ПО НАПРАВЛЕНИЮ К ВОБЛЕ
В центре Иерусалима под зданием "Машбира" лежит на прилавке вобла. Среди хлеба украинского израильского производства, пельменей из индюшатины и конфет "Красный октябрь" в сверкающей обертке. Не сухая вобла, с выступившими от древности крупинками соли, подернутая серой патиной - нет, в русском магазине в центре Иерусалима такую бы не стали продавать, но лоснящаяся от жира, огромная, добытая по спецзаказу, выкупленная за доллары, по морям и океанам в прохладном трюме современного корабля - приплывшая сюда. Как далеко до сумрачного Комбре и тетушкиного печенья "пти-Мадлен"! И все же, по волнам моей памяти я плыву в направлении воблы.
В Даевом переулке, во дворе за магазином, заставленным кисловонючей тарой, мы с отцом стояли в очереди. В бесконечной очереди за воблой. На пыльные окна, выходящие во двор, были наклеены голуби и разноцветные флажки, с Садовой доносилась музыка, и плыл в ситцевом небе высокими, растрепанными облаками далекий 57 год.
Мне хочется верить, что нам повезло тогда, и мы смогли до краев наполнить нашу авоську воблой; что бабушка обрадовалась, а соседка Маша в синем блестящем халате от зависти презрительно надула крашеные губки. В комнате, чей покосившийся пол уплывал из-под ног, как палуба корабля, накрывали огромный стол. Дымились огромные жемчужно-серые картофелины, томилась селедка под репчатым луком, и королева стола, водка в отливающей зеленью бутылке скромно, но гордо поблескивала своей бескозыркой. Пили мало, а пели - много. И бабушка Рахель, и дядя Авраам, и тетя Кейля. В лодке дивчина писню спивает, а казак чует серденько мре... Мре мое серденько, не отпускай меня с даевского двора! Дай подышать еще его пыльным, жарким, раскаленным асфальтом пахнущим воздухом. Дай задохнуться от запаха скипидара, красного вермута и жасмина, росшего под окном.
Как он цвел в то лето! Если б знали вы, как они мне дороги, эти подмосковные вечера... К кому-то в лагере приехали в гости родители. Кого-то отпустили на день за ворота, украшенные кумачевым транспарантом, чтобы потом, от полноты счастья делился он с остальными драгоценными приобретениями: тебе - плавник, тебе - часть головы, а вот ты, именно ты получишь острые, со скользкой кожицей ребра. Я все еще вижу его сквозь марево лет: стоит посреди поляны, сжимая в руке пованивающий плавник, глядит за низкую изгородь, где стволы сосен розовы от заходящего солнца, и телеграфные столбы, кренясь над обочинами, медленно бредут вдаль.
Бредет по Бен-Иегуда мистер Блюм. Толстое его брюшко мерно колышется над слегка приспущенным поясом. На голове его - кипа, в руке - пелефон, и кусок мыла, неосторожно засунутый в карман, уже начинает плавиться. Из далекой Ирландии добрался он сюда и редко, очень редко вспоминает о ней. Что за странные повадки у писателей... Этак взять живого человека и высушить, как воблу. Заставить из года в год, из века в век бродить одним и тем же навсегда заданным днем по улицам провинциального Дублина. И это называется - демократия? И это зовется - уважение прав человека? А он - не захотел. И приехал на историческую родину. Мистер Блюм живет в Иерусалиме и работает в "мас хакнаса". Я иду ему навстречу с остро и нежно пахнущим пакетом в руке и, не узнанные друг другом, мы расходимся навсегда.
Во дворе старинной синагоги уселся на скамью и, погрузив руки в пакет, чтобы не оскорблять окружающих странным занятьем, принялся медленно сдирать серебристую чешую. На соседней скамейке - целуются. Жарко обхватила она своего воина-друга. Почти повалила его навзничь, впилась в него красными губами, и легкая добыча террористов, М-16 беспризорно валяется на земле. В ноздри бьет соленый, резкий, будоражащий запах, золотистая мякоть послушно рвется под руками... Боже, какая корюшка была, какая килька золотая! Рабочий день в Центре Научной Организации Труда начинался вяленой воблой с пивом, завершаясь портвейном с селедкой. С двумя бидонами в руках спешили на угол два младших специалиста, где завивалась вкруг палатки очередь, и злая продавщица уже покрикивала, что-де зря стоим, пиво вот-вот кончится. Но солнце еще не достигало зенита, когда с прохладно-золотистым напитком спешили обратно, и налетал с Яузы, подгонял, лез за шиворот нахальный, суматошный ветерок. В покосившейся лачуге, что на улице Полины Осипенко, в Центре Научной Организации Труда уже причащались первой рюмкой - за зарешеченным, слепо уткнувшимся в кирпичную стену окном мелькали тени. И вот уже с победным криком младшие специалисты врывались на крохотную кухню и - присоединялись к ним...
После работы, по Каменному мосту, подгоняемый звоном трамваев, шел он на встречу с той, что была прекраснее самой жизни. Под шелест страниц в читальном зале - били часы на башне собора в Блумсбери, в глубине старинного дома готовились к приему гостей, сновали слуги, и одна, в пустой, наполненной вечерним светом комнате, она в который раз примеряла бальное платье. За окном вздымалась весенним мутным паводком вода, в зеленый пух одевались деревья, и старые дома у реки, как баржи, плыли из реальности - в вымысел.
В пыльном сквере у моста, где добросовестные студентки текстильного института переписывали конспекты и назначали свидания, решался главный вопрос: достойно ли смиряться пред морем бед, или... или все же осмелиться, и на нестерпимо белой бумаге, на захватывающей дух - белой бумаге - начать выводить слова? А между тем лето сменялось зимой, и наступало снова лето, и за ними вдогонку навсегда уходили с этой земли Рахель, Исаак, Авраам и Кейля... Все теснее сжимался круг за накрытым столом, и хлопец в човни не спивал уже дивчине песню у реки.
Перестали целоваться. Сидят рядком, и даже подобрано с земли личное оружие. Пропахший воблой, с соленой горечью во рту я вышел на улицу. Знойный иерусалимский день медленно поднялся на перевал - отдышливо, неторопливо, как старый усталый человек. Среди этих улиц бродил он, повторяя: "малого холмика будешь бояться, и цветы миндаля опадут, и наестся саранча, и осыплется каперс желанья"... Все бродит он по этим улицам, торопливо бормочет, вскидывает голову, то замедляет, то ускоряет шаг, и прохожие, сторонясь, уступают ему дорогу. Мимо магазина по продаже компьютерных игр, мимо школы автовождения и фалафельной он спускается вниз, входит в пыльный, душный парк: пристанище дриад и местных гомосексуалистов, привольно он раскинулся меж Американским Консульством и Домом Журналистов.
В узорной тени фигового дерева сидит полный, оплывший от жары, бросает призывные взгляды. О, друг, я не твой! Я наигрываю, нежно пою Джона Доуленда томную песнь - "Расставанье"... Вот она, приближается - всадница на горной тропе... Гедда! Гедда Габлер! Эта евреечка и впрямь красива. Потупленная головка, скромница, и вдруг - белое кружево нижней юбки, длинноногая паутина чулка... Возле Рижского вокзала, среди крестовских и пятницких, колокольных и подьячих в сумеречной комнате на тахте - желтая кошка с зелеными глазами. Милая, я не твой. Серая вата дождя окутывает меня, и я бреду сквозь него с гитарой на руках, изогнутой, как твое тело. Резко звенит пустой трамвай в ночной тишине московских улиц, вдоль бульварного кольца до Яузы, по Каменному мосту, из яви - в сон...
Тяжкий, пряный запах фиг преследует его. Они распластаны по земле, и красная их мякоть вывернута наружу. Среди колючек, ощетинившихся сарацинскими саблями, пробирается он, сжимая в руке забытый пакет с воблой. Долгий день уже клонится к вечеру, ноги цепляются за выжженую траву, идти все трудней. Останавливается, снова пускается в путь - упрямо, неторопливо. Отдыхая у низкой изгороди, он смотрит туда, где каменные ступени упираются в небосвод и, кренясь над обрывами, медленно бредут вдаль.
"Пройдись по Бен-Иегуда" - Оглавление
© Александр Любинский, 2010-2024.
© Сетевая Словесность, 2011-2024.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
