В дни сезонной распродажи
Сарафанов и штиблет
Станут ближе к дому пляжи,
Где уже загара нет,
Где под ливнями линяет
Щит "За буй не заплывать!"
И друг друга не пленяют
Дядя с тётей, сын и мать.
У щелястого барака,
Где в раструб взывал ОСВОД,
Водолазная собака
Охраняет небосвод,
Да стоянку гидропедов,
Да - в шеренге - лежаки,
Тренажёры для аскетов
(жалко, гвозди коротки).
Отбурчала бочка с квасом,
Смыло музыку, хоть плачь.
Не взлетает с выкрутасом,
Взвинченный амбалом-асом
Волейбольный тесный мяч.
И блюдущего святыни
Не смущают ни бикини
Вдоль купальной полосы
(популярные поныне),
ни семейные трусы,
ни наколки резких зэков...
Завершен Армагеддон
В преферанс и бадминтон!
Как на площади ацтеков,
Всех вобрал песок времён.
Одиночество - с чего бы? -
Благотворно для меня.
Скоро снег. Торя сугробы,
Ляжет пляжная лыжня:
Мимо лежбищ платной зоны,
Обогнув косой грибок...
Где толпились миллионы -
Ты один. Как перст. Как Бог.
Мужчина плачет в сквере зимнем,
Партиец в буйвольем пальто,
Поступком невообразимым
Колебля. Что-то здесь не то.
В помаде школьниц - недоверье:
"Ну, дожили!" Не в лад смешон,
с чего разнюнился? И - в сквере?
Унижен? С должности смещён?
Жена больна? Сынок под стражей?
От негра нагуляла дочь?
Не знаю, чем... Не знаю даже
Вообще: а надо ли помочь?
Галантерейные привычки:
Рыдать и биться о плечо!
Но подойду, спрошу хоть спички.
Ведь - человек... А как ещё?
Лица не нём нет. Мается. Устроился проводником. Ищет отца, ищет отца, бросившего мать в шестьдесят шестом. Нервный стал. Курит, щурится: "Всё равно разыщу отца!"
Вчера - Чита, завтра - Надым. В путь, и снова - Чита. Мать: "Да Бог с ним, сынок! Забудь! Тщета..." А сын: "Ни черта!"
И вот, на тысячной из дорог (ликуй, проводник-истец!) - случай свёл или Бог помог: в вагон восходит отец!
... Плакал. Бил отца по лицу, ничего не прощая отцу. А тот улыбался разбитым ртом: "Бей, сынок! Заслужил... Но только ушел я в шейсят втором. И сроду в Чите не жил."
Я в сумерки вышел из пансионата.
Дождило. На пляже пустом
обрывок "Известий" влачился куда-то,
свежеющим бризом влеком.
Луна, как желток в майонезе тумана,
мерцала мирам с высоты.
Плеснула волна...
Из ночного лимана
чуть йодом и солью тянуло...
Как рана,
с которой содрали бинты!
Я шел вдоль грибков атлетическим шагом
о Боге хандря, маловер.
И вдруг!
В полумиле - горящим рейхстагом
надвинулся крейсер
под выцветшим флагом
могучего СССР.
Он медленно шел каботажным изгоем,
влияя на стрелки часов.
На палубе - вымытой, как перед боем -
шеренгой стальной, героическим строем
стояла толпа мертвецов.
Морской пехотинец в прожжённом бушлате,
сраженный на Малой Земле;
профессор, вмороженный в лёд в Ленинграде;
летёха-летун при орлиной награде;
штрафбатовец навеселе...
На вантах, на юте, у мощных орудий,
костями друг друга тесня,
забытые Богом советские люди
стояли, не видя меня.
И ветер завыл в такелаже, неистов.
И шторм заревел, накатив.
И хором запели ряды коммунистов
Дегейтера мрачный мотив.
Имперский линкор,
заклеймленный проклятьем,
лишь несколько долгих минут
вдоль пляжа скользил
изможденным исчадьем,
идя от Европы к товарищам-братьям,
а люди все пели... Пора перестать им!
Явленье женщины счастливой
меняет ход вещей не зря:
смотри вослед ей, торопливой,
в плаще из перьев журавля,
в небесном шарфе,
в туфлях быстрых
бегущей по аллее вдаль,
где лужи в бликах серебристых,
где стаял снег, хандра, печаль,
чернеют влажные окурки
и льготный проездной билет:
все то, что снег, играя в жмурки,
скрывал... Но снега больше нет,
а есть она - рывок, движенье,
сквозняк души и дрожь ресниц,
и в хлипких лужах отраженье
ветвей и лиц, людей и птиц,
и шарф, как шлейф, за ней вдогонку,
и в бликах плещется вода...
И женщина бежит к ребенку,
спешит к ребенку, как всегда.
Ты была сверхумной. И к тому же
В постмодерне понимала тонко.
Потому не приискала мужа-
Ровню...
Но пора иметь ребёнка.
Тридцать три! Подругам, даже рыжим,
Бог послал накачанных курсантов.
Ты же, как фанера над Парижем,
Влипла в паутину вариантов.
Но, поскольку слыть привыкла первой, -
Оплодотворить себя дала ты
Элитарной контрабандной спермой
Нобелевского лауреата.
Ты заочно йога полюбила -
Корифея биомагнетизма.
"Я рожу Великого Метиса!"
Но, помучась, родила дебила.
2.
На остановке трамвайной
Кошку он держит, как Бог.
С дурью гнусавит нетайной,
Папы-махатмы сынок.
Мальчик, душа человечья!
Он ли, окрысясь, вчера
Дергался в трансе увечья,
Гнал голубей со двора?
С жаркой сноровкою бека
Турмана леской поймав,
Он ли у ржавого бака
Место избрал для расправ?
Он. Но не выжить во злобе,
Маленький маменькин зверь!
Ангел в нездешней подобе
Кроткую нежит теперь.
Что за усмешка блажная,
Искренний братский оскал!
Гладит, как сроду, я знаю,
Умную мать не ласкал.
Кошка урчит без боязни,
Нежно подмышкой вертясь...
Меру фавора ли, казни
Жизнь отмеряет без нас.
3.
Махатма размножен в тыщах асан.
Вся Индия внемлет его пророчеству!
А в У.С.С.Р.
Характер твой - в упряжке птичья стая:
мигает солнце тысячью ресниц!
Я этих птиц вовек не растеряю,
всклокоченных орлиц и голубиц.
Сквозняк от взмахов! Проблески, затменья.
Так ходит прялка, вертится юла.
Шараханья, биенья и паденья
предугадаешь разве? Жизнь мала.
Как жестко не сжимай в руке тесемки,
рывок!- и не собрать, не наверстать.
И все по швам. Лишь сизый пух поземки...
Чтоб стаей править, надо небом стать.
Какая б ни была Совдепья -
здесь жил и хавал черный хлеб я,
курил траву, мотал в Москву...
Там - КГБ и пьянь в заплатах,
но и Христос рожден не в Штатах,
прикинь: в провинции, в хлеву.
Какая б ни была имперья,
иной выгадывать теперь я
не стану, ибо э т о й жаль.
Где, перестройкой обесценен
и голубем обкакан, Ленин
со всех вокзалов тычет в даль.
Не обновить Союз великий.
Не обовьются повиликой
кремлевские шарниры звезд.
Какая б ни была Совдепья,
люблю ее великолепья
руину, капище, погост.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
