ВИВЛИЯ  БОБРЕЦОВА

Некий кюре, намяв пюре, сказал ради уязвления Бобрецову на католицкое рождество: "А у нас Спаситель уже народился, а у вас нет". "Ничего", - сказал Бобрецов, - "Зато у нас Страшный Суд тоже выйдет попозжее на две недельки".

Апофегма.

Если о Давиде-поэте, - который, когда не слагал псалмов, делался воинственен, подобно Вийону, который, не касаясь птичьего пера, делался вороват - писал Бог Дух, руками историографа, в книге царств, в книге Паралипоменон, то о Бобрецове косторезчике - писал Шергин¹ , в черновых тетрадях, своеручно, приблизительно так:

некий преизрядный пуговицерез-гребнедел из бивня моржовой кости в злораскольном городе Архангельске на велицем Белом море с северными сияниями возымел страстное устремление дерзостно начать учительствовать, ради чего поклонился честной иконе славного архангельского распопа, что усек, по диавольскому наущению - в год казанского пленения Иваном Грозным, не чуждавшимся иноческого жития - древокольным топором жену. После ж, движимый раскаянием, возил ея посмертную персть беспраздно на - по Беломорью - рыбацком ялике, до конечного естественного истления в прах, прияв затем монашеские обеты.

И вот по молитве является ему лично распоп во сне и говорит: "Иди к Бобрецову". Бобрецов же жил на краю земли, имея за собой, окромя Ледовитого океана, лишь остров Грумланд. так что повествуемый мастер постеснялся к нему идти за дальностью, однако собрал, пренебрегши сонным видением, приархангельских косторезных старцев как бы на собор, повествуя им горячее желание учительствовать.

Однако рукодельный собор, не будучи горазд в мыслеизъяснении словесном, удалившись, по утру поднес воззвавшему к нему умельцу фигурку - костный образ самого далекого мастера Бобрецова - однако не единичную, а весомо рукополагающего гребнедела в бивнекостяные учителя: мол де, понимай, вот ежели Бобрецов скажет, что ты учитель...

"Бобрецов" же именной глагол происходит не от "Боба", плодоносной огородной травы, но от ветхого годами индоевропейского корня "бобр", понимаемого логофилами - любителями словес, как "лукавый"² .

Бобрецов же, погружая в костяную глазницу работаемого на то время Петра Великого костяной глаз, вкладывая в костяное голенище костяную трубочку с подлинным латынском надписанием "Petro Primo Caterina Segunda" и табачком, сказал:

"Будешь в учении у меня год. Станешь мастер. Или будешь в учении у меня полный пятерик. Опять станешь мастер. Станется, пребудешь десятилетие. И не будет из тебя ни мастера, ни учителя. Потому как, может, у тебя таланта нет."

"Сделай", - усмехаясь, говорит - "завтрешнему утру пуговицу".

После чего повел из рукодельной в харчевницу.

На власах у Бобрецова валяный из козлового меха шлык. На столе чугунный казанок каши с укрухом хлеба. Не молясь, не крестясь, не снимая шапки в костяной пыли, садится Бобрецов за стол, потребляет более трети водочного штофа единоразово, сдабривая постным маслом утирает парящийся кашный взвар, приправляя грузным пашеничным ломтем, а ученику - как бы шиш.

Тот стоит, аки Иисус перед судищем Пилата; во неотверзенном смирении уст.

А Бобрецов доел, допил, домял, досдабривал, свернул пахучую папиросу, а после, подобрав оставшийся от единоличной трапезы оглодок, метнул его широко, как псу, ученику на пол.

Тот же, побуждаем духовно, опустившись на четыре конечности, съел его.

А утром - а Бобрецов, в тайном возвеселении, но будто вне соображения похмельном, а потому обеими боками - как Давид царь на масличной высоте винодавит гроздья - месит клопов на сколоченном из четырех досок лежбище - преподносит ему свежевырезанный в ночи пуговичный плод: на, в образе свернувшейся змеи, пуговичном ухе кувшинный лист с кувшинным распускающимся цветком и лягушка в форменном очертании, безотличном природному.

Тот же смотрит, однако, на ночное рукоделие, аки на во осуждение причастника.

"Прелестная", - снова усмехаясь, говорит - "вещь; праздноделия много, а смысла нет. Сделай", - говорит - "безыскусно, безфигурно, безузорно: как бы круглое свиное рыло, и с двумя дырками".

А сточить безузорное свиное рыло - пускай даже и от краесветного Бобрецова - а кровавая терновая обида всякому, пускай даже и лишенному таланта, мыслимому мастеру, соступившему в слезах от бобрецовского древоложа, как бы из Едема Адам, обняв кривой бивень волосатого слона в рукодельной, как блудница Христовы ноги.

А по воскресению Бобрецов, вышед на ледовитую окраину океана, как в вертоград, зрит ученика, катящего по песку будто бы древесный пласт узлистого ствола дуба, как свиной пятак, изборожденного землеройным промыслом.

Вся работа - будто из единого бивеня.

И в полную косую сажень.

Бобрецов говорит:

"Что ты! И слонов то таких нет. "

Ученик говорит:

"Нет".

"Вот это" - говорит Бобрецов - "есть уже осмысленная работа. Труд природного творца".

"Умел" - снова говорит - "быть учимым, можешь и учить".

"Принимаю" - говорит, падши ученику в ноги - "тебя в заединство фигуроучителей; по всей, окромя единственно человечьей, женской и мужской, какая есть, в земных недрах кости".

Такова - во Слове, во Духе и во всей Истине - Вивлия Бобрецова, заархангельского старопоклоняющегося во Христе костного умельца - творящего на земли, будто бы в Раю, как Господь творил, кормясь, фуганком и молотком, во граде Иерусалиме.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ А Шергин в родительном падеже, с сохранением ударения, рифмуется с Славой Божией.

² Если ледовитый старец резал кость, то внук его словесно маракует, пускай и не в келлейном ските, однако под воскрилиями "скитских дедушек", как словесный агнец, питаемый медами старческих апофегм и виясь при них, как бы некая попутная тропная стезя.
Так, в бобрецовском букводелии чтим: "И пускай речем вдохновенно о дружестве Ахилла-героя и преславного Патрокла, путь всякого одинок: аки в домовину. аки в нужник".
А Патерик речет о некоем старце, коий, при великих постных подвигах, претерпевал немалый страх перед смертью, на что св. Антоний сказал ему: "Смерть, брат, похожа собой на нужник. Колико уж надо идти туда - надо идти".

© Ростислав Клубков, 2002-2023.
© Сетевая Словесность, 2003-2023.

Книга отзывов

НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"

Михаил Бару: Концерт для двух гобоев с оркестром [На завтрашнее утро, друзья, назначена психическая атака нашего отдельного, орденов Мандельштама и Бердяева, батальона московской интеллигенции...] Эмилия Песочина: Звёзды, яблоки, дожди [Вот и нанизан рассыпанный бисер / Слов на непрочную ниточку строчки. / Все мы рифмованных криков лоббисты. / Лига дошедших до ручки, до точки.....] Анна Арканина: Мы – лишь звуки [Стихи тихи – их время поглощает. / Восходит пустоглазая луна. / Войну в меня старательно вмещают, / но вся не умещается она...] Андрей Бычков: Достопочтимый директор [Четыре профессора выстрелили из четырех пистолетов четырьмя пулями. Одна из них попала мне в голову, и я побежал...] Андрей Мансуров: Щенок акулы [Крохотные зубки не казались опасны – не больше, чем плоскогубцы: пока не сунешь пальчик и не сожмёшь, больно не будет!..] Сергей Пахомов: Ощущение пустоты [Прошу у жизни малость, став проще и мудрей: / Чтоб клёна ветвь касалась никчёмности моей, / Чтоб листья шелестели резные надо мной / В забытом богом...] Читайте также: Владимир Алейников: Посреди междувременья | Изяслав Винтерман: Стихи из книг | Андрей Галамага: Портрет отца | Александр Грановский: Импланты: и Сэнсей | Надежда Жандр: Время ждёт, играя тетивой | Владимир Мялин: На шпалерах осени | Елена Севрюгина: В поисках своего кита: О книге Нины Баландиной "Поплавки стихов" | Ольга Кравцова: "Не стенать на прощанье и влюбляться навек": о поэзии Александра Радашкевича | Андрей Мансуров: Начистоту – о рассказах А.И. Куприна | Алексей Миронов: Сомнительный автограф | Леонид Негматов: Улица Леннона | Айдар Сахибзадинов: Третья осень в Урюме | Георгий Чернобровкин: Качание эпох | Динислам Алтынгузин: Когда закончится поэзия | Сергей Арутюнов: Вот в этих самых днях