Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




Невидимый  Готлиб  летит  над  рекой
Лев Рубинштейн, взятый в лиминозном пространстве Терры Санкты



          Дэсмари йо тэниматэри
          Дэсмари йо тай рэн дай рэн дай
          Дэсмааакеререйайтерию
          Дэсмааааааааакеререйайтерию
          Тумзэ майтария
          Саанде санде дарэ
          Тумзэ майтария
          Саанде санде дарэ
          Санда
          Гаруда рэсмия
          Санда
          Гаруде рэсмия
          Дайдигидихайдай
          [за неимением картона эпиграфно замычит и прихотливая заумная вязь группы "Улий Лукуйев"]


        Если бы можно было вложить ощутимую полость картона в циклическую ипостась застеночно сетевых празднеств, то, наверное, лучшего делового Интродуктора в это предприятие, нежели Лев Семенович Рубинштейн, было бы не сыскать. Замечательный Боец на Полях Концептуалистских Игрищ, неутомимый слагатель карточного войска, и сейчас пребывает по-московски радушный поэт в добром здравии и благополучном расположении духа, что и позволяет нам обустроить нижеследующую неспешную тм-беседу. Разговор наш, между тем, был построен в двояком режиме: инициально, первая часть намеренно заключала себя в письмоцентричном репликовом говорении, фиксируемом на паперти бумажного столбца, в то время как второй части выпало бытовать всяко сонористичной, целясь быть фонетически записанной на минидск во время недавнего неожиданного визита Льва Семеновича в Святоземельные пенаты, в мягкую зиму средиземноморской страды. Вторая часть, однако, оказалась, волею прихотливых судеб целокупно подпавшей мрачной топике тютчевского Силентиума... Молчаливой экзегезе концептуального неурожая. Оставляем звуковую часть нашей беседы в рудиментарно-имагологическом субстрате мифологической науки имени Голосовкера, в поденно-виртуальном пространстве неразличаемого, обнародовав ниже лишь письменный выжатый экстракт нашего с Л.С. разговора. В то время как наши с Рубинштейном изустные опыты общения остаются, как прежде - в епархии затемненного обобществления, в ненаписанных рудиментах докуки. Ведь и Стенограммы их поистерлись, канули в.


Д. И. Зачинать диалог мне хотелось бы, открыто имея в уме четкое желание: не_подпадать под готовые модельные схемы, не стремясь к созиданию еще одного интервью Льва Рубинштейна, помня те дивно_блевотные чувства, которые испытывает искушенный читатель (а других мы не держим), при виде хоть бы такого началия одного из взятых у вас (в самой центральной из возможных пресс) интервью: Лев, вас считают одним из классиков московского концептуализма. Как вы себя чувствуете в этой роли? И что по этому поводу думаете? Вопросец сей, буде заданный куртуазной девицей-критикессой, не самого уродливого вида, да еще и по дивному имени "Таня", конечно, скрадывает изрядную долю своей гнилостной сути, и все-таки, остается тем, кем он (вопрос) есть: неотменимо банальной мутью-приплодом на_прокорм_гламурного пера. Не желая пролонгировать недобрую traditio таких началий, спрошу: А каковы бывают ощущения у мудрого Льва Рубинштейна, когда очередная журналистка с призывно прощелкнутым диктофоном приветливо ощеривается с подобным вопрошаньем в клюве? Мол, "Лев_как_концептуалист_классик", разве это не противно?



Л. Р. Вовсе даже и не противно... Глуповато - это правда. Но всех же понять надо, иначе, зачем все остальное? Потом, девицы-то, вами упомянутые - люди, как правило, вполне себе подневольные, так что и спроса особого нет. И отвечаю смиренно, как миленький, отшучиваюсь, как умею, изображаю смятение etc.

И это, уверяю вас, еще ничего. А вот когда пришла одна такая из какой-то газеты и сказала, что ей поручено со мной поговорить, а она довольно смутно представляет, кто я такой (призналась честно, за что ей полагается плюсик). Так вот первый ее вопрос был примерно такой: "Ну, Лев, расскажите что-нибудь о себе. Чем вы занимаетесь. Я вот знаю, что вы что-то такое... ммм.. пишете. А не расскажете ли нашему читателю, что именно вы пишете..". Тут уже пришлось бескомпромиссно и твердо расстаться, к сожалению. Тут уж и мое толерантное смирение дало известный...сбой. Иди, говорю, девочка, выучи урок, потом, наверное, уже, приходи...



Д. И. Да, вот этот последний эпизод дорого стоит, между прочим! Однако, девушка как будто вышла из некоего пепперштейнового комикса (был у них такой - в двенадцатом, кажется, нумере Печатного Места). Такая, с позволения сказать, "кантианская вещь_в себе", или хайдеггеровское вот!-бытие! (в смысле всюду жизнь! Да-зейн!). Ну, кантианская, вестимо, от слова cunt. Если уж речь зашла о девочках, девушках, младогерменевтах, было бы, наверное, небесполезно узнать каким ребенком были вы сами, дорогой Лев Семенович. Озорничали, небось?



Л. Р. Не то, чтобы особенно озорничал, ибо был, что называется, немного трусоват и всякое общепринятое нарушать никак не осмеливался. Не осмеливался, но, все-таки, постоянно нарушал, просто потому что был ужасно, просто патологически непоседлив. Мама рассказывала, что еще в "допрямоходящем" возрасте я, вцепившись в кроватную сетку и методично подпрыгивая, часами повторял одну и ту же ... хочется сказать "мандалу", ибо это, судя по всему, она и была. Я повторял: "Тяп-тяп, Бути-бути". Часами! Натурально сводя всех домашних с ума... Вот примерно так все тогда весело и проистекало...

В школе я часто и помногу вертелся, поэтому мою бедную маму едва ли не каждую неделю вызывали в школу и спрашивали: "Что это с ним?". Мама говорила, что я очень "впечатлительный" мальчик, что, кстати, было чистой правдой. Впечатлительность и вместе с тем стремление соответствовать всему общепринятому и конвенциональному приводили к тому, например, что всю ночь перед приемом в пионеры я не спал, а к утру меня нервически вырвало. Мама думала, что я отравился, а я просто боялся забыть текст клятвы. Помню его, кстати, до сих пор. Но, пожалуй, не решусь воспроизвести в полном масштабе...



Д. И. Не будем эксплуатировать вашу память, прося прочесть (хотя лично я помню только финитные строки оттуда: нечто типа "Делу Ленина и Красному Знамени быть достойным и верным Клянусь! Клянусь! Клянусь!"). "Тяп-Тяп, Бути-бути" почему-то напоминает этакий "универсальный" заклинательно-сорокинский текст. Ведь В.Г.- он же иногда бывает такой... в потоке сознания, ноуменальный "заумник". Сейчас, кажется, уже не водится этих архаично-железных пружинистых кроватных сеток, все облачено-сокрыто в Ортопедические Матрасы, а помнится, в школьном детстве многие дворовые пацаны любливали осуществлять эти батутные прыги, наподобие ваших, разве что без мандалового присловья... А вас обычно не наказывали? В смысле, отведывал ли жесткого родительского Ремня маленький Лева Рубинштейн? Ведь пропедевческо-школьные времена не могут обходиться совсем без поведенеческих эксцессов...



Л. Р. А вот на это, пожалуй, я не отвечу... Я бы не хотел... Про родителей говорить не буду - не очень хочу и не особо могу, тем более их очень давно уж нет в живых... А вот то, что школьные годы мне и поныне вспоминаются как сплошная, нескончаемая травма (это при том, что учился я весьма неплохо), это, конечно, точно. Впрочем, я об этом много писал всякой разной эссеистики. Можно, наверное, найти в разных местах... О детстве, может быть, хватит? Впрочем, не буду вам указывать - это противоречит правилам. Здесь, как в кабинете следователя, вопросы задаете вы, а не я. А мое дело - отвечать.. Ну, или уклоняться...:-(



Д. И. Уклоняться, это, кстати, одно из наиболее легитимно-стильных действий, кои может себе позволить интервьюируемый... Что ж, зажмуримся и попытаемся представить, что предыдущего вопроса как бы не существовало в природе. Хотя он, разумеется, был. Фигура умолчания - наиболее зловещая из возможных теневых знаков... Это, как в одном из недавних интервью я спросил радикального панковского карнавалиста (известного своими симпатиями к семитам) имел ли он когда-либо в жизни интересный секс с еврейским девами. Он чуть запнулся и сказал, что на этот вопрос он не может начать отвечать, сколь бы себя не напрягал. Девство же интересовало нас тут в феноменологическом разрезе. Мемуарные всполохи, этнография... Инициации Маргарет Мид... Уходя от гиблого тропика "детства Льва Рубинштейна", мы все же не можем его напрочь оставить. Если я попрошу описать вас что вы тогда "ели", вы рассердитесь? Не в смысле Пищи, но в смысле "Книг" (резонируя високосному высказыванию о сущности человека_как_производного от Еды его). Что вам тогда (еще до известного библиотечного дела) приходилось читать и о чем (в плане чтения же) Мечталось? Бродский мечтал прочесть оригинальноизданного Джона Донна. И прочел его в своем бараке, присланной книжицей от Лидии Чуковской. А вы никогда не хотели читать Джона Донна?



Л. Р. Абсолютно никогда. Читал его в переводах в соответствующее время. И все. Стихи вообще возникли поздно, не считая, разумеется, сказок Пушкина (о которых попутно скажу, что если и исчезнут когда-нибудь из общественного цитатного обихода его разные произведения, то сказки будут читать всегда). Так вот. Читал я в детстве ровно то, что и полагалось. Сколько-то лет тому назад я проделал некий эксперимент. Перечитал подряд все любимые в детстве книжки. Какие-то из любимых (вроде "Всадника без головы") оказались полной плоской туфтой. Зато другие ("Остров сокровищ", "Том Сойер") оказались еще притягательней краше. Вообще читал много и, практически, все подряд. Зрелой же и самой правильной стратегией чтения я считаю пере-читывание. Это НАСТОЯЩЕЕ чтение и есть. Любимые стихи, например, способны стать любимыми только тогда, когда по-настоящему знаешь их наизусть, а потом еще и перепрочитываешь.



Д. И. А как вы в режиме "реального времени" относились к тому_кто_любил Донна? Я имею в виду Иосифа. Онтологическая метафизика и декларированная любовь к античности были издавна чужды вашим тетрадям? Если убрать антагонизм вашего московства и Бродскую питерофилию, соответственно, то что можно поиметь в сухом остатке? Ведь вы же приблизительные ровесники (он немного старше) Вообще, было бы уместно узнать о тех лицах из непосредственно-Цехового окружения, которые интересовали вас в юности и которые, так или иначе, формировали ваш досуг... и вкусы.



Л. Р. О, это, как любит говорить один мой стародавний товарищ NN, нетелефонный разговор. В данном случае - очень длинный и путаный. Бродский же (скажу попутно) старше меня отнюдь не "немного", а вполне на целых полноценных семь лет, на семерик, что хотя и является "как бы ерундой" на сегодняшний день, но в те времена было разницей если не фатальной, то вполне значимой и существенной. И дело даже не в возрастной разнице - среди моих друзей бывали люди даже постарше... Дело в принципиальной разнице и несовпадении культурных поколений. Он уже был всемирно прославленным, "культовым" стихотворцем, а я... Я, вы знаете, еще и не начинал ничего такого "писать". Поэтому он автоматически отодвинулся от "меня", отдрейфовал в моем понимании куда-то прямиком в Серебряный век.. Тут еще и фактор нашей дорогой королевны А.А.А.хматовой сыграл свою системообразующую роль. Поэтому я практически никогда не воспринимал его как (в полном смысле) своего современника. Тем более, что личного знакомства тоже у нас к несчастью, никогда и не было. Те, кто были с ним знакомы, воспринимали и продолжают воспринимать его несколько иначе. Все говорят, например, о сокрушительном личном харизматическом обаянии. У меня нет оснований этому не верить, но и личного опыта я не имею. К стихам же его я всегда относился уважительно, но не более того. Хотя и не "менее". Никакие, идущие оттуда инспирации меня не задевали даже косвенно. И не могли. Эта была заведомо чужая поэтика и чужой (для меня - безусловно архаический) взгляд на роль и назначение поэта.

Что же касается прочих окружающих лиц, то это действительно отдельный и длинный разговор. Да что там разговор - простой список лиц из разных времен едва ли прочтешь до середины.



Д. И. От нобелевских покойников переходя к персонажам несравненно более биографически близким для Вас (как в смысле возраста, так и в смысле текстологической расположенности), не припоминаете ли вы свой "самый первый контакт", произошедший у вас с Дмитрием Александровичем Приговым и со, скажем Андреем Сумниным (известным в Искусстве как "Монастырский" (антикабаковский)). Заурядны ли были экзистенциальные (кармические?) обстоятельства этой инициальной событийности? Что непосредственно предшествовало этому судьбоносному знакомству и кто послужил "медиатором" в этом благом деле?



Л. Р. С Андреем Монастырским мы знакомы, пожалуй, дольше всех названных и неназванных. Со школьных, буквально, лет. Со школьной, так сказать, скамьи...:-) Он был поэтом тогда, и многие годы наши имена упоминались как бы в паре. Так было буквально до середины 70-х, когда он решил, что он - художник. Первая акция "Коллективных действий" (она называлась "Появление") была придумана совместно. Потом мы как-то чуть-чуть метафизически разъехались. Видимся мы теперь достаточно редко, но сохраняем при этом вполне теплые и милые отношения. Пригов же возник ближе - к концу 70-х. Нас познакомил Сева Некрасов (тогда он любил всех со всеми знакомить). Он просто привел ко мне Пригова, и мы сразу же друг другу понравились. Как и должно было быть при "настоящем чувстве". Потом Пригов пригласил меня в его и Бори Орлова мастерскую - посмотреть всякие визуальные работы. Потом были какие-то совместные квартирные чтения. Ну, и так далее и тому подобное. Теперь мы чаще встречаемся в бесконечных "чужих странах", более, чем в Москве. Так уж сложилось.



Д. И. А как выглядели локусы вашего совместного бытования в те годы "начальной поры", того самого важного эона концептуалистских "Бури и Натиска"? Где (в топологическом смысле) бушевала магистральная волна ваших художественных активностей? В каком таком месте родился Московский Концептуализм? Существовал ли такой "топос", где факт экзистенциального зачатия (исторического рода) можно было бы считать неоспоримым?



Л. Р. Локус, топос... Квартиры, наверное, художественные различные мастерские (Булатов, Кабаков). А был еще (то есть, он и теперь есть. И живет в вашем родном, кажется, городе Хайфе) наш общий друг Алик Чачко (врач и большая умница), в чьей огромной (40 кв.м.) комнате в центре Москвы проходили в течение лет, примерно, восьми регулярные семинары (так мы называли эти посиделки с чтениями, показами слайдов и разговорами, разговорами, разговорами). Там-то и обкатывался тот самый взаимопонятный язык новейшего искусства, который сколько-то лет спустя стал более или менее общераспространенным.

Московский же концептуализм нигде конкретно и "формально" не рождался. Он уже был, когда мы все познакомились и всецело заобщались. Просто однажды Боря Гройс, приехавший в ту пору (году так в 78) из Питера в Москву, всем этим делом крепко увлекся, всем всех объяснил и написал статью под названием "Московский романтический концептуализм". В статье были некие общие положения, важные формулировки...а так же некоторое число персоналий (про меня, в том числе). С этой статьи, кстати, начался первый же номер журнала "А-Я" (Может, знаете о таком?) Примерно, так...



Д. И. Ну да, а замечательный журнал этот успел с тех пор почить в типографском бозе, но и обзавестись неким подобием электронного сайта, статья же перепечатана на многих языках (да и по-русски не мало раз) а сам Гройс получил заветный tenure и по-мюнхенски княжит в благом городке с малоприличным для русского уха названьицем "Карлсруе". Наверное, бывали и разные другие "описатели" вашего словесного перформатива. Как, на всех этапах вашей литературной "карьеры" складывались ваши контакты с поголовьем литературных немзеров и курицыных, всяческих плодовитых бавильских и быковых... Кто-то радовал отдельно? Вот, к примеру, Олег Аронсон в правильном журнале "Логос" так запечатлел ваше сходство-отличие от Д.А. Пригова:

        <>...Если Дмитрий Александрович Пригов осваивает "естественную" способность к литературе через экстатику графомании, то Лев Рубинштейн имеет дело скорее с аграфией, с неспособностью к письму, с невозможностью написать от себя даже строчку.

Согласитесь ли вы с такой дефиницией, а также с тем, что (хотя бы) чисто исторически именно Пригов репрезентирует собой тот "внутренний полюс", с помощью балансировки которого следует воспринимать ваши работы?



Л. Р. Что же я могу сказать...В плане "описателей", их было полным полно и даже кое-что было вполне адекватным... Конечно, по моему разумению. Вот Андрей Зорин как-то написал важную статью обо мне (в общем-то одним из первых). По-моему, очень хорошую. Ну, и многие:-) из перечисленных вами, ну и Слава Курицын, в частности. Радуют в таких случаях, конечно же, какие-нибудь неожиданности. Например, прислали мне не так давно из Италии репринт статьи какого-то неведомого мне итальянского чудесного филолога (по-русски) с доскональным анализом моих сочинений. Не каждый соотечественник так въедет в проблематику, как это сделал он. Это, разумеется, весьма приятно. Или позвонила недавно какая-то совсем юная барышня из МГУ. Сказала, что написала курсовую, хочет показать. И показала. И тоже немало порадовала, между прочим.

Что же до Пригова и постоянных этих всех навязчивых сопоставлений нас с ним, то это, я думаю, работает достаточно простой психологический принцип перманентной семиотической бинарной двоичности. Нас часто к месту и не к месту любят и упоминают в паре, ибо думают - вот эти старые матерые концептуалисты, близнецы-братия, их надо вроде бы сравнивать и сопоставлять. А некоторые, к несчастью, любят еще и противопоставлять, что ни мне, ни, как я знаю, Пригову чрезвычайно не_нравится и не может. Никто, ведь, слава Господу, ни с кем уже очень давно не соперничает.



Д. И. В плане Пригова, я недавно немало удивился, конкретно услышав от одного сетевого критика, что по его видению, вы с Д.А. просто-таки физически, братски, родственно похожи. То есть, оказывается, немало "внешних точек"... и т.д. Действительно, бывают удачные критические рокировки. К примеру, я, в своё время, порадовался вашей беседе (в ВОПЛях, кажется..) с Зарой Абдуллаевой. Ведь именно вам, исходя из вашего концептуалистского контекста, оказывается, на поверку, неотменимо необходим этот самый "феноменологический фиксатор", тот, кто адекватно сохранит генерируемые вами потенции. Сызмальства, надо полагать? Ведь вам (в давнюю пору) был нужен друг-фотограф, который сфотографирует ваш текст, написанный на стене дома в подворотне. Без "фиксатора" создаваемое вами текстуальное пространство канет в нераспознаваемое ничто... Кто мог бы оказаться своего рода "идеальным рецептором" для вашей литературоцентричной активности?



Л. Р. Вопрос, однако, очень интересный и - помимо вашей воли... - чуть ядовитый и коварный. Под "фиксатором" можно понимать и персонифицированный катализатор. Это, и вправду, замечено вами довольно-таки прозорливо... Причем настолько, что я понял вот сейчас, что сам я раньше об этом особенно не задумывался. Мда... А может, и правильно, что не задумывался. Любая саморефлекия полезна лишь до той степени, пока она реально полезна. А дальше - вредна и всяко пагубна. А потому и по поводу "идеального рецептора" задумываться, с вашего позволения, я все же наотрез откажусь. Конструирование адресата, особенно идеального, ни к чему хорошему не приводит, я думаю, как правило. К тому же, как мне кажется, я уже достиг той авторской "персонажной" стадии, при которой можно и не задумываться особенно, о том, как надо плавать - можно уже просто плавать.



Д. И. И, вместе с тем, наличие вполне осязательно_конкретного "адресата" или, более абстрактно, "воспринимателя" вашей работы вы все же не станете отрицать? Или станете? Мне бы хотелось попытаться сконструировать (с вашей, естественно, помощью) некую виртуально-предельную таргет-аудиторию, которой адресуется большинство ваших литературных жестов. Говоря бессвязно-банальным языком: как выглядит "ультимативный" Тот (аллюзия с Египтским ибисоглавцем неслучайна), кому вы бы хотели посвящать (исихастское) умно_делаемое?



Л. Р. Ох... Вот ведь вопрос. Да чего ж его конструировать, этого... "Тота"? Вопрос-то итак как бы достаточно внятный. Ибо каждый охотник желает знать, где этот Тот угнездился и сидит, злыдень... Для писателя советского разлива, это, обычно, гадостный редактор издательства, с которым был заключен договор, и чей аванс давно уж пропит в ресторане ЦДЛ. Для диссидентского сочинителя, ориентированного на уезд, был, допустим, "Голос Америки" и, соответственно, сотрудник соответствующего отдела в ГБ, который прочтет это дело и, паче чаяния, обосрется со злости. Ну и так далее. Для меня - это, скорее всего привычный круг сидящих регулярно за одним со мной столом дружеских лиц... Во всяком случае, когда мне кажется что-то удачным, я спрашиваю себя: "Вот интересно, оценит ли эту штуку, скажем, такой-то?" Вот этот самый такой-то, близкий мне по опыту, отношению к языку и проч. - он, видимо "Тот" самый и есть. Понимаю, что ответил как-то неотчетливо, но яснее не получится. Видите, я избегаю прямо сказать, что тот - это скорее всего я сам и есть. Избегаю, потому что когда человек говорит: "я пишу для себя", мне самому, как, правило не интересен. Все-таки мне как читателю важно догадываться хотя бы о возможном целеполагании художественного жеста.



Д. И. Согрешу ли я против истины, если предположу, что любезный вам Тот, сидящий за столом, вероятнее всего, оказывается "художником"? В смысле - менее поэтом. Вы сами как-то недавно сказали: "....идеи современного изобразительного искусства стали влиять на меня в большей степени, чем литература. Я думаю, что на меня существенно повлиял американский поп-арт с его идеей серийности." Вам самому, часто ли доводилось безбоязненно_публично экспонировать продукты непосредственной визуальной культуры единоутробного исполнения? Никогда не возникало такого импульсового позыва?



Л. Р. Насколько я могу судить, этот наш "Тот" может оказаться, конечно, и поэтом. Но это скорее исключение. Впрочем, поэт - это и так уж, можно сказать, в некотором роде исключение.

А в выставках я, разумеется, участвовал и не раз. Это часть моего "хабитуального бытия".. Причем в выставках участвовали те же самые вещи, которые участвовали и в антологиях прозы, и в антологиях поэзии. Это ведь вопрос означающей кодировки, не более. Вопрос, так сказать, контекста. На выставке - это визуальный объект, на сцене - театральный, в поэтическом журнале - соответственно. Ну, и так далее и тому подобное...



Д. И. По тому же примерно "разговорному поводу" вы далее заметили, что на вас ощутимо влияла "...также и новейшая музыка, потому что тогда же появились друзья-музыканты, которые пропагандировали всякую полузапрещенную музыку... ". Было бы полезно услышать их имена - в смысле, этих друзей. Кого из композиционных мэтров вы цените до сих пор, кого слушаете специально? Как, интересно, вы относитесь к концептуальному русскому джазу? (упомяну Ганелина, Тарасова, Чекасина, Резицкого, Яремчука, Парфенова, Летова, Гайворонского, Курехина, Макарова...= to name but a few). Использование разнородных "естественно-звучащих", "конкретных" soundscapes (в духе французских старых конкретиков плана Шеффера, Пьера Бейля, Пьера же Анри, или, наоборот, соратницы Сергея Ф. Летова - замечательно феерической американки Ладонны Смит) откликается чем-либо сонористически со-звучным в вашей душе?



Л. Р. Это, разумеется, очень многие из тех, кого вы, опять-таки, перечислили. Плюс Володя Мартынов, плюс Сережа Загний, плюс Антон Батагов, плюс Алеша Айги и, конечно, разные прочие другие, которых называть не хватит никаких, даже виртуальных, журнальных страниц...

С едва ли не каждым из них я имел радостное и полноценное художественное сотрудничество. В контексте музыкального концерта или перформанса я уже становлюсь, по сути, полноценным музыкантом (как я только что и говорил...).



Д. И. И, став музыкантом, можете ли вы похвастаться специальным органоном, известным в народе как "фальшеуловитель"... Вы легко отделяете зерна от плевел, "честную женщину" от маркитантки, выспренние строчки очередного пафосника-затейника от изысканного врачуна немеркнущих всходен? Утешаетесь ли вы патокой пафоса, или же, как можно понять из ваших работ, нет ничего более далекого от Льва_Рубинштейна, поэта, нежели выспренность неискренней эмоции?



Л. Р.А тут и отвечать, наверное, особо нечего. Могу лишь ответить вопросом на вопрос: "А вы сами-то как думаете?":-(



Д.И. Хе-кхе... Это получился у вас такой как бы неосознанный, но явновидный плагиат из Петра Николаевича Мамонова, значимого русского поэта-скомороха. Позволю себе соответствующую цитату из нашего с ним давнего интервью:

        www.topos.ru/cgi-bin/article.pl?id=557

        П.М.<...> Вот.. вы всё спрашиваете меня то, на что я сам не знаю ответа. Откуда это, как что берется... Вы критик - вы и думайте.

        Д.И. Вот я и пытаюсь как-то вас понять...

        П.М. Нет, вы пытаетесь не таак (закуривает) Вы хотите, чтобы я за вас сделал вашу работу. Чтобы я ответил за вас.

        Д.И. А вы и не можете, да?

        П.М. (лукаво и чуть криво ухмыляясь) Я-то могу...Могу. Будьте покойны...

        Д.И. "Лысый Брюнет" - проистекал интересно для вас?

        П.М. (продолжает усмехаться) Нееа.

        Д.И. Никак?

        П.М. Никак.

        Д.И. Ни по каким...

        П.М. (не дает закончить) Ни по каким.

        Д.И. То же самое можно, я предполагаю, сообщить и о вашей пьесе по Маркесу... Она никак не отразилась на вашем творческом бытии, да?

        П.М. А вы как сами думаете?

        Д.И. Мне думается, что она была неким совершенно проходным режиссерским дебютом человека, озиравшегося широко открытыми глазами на окружавшую его Мельпомену...

        П.М. Ну, тогда вот так и напишите.

        Д.И. А, возможно вы имеете какую-то иную мысль об этом?

        П.М У меня мыслей нет, я же объяснял.

        Д.И. Никаких?

        П.М. Мыслей нет. И слава Богу. Потому что мысль собственная заводит тебя в тупик. Сейчас мы видим это на примере мира нашего. Вон американцы - какие умненькие все... А чё? Выбегают вдруг на улицу, начинают расстреливать школьников.

Проблема, дорогой Лев Семенович, как видите, состоит вовсе не в том, что лично, скажем, я не умею (или не хочу) ответить на тот или иной вопрос, но в эксплицитном нежелании моего эксцентричного респондента чуть остановиться, перевести мыслительный дух, поразмыслить над каким-то (не самым, будем откровенны, нерелевантным для его экзистенции) вопросительным узлом бытия. НО, Петр Мамонов, не желая мне отвечать, играл в некую свою-фирменную, отчасти глумливо- юродивую тм_игру.

При этом интересно, часто ли вы отвечаете именно так на отчасти затруднительные для вас вопросы? (притом, что вы же знаете - "неправильных" ответов в интервью не бывает по определению. Любое ваше слово остается исторически зафиксированным и, в частности, ответ на предыдущий вопрос пропишется в Анналах именно в таком виде, каким вы его посчитали возможным оставить. Это же ваш сон. В смысле не_мой).

Здесь особенно интересно, любима ли вами подобная (карнавализованная) топика игры как важнейшего человеческого жизнедеятельного субстрата, проблематика книги Homo Ludens интересовала вас когда-либо?



Л. Р. Да-да, конечно, все так... Хейзинга. Когда-то и я читал... В те далекие времена, когда интересовало все средневековое. Был ведь у нас и такой период. С тех пор, впрочем, специально не перечитывал.

А вопросом на вопрос я ответил лишь в том смысле, что неужели, мол, непонятно? Вопрос-то как раз слишком даже не_затруднительный. И, вообще, - поехали дальше :-).



Д. И. Интересно, а когда вы в последний раз по-настоящему играли? Что служит вам в качестве заветного инструментария борьбы_со_скукой?



Л. Р. Играю - в широком смысле - постоянно. Но без специфически-ролевых "мерцаний" с трудом представляю себе коммуникативную составляющую своего "бытования" в жизни. А без этой составляющей - саму жизнь. А что такое "по-настоящему" - Бог его знает?



Д. И. По-настоящему - так, чтоб "не отвлекали". Как никто не отвлекал покойного Капитана (Сергея Курёхина), когда он пускал маленького зеленого лягушонка под ноги величественного черного фортепианового "Стенвея", играя в Большом Зале Московской Консерватории. Вас часто отвлекают от ваших любимых дел? И кто, если не секрет?

Не рассматриваете ли вы и наше с вами это анахоретское "говорение" как своего рода докучливую помеху, отчасти препятствующую вашим "интимным поэтическим делам"? С другой стороны, кто на такой вопрос согласится ответить в полной мере откровенно? :-)



Л. Р. Вот именно. Впрочем, честно - не отвлекаете. Я бы без церемоний дал понять. А вообще я с юности буквально привык к тому, что я живу, будучи отвлекаемым. К этой ситуации я настолько уже ловко адаптировался, что мне уже мешает, когда никто не мешает. Я писал в общественном транспорте и на скамейке в сквере. Потому и "играть" привык в присутствии зрителей. Эта самая игра носит, в сущности, защитный характер. Игра внешняя бронирует игру внутреннюю. Вот так - очень схематично, но более или менее соответствует моей художественной модели.



Д. И. Наверное, следует рассматривать и ваши литературные активности как интегральную часть такой прерывистой Большой Игры (Чемпионата на первенство Большого Шлема). Насколько тут велика у вас потребность в "операбельных Знаках" при конструировании того или иного эстетического экспоната? Я здесь сознательно использую "строительную номенклатуру", каковая видится весьма адекватной для, поди, всякого концептуалистского реченья. Можно ли говорить о вашей поэтике как о перманентном игровом стремлении "навсегда избавиться" от вербальных компонентов словесного творчества?



Л. Р. Я, собственно...</щелчок> дигитально-сенсорный минидиск внезапно и коварно завершил свою работу разрядив батарею>/ И тут, неожиданно, из полутьмы бесчувственного подсознания возникли эти самые ОПЕРАБЕЛЬНЫЕ ЗНАКИ, которые заполнили всю ВИЗУАЛЬНУЮ ПЛАТФОРМУ нашего разговора...В прогностических сочинениях Льва Рубинштейна потонул наш с ним импровизированный короткий диалог, примерно также, как растворилась несчастная сорокинская Марина в свой тридцатой любви: поточное сознание чужих текстов абсорбировало ее волю и подчинило себе ее экзистенциальный уклад жизни. Раз, Раз, Раз..Два Три Четыре Что такое? Шесть Ну что? (вошел и трепетное сердце опять наполнилось тоской) Я здесь (неосторожно касанье а сколько встрепенется в нем) (шатается на горизонте непостоянная звезда) Да или нет? (Как беззаконная комета так жизнь не то чтоб удалась)Четырнадцать (недаром кровь наружу рвется и песнь воинственну поет)Я не знаю (не примелькается свобода она с тобою погляди) Я не могу (не так-то просто день вчерашний сегодня взять да пережить) (нет нет усилья не напрасны я это точно говорю)Ничего нет (давай но очень осторожно чтоб ничего не повредить) (усталый мозг рождает слово но растворяется во рту) (поверить в это невозможно не убедившись самому)Всё ли здесь в порядке? (не странно ли смотреть на солнце а видеть звезды и луну) (мороз и солнце лед и пламень земля и небо день и ночь) (кто не страшился бы поведать о тайне сердца своего) (кто проводил бы дни и ночи над вечной книгою Ицзин) (кто там в мохеровом берете сквозь запотевшее стекло)Тридцать один (кошмар весь череп наизнанку ковер манишка всё в крови) (значенье данного мгновенья мелькнет и сгинет навсегда)Надо подумать (а утром стало вдруг получше и даже кушать попросил) (любовь откуда бы ей взяться опять не даст мне умереть) (рассказывал один знакомый как дама пукнула в гостях) (та что насмешливо внимает поэта пламенным речам)Я думаю (в системе чуждых отражений вдруг и мое мелькнет лицо) (ну надо же какая сука с больным не может посидеть) (пришли и лишь потом узнали что всем придется уходить)Я думаю (все так изменчиво и странно что странно как это еще) (моя пронзительная лира внушает сердцу моему) (что дело не в спасеньи мира) Я думаю что содержание и оправдание каждого жеста прямо пропорциональны той степени в какой осознаны вся мера ответственности за него и весь диапазон его последствий (от сновиденья к сновиденью одна навязчивая тень)Как будет: "один, два, три, четыре"? (не может быть чтобы не знала как тут сыночку без нее) (а впереди такая пропасть что жить не хочется пойми) Пятьдесят восемь (зову костлявую подругу она все медлит не идет) (говню костлявую подругу она кивает и молчит) Как будет: "Я здесь"? (тебя тебя лишь позову я прийти глаза мои закрыть) Шестьдсят четыре (приди прииди меня проведать могилку к празднику убрать) Как будет: "Да, нет, не знаю, не могу"? (не лучше ль порасти травою чем пыльной славою земной?) (увековечили и ладно пойдем отольем, посмотрим отойдем) Шестьдесят девять (уснем уснем я точно знаю что мы проснемся, не спеши) Семьдесят один Семьдесят два (послушай жалобную песню поплачем вместе так и быть) Семьдесят четыре (пока не понял что такое утрат чуть слышный аромат) (надежды юношей питают так то ведь юноши а ты) Как будет: "Ничего нет"? (за всех понятно не ответишь ответь хотя бы что к чему) Как будет: "Всё ли здесь в порядке"? (ты говоришь к чему все это я говорю смотря о чем) (ты говоришь нельзя так больше я говорю ну перестань) (ты говоришь кровь стынет в жилах я говорю ложись и спи) Как будет: "Что-нибудь еще"? (не будем говорить об этом а то и так черт знает что)А еще? (как будет мама стол спасибо прощай навеки стол любовь) (летали надо мной стрекозы неясной прелести полны) (как будет ясень облетает глядишь и птицы улетят) (качались надо мною сосны суля прохладу и покой) (как будет холодно и сиро моей подветренной судьбе) (повисли надо мною птицы надежды призрак и символ) (как будет весело наверно когда нас всех по одному) Девяносто три Девяносто четыре (ни состраданье ни прощанье не отразятся на лице)Девяносто шесть (вот так без знаков препинанья но с многоточием в конце) Девяносто восемь Девяносто девять Как там дальше? Сто один Как? Сто три... Ну как? Сто пять! Карточки, Карточки, Карточки...Карточки опят опять.

















© Денис Иоффе, 2004-2024.
© Сетевая Словесность, 2004-2024.

– Лев Рубинштейн –





Словесность