Елена Севрюгина. Когда приходит речь[Поэзия Алексея Прохорова видится мне как процесс развивающийся, становящийся, ещё не до конца сформированный в плане формы и стиля. И едва ли это можно...]Елена Генерозова. Литургия в стихах - от игрушечного к метафизике[Авторский вечер филолога, академического преподавателя и поэта Елены Ванеян в рамках арт-проекта "Бегемот Внутри" 18 января 2024 года в московской библиотеке...]Наталия Кравченко. Жизни простая пьеса...[У жизни новая глава. / Простим погрешности. / Ко мне слетаются слова / на крошки нежности...]Лана Юрина. С изнанки сна[Подхватит ветер на излёте дня, / готовый унести в чужие страны. / Но если ты поможешь, я останусь – / держи меня...]