Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность



ДНЕВНЫЕ  РЕЧИ  ВЛЮБЛЁННОГО


* СЧАСТЬЕ
* DIXI
* НАШЕСТВИЕ ВАРВАРОВ
* ЗЕМНАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ
* ПИСЬМА О РОДИНЕ
 
* ВЕНЕЦИЯ
* Внимательно слежу...
* ЧУВСТВО
* ОДА МИНЕРАЛАМ



    СЧАСТЬЕ

    Лес стоит ржавый, а теперь залитый водой.
    Листья почему-то не облетают.
    Это ль не рай: сосны и змееподобные деревья.
    Под ногами и всюду - песок.
    Все рады, и все улыбаются.

    Жариться в ультрафиолетовом бутерброде,
    ослы пачкают простыни,
    приготовить мясо под овечьим сыром -
    мясо-погорелец из самого нутра чёрной печки.
    А у полузнакомых людей дела плохи.

    Мокрые вельветовые квадраты: вытертые поля.
    Это уже не горки, это целые лбы.
    Или так: над нами шумит зимняя вода,
    под нами спит земля.
    Мы едем на север, к морю, в дюны.

    Гулянье среди соломенных дюн:
    на дне коричневого озера - прозрачной лужи - вереск,
    также как и по краям коричневого озера.
    Горный путь к морю. Моря невидно.
    Горы нижних земель: сосновые горки.

    Хорошо не я подошла к телефону.
    "Паола, как ты себя чувствуешь?"
    "Плохо. Не стану врать.
    Из рук вон плохо. Душе - страшно.
    Всё тело болит, особенно шея".

    Хорошо бы время застыло
    и дрыгалось потихоньку,
    как секундная стрелка в севших часах.
    Это и был бы наш пульс -
    потихоньку дрыгается, а время стоит.

    Мы очень счастливы.
    А на лице полузнакомого человека -
    свежее отражение горя,
    выступившее завтра, в обеденный перерыв, вчера, однажды.
    Почки надуваются. Постепенно наступает весна.

    Тут когда-то ловили сов.
    Это сохранилось в названии лесного проспекта.
    Анекдот: беда, но не горе; горе, но не беда.
    Дождь деловито добегает до правого края,
    превращается в снег, разворачивается.

    Солнце производит синий туман.
    Время идёт, наваливается новый город.
    По вытертым полям за окном поезда проносился дождь.
    чёрные деревья стояли в небе и не двигались,
    медленно уплывая назад.

    "Сколько же можно счастья? Я сдаюсь".
    А я ищу отражение горя на своём лице,
    чтобы можно было ещё счастья.
    Не туман, а слепящее солнце
    над вересковым болотом, над синим озером.

    _^_




    DIXI

    Невеста - награда бравому войску.
    Копчёной белугой лесному царю -
    кисельные кочки, молочные слёзки -
    подарочек стонет, а я горю.

    Невеста знает, но всё же бодрится.
    А войско заносит над грудью кинжал.
    Грудь волосата, кинжал - как птица.
    Пленник поник, а полк заржал!

    Чёрные очи и длинные ноги -
    коротки руки, хоть память длинна.
    Нуждаются воины в огороде,
    а царь захмелел без вина.

    Доярка юную доит бурёнку,
    той ведь не выпить всего молока.
    Мы воспитали её из телёнка.
    От мудрого Феба - одни рога.

    Балдеет крестьянин в весенней лазури,
    завоеватель загнил в сапожке.
    Сто миль в поперечнике - алчные люди
    загонят ли тигра к реке?

    Пятится морем родимое племя -
    хаос еврейский любил Посейдон.
    Завоеватель навеки уделан,
    невеста свободна, и замер стон.

    Царь разнимает могучие клещи
    и ослепляет себя и зал.
    Все умирают, но рукоплещут,
    сипя довольное: "Я сказал".

    Мы любим и жалуем юные годы.
    Метит окрестные области тигр.
    Летят самолёты, идут пароходы,
    тигрицы готовы для новых и новых игр.

    _^_




    НАШЕСТВИЕ  ВАРВАРОВ

    Я предам и в мир, и предам в войну,
    я предам и в холод, предам и в жар.
    Я жалею Сальери, я плохо сплю,
    я в лотерею себя сорву,
    я предам, я предам, я предам.
    Я предам и русский язык, и родню,
    честность - это гнилой товар,
    честный - гнилой базар.
    Я сменяю себя из монгольской мглы,
    из узбекских ватных сменяю себя полей,
    себя, считающую углы
    в семь утра, за кашей, подсыпь-ка в утюг углей,
    выгладь рубашку, выгуляй кобелей -
    на себя с мушкой у рта, желательно без головы;
    на себя, не торгующую из-под полы, -
    себя, торгующую из-под полы
    хлопковой ватой узбекских снежных полей.

    По еврейской улице по волнам
    проплывают медузы, плывя домой,
    на ветру болтают больной фонарь,
    по моим болтают ночным стенам:
    он больной, он больной, он больной.
    Заберите уличный свет к чертям.
    Жена нафталина, летает моль:
    гарем, нафталинный рой.
    В чём убили в том выйду сама на поклон
    с собой из монгольской коричневой мглы,
    с собой, обвешанной барахлом
    из первого акта, из первой душистой поры.
    На палочке вынесу кланяться другие полголовы.
    И пойдут чередой на конечный поклон
    Орест и Эгист, Прометей с орлом,
    усталый с выдрессированным орлом -
    хлопать сами себе тоже, видимо, будем мы.

    _^_




    ЗЕМНАЯ  ОТВЕТСТВЕННОСТЬ

    Зелёная вода или это стекло, или это рыбы, стеснение в груди, или это сети?
    Это зелёная вода заполнила воздух: толкая, толкая ногами воду, идём;
    не слова, а водоросли, тонкие нити, или волосы, толкая ногами воду, идём;
    не слова, хорошо если хотя бы форму фраз или количество слов, но не то, не то.
    Эта ноша, которая становится тяжелее и даже представляется иногда неподъёмной -
    исчезнет без следа, пропадёт пропадом, улетучится, как дым (утешение ли это?) -
      нужно меньше отвлекаться, не отвлекаться, конечно же, невозможно,
    главное, не отпустить, и силы смешно жалеть - ведь это перед лицом неизвестности,
    но мы поднимаем руки, чтобы отвлечься и выразить радость.

    Это зола, неупоминаемый пепел или сущность жизни, минеральный остаток,
    это можно счесть незначительными невзгодами, но наподобие назойливого плюща,
      каждое обстоятельство цепляется за жизнь и тянет за собою следующее обстоятельство -
    таким образом, развязывается бантик судьбы: локоть, податливая петля,
    локоть выскальзывает из-под плеча, водоросли, нити ли, волосы ли -
    события цепляются за жизнь, такую миниатюрную на деле, что вся целиком, бывает,
      подчинится одному обстоятельству, присыпанная золой,
    хотя тут, в жизни, всему можно научиться, поистине великолепен удел человека -
    вот что остаётся от каждого, а не пепел, не прах.
     
    Что знаем о невзгодах тех мастеров - и даже имена их забыты, - помимо прозвищ?
    Дивимся умениям людей - они собираются толпой или нитью из века в век,
      и каждый научится ремеслу не хуже отца и не хуже друга.
    Что знаем о тех мастерах? Чуем ли сердцем их замирающий пульс,
      когда обрывалось сердце и колотилось, сердце устало от крови до тошноты?
    Мы примеряем иногда с надеждой и любопытством тень своего опыта
      к тёмным изображениям, пробелам, пятнам белым нами же выбранных жизней,
    свои невзгоды и свои судьбы, развивающиеся также в тени, как северное сказание,
    кружевные воротники к пожелтевшему кружеву, провалившемуся в темноту, -
    было ли оно в употреблении? - и притулившись, остаёмся.
     
    Как связанное на спицах легко распадается! Как легко тянется нить -
      без сучка, без задоринки, не зацепившись, более не составляет общего узора.
    Прикладываем громадные тени - они, кажется, расположены близко к источнику света -
      к своему плечу, твёрдому, а иногда загорелому, но ещё не свершившему,
    жмём руку своим мертвецам, первыми подавая руку, ибо мы-то ещё живы -
    всё это в стороне от любви, но под гнётом любви.
    Мы шагаем по пояс в воде, заглядывая в воду, но не видно шагов, хотя невозможно не
      идти, так как время непрерывно происходит,
    и невозможно не проталкивать воду: эта зелёная гладь, земная ответственность,
    и мы поднимаем руки, чтобы отвлечься и покуражиться.
     
    Настоящее мгновение, не долгое и не короткое, без прошлого и без будущего, -
    светлый миг свободы и эгоизма, эфемерное основание творчества -
      комната моего сознания: где же кости или углы,
      стеснение в груди или гиблые очереди дней, летучий пепел
      или распри мундирных пуговиц, горький прах, который обложил груди живых
    и обычно поддерживает меня, где сила, которая наделяет людей весом?
    Мгновение невесомости, подобно смерти, освещает жизнь, и более нет праха -
    воздух покачивается, как колокол, как вода, проталкиваемая веслом,
    солнечные тени свиваются в буруны, зелёные розетки с резными краями,
    закрыты глаза, то ли грудь обладает зрением, то ли гортань, то ли исписаны веки.
     
    Великолепен удел человека - громкая участь в безмолвной комнате,
      где свивается воздушная пряжа и ложится на колесо: эти птицы, эта любовь,
      этот младенец на качелях или на коньках, или со скакалкой - крошечные миниатюры,
      синие узоры;
    это кроткая солнечная комната, холодный пол здесь и зыбкие стены -
    мы входим сюда, как робкий хозяин входит в свой новый дом, в ладони зажимая ключ,
    эта свобода растопит и краткость жизни в награду за суеверие и внимательность -
    тянет сыростью здесь, в зелёных сумерках, в солнечной комнате, где
      приплясывая, сосредоточенно на бок заваливается пыль в солнечном луче.
    И кто-то придерживает мою руку.

    _^_




    ПИСЬМА  О  РОДИНЕ

    (1): Я жалею её, и я её ненавижу.
    Она научила меня страху, сомнению,
    а любви она и не учила меня,
    потому что знала, что рано или поздно у нас это кончится.
    Это предательство - знать и не говорить.
    С ней я расстался, с приятелями я не умею дружить издалека.
    А чтобы делить работу ума,
    не нужно делить город.
    Поэтому моя родина более мне не нужна.

    (2): Виды пустырей, продуваемых ветром,
    убогие ларьки, серость, жидкая иллюминация, -
    такие виды для меня и многих других наиболее удобны
    как наиболее привычные, виды детства.
    Может быть, поэтому возвращение к местам детства
    всегда разрывает людям душу.
    Всё стареет и съёживается. Какая радость от пустырей?
    Жалеешь и сильнее любишь.
    Всем ли людям родина разрывает сердце?

    (3): Я ненавижу свой дом.
    Венеция не является моим домом.
    Когда ты младенец, тебя не спрашивают.
    Я ненавижу физиологические реакции за их грубую навязчивость.
    Венеция же - место развития моего ума, и моё личное место.
    Я люблю Венецию и противопоставляю её дому,
    к которому приросла моя пуповина.
    Особенно я ненавижу мой дом зимой.
    На крышу гаража падает хурма
    и там гниёт.

    (2): Прочитала, что неродившая женщина
    становится неспособна к самоотверженной любви.
    Я из двадцатого века не вижу
    разницы между женщиной и мужчиной, так что возможно,
    что в современных социальных условиях эта фраза потеряла смысл.
    Всё плохое в нашей душе происходит под действием животных инстинктов.
    Цивилизация предоставляет свободу придушивать эти инстинкты.
    Ты, отправляясь в самый цивилизованный город,
    уверена, будешь очень хорошим человеком
    и вдохновенным.

    (1): Он писал портрет своей женщины
    и этот портрет был исключительной простоты и красоты.
    А больше ведь ничего не нужно?
    Сегодня такой день, что душа чёрная,
    и хочется повседневных забот, за которыми бы душу невидно.
    Я просыпаюсь в слезах.
    Я знаю, что не люблю её, но знаю, что от моего сердца убыло.
    Мы так долго были вместе.
    Она вечно томилась по мне, а я-то и не думал,
    что у нас это кончится.

    (3): Спасибо за вопрос и письмо.
    Я ищу способы уехать отсюда.
    Как видишь, я очень незамысловатый человек.
    Я не жалею ничего, а только себя.
    Меня окружают люди низкой духовности,
    а сам я не умею ни развлечься, ни написать к ней письма.
    Всегда пишу, а оказывается не вовремя.
    Очень хочу уехать отсюда и даже не из-за погоды,
    как это было раньше.

    (2): Сегодня такой неприятный день, что мир отыскивается
    только среди безымянных земель, если думать о себе,
    или за письмами, - как это хорошо, что ты написал именно сегодня.
    Иначе думаешь о пустом, злишься на каких-то людей,
    мысли толкутся в голове, кромешная чушь.
    Что значит среди безымянных земель:
    есть одна луна, есть один океан, одна земля,
    и я тоже там лежу,
    распростёртая в темноте.

    _^_




    ВЕНЕЦИЯ

    1. Ai Mendicoli

    Провалился в сон под наш голубиный домок
    в тёмный мешок,
    в самый сон нырнул сапожок.

    Ты смотри, во сне не греши, не громыхай,
    попрошайкин домок не пугай
    теремок, свинский рай.

    Что было, пока ты спал, всё расскажу:
    гремели негры ремнями на рынке на самом высоком мосту,
    всё в открытках тебе покажу:

    чайки кричали, а за стеклянной водой -
    маяк. Ты спи, и я, может быть, за тобой
    в тёмный мешок под водой.

    Давай не спускаться под воду в безволие сна,
    а ходить по зелёным волнам и спать без сна.
    Вскипать целый век, как лодочка, по волнам
    вот бы нам!

    2.

    Работники в колокол бьют - для безутешных младенцев и видеокамер такая затея.
    Литые ворота дворца до утра замыкают музей на тяжёлый засов.
    В зимние сумерки под фонарём от моста до заросшего тиной кривого порога
    мраморной мелочи - собирать не собрать - и стекла,
    красного мрамора - глиняной гальки, и водяного стекла.

    А эту прозрачную девушку в тяжеленной одежде, в золоте, с голенькой шеей
    не встретить, не трогать шесть уже скоро веков -
    это вроде бы древние части картонной войны против какого-то замка - и слава же богу:
    такая свирепая речка ей в ноги текла -
    и вся утекла, текла и вся утекла.

    Под сумерки жгут каштаны над огненной бочкой
    на горбатенькой площади - дым, искры, звон - скомороший развал.
    Дым клубится по площади и утекает в синий рукав, в нежно-зимний
    рукав. Это не сумерки, это не ночь наступает, это все закрывают глаза.
    Может быть, солнце село, и синь наседает, а может быть, все закрывают глаза.

    И только что утро трубило, а свет оседает - такой по зиме слабогрудый, непрочный,
    и снова работники сумерки бьют, и котик-слепец заскучал.
    Моторные лодки подходят, промывают кишки, заливают утробу бензином
    и маслом и уплывают назад; дневные картины проплывают назад,
    вспять. И девушка с голенькой шеей - семенила вперёд, а вот повернула назад.

    Подошла, таким образом, ночь и грохочет в уключины что есть мочи,
    то затихнет, то снова тревожит плавучий причал.
    Играю тебе за пластинкой пластинку, но и бледненькой девушкой из пластилина
    в золоте, с тонким мешочком - тебя, моя милая грёза, медуза, слеза-дереза, стрекоза,
    мне не встревожить, тебя, длинноносая цапля, коза-дереза, стрекоза.

    _^_




    * * *

    Внимательно слежу
    теченье лёгких лет.
    И так люблю
    я жизнь мою,
    люблю веселье на пиру,
    люблю признания в углу,
    туман над лугом поутру,
    лазури цвет,
    в письме привет.
    И точно также я люблю
    и грязь в углу,
    и кровь во рву,
    враньё и скуку на пиру,
    а то умру,
    и жизни нет как нет -
    пребудет свет да свет.

    _^_




    ЧУВСТВО

    Как же мне припомнить то славное чувство,
    которое охватило меня перед сном?
    Стоит духота, и душа засела в животе.
    Волненье липкими толчками бьётся в животе,
    и не пускает отдых к душе.
    Это из-за погоды, она омерзительная:
    полусеро и полухолодно, и полупусто -
    советская погода, тронутая молью что ли.
    Но лежит река передо мной -
    милая, одетая в старые доски;
    черёмуха клубится поверх забора, белая, нежная, -
    благоуханный сад так и манит прохожих.
    Но к чёрту одинокие прогулки!
    К чёрту упоительные аполитичные тропы,
    которые здесь расходятся в саблезубом мещанстве -
    сахарный петушок в курином бульоне.
    Глазу открывается обширная стройка,
    где к небу возносятся слепые зеркальные храмины;
    деловито и медленно отслюнивают берега островов
    толстенькие автомобили во внутренние улицы;
    переспелые заводы, чахлые институты умирают
    или наполняются тошнотворной суетой.
    Я лобзаю свою землю в глухие ворота,
    в твердокаменные пятиметровые заборы,
    в клубы колючей проволоки поверх заборов,
    в газовые трубы, в зеркальные стеклопакеты.
    Каждому встречному всё принадлежит,
    каждый пустырь - чейный.
    И моё лобзанье приближает меня к славному чувству,
    что охватило меня перед сном.
    Люди, звонкие гирлянды! Люди, серебристая рать!
    Мы ужинали, а налопавшись, раскладывались по койкам -
    в нашем жёлтом многоквартирном доме,
    разделённые перегородками, -
    мы ноги опускали в сон, как в воду,
    и все мы, грязные и чистые, трезвые и подвыпившие,
    мы все были вместе - как зубы пса,
    как грудь океанского лайнера, как стопа авианосца;
    мы двигались к одной цели или одной участи -
    мы, жители многоквартирного дома,
    молоты механизма, локаторы,
    облепившие самый высокий штырь на белой палубе.
    Истребители отрывались от нашей груди
    и протыкали ладонь - голубую ладонь,
    а мы, тупые и прекрасные, молотили гладкие волны,
    не имея своих лиц, стеклянные пузырьки вместо лиц!
    Вот оно, это чувство. Но разве оно славное?
    Разве я стала счастливей, припомнив его?
    Золотые тополя окаймляют дорогу,
    которая опоясывает землю,
    и ни к кому не имеют отношения.

    _^_




    ОДА  МИНЕРАЛАМ

    Возможно, это ещё буду я между теней и ангелов -
    и вспомню, как в подушки облаков
    утыкаются плосконосые горы, или в синий эфир,
    как волнуются леса, и постукивают ветки;
    вспомню серебряные змеи, озёра, серебряные монеты,
    жёсткие кисточки водопадов,
    разомлевшие омуты, тихие в жаркий полдень,
    и солнце проникает без страха их зелёную толщу,
    не достигая дна, где затаились черти.

    Кто-нибудь станет, верно, рукою водить
    по темнеющей амальгаме, и речное русло -
    рыбы, ил, водоросли, - обернётся бумагой, огнём, дымом...
    Как нынче я вожу рукой по темнеющей амальгаме,
    перебираю характеры, ситцевые платья,
    которые ещё пахнут тем летним днём,
    увядшие бусы перебираю, и только бумага остаётся,
    бумага, бумажный шелест, дым, огонь...
    Вода утекла из-под серебряной глади,
    а я всё выглядывала дно, рыб, водоросли, волосы русалок -
    и не видела; вглядывалась в прохладные струи,
    даже руки опускала в воду, и течение подталкивало их,
    но я видела отражения, и вскоре последняя капля утекла.

    В виде холодного света ли стану я от одной
    белой звезды перетекать к другой со скоростью света?
    Ни конца, ни края тёмной вселенной, как много звёзд!
    и звёздным сочетаниям - ни числа, ни края:
    таким образом, всё имеет возможность случиться.
    Но вероятны ли встречи?
    Одинокое путешествие! О стойкий рассудок!

    Мой друг, мой милый друг, как прекрасна земля!
    Погляди на лиловые бусины, которыми она убрана,
    на земные алмазы - в вечном морозе, там,
    где собираются меридианы, или там,
    где рассыпается их строй, под раскалённым экватором,
    на россыпи изумрудов! Условимся думать одно.
    Как должно быть красиво видеть земляную горошину,
    убранную минералами - твёрдые крупицы,
    лиловые серьги наперечёт - наш славный дом,
    где всё можно сосчитать, где медленный ветер веет.

    _^_



© Софья Минина, 2008-2024.
© Сетевая Словесность, 2008-2024.




Словесность