Марк проснулся от мягкого поглаживания материнской руки. Было рано, за окнами еще висела ночь. Из столовой слышались мужские голоса, а здесь в спальне был полумрак.
- «Марик, ты одевайся» - необычайно серьезно заговорила мать, ее большие глаза были расширены, руки подрагивали.
- «Мы поедем к тете...» К тете Марк готов был ехать в любое время, хоть днем, хоть ночью. Тетей он звал Тамару Александровну - свою бонну. Очень любил ее и скучал по ней, когда года полтора тому назад она уехала к себе в деревню. Этим летом ему было твердо обещано, что он поедет в гости к тете.
- «А можно я с собой книги возьму?» - спросил Марк, одеваясь - «Хорошо, возьми, только немного, одну или две, из самых любимых» ответила мать, выходя из спальни.
Марк задумался, не то чтобы он имел так много книг, но каждая была чем-то хороша и памятна. В конце концов он решился: вытащил только начатого «Маугли» в бледнозеленой обложке и любимую зачитанную «Лесную Газету» Виталия Бианки.
Держа книги в левой руке а правой застегивая на груди рубашку, он вошел в столовую и увидел солдата с винтовкой, стоящего на вытяжку у входной двери. За столом сидел невысокий человек в штатском, с серым скучным лицом и размашисто писал что-то на длинных листах. Отец бледный, в незастегнутой рубашке, без пиджака, стоял около, и, держа руки за спиной, глядел вдаль.
- «Ну доктор, пойдемте в ваш кабинет, будем бумаги подписывать» - проговорил невысокий и по-хозяйски двинулся первым в отцовский кабинет. - «А вы, гражданка, поторопитесь» - мимоходом кинул он матери - «времени у вас остается всего часа полтора, ровно в четыре машина придет».
Мать беспомощно развела руками и не двинулась с места. По-видимому, она слабо представляла себе, что она должна делать. Но тут на помощь матери пришли, непонятно откуда взявшиеся, двое мужчин. Или они сидели в приемной, или дожидались на улице. Были они немолоды уже, одеты в рабочую одежду, с морщинистыми, темными лицами. (По происшествию лет, вспоминая эту ночь, Марк понял, что это были понятые.)
- «У вас есть чемоданы, хозяюшка?» - обратился один к матери
- «Чемоданы?» - переспросила мать - «есть, кажется, на чердаке несколько и еще в кладовке...»
- «Так ты сходи, Сергей, и принеси, видишь, хозяйка не в себе». Один из них полез на чердак, а другой, подойдя к шкафу, стал вынимать и аккуратно складывать одежду. Тут и мать очнулась, и отец вернулся из кабинета, и работа закипела. С помощью понятых-грузчиков были сложены и нагружены около десятка чемоданов. Так что, когда невысокий вернулся в столовую, он только руками развел. Но мешать не стал, а скромно уселся в углу. Так в трудах прошло время и когда действительно в четыре пришел микроавтобус - они были готовы.
Начали выносить вещи. Когда Марк выходил из дома, уже одетый, в коротких штанишках, в летней рубашке с короткими рукавами и в сандаликах - невысокий только крякнул и что-то пробормотал, глядя на него. Уже светало. Ночь серела. Наступало утро 13 июня 1941.
Автобус не спеша миновал тихую Пушкинскую, где они жили, и направился по длинной Грибоедова в сторону Товарной станции. Все молчали.
Невысокий и солдат устроились впереди, остальные за ними, а чемоданы заняли все остальное пространство. Вскоре показалось одноэтажное здание Товарной станции. На станции было пустынно, но в дверях, в зале и на перроне стояли военные люди в синей или зеленой форме. Несколько из них подскочило к автобусу и, быстро и споро расхватав чемоданы, понесли их к стоящему на втором пути длинному составу из красных товарных вагонов. Двери каждого вагона были открыты и у каждой двери стоял солдат с ружьем. Когда их подвели к одному из вагонов, неизвестно откуда появившийся военный, глядя на отца, четко спросил:
- «Кто глава семьи?»
- «Я» - ответил отец и мать придвинулась к нему
- «Пройдемте со мной» - приказал военный. Отец растерянно взглянул на мать и сделал несколько шагов.
- «Куда? Куда они тебя забирают?! Люник!» - закричала мать. Отец круто повернулся и подбежал к матери. Взяв ее за плечи, он пробормотал:
- «Слушай, скоро будет война. То что нас вывозят - может оказаться благом...»
Даже в такую минуту он пытался сохранить остатки здравомыслия и рациональности и дать оставляемой им семье какую-то надежду. В эти последние мгновения прощания мать успела сунуть ему маленькую подушку-думку и легкое пикейное одеяло. (Эта подушка и это одеяло прошли с ним все лагеря и вернулись в семью, когда они снова ненадолго были вместе).
Марк неотрывно глядел в удаляющуюся спину отца. Вот отец обернулся, махнул рукой и вскоре исчез за вагонами. А они остались и стали устраиваться в своем передвижном доме. Товарный вагон имел свободный центральный проход а справа и слева тянулись двухэтажные нары. Вагон был еще почти пустой и мать, с неизвестно откуда взявшейся практичностью, заняла верхние нары, примыкавшие к небольшому зарешетчатому окошку. Там нельзя было выпрямиться, но зато можно было смотреть наружу, читать и дышать.
Мать, с присущей ей аккуратностью, стала перекладывать вещи в чемоданах и укладывать чемоданы в только ей известном порядке. Затем вытащила плотное покрывало и покрыла им доски нар. Вся эта суетня по-видимому была ей нужна, так как придавала некий смысл окружающей бессмысленности. Как бы то ни было, их местечко стало более уютным. Марк с матерью улеглись и выглянули в окно.
Но за окном ничего особенного не происходило. Уже полностью рассвело, начинался длинный, жаркий июньский день. Время от времени появлялись группы людей: в середине шли штатские, а спереди и сзади - военные. Они подходили и забирались в ожидавшие их вагоны.
Марк еще раз взглянул на желтое, унылое поле вокруг станции и решился.
- «Мама а за что нас...?» - он поискал в голове подходящее слово, не нашел и уставился на мать.
- «Да это все папин сионизм, нужен он был ему, как...» - прерывающимся голосом ответила мать.
- «А что это - сионизм?» . Разговор вступал на минное поле.
- «Видишь ли...» - мать помолчала, затем, решившись, продолжала - «ты знаешь, что мы евреи, правда?». Марк кивнул нерешительно. С одной стороны, он не думал о себе как о еврее. Он был просто мальчик; мальчик с мамой и папой, с игрушками, играми и книжками. С другой стороны, он помнил здоровенного, краснорожего извозчика, которого прислала еврейская община охранять их, когда в городе начались слухи о погромах. Он также помнил красиво убранный стол на Пасху вечером, фаршированную рыбу с хреном, и свою красивую рюмочку синего стекла, наполненную удивительно вкусным пасхальным вином.
- «Так вот, когда-то мы, то есть не мы, а наши пра- пра- прабабушки жили в Палестине»
- «Где, где?» - удивился Марк
- «Ну там, там, далеко...» - мать неопределенно махнула рукой -«Так вот, сионисты хотят, чтобы евреи вернулись обратно в Палестину, где они когда-то жили» - закончила мать.
- «А евреи не хотят?» - поинтересовался Марк.
- «Причем тут евреи? Это не так просто, как тебе кажется.» - начала раздражаться мать. Затем, придвинувшись к нему, тихо сказала: - «Ты никому не говори, что папа сионист, это очень опасно. Прежде всего для него, ну и для нас с тобой. Понимаешь? Это - опасно!». Тут они оба замолчали. Каждый из них переваривал сказанное.
Между тем, население их вагона медленно пополнялось. С другой стороны, тоже у окна, расположилась большая семья молдаван. На нижней наре, справа, поселилась толстая старуха с двумя взрослыми сыновьями. Кое-как сложив нехитрые пожитки, она громко объявила:
- «Я - мадам Гроссман, а это мои дети: Ицик и Срулик. Ицик уже, слава Богу, закончил курс и сейчас он доктор. И если там, куда нас везут, со мной что-нибудь случится - у меня уже есть свой доктор. Сруль курса не кончил, но он уже был на третьем курсе и если кому-нибудь из вас понадобится докторская помощь - Срулик вам поможет. Правда, Сруль?»
- «Тише, мама, тише» - сконфуженно упрашивал Срулик, но это мало действовало на гордую мадам Гроссман.
Мужчин в вагоне не было совсем. То есть было несколько стариков, но они терялись среди множества женщин: старых, не очень старых и просто молодых. Было также несколько мальчиков и даже одна девочка. Мальчики были все старше Марка и поэтому глядели на него и разговаривали с ним свысока. А девчонка, которую звали Фаня, была коренастая, губастая и мрачная. Так что поневоле пришлось Марку улечься на свое место у окна и погрузиться в чтение.
И, как только была перевернута вторая страница, «и волчья стая, возглавляемая Ракшей, кинулась по следам буйволов... и вдали за холмом раздался рык Шер-Хана... и гибкая тень Багиры мелькнула в свете луны» - так исчез товарный вагон, наполненный скорбью и тревогой, исчезла товарная станция, с выжженным полем вокруг, исчезла мадам Гроссман и повсюду разлилась пряная ночь джунглей.
Марк уснул. А когда проснулся - поезд уже шел. Их потряхивало, покатывало; в окошко врывался прохладный ветер ночи; вагон сопел, кряхтел, похрапывал. Мать спала рядом, неудобно закинув правую руку за спину. Глядя на мать, Марк опять уснул и проспал до утра.
Так потянулись долгие, нескончаемые дни и ночи их путешествия в Сибирь. И составили эти дни время длинною в три месяца. Уже шла война (сбылось отцовское предсказание). На больших станциях их состав загоняли на дальние пути и держали по несколько суток. По основным путям пропускали воинские эшелоны, шедшие на фронт. Иногда воинский эшелон проходил рядом с их составом. Там стриженные, скуластые сибирские парни, толпясь у раскрытых дверей, молча смотрели на их тихий, запертый состав.
Все быстро привыкли к распорядку дня. В каждом вагоне был назначен староста. На длинных остановках староста и его помощник, сопровождаемые часовым, приносили хлеб, кипяток, сахар. Все быстро научились называть еду - пайком или пайкой, а туалет - парашей. Два раза их водили в баню. До этого Марк никогда не был в бане и очень поразился банной обстановке. Наконец, в Новосибирске их перегрузили на баржу и маленький, дымный катерок потащил их баржу на север: по Оби, на Колпашево, на Парабель, в Нарым. Уже был сентябрь. Кончалось короткое сибирское лето. Облетали редкие березы, а еловые, пихтовые и кедровые леса сжимались навстречу зиме. Наступала новая пора.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
