Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Цитотрон

   
П
О
И
С
К

Словесность




CЛОВА  НАРОДНЫЕ

(о книге Инны Кабыш "Мама мыла раму" - М.: Время, 2013)


Книга Инны Кабыш возвращает читателю если не совсем забытое, то, во всяком случае, редкое ощущение родства: не секрет, что регулярно практикующему критику многое приходится рецензировать на пресловутом "профессионализме", но без сильного эмоционального отклика. Здесь - напротив, долгожданное удовольствие. Удовольствие - от встречи с так называемыми "стихами для бедных" (это заглавие сборника Ивана Волкова Ирина Роднянская эмблематически обобщила в одном из выступлений по отношению к стихам, которые "удовлетворяют заявку утомленного бытием читателя на непритязательное чтение" и "рассказывают читателю как будто самым простым образом, но на деле непременно с подначкой, с подковыркой, о том, что его окружает и о чем он догадывается сам" 1 ). Роднянская пишет, что "таких стихов становится всё больше", но, по моим наблюдениям, почему-то чаще сталкиваешься с крайностями: либо примитивизация, либо, напротив, филологический герметизм. И вот - одна из таких редких и счастливых встреч с "золотой серединой": стихи Инны Кабыш. И за этот резонанс - первое и главное "спасибо" автору.

Избранное, впрочем, может разочаровать тех, кто ждал от Кабыш сюрпризов: не стало оно ни открытием, ни ознаменованием нового этапа в творчестве поэта. Но подобная задача, кажется, самим поэтом и не ставилась. В первом разделе - стихи из предыдущих книг, давно и с неизменным успехом звучащие на её творческих вечерах (в том числе знаменитое "Кто варит варенье в июле..."). В разделе "Новые стихи" самое памятное (и тоже любимое, и давно знакомое) - "И помню я не мамин гроб..." - опубликованное в 3-м номере "Нового мира" за 2008 год, - новым его можно назвать только весьма условно. Книга, таким образом, стала скорее поводом поговорить о любимых стихах впервые за продолжительное время - предыдущий сборник выходил как раз пять лет назад.

В предисловии, исполненном нескрываемой гордости за выпускницу своей легендарной университетской студии "Луч", Игорь Волгин пишет, что "в стихах Инны Кабыш нет ничего дамского". И это правда. Стихи мужественные - словно претворяющие в жизнь завет Ахматовой: "Увы, лирический поэт обязан быть мужчиной". Не случайно и в расцитированном "Кто варит варенье в июле, /Тот жить собирается с мужем" местоимение в мужском роде (что "смущает" особо нравственных читателей), а в другом стихотворении идентификатом лирической героини становится Екатерина Великая, которая "как пахарь, на зорьке вставала, / не покладая руки" и "средь нашего свинства/лично толкавшая воз". Решительные стихи - и это их главное и неотъемлемое свойство. Лаконичные, порой - грубовато-решительные, с интонацией удара ладонью по столу: "А у меня и стакан не выпит: / Что ж я всё так вот возьму и брошу?..". Не растекающиеся мыслью по древу, а жёстко привязанные к смысловому поводу, но не ограничивающиеся им, а словно бы пляшущие от необходимой печки (и часто - в неожиданном направлении: как полушутливо пишет тот же Волгин, апеллируя к названию предыдущей книги Кабыш, "она из тех невест, которые убегают из-под венца").


Впрочем, стой... Ничего мы уже не успеем с тобою...
Вот идёт мой народ - и я чувствую боль в волосах,
потому что короны снимают всегда с головою.
Так что я без всего буду ждать тебя на небесах.
("Мария-Антуанетта")

Голос Кабыш, по счастью, далёк и от слащавости, и от истерического надрыва: условность, подготавливаемую драматизмом интонации, всегда воспринимаешь как необходимую - и даже ждёшь. Так, в "Мне сорок пять - какое счастье..." начало ("... что, например, не двадцать пять, / что страсти сгинули мордасти/ и не воротятся опять") если и принимается за чистую монету, то к финалу ("И так прекрасно жить на свете -/ И жить прекрасней ото дня") после перечислений всего, чем "прекрасна" жизнь, ирония становится совершенно явной, и очевидный на первый взгляд смысл оборачивается своей антитезой. Ясно, от какого "дня" идёт движение и к какому - так что за бесхитростными вроде бы словами можно увидеть трансформацию фразеологизма. Точно так же и в строках "И любимый теперь герой - / мой - / Обломов. / Илья Ильич" ассоциативный ряд протягивает параллель не столько к сопоставлению с литературным героем, сколько к "облому" - и, как следствие, "личным трудностям" (название первой книги Кабыш) лирической героини. Кабыш часто "работает" на неброских стилистических приёмах, на имплицитных средствах: лишь иногда - цветаевский богоборческий выплеск: "Господи, / если захочешь взять, / то не бери частями: / раз у меня забираешь мать - / всю забирай, / с костями! / <...> Или весь мир у меня возьми - / с розами и цикутой, - / или со всеми оставь детьми. /Слышишь, / не перепутай!..". Но чаще - подчёркнутое внешнее спокойствие, за карнавальным трагическим смехом прячущее остроту переживания:


Так что все уже это было
и не страшно совсем почти:
ну, подумаешь, ну, могила -
утром снова в детсад идти.

Кабыш не была бы собой, если бы настроенческая нота хоть раз оставалась на уровне "кисейного покоя". Энергичное разрушение "заданного" пространства, вроде бы поначалу не оставляющего читателю иной возможности для интерпретаций, - типичное свойство именно её лирического жеста. Порой в "разрушительной" концовке видится интонация Веры Павловой (из колодца которой не почерпнул, кажется, мало кто из поэтического поколения, общего с Кабыш, - в том числе талантливые М. Ватутина, Е. Исаева).


Господи, вот он, покой, -
мысли густые, кисельные...
Вот он, выходит, какой:
дом, занавески кисейные.
Разве бывает полней?
Речка, ребенок, смородина...
Прочь от калитки моей,
родина!..

"Стихи Инны Кабыш преодолевают болевой порог, предначертанный для поэзии, они смело идут в те зоны человеческого бытия, в которые другой поэзии обычно путь заказан... Для Кабыш нет запретных тем" 2 , - писал Кирилл Анкудинов в рецензии на одну из предыдущих книг поэтессы. Автор книги "Мама мыла раму" если и не эпатирует намеренно (в отличие от той же Павловой), - то, по крайней мере, чувствует уместность "широких жестов" для своей художественной системы. Не смущает читателя и "суконная мудрость" (почти необходимая в этой поэтике, направленной "от сердца к сердцу", и далёкая от примитивно-дидактической морализации воинствующих патриотов), - поскольку видно, что выстраданная и выношенная. И хочется воспринимать в резонансе с собственными мыслями: "Ведь жизни не бывает мало: / Её, брат, столько - не вместишь". Или - ненавязчивое моралитэ с долженствующим "надо", но не раздражающим, а будто располагающим к благодарности, - за то, что думал об этом, но "догадалась" вербализовать именно Инна Кабыш: "Если поезд ушёл, надо как-нибудь жить на вокзале" (знакомая, даже банальная мысль, но звучит так свежо, будто впервые). На возможные упрёки в дидактизме у Кабыш есть безупречный аргумент - чувство вкуса (и в этом она выигрывает у некоторых своих "поэтических сверстников"), позволяющее уловить тонкую грань между высказанным - и недосказанным. Если стихотворение всё - сплошной знак вопроса, то любой ответ будет уступкой читательскому ожиданию, досадным сбоем интриги. А значит, большего говорить и не требуется:


Что есть стихи?
                         Цель или средство?
Искусство выше или жизнь?
Талант правее или сердце,
и кто - нормальный или шиз?
Растут баллады из навоза?
Поэту писан ли закон?
Где прошлогодний снег?
                         А розы?
В раю или в аду Вийон?..

Там же, где явлены сплошные ответы, вернее, "болевая" позиция (стихотворения о подводной лодке "Курск", падении "Ту-154", о погибших десантниках) - стихи не избегают оттенка стенгазетности в духе позднего Евтушенко. Но вот - отдельный афоризм из одного такого стихотворения, который, кажется, можно высечь на камне: "... В жизни есть место подвигу, / Слишком много есть мест". Сказано сильно, сдержанно и точно - в духе Левитанского или Окуджавы (так что, сначала увидев эти слова из "Песни о погибших десантниках" в предисловии Волгина, я был уверен, что они принадлежат кому-то из них, пока не добрался до этого стихотворения в книге).

С психологической достоверностью звучат у Кабыш и истинно женские признания: "...Не отопру, / Лишь если стану некрасивой". В этом слове - "некрасивой" - словно бы уже вышедшем из употребления - есть вызывающий улыбку оттенок лёгкого, чуть инфантильного панибратства. Панибратство свойственно Кабыш и по отношению к историческим и литературным персонажам: очаровательным и каким-то по-свойски беззащитным становится Дант в сравнении с "Лёшкой, / с которым <...> сидели за одной партой" (с Дантом можно и в раю "за полночь посидеть"). Прозаизацией оборачивается (с помощью "опрокидывания" смысловых координат) и пушкинский "побег", становящийся побегом "из эпохи романтизма" в спокойную и трезвую жизнь:


Прощай, эпоха романтизма -
цветов, свиданий и разлук...
Да будет дом, семья, отчизна.
Да будет Бог! Пора, мой друг...

Самое досадное в книге, увы, - неудавшиеся верлибры: вместо них, как часто бывает, - проза - не то чтобы дурная, а написанная от вынужденной невозможности уместить фабулу в короткое стихотворение (пользуясь метафорическим определением А. Цветкова-старшего, "хороший верлибр - вода в стакане, из-под которой стакан убрали, но вода продолжает стоять"). Стакан убран, но "здание" обваливается, и детализированный нарратив без эстетического решения проигрывает лучшим стихам Кабыш, в которых прозаизм - необходимый стилистический элемент, не мешающий, а, напротив, только усиливающий мелодическую насыщенность. (О рассказах, составивших третью часть книги (после "старых" и "новых" стихов) ничего не скажу, кроме того, что это перенаселённый мир, хаотичный и, к сожалению, тоже уступающий стихам в отжатости и композционной выверенности). Исключение, однако, среди верлибров - "Сначала жаль только Татьяну..." (искренне советую - найдите этот замечательный текст, переводящий, если можно так выразиться, размышления учителя-словесника в социальную плоскость).

Впрочем, если бы аналитическая критика в наше время имела хоть сколько-нибудь рекомендательный характер, я бы рекомендовал для чтения стихи из этой книги через одно: "Тамарин двор" - пост-солженицынский благородный эпос о социально незащищённом человеке; "Десять лет без права переписки" - гимн всех оставленных женщин... Стихи - для ещё не окончательно поставивших крест на такой категории, как лирическое сочувствие:


Искусства там было едва ли на треть
(и те, кто снимал, это видели сами),
но кто-то кино это будет смотреть
и (в том его смысл!) обольётся слезами.

Язык, однако же, не поворачивается отказать стихам Кабыш в признаках искусства и причислить их к поэтическому суррогату: эти две территории разделяет труднообозначаемая, но довольно жёсткая граница. Граница между переложением прописных истин с расчётом на "выжимание слёз" у читателя - и light-искусством (или middle-литературой, по уже слегка навязшему в зубах выражению С. Чупринина, - но более точного и говорящего само за себя определения не подберу).

И всё же, при всех достоинствах книги, проблема существует - и связана она, по моим ощущениям, не столько с поэтом, сколько с его аудиторией. Перефразируя слова Ходасевича об Ахматовой, хочется сказать: "я люблю Кабыш, а поклонников её не люблю". Уточню: тех поклонников, которые спешат объявить "внятность" безусловным достоинством и реагируют исключительно на близкое высказывание (боюсь, большинству из них недоступна истинная музыкальная прелесть её стихов). Это не распространяется на патетическое предисловие Волгина, чрезмерно лихо всё же, на мой взгляд, противопоставившего "трезво и внятно звучащий стих Инны Кабыш" - "виртуозной невнятице, пифическому бормотанию и претенциозной зауми" (вместе с водой, как водится, можно выплеснуть и хлебниковскую "заумь", и умную сложность, пытающуюся разобраться в реальном мире, с которым, по недавнему выражению Михаила Айзенберга, "ведь далеко не все ясно <...> И яснее как будто не становится" 3 ). Но слишком уж часто и тревожно звучат у Кабыш признания о "народности": "... смешно сказать: меня-то, всенародной", "Вот и в стихах моих слова - народные/ и только музыка одна моя". Как вакансия народного поэта (традиционно опасная, если не пустая), так и понятие широкой аудитории сегодня сомнительны, и надеюсь, что у Кабыш хватит самоиронии, чтобы на них не претендовать. "Если поэт по каким-то причинам обласкан властью, или его книги рвут с лотков на всех перекрестках и его глубокомысленная физиономия не сходит с экрана телевизора - хотя сам он не предпринимал вроде бы никаких шагов для этого, хотя он был озабочен исключительно красотой, - если это все равно происходит, поэт должен прийти домой, отключить телефон, забыть обо всем и обо всех и крепко, крепко задуматься над вопросом: "Что же я делаю не так?". И если он не найдет ответа на этот вопрос - либо он плохо искал, либо он под вспышки блицев и завывание толпы поэтом быть перестал" (В. Губайловский 4 ). Инна Кабыш всё делает так: пишет честные стихи, разговаривая с аудиторией максимально открыто. Поэтому и успех её негромкий, однако книга выходит сравнительно большим для поэтического сборника тиражом (1000 экземпляров). Дай только Бог ей только далее не опрощаться до такой зыбкой и сомнительной категории, как "народ".




     1  Поэзия XXI века: жизнь без читателя? Конференц-зал. // Знамя, 2012, N 2. (magazines.russ.ru/znamia/2012/2/da14.html)
     2  Кирилл Анкудинов. Евангелие от Марфы. Рец. на кн.: Инна Кабыш. "Детство. Отрочество. Детство". // Новый мир, 2004, N 9. (magazines.russ.ru/novyi_mi/2004/9/ank13.html)
     3  Михаил Айзенберг. Вст. слово к подборке Вячеслава Савина "Свободное посещение". // Знамя, 2013, N 1.
     4  Владимир Губайловский. Формула Мандельштама. // Арион, 2002, N 4.




© Борис Кутенков, 2014-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2014-2024.

– Творчество Инны Кабыш –





Словесность