Сжалься, настольная книга с подсветкой,
мир твоему шалашу.
Каменщик, каменщик с мерной рулеткой,
гасишь ли известь?
-- Гашу.
Будет к утру известковое тесто,
вечером -- кровь с молоком.
С силой,
приравненной к трем неизвестным,
выйдем стучать молотком.
Это в какой же главе происходит --
вечно теряющий нить
вьет канитель сообразно природе,
не научившись не вить.
Это же в чьей голове происходит:
око, змея, кровоток.
И не похожи, и родственны, вроде,
мастеровитый браток.
Те же мелькают собачьи повадки
пасынка, сына, сырца.
Тот же талан в обожженную кладку
по недосмотру отца.
Сжалься, настольная.
Лето как лето,
зелени, голени, свет.
Столько хорошего из Назарета,
что не вместить в лазарет.
Испей, Иоаким. В ручье воды
не хватит до рождественской звезды.
Нет улицы печальнее на свете,
чем, с Якиманских путаных дворов
сошедший,
серый камень в Назарете.
Испей, Иоаким, и будь здоров.
Такая сушь,
земля или зола
в горячем лоне семя приняла.
Расти, дитя,
не пропускает взора
вздымающийся купол живота
над бездною попыток и повторов.
Что наша жизнь, Иоаким?
Вода.
Ревут стада, толкущие песок,
и Анна не выходит за порог.
Где затаилось время сенокоса --
в холодной крынке, в маковом зерне,
на темени жены простоволосой.
Кричит с далекой птицей наравне
ребенок, дочь.
И плач ее храним
отселе не тобой, Иоаким.
Помню, имя мое начиналось на О,
тихий омут,
ночной приговор,
испускаемый кольцами дух смоляной
на лицо, и одежду, и двор.
Где олива, круглея,
заходит в окно
и смыкаются связки лещин.
Где уйти и остаться,
не все ли равно,
среди женщин чужих и мужчин.
Вот жилица, скорее,
чем мать и жена,
чем законная совесть и кровь,
говорит,
я твоим продолженьем полна,
уходи, упрекай, прекословь.
Говорит,
для отчаянной жизни предлог --
невозможное бремя нести.
Вспоминай пертуссиновый свой голосок,
просяной колосок из горсти.
Буду, окая,
петь в сочлененье камней
и аукаться в дольнем лесу.
И любовь,
до сих пор неизвестную мне,
если хочешь, сама понесу.
Говорит, говорит над холодным ручьем.
Что я мог, посуди,
что я мог...
Да, как раз, отвечаю,
на поле чужом
надорвал просяной колосок.
Это ребенок в твоем животе.
Он не любим еще.
Он ожидаем.
Долгая тайная жизнь в наготе
может быть раем.
Мир изобилен, упруг и горяч.
Все что вокруг --
принужденье и плач.
Спишь, просыпаешься,
гладишь живот,
не окликаемый всуе.
Так безымянное время идет.
Люди воюют.
Это слова --
предлежание, плод.
Меры вселенной, лишившейся вод.
Мокрое темя в разрыве.
Что извергается, он или ты,
право на свет тяжелей темноты.
Кто терпеливей.
Спи, не зная чуда,
я с тобой,
крохотный, единственный.
Живой.
Неразрывно связанный словами.
Тихо поцелую изнутри.
Обо мне еще не говори,
и гора не сдвинулась,
и камень.
Расскажи про воду и сосуд.
Люди пьют.
Склоняются и пьют,
отрывают смоченные губы.
И лицо становится иным.
Капельки честнейшей Херувим
заблестят и катятся на убыль.
Ты заходишь в воду босиком.
Я плыву в тебе
и мне легко,
не касаясь берега и лона.
Если бы тревожная звезда
огибала мир и города,
мы бы всех послали к Вавилону.
Спи, я говорю с тобой.
Я есть.
Что такое женственность и честь
против одиночества и воли.
Нам теперь укромно до зимы.
А когда отдашь меня взаймы,
не уберегу тебя.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]