Мы сидели за столиком уютного кафе "Шантен" и пили... Впрочем, каждый по обыкновению пил свое: Борхес - подогретое молоко в тонком высоком стакане с готическим орнаментом, Кортасар - вино - любимое Божоле 1951года, я - нашу русскую водку, которая выглядела более чем прозаически, но лично мне на это было наплевать. Главное, что мы оказались в нужное время и в нужном месте, мы дышали одним воздухом, который словно дымок над трубкой Кортасара призрачными кольцами соединял нас с прошлым.
- ...Человек никогда ничего не выдумывает, он только озвучивает слова, которые уже были или где-то есть, - отхлебывая глоток молока, хорошо поставленным голосом профессора говорил Хорхе, - и каждый автор - это всего лишь посредник между Богом и человеком. Ведь автор не знает, что пишет. Если его руку направляет Дух Святой, он просто писец. В Евангелии от Иоанна читаем: "Дух дышит, где хочет". Поэтому имеет значение только текст.
- Мир создали рапсоды.
- Если бы не было Гомера, его следовало бы придумать.
- В каком-то смысле Бог - это тоже текст.
- А кто же тогда человек? - пряча улыбку в серебристую бородку, спросил Кортасар.
- И человек - текст - хранитель текста. Какое-то время это было главной его функцией, потом появилась письменность, книги, библиотеки, но библиотеки могут сгореть. Вавилон пал, когда сгорела его библиотека. Это была великая библиотека и великое государство. Уцелела всего одна книга - Библия, и она стала началом новой цивилизации. Когда сгорела знаменитая александрийская библиотека - рухнула империя Птоломеев. Текст - это матрица, которая структурирует над собой пространство...
- ...И время...
- Которого нет...
- В другом месте вы говорили, что "музыка - одна из форм времени".
- Это сказал не я - Шопенгауэр, он считал, что музыка может обходиться без пространства.
- А текст может обходиться без времени? - спросил я, сумрачно закуривая "Ватру". Водка уже начала действовать и следить за игрою мысли почтенных метров стало легче.
- Ради текста и пришлось придумать время, - подслеповато щурясь, Борхес перевел взгляд на то место, где, как ему казалось, мог сидеть я и, конечно же, ничего не рассмотрев, сделал глаза пустыми, словно развернул их внутрь.
- В одном из своих рассказов ты, Хулио, когда-то написал, как однажды встретил своего двойника, который не знал, что он тоже Хулио Кортасар и потому не написал ни строчки... - сказал я голосом вчерашнего дня, чтобы не спугнуть память.
- Это была правда, он меня не узнал...
- Ты, Хорхе, тоже когда-то писал, как встретил себя двадцатилетнего и даже рассказал ему будущее, но он подумал, что это сон.
На какой-то миг он замер, лишь тонкие сухие пальцы рук в своем запоздалом движении продолжали ощупывать темный бархат стола.
- ...А потом вдруг сказал: "Если вы были мною, то, как объяснить ваше забвение встречи с одним пожилым синьором, который в 1918 году сказал вам, что он тоже Борхес?"
- Гениальный ход, достойный своего продолжения... Ты, помнится, извлек тогда из кармана доллар, на котором стояла дата выпуска 1964...
Впрочем, моя осведомленность не произвела на Хорхе ни малейшего впечатления. Наверное, ему казалось, что он разговаривает внутри себя.
- Бедный мальчик, он, наверное, где-то и до сих пор трепетно хранит этот доллар, надеясь, что проснется и все окажется сном...
- С вами, Хулио, тоже, насколько мне известно, произошло нечто подобное, когда ваш двойник оставил вам доллар, на котором вы еще записали номер телефона...
- Это был не доллар, а франк... одна бумажка в десять франков, - он заметно начинал нервничать. - Только какое это имеет значение, господин...
- Тогда, синьор Хулио, вам, наверное, не составит труда вспомнить год и месяц, когда...
Мне даже было интересно, что он придумает на этот раз. Самое страшное для писателя...
- Неужели...Ну, конечно же... осенний день... Париж... и это милое кафе в самом сердце Монмартра, которое почти совсем не изменилось с того времени... и та же бутылка Божоле, урожая 1951 г... Да, точно, это был 1964год...
Надо было видеть, чего это признание ему стоило. На побледневшем лице Хулио даже выступила испарина. Только сейчас я заметил, что он похож на аббата. Почему-то с возрастом все писатели начинают быть похожими на аббатов, праведность которых порой просто непристойна.
- Тогда, синьор Кортасар, осталось уточнить лишь одну маленькую деталь. Что вы сделали с этой купюрой, когда ваш двойник ушел?
- Видите ли, господин... к сожалению, за все это время мы так и не удосужились узнать ваше имя... Впрочем, не важно... просто у меня не оказалось с собой нужных денег и пришлось этой купюрой рассчитаться за вино...
На какое-то время за столиком повисла тишина, словно кончились все слова, и над нами витало нечто большее, чем слова. И когда к столику бесплотной тенью скользнул официант, я его уже ждал. Непослушными пальцами расправил на пурпурном бархате купюру в 10 франков и передал ее Хулио, чтобы он увидел его рукой записанный номер телефона. Но Хулио уже все понял, а незрячий Хорхе уже давно все знал.
- Так вы и есть тот самый господин... - Последнее слово прозвучало не совсем разборчиво, но к тому времени это уже не имело никакого значения.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
