- О чем ты бежишь, утренний бегун в парке?
О чем неслышно рушишь воздушные арки,
врата света, встающие перед тобой незримо?
О чем возвращаешься, падающие листья целуя,
о чем волочит стопу, припадая слегка на цезуре,
бегущий рядом ризеншнауцер-сучка по имени Рифма?
- О тебе бегу, наблюдатель, с пятого этажа глядящий,
воздвигающий эти врата, откладывающий в долгий ящик
все на свете, заслышав осипший тростник знакомый.
О тебе, даже и тогда не выходящий из дома,
ссылаясь на геморрой, на лень, на теплое лоно,
когда мимо тебя пробегает твой истинный звук, настоящий...
- Обо мне? Не может быть. Не могу поверить.
Отвернусь от окна, уткнусь взглядом в картины, в двери, в засохший вереск...
Мне волнения запретили терапевт и знакомый сексолог.
- Отвернись. Но учти - больше о тебе не пробегу ни разу.
Не замедлю быстротекущее время, не дарую радость,
Что ты мог бы познать, следуя ритму моих кроссовок.
Фонари над предместьями Рима.
Запах рыбы. Веревки. Белье.
Говори, не дури, Форнарина,
Рыжекудрое пламя мое.
Мы там не были, только - фатальным,
Украинским, частящим - поёт
Голос твой, подголосок италий,
Мимо дня, мимо сна, мимо нот.
Все я помню, мнемоник проклятый:
Чуть заметную складку у рта,
Целлулоидный твой сорок пятый,
Надоевшее "феличита",
Как по бюстам тугим тосковали,
Как копались носами в белье,
Как под свист Лилианы Кавани
Ты давала ночному портье...
Проходи, проходи, посторонний.
Брысь, профан - ничего не поймешь.
Медным югом на грязной ладони
Нам протянут полуденный грош -
Кинозал, догоревший окурок,
Кровь-любовь из открывшихся ран,
И рыдает в углу полудурок,
Тыча пальцем в погасший экран.
Я живу за стеной - ты живешь за стеной. Наблюдатель - на крыше живет жестяной. То ли Липскеров он, то ли Веллер - слышишь малошумящий пропеллер? Знаешь, кто-то варенье крадет по ночам, кто-то тещу таскает весь день по врачам, потому что в отсутствие тещи наблюденье значительно проще. А потом они записи - птицам поют, те - красивым радисткам их передают, ну а что на уме у радистки - знает только эрцгерцог австрийский. Вот - на уровне слуха - родился сюжет, вот издатель нашел, как потратить бюджет... Отступаем, мой друг, отступаем, и тираж понемногу скупаем. Мы найдем, что с ним делать, с таким тиражом: то ли в трудные годы в печурке сожжем, то ли в дар поднесем папильотки для морячки, солдатки, разводки... Нету лучшего дома, чем временный дом: ежедневный автобус "Гоморра-Содом", и водитель - старинный приятель... Глянь - на крыше сидит наблюдатель?
кряхтит пророк в отечестве своём
на тридцать три локтя закопан в землю
в зернь проиграла чернь и солдатня
хорошую дублёнку что привёз
тому назад шатаясь по европам
по молодости автостоп и пьянки
девчонки сами прыгали в кровать
за лекции наличными платили
ну как же как же говорили призрак
тень гамлета отца читали в детстве
забыли правда автора но всё же
мол всё смешалось в доме периньона
ла вида эс фуэнте овехуна
а он не возражал изобретатель
властитель дум перехватитель горла
передаватель соли за столом
не хлеб изгнанья хлеб возврата горек
кряхти теперь богатый бедный йорик
на тридцать три
в отечестве своём
стоящий за окном театр провинциальный.
манишки выходной воротничок крахмальный.
то серых луж партер, то неба бельэтаж -
утеха старичков и юных секретарш.
закат не стоит дня. антракт не стоит мессы.
висящее ружье стрельнёт в начале пьесы.
меж действующих лиц - шести или семи -
затерян невзначай вдовец с двумя детьми.
в беседе он кряхтит, глядит себе под ноги,
и вспоминает, как, с цветами на пороге;
и, взятый автором навзрыд и наугад,
краснеет, кашляет и убегает в сад,
где встретятся на бис, вдали от наших взоров,
все мастера реприз и боги эпизодов,
где музыка навек, и Чехов молодой
знай сыплет тихий смех из ложечки в ладонь.
вези в хамовники, к той памятной пивной,
где жизнь случайная над кружкой разливной,
где мебель сборная, как сборная солянка,
и талалихина геройская таранька
летала листьями, кружилась надо мной.
шрам от ранения. нашивка за морковь,
в полях спасенную от ранних холодов.
крест третьей степени за альпы и кремону.
а здесь могла бы быть медаль за оборону
москвы-старушки от невидимых врагов.
идут, неслышные, за осенью - зима,
и даже дворникам приход их - дик, неведом.
а мы - справляемся, с помощником-соседом:
два заклинания, сто грамм перед обедом,
звезда геройская и - золотая тьма.
ты бежал по бескрайнему полю под свист базуки
ты беседовал с проводами беря их в руки
а теперь лежишь безучастный ко всем спиною
говори со мною
приходи к нам в ужас мы посидим спокойно
приходи в отчаянье тут у нас нет попкорна
разливное пиво душевные анекдоты
приходи ну что ты
я-то знаю все вечера твоих одиночеств
назовут связистом а дальше крутись как хочешь
жди пинков зуботычин команды флажка сигнала
обеспечь канала
частоту когда захочет бывало главный
попиздеть со своею любой своею клавой
зажимай зубами крепче под артобстрелом
санитарку в белом
всё они судьбою вертят они тихони
боже морзе сын попов дух святой маркони
никому не верю точка тире две точки
словно мед цветочный
эту жизнь твою зернистую крупным планом
в предпоследний миг остановленную стоп-краном
покажу повзводно поротно побатарейно
если будет время
зимний, белый - сахарной ватою. летний, сильный - духи climat.
как сказала а.а.ахматова "вам попкорна? - сошел с ума!"
и, бежавший мимо по случаю, найман, шустрый, как птицелов,
закивал головой могучею в подтверждение этих слов.
превращаются в эпос хроники, заслоняется рифмой грош.
два цветкова на подоконнике - старший, младший - не разберёшь.
будут книги в асфальт закатаны. но слепой, возложив персты
на те гусли-погуды атомны, скажет "муза - а вот и ты".
хорошо бахыту кенжееву, бо канада все сохранит,
здесь же - легкие отражения, колоколец в поле звенит,
и храпит, ожидая сабджекта, преклонясь на краткий ночлег,
рифмоплет nn, не вписавшийся в повороты сибирских рек.
в этой жизни отдельной,
над невой, поутру
(истопник - оператор котельной,
массовик - интегратор-затейник,
литератор - гуру) -
крики чаек "к началу!"
кверху занавес взвит.
много водки и крепкого чая.
ёршик утра. прочищены чакры.
голова не болит.
застывает обмылок
нежной плоти земной
среди пачек балетных, опилок
золотых, неглубоких могилок
на кладбищах весной,
а для третьего акта
нет дыханья и сил.
то-то горькую пьют аргонавты,
и в ночном кабинете редактор
ходит, жжёт керосин.
бедной жизни затеи -
монплезир, одеон.
прыгай здесь. это - родос. расстелен
голубыми снегами растрелли
у ростральных колонн,
и выходят на холод
из присутственных мест -
клык мелькает. вздымается хобот.
серп сверкает и падает молот.
театральный разъезд.
как если бы жизнь начиналась - окном.
дождем синеватым. рассказанным сном.
бельем на веревке дворовой.
тарзанкой твоей двухметровой.
резинкой. картинкой. вином. домином.
кином про расклад беспонтовый.
как если бы ты в моей жизни - была.
жила до сих пор. паутинки плела
крючком - из оборванных ниток.
любви отдавала избыток.
цвела. облепиху водой развела.
(ругаемый мною напиток).
как если бы вдруг, заскучав, собралась.
у двери, помедлив, рукою взялась
за нитку - за малую малость -
и все на глазах развязалось.
и только - окно. как распахнутый глаз,
с которого жизнь начиналась.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]