Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




ГУЛЛИВЕР НА МЕЛКОВОДЬЕ


Я шлялся по самой сердцевине захолустного российского городка. Рейтинг географической примечательности этого поселения равнялся нулю. Ну, разве что непосредственная близость к южно-уральскому хребту Юрмантау с его вершиной Ямантау (1640 метров) послужат поводом для того, чтобы я извинился и исправился:

"Пардон, почти нулю."

Я остановился на перекрестке двух главных магистралей сердцевины. Первая пролегала между Районным Домом Культуры (РДК) и Музыкальным училищем. Вторая западным концом упиралась в Железнодорожный вокзал, а восточным ныряла, сквозь Городской пляж, в реку Дему. Мягкое похмелье, увлажненное парой бутылочного пива марки "Буйнак", отдавалось в голове симпатичной шаловливостью и развязанной медлительностью. По правую руку от меня находилось квадратное каменное здание в два этажа с маленькими, зарешеченными окнами. Над единственным входом - "Хозтовары" - вывеска, выполненная на куске фанеры зеленой (фон) и желтой(текст) красками. Как ни пытался я разглядеть в этой постройке какие-нибудь черты знакомых мне архитектурных стилей, ничего из этого не получилось. Впрочем, в архитектуре я профан. А уставился я на это каменное чудище, потому что с ним у меня были связаны приятные воспоминания. Когда-то очень давно я учился в Музыкальном училище, что в данный момент находилось у меня за спиной, и захаживал в этот магазинчик за нотными тетрадями. В дальнем углу торгового зала, рядом с грудой велосипедов "Урал" и "Кама", прямо за зеленой надувной лодкой "Ветер" находилась будочка кассира. За аппаратом сидела Марина - девушка в пестреньком платье с широким белым воротничком. Рыжеволосая Марина была женой офицера-вертолетчика. Перед самым обеденным перерывом я появлялся в магазин, останавливался у отдела №3 и просил показать мне нотную тетрадь достоинством в 12 копеек. Маринина свекровь - крупная женщина с высокой прической - бросала на прилавок розовую тетрадь. Я поднимал ее, пересчитывал листочки, клал на место и шел к кассе.

"Двенадцать в третий," - говорил я в окошечко и опускал на дно блюдца пятнадцатикопеечную монетку.

Марина нажимала на кнопочки, отрывала отбитый чек и бросала его на место моей монетки. И вот тут сердце мое обмирало. Почему? Потому что все дело было в 3-х копейках. Если Марина клала поверх чека медный алтын, то я забирал тетрадку и уходил в училище писать ноты. Но если она улыбалась и говорила: "Извините, у меня совсем нет мелочи. Зайдите попозже." Я благоговейно соглашался, получал товар, выходил из магазина и бегом, бегом домой. Успевал лишь почистить зубы, причесаться, слегка подушиться дедушкиным одеколоном, как раздавался короткий стук в дверь. Я открывал и попадал в объятия запыхавшейся и разгоряченной Марины. За три года учебы у меня накопилась целая стопка нотных тетрадей в розовой обложке достоинством в 12 копеек.

Как давно это было. Почти 15 лет назад. И нет уж отдела №3, нет велосипедов "Урал" и "Кама" и резиновой лодки "Ветер" тоже нет, а в будке за кассовым аппаратом восседает седая и подслеповатая Маринина свекровь. Вертолетчик увез девочку в пестреньком платьице куда-то на Запад. И за три копейки, теперь даже спичек не купить.

Я развернулся на 180 градусов и пошел в направлении Музвзвода - так студентами мы величали училище. Справа - кирпичный Универмаг, слева - бревенчатая Кулинария, между ними - я. Проживая последние 15 лет на просторах крупного мегаполиса, каждый день вращаясь в огромном людском клубке, ежесекундно испытывая на себе давление всевозрастающего ритма жизни, я чувствовал себя в этом пустынном городишке немножко Гулливером. Редко появляющиеся из своих щелей, лилипуты непременно разглядывали меня. Кто враждебно, кто удивленно, кто и посмеиваясь. А я все шлялся и шлялся от Музвзвода до Хозтоваров. От Хозтоваров до РДК. Гулливеру требовались приключения. И я их выходил.

Музвзводо-РДКашная магистраль не оправдала моих надежд. Приостановившись на перекрестке, я еще раз сиротливо глянул на зелено-желтые "Хозтовары" и повернул к Железнодорожному вокзалу. И вдруг пустынный вид пыльной аллеи оживился одинокой фигурой - легкий сарафан на пышном организме. Мы стали сближаться. По мере приближения, на фигуре прорисовывались детали. И они нравились Гулливеру. Столкнулись мы напротив старенького, тысячу раз перекрашенного автобуса, оборудованного под тир. "Вот это мишень!" - подумал я и взял ее на мушку.

Кругленькие глазки уставились на Гулливера и раздались в размерах, пухлый ротик с ласковым пушком на верхней губе раскрылся - она смотрела на меня взахлеб, как на нечто из ряда вон. Это придавало максимум уверенности. Нужно ценить первое впечатление. Тем более такое впечатляющее.

"Извините, вы местный житель?" - обратился я пониженным тоном, стараясь снабдить фразу мыслимыми и немыслимыми подтекстами и подступая излишне близко.

Под сарафанчиком просматривались только трусики. Из одежды я имею в виду, а остального там было всего в избытке - парное, крепкое, взращенное на натуральных продуктах с личного приусадебного хозяйства, тело. Не успела она и ответить, как я придвинулся еще ближе и спросил еще многозначительнее:

"Не покажете мне дом-музей господина Ельцина. Судя по его физиономии, он из этих мест."

Она рассмеялась, краснея и смущаясь и продолжая дивиться на меня.

Я взял ее под руку и, касаясь бедра, склонился к лиловому ушку: "Посмотрите вокруг, в этом городе кроме нас никого нет."

И мы вместе увидели, как неожиданный порыв ветра закрутил на пустынном перекрестке столб пыли высотой в двухэтажный каменный квадрат с потертой вывеской.

"А вы... а ты," - поправилась она и, решительно выдохнув, продолжила, - "как здесь оказался?"

"Волей судьбы. Решил вернуться к истокам и заплутал. Думал уж каюк, но теперь вот вижу, что пришла пора влюбиться..." - не больно-то я заботился об изяществе своего трепа. Нужно было решить, куда ее пригласить. В ресторан "Дема" с замашками столовой? Или в кафе "Батыр", что совсем неприлично? А дальше? И тут я вспомнил, что, проходя сегодня мимо Городского пляжа, подивился там на нововведение - лодочную станцию. А еще я вспомнил тихую заводь в дремучих притоках Демы - любимое место моей музыкальной юности. От этих воспоминаний и от близости парных деликатесов меня разобрало. Я тут же приобнял жертву за талию и, ощутив под сарафанчиком пожар, проворковал:

"Послушай, давай сейчас не будем кривляться, а пойдем, не оглядываясь, прямо и только прямо," - кивком я указал в сторону Городского пляжа. "Сядем в лодку и уплывем туда, куда весла погребут."

Я навис над ней, как демон. И в ее круглых глазах вдруг поднялось неизъяснимое волнение. Мне показалось, что она решала, может быть не стоит ей ходить прямо и только прямо, а отдаться мне тут же, просто задрав сарафан. Я аж смутился, но на всякий случай крепче прижался к ее бедру, давая ощутить мою вызревшую эрекцию.

"У меня электричка в пять," - сказала она, не отрывая своего сумасшедшего взгляда.

Успех был сокрушительный.

"Уж не маньячку ли я подцепил," - вертелось у меня в башке, пока я пялился на циферблат часов.

"Да лучше быть заебанным насмерть нимфоманкой в молодости, чем задроченным невыплатами пенсий в старости!" - вот таким постулатом подкормил я свою волю и выкрикнул:

"Без пятнадцати пять мы будем стоять в кассах ЖД-вокзала!"

Клянусь, она первая сделала шаг в направлении Городского пляжа.

Мы шли молча и скоро. Она несла на лице застывшую, неживую улыбочку. Определенно, у нее была неординарная психика. И это возбуждало.

День был будничный и пляж пустовал, не считая оголтелой стайки гибких и дрожащих от холода мальчишек.

"Мне нужна лодка на два часа и бутылочка вина," - сообщил я грудастой предпринимательнице, что восседала в будке у входа на пляж. На ее нижней губе лоснилась гроздь подсолнечной шелухой.

"Какую лодку и какое вино?" - измученным голосом отреагировала хозяйка, смахнула гроздь и тяжело поднялась.

"Лодку без пробоин, а вино крепленое," - отпарировал я и выудил из заднего кармана своих цветастых шорт отцовский портмоне (личного я не держал, не имел привычки). "У тебя есть какие-нибудь пожелания?" - обратился я к своей спутнице и только тогда понял, что даже не знаю ее имени.

"Есть," - сказала она, - "но я тебе позже скажу, Игорек."

Я вытаращился. Прорицательница указала мне на раскрытый портмоне - там лежали мои права.

"Один ноль," - сказал я и повернулся к хозяйке.

"Вот есть хорошее вино "Букет Кубани", - затараторила она с неожиданным участием. "Все очень хвалят, сладенькое и забористое. Ну, в смысле, пьется хорошо. Без закуски," - выставила на прилавок бутылку 0,7 и обтерла ее фартуком.

"Хорошо, это нам подходит," - поощрял я ее рвение.

"А лодку я бы вам посоветовала взять деревянную. Они хоть и не такие новые, как пластиковые, но зато устойчивые и течению меньше податливы."

"Отлично! Дайте нам один букетик и зафрахтуйте деревянный фрегат. Да побыстрее, а то мне не терпится узнать пожелание моего боцмана," - слишком интимно обратился я к обходительной хозяйке и выложил на прилавок весь свой капитал. Она рассмеялась, смахнула купюру в кармашек на фартуке и выбралась из будки.

"Пойдем, весла получишь," - поманила меня, косясь через пухлое плечо.

Я передал бутылку спутнице. Все это время она зорко следила за мной. И я чувствовал это. И мне было приятно. Я купался в атмосфере пресыщенной испарениями флирта.

И так, за веслами.

О, Боже милостивый! Ни какая сила в мире не способна удержать женщин натягивать на свои зады эти ковбойские подштанники. Такой причудливой жопы, какая была у хозяйки лодочной станции, я еще не наблюдал - крутобедренная трапеция!

"Вот эти бери - самые легкие," - указала мне на пару весел чудозадая. "Да не греби против течения, силенки береги," - добавила и расхохоталась. Чему она так радовалась? Складывалось впечатление, будто это мы с ней отправляемся на прогулочку в тихую заводь, где трещат кузнечики и сочная душистая трава дурманит голову.

"Учту," - ответил я и пошел к реке.

Мы отплывали от деревянного причала под крики мальчишек и ехидные взгляды хозяйки. Моя избранница сидела на корме и легкий ветерок, гуляя под подолом ее сарафанчика, изредка приоткрывал мне бледные неподбритые икры.

Я правил в протоку. Размашисто, как заправский лоцман. До намеченной мною бухты у нас было время. Время в течение которого между нами будет сохраняться небольшая, но дистанция. Руки, ноги мои будут заняты. Оставалось орудовать языком.

"Как тебя называть?" - спросил я.

Она не ответила сразу. Она выдержала паузу, за которую распустила волосы и встряхнула головой, давая локонам расправиться. И этот жест дал мне больше чем ее имя.

"Лена."

И этот пристальный взгляд тоже дал нечто напоминающее.

И вдруг мне что-то почудилось. Но что? Эти волосы... Жест... Имя... Взгляд... Нет, я так и не смог уловить.

"Видишь, Леночка, вон тот шикарный особняк," - кивнул я в сторону трехэтажного здания из красного кирпича и изобилующего причудливыми эркерами, симпатичными декоративными бельведерчиками со шпилями. Оно было выстроено на самом краю высокого и крутого берега реки. Просторная застекленная веранда нависала над водой и открывала посетителям великолепный вид на заливные луга противоположного берега.

"Да вижу," - отстраненно ответила Лена. "Это дом мэра."

Она скрылась за занавесом из своих волос и запустила пальцы в набегающую воду. Выглядело очень трогательно - Аленушка скорбит о братце Иванушке.

Я продолжил:

"На месте этого замка, лет двадцать назад стояла халупа моих деда и бабки. Пацанами мы приходили к ним, брали лодку и отправлялись в странствия по протокам и заводям. Купались, ловили щурят удавками. Знаешь как это?"

"Нет."

"Просто. Из тонкой стальной проволоки делается затягивающаяся петля. Свободный конец наматывается на тростинку. Для удобства и безопасности, чтобы проволока пальцы не порезала. В заводях вода горячая, как у тебя под мышками..."

Откинула прядь, взглянула. Я уловил грусть, но продолжил.

"Щурята там балдеют и охотятся за головастиками. Стоят неподвижно, как брусочки полузатонувшие. Осторожно, не отбрасывая тени, нужно завести на него удавку и резко дернуть. И щуренок в лодке. Петлю ослабишь, а зубастика в сандалию, чтобы не скакал по лодке и за пятки не цапал. Натаскаем с полведерка и на луга уху варить. Возвращались уже за темно..."

Она умела слушать. Она не пялилась на тебя, изображая интерес, не хохотала демонстрируя чувство юмора. Она погружалась в глубь повествования и содействовала.

"Как сейчас помню, поднимаемся мы от реки, все тело ноет от приятной усталости и хочется завалиться спать. А бабка завет вечерять на дорожку. И мы заходим в низенькую комнату, где стоит необъяснимый дух. Тут и запахи пчеловодства, и сырой земли, и вонь сараев и дух старости, а на столе огромная сковорода глазуньи с полосками сала прозрачными, как осколки стекла..."

"А у меня бабушки с дедушкой никогда не было," - неожиданно сказала Лена.

"Как это?" - искренне удивился я.

"Мама с папой детдомовские. Знали друг друга сызмальства, ну и поженились, когда из детдома выходили. Чтобы вместе за жизнь держаться."

Я молчал, и она молчала. Лишь монотонно поскрипывали уключины весел, и бились о дно задравшегося носа встречные волны. Что-то не хотелось мне углубляться в подробности ее семейной жизни. Слишком печальная намечалась история.

Вскоре лодка уткнулась в берег. Я соскочил в прохладную от влаги траву и вытянул нос лодки на берег. Лена поднялась и осторожно пошла ко мне, держа в одной руке босоножки в другой "Букет Кубани". Я смотрел на пальцы ее ног, они были крупные и корявые с растрескавшейся кожей и въевшейся в трещинки грязью. Я поднял взгляд и подал ей руку.

Все произошло неожиданно, будто разорвалась под ногами противопехотная мина. Лена спрыгнула с лодки, и я обнял ее дрожащее тело. Она схватила меня за волосы и притянула к себе. Наши зубы щелкнули друг о друга, языки ринулись навстречу, сшиблись и переплелись. Мы сопели носами, переживая затяжной поцелуй взасос. Оторвавшись от ее губ, я одним движением сорвал с нее сарафан. Перед глазами запрыгали тяжелые груди с сосками величиной с блюдца. Я отлавливал их по очереди и не выплевывал, пока они не становились твердыми. Потом я опустился на колени и, выписывая языком узоры на бархатном брюшке, оголил Лену окончательно. От одного прикосновения к клитору у нее подкосились ноги, и мы повалились в траву. Она словно впала в бредовую эйфорию. В ее стонах слышалось болезненное нетерпение. Я суетливо спустил шорты до колен, попутно прихватив и трус, и ворвался в нее, как пожарник с брандспойтом в полыхающую комнату. Это смахивало на бесноватость. Два раза я кончал и, не останавливаясь, зачинал по новой. Мы примяли вокруг себя целый плац, на котором можно было устраивать парады. Колени, локти, ладони и задницы наши зеленели от травы и чернели от чернозема. Наконец, у меня вызрело очередное семяизвержение. Я изогнулся и затрубил, как слон. Похоже, Лену пронял этот рев, и мы кончили вместе. Вцепившись друг в друга мертвой схваткой, замерли.

Через некоторое время в меня стали просачиваться звуки луга, на котором мы высадились: жужжание насекомых, пересвисты пернатых, кваканье и всплески обитателей заводи. Овод жгуче ужалил меня в ляжку. Я взвизгнул и прихлопнул вампира. Не удовлетворившись, я поднес полудохлую тварь поближе к глазам и оторвал его кровожадную башку.

Лена лежала с закрытыми глазами, раскинув руки и раздвинув ноги. Волосы на лобке лоснились от наших извержений. Внешние губы еще не сомкнулись, а внутренние еле заметно спазмировали. И опять мне что-то почудилось, будто я уже когда-то видел эту позу...

Я лег на Лену и запустил пальцы в распушившиеся, словно ожившие, волосы. Она открыла глаза. Ну, что тут скажешь? Глаза были полны похоти. Похоть изливалась через край. Чувствуя назревающую эрекцию, я признался со всей искренностью, граничащей с восторгом:

"Первый раз мне попадается такая женщина!"

Она в знак несогласия покачала головой, чиркая кончиком носа по моему шнобелю.

"Второй," - сказала и закрыла глаза.

"Второй?" - глупо переспросил я, чувствуя какой-то подвох.

"Да. Первый раз был 15 лет 6 месяцев и 23 дня назад."

Я даже не удосужился съязвить по поводу такой бухгалтерии, потому что мне опять что-то показалось. Я стал лихорадочно вычитать года, месяцы, дни, получалось 31 декабря 1984 года! Господи, да в такой день могло произойти все что угодно! Новый Год, мне всего 20 лет, армия позади, впереди вся жизнь! Это же "Ирония судьбы". Но конкретно, я ничего не мог вспомнить.

"Ты помнишь Владика?"

"Владика?" - мои вербальные способности сравнялись с попугаичьими. Мне говорили, я исправно повторял.

"Да кларнетиста с вашего отделения."

"Кларнетиста с вашего отделения?!"

"Да у него еще была подружка Зося с отделения фортепиано."

"Зося с отделения фортепиано?! Ты что, из музвзвода."

"Да я тогда только поступила, и 1 сентября вы показывали нам капустник. На день первокурсника. Ты там изображал директора училища и балерину из "Фридрих Штат Паласа". Помнишь?"

Я забыл про эрекцию и устремился в прошлое. Лена мне помогала.

"Я влюбилась в тебя без памяти. Но ты меня не замечал. У тебя тогда была Вика Мазурова из хородирижеров. Потом ее отчислили. Это я написала директору кляузу, что вы пили в классе после занятий."

"Меня тоже, между прочим, чуть не поперли тогда," - буркнул я, пытаясь скрутить пробку с "Букета."

"Я знала, что тебя не выгонят. Ты же в оркестре был единственный тромбонист. Кто бы на парадах играл."

"Нихуя себе расклад," - подумал я и вцепился в пробку зубами.

"Но ты тут же связался с этой практиканткой из Ленинграда. Она была очень красивая, только страдала куриной слепотой."

"Гемералопией," - сказал я и выплюнул сорванную пробку. "Это не ты случайно закрыла ее в гардеробе? Она еле выбралась оттуда. А когда в темноте попыталась добраться до общаги, то на нее напал неизвестный и расцарапал все лицо?"

"Закрыла Зося, а била я."

Я припал к "Букету". Я не помнил эту девочку, хоть убейте.

"Под Новой Год она уехала. А вы с Владиком, как запили с выходом на сессию, так ты каждый день появлялся с новой мочалкой."

Я протянул ей бутылку, но она лежала, устремившись взглядом сквозь небеса в далекое прошлое и ничего не замечая в настоящем. Ни моей потерянной физиономии, ни своей странной позы, ни капающей из чрева на цвет мать-и-мачехи тягучей спермы.

"Слушай, ну, раз такое дело, ты бы подошла ко мне и... ну, открылась, что ли?" - попробовал защищаться я. "Букет" поспособствовал.

"Стыдно. Мне еще и семнадцати-то не было. Я думала, что парень должен ухаживать за девушкой."

"Конкуренток истреблять разными способами не стыдно, а объясниться..." - начал я и осекся.

Лена молчала. Лежала, смотрела в небо, вино не пила и молчала.

"Ладно, что там 31 случилось?" - спросил я поспешно и снова уткнулся в бутылку.

"Я уговорила Зосю, чтобы она через Владика сделала так, чтобы после вечера в училище, мы оказались у тебя на квартире. Дедушка-то у тебя тогда тоже уехал, в Новосибирск, кажется."

"Возможно, возможно," - подтвердил я.

В Новосибирске жил мой дядя, дедов средний сын.

"Ты пьяный был, и я приклеилась к тебе. Мы танцевали. Да тебе все равно было с кем танцевать. Ты все порывался кому-то там морду набить. Потом Владик наплел, что на тебя менты глаз положили, и мы ушли из училища."

Я стал что-то припоминать. Мы сидели на кухне. Стол был завален всякой дрянью. Возвышалась шестилитровая бутыль дедовского самогона. На коленях у меня сидела какая-то лялька, а у Владика на коленях сидела Зося. Мне давно нравилась Зося. Худенькая евреечка с черными глазами. "Владик, зачем тебе еврейка!" - кричал я через стол. "Ты все равно не понимаешь их исторической миссии! Возьми хохлушку, будете потреблять галушки и отчебучивать гопака!" Зося уволокла Владика в спальню. Потом не помню.

"Когда ты полез на меня, я расплакалась и рассказала тебе, что давно люблю тебя, что люблю с первого взгляда. Ты успокаивал меня, говорил, что и ты любишь меня. Ты стал такой нежный, и я была на все согласна. Потом ты уснул, а я всю ночь плакала от счастья. Я боялась даже выпустить тебя из объятий. Я не верила, что ты мой. Но когда проснулась, вы с Владиком уже опохмелялись. Тебя рвало. Я хотела убрать самогон, но ты взбесился. Стал прогонять меня. Орал, почему я не сказала, что у меня месячные. Вся дедушкину кровать кровь запачкала. Но у меня не было месячных. Я была девочкой."

Я вылакал весь "Букет" и отбросил бутылку. Мне хотелось вот также отбросить свою голову. Подальше. В тростник.

"Потом ты исчез из города. И я подослала к твоему деду знакомую бабку. Она выведала, что ты уехал в Ленинград учиться. Я долго искала тебя там, звонила по всем институтам, но не нашла..."

Тут вступил я. Я говорил, что в то время в моей жизни был переломный момент, что я понял, что я не музыкант, что я решил попробовать себя в качестве актера, что меня всегда угнетало это захолустье, что я мечтал о чем-то большем, о самореализации, о славе, о деньгах, в конце концов..."

"А я всегда мечтала, чтобы у меня был свой домик. Своя семья. И чтобы были дети, а у них мама, папа, бабушка и дедушка." - сказала Лена, поднялась, подтянула к подбородку колени, обхватила их руками и превратилась в маленькую несчастную девочку с круглыми печальными глазами.

Я встал. Шорты с трусами упали на ступни. Я переступил через них. Шагнул к краю берега и нырнул.

Вода была горячая, как у Лены под мышками. Я опускался все глубже и глубже. От меня шарахались мальки и головастики. Я достиг дна. Раки попятились прочь. Я хотел бы остаться здесь, в этом парном покое, в полном одиночестве и хотя бы на время затаиться. Но эта злоебучая жизнь, что царствует над нами повсюду, уже подводила свою удавку прямо мне под глотку. И сейчас одним рывком она вытянет меня ошалевшего, с перетянутым горлом, выпученными глазами, раскрытым ртом и швырнет в грязь. И я буду лежать у ее ног и с ужасом смотреть ей в глаза.



© Юрий Медведько, 1999-2024.
© Сетевая Словесность, 1999-2024.






НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"
Андрей Бычков. Я же здесь [Все это было как-то неправильно и ужасно. И так никогда не было раньше. А теперь было. Как вдруг проступает утро и с этим ничего нельзя поделать. Потому...] Ольга Суханова. Софьина башня [Софьина башня мелькнула и тут же скрылась из вида, и она подумала, что народная примета работает: башня исполнила её желание, загаданное искренне, и не...] Изяслав Винтерман. Стихи из книги "Счастливый конец реки" [Сутки через трое коротких суток / переходим в пар и почти не помним: / сколько чувств, невысказанных по сути, – / сколько слов – от светлых до самых...] Надежда Жандр. Театр бессонниц [На том стоим, тем дышим, тем играем, / что в просторечье музыкой зовётся, / чьи струны – седина, смычок пугливый / лобзает душу, но ломает пальцы...] Никита Пирогов. Песни солнца [Расти, расти, любовь / Расти, расти, мир / Расти, расти, вырастай большой / Пусть уходит боль твоя, мать-земля...] Ольга Андреева. Свято место [Господи, благослови нас здесь благочестиво трудиться, чтобы между нами была любовь, вера, терпение, сострадание друг к другу, единодушие и единомыслие...] Игорь Муханов. Тениада [Существует лирическая философия, отличная от обычной философии тем, что песней, а не предупреждающим выстрелом из ружья заставляет замолчать всё отжившее...] Елена Севрюгина. Когда приходит речь [Поэзия Алексея Прохорова видится мне как процесс развивающийся, становящийся, ещё не до конца сформированный в плане формы и стиля. И едва ли это можно...] Елена Генерозова. Литургия в стихах - от игрушечного к метафизике [Авторский вечер филолога, академического преподавателя и поэта Елены Ванеян в рамках арт-проекта "Бегемот Внутри" 18 января 2024 года в московской библиотеке...] Наталия Кравченко. Жизни простая пьеса... [У жизни новая глава. / Простим погрешности. / Ко мне слетаются слова / на крошки нежности...] Лана Юрина. С изнанки сна [Подхватит ветер на излёте дня, / готовый унести в чужие страны. / Но если ты поможешь, я останусь – / держи меня...]
Словесность