Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность




БЕТОНОМЕШАЛКА


Когда ты, мразь подзаборная, узнала, что можешь страшно измениться, и за это тебе почти ничего не будет, у тебя совсем крыша поехала. Оно и понятно: до этого двадцать пять лет живёшь, как на поводке, не меняешь цвет волос, прописку, фамилию, sim-карту, музыкальные увлечения, даже воду в треснувшей вазе забываешь поменять, а то, бывает, и прокладку, и ни о чём после этого не хочется думать. Только в детстве промелькнуло перед глазами странное притягательное видение - водопроводчик, ещё не старый цыганистый мужик с дочерна загорелым лицом и внимательным взглядом: "Девочка, кто-нибудь из взрослых есть дома?" Взрослые были дома, а тебе, двенадцатилетней мрази подзаборной, внезапно захотелось, чтобы не было.

Девочка такая вся из себя девочка, ей хочется выбить у вас из-под ног табуреточку, подарить отравленную фиалочку, и чтобы потом об этом никто не узнал.

"Мама в детстве не баюкала, не говорила..." - читаешь ты в сборнике местной поэтессы, женщины с тонким птичьим лицом, и вспоминаешь раннюю осень в бывшем Пиллау: твоя мать режет салаты для приятельниц, одна из них явилась в купальнике, открывающем толстое брюхо. "Что ты так разжирела, Тамар?" - спрашивает случайно затесавшийся в эту компанию сосед. "Баба без живота - что мужик безо рта", - гордо отвечает она. А ты, вся из себя такая девочка-мамина-дочка, думаешь: если разрезать этим тёткам животы вдоль, оттуда посыплются мёртвые дети. А если разрезать промежность, там может оказаться не влажная слизистая оболочка, а второй живот, поменьше. Мать говорила: прислушивайся к мнению мудрых женщин и станешь такой же. С тех пор ты боялась их слушать и прикасаться к ним, чтобы не заразиться животом.

Так откуда в тебе взялось это свойство разгрызать поводки, эти ненужные склонности?

Однажды тебе захотелось швырнуть в своего парня комплектом оконных стёкол. Они бы разбились на мелкие куски, издали напоминающие бисер. Тебе хотелось плести феньки из битого стекла, мразь подзаборная. Ты бы предпочла, чтобы он ушёл, выбрав из волос осколки стекла, но он не решился тебя оставить. Ты сказала ему: я знаю, ты плохо кончишь; через полгода ты прислонишься спиной к бетономешалке, а ещё через десять минут от тебя останется багровый труп, я так вижу. Он не ушёл и после этого. Такова одна из шуток судьбы, шуток, от которых тебя давно уже тошнит. А в пятницу вас в клубе остановила приличная дама, спросила, где здесь уборная. И ты наклонилась и крепко поцеловала её в губы, накрашенные красно-коричневой помадой, и тебе аж голову обнесло.

А присутствующие стервы прячут усмешки: ещё одна поддалась дурной моде, - кто-то даже фотографирует. Ты же у нас публичный человек, мразь подзаборная.

Мать говорила: найди мужчину, с которым всё как у людей. Но в постели с такими существами ты чувствуешь себя домашней курицей, которую хотят зажарить и съесть. Они смотрят на тебя так, что в голове у тебя вместо мозгов вырастает мёрзлая земля. Очевидно, им так удобно, а твоего мнения никто не спрашивал.



Мать говорила: выбирай головой, - а в голове у тебя мёрзлая земля.

Сцена такая: худшая врагиня, что прикидывается полезным сотрудником, отмечает развод. Тебе захотелось вермута на халяву, ведь ты даром что менеджер, всё равно дешёвая пьянь. У тебя были непонятные предчувствия, ты разнервничалась, даже захотела поскрести в подъезде стену и пожрать извёстки, как в школьные годы, когда не хватало кальция. У врагини дома незнакомка. Темноволосая, большеглазая, кажется, не вполне русская барышня, выглядящая гораздо моложе своих тридцати. Неулыбчивая, словно ей стыдно перед неухоженной хозяйкой за свои ровные белые зубы. Потом выяснилось, что ей на самом деле никогда ни за что не стыдно, просто ей так удобнее - улыбаться ещё всяким там. Джон Уэттон на последнем альбоме скатился в какой-то джетроталл, устало говорит она мягким низким голосом. Ты ни у кого в этом городе не слышала таких голосов.

Когда она уходит, ты заинтересованно спрашиваешь у врагини, кто это, и она смотрит на тебя так, будто ты позволила уличить себя в ловле безнадзорных детей или подделке монет.

Местные демоны подсказывают: L, девушка в одежде излюбленных хипстерами брендов - из той же категории вежливых подонков, что и ты. Она пишет рассказы о смерти. Хорошо ли ты разбираешься в смерти, мразь подзаборная? Расщеплять гибель человека на составляющие, которые тут же уплывают от взгляда в недостижимую полутемноту, - это тебе не крота детской лопаткой убивать. Тебе кажется: писать о смерти - значит сильно обломаться в любви. Она представляется тебе на мосту, обречённо глядящей в воду, эта обманчиво хрупкая женщина-подонок, которая, кажется, не может не быть одинокой.

А на следующей неделе ты засмотришься на пушистых уличных собак с чёрными мордами, и тебя чуть не собьёт байкер; твоя новая знакомая возьмёт тебя за руку и оттащит обратно на тротуар, и ты удивишься: она, оказывается, сильная, гораздо сильнее меня. И ещё позже как бы случайно обронишь: у меня никогда не было секса с женщинами. Ну-ну, скажет L, недобро улыбаясь, не знаю даже, посочувствовать тебе или позавидовать.



Тебе неловко, очень стрёмно, она же такая сдержанная, спокойная, умные книжки читает. Ты давно уже не та, что трахалась с непромытым панком прямо в тамбуре поезда "Москва - Кострома", что пила вино из пакета, исписанного матом (чёрный маркер, "fuck the parlament" на фоне виноградной грозди). Порой сама себе не веришь. - Не лги себе, не ударяйся в бред интерпретации. Неужели это не твой однокурсник запихнул в спортивную сумку голубя, а потом колотил сумкою по асфальту, пока птица не убилась, не ты закусывала этой падалью водку из ларька? Не в твою сковородку сыпались с потолка прошлогодние дохлые комары? Не ты убегала от контролёров по вагонам электрички, идущей к морю? - Но присутствие L оживляет множество маленьких вошконосиц в твоём подсознании. Эту вульгарную школьницу. Эту гоповатую студентку. Эту самую скверную работницу конструкторского бюро. Тебе стыдно, что несколько лет назад ты, выпив подкрашенной молдавской бурды, рыдала над книгой Януша Вишневского, а как тут не плакать, ведь у героев был интернет, а у тебя его отключили за неуплату.

L, понимаешь ли, такой специальный человек, чтобы выгребать мёрзлую землю из ваших голов.

Электричка, ведущая к морю, спасёт тебя, решаешь ты. Если L будет там рядом с тобой, у тебя завершится гештальт, и при виде кондукторов больше не будет стыдно. L не любит электрички.

Ты не знаешь, как к ней подступиться. Точнее, знаешь, ты же мразь подзаборная. Но дешёвые шлюхи ещё и тупые вдобавок. Они боятся своих настоящих желаний, если не уверены, что за их осуществление получат условные единицы. Нехорошо приставать на четвёртый вечер, надо подождать месяц или два. Вы гуляете по безлюдному парку Калинина, L неожиданно наклоняет твою голову и целует, и ты начинаешь бояться гомофобов.



Бог - это не чёрная лесбиянка-социалистка и не шлюха вроде тебя. Возможно, он просто упоролся эссенцией из грешных душ, и ему мерещится, что он превратился в лесбиянку, но это скоро закончится, шепчут тебе мстительные местные божества. Но этой ночью ты чувствуешь: бог, если он есть, именно такой. L говорит, зажигая легальный курительный лотос: "Я очень устала; ты спрашивала, что со мной случилось? Моя любимая девочка стала встречаться с каким-то уродом. Это было давно. Она только два дня назад перестала мне сниться. У неё и мужчины, с которым я встречалась, глаза одного цвета, и каждый раз, когда я пристально смотрела на него, мне вспоминалась К.

Сначала она рассказывала, что против фрилава ничего не имеет. Ну, думаю, посмотрим, ибо слишком хорошо знаю: на деле половина приверженцев фрилава исповедует вполне традиционные взгляды. Потом я с ней встретилась, всё было нормально, пока она не спросила: ты помирилась с другом? Я ответила, что да, не подозревая, какая ерунда после этого начнётся. Как выяснилось, буквально на следующий день К. начала встречаться с каким-то малолетним болваном, хотя накануне говорила, что мальчики ей совсем не нравятся, кроме самых охуенных. А в малолетнем болване ничего охуенного нет, кроме того, что в двадцать лет он уже в дверь не пролезает. Вскоре мы опять пересеклись, она спросила, общаюсь ли я со своим другом. Я ответила: да, а что? После этого К. перестала звонить, писать и вообще пропала".

Тут в тебе и проснулся моралист: L, известная в квир-сообществе, - и вдруг встречается с мужчиной? Истинная шлюха - всегда лицемер и резонёр, мразь ты подзаборная. Тебе нужен был проводник по чужому миру искажений, чистый от влияний твоего привычного пространства. В то же время тебя радовало, что L на самом деле немного своя, в чём-то понятная. Ну что ты, мы с ним уже не вместе, произнесла она успокаивающе. Может, мужчины нужны были ей просто для эксперимента, подумала ты: сможет ли она устоять или сдастся обществу, согласится на штамп и детей.



В ответ на твоё робкое и шаблонное "я ещё не определилась, чего хочу на самом деле, в жизни надо попробовать всё" она в двенадцать ночи притаскивает к тебе домой готочку с кладбища. Девица выглядит на четырнадцать и пьяна в хлам, кисть её правой руки обмотана бинтом, поверх которого - шипастый браслет. Главное, деловито сообщает L, потом как следует умыть эту чёрную овцу, чтобы наутро она не пугала людей, особенно свою бедную мать. Не беспокойся, добавляет L, она совершеннолетняя, пока она спала в такси, я полистала её паспорт. Хочешь, покажу?

Если хорошенько подумать, говорит L - совершенно трезвая, между прочим, - это разновидность агхорической практики. Я давно не жила возле кладбища. Меня это огорчает: там так тихо, дети не визжат - я же не педофил, а то вдруг ты заподозришь что-то плохое, я наоборот педофоб, я к детям равнодушен, но когда они орут, мне хочется запрятать их в тёмные ледяные толщи. L иногда забывает, что ей следует говорить от женского лица, но позже спохватывается. Ты говоришь: спасибо, милая, - пытаясь сохранить верность ироническому тону, но тебе как-то совсем серьёзно и сумрачно.



А потом ты приходишь на одну из её продаваемых квартир, там вещи уже собраны, аккуратно так, без намёка на пресловутый творческий беспорядок. Полпервого ночи, наверху грохочет русский рэп. Не беспокойся, лениво произносит она, менты вызваны ещё полчаса назад, ещё через час либо народушко затихнет, либо участковый таки явится. Раньше они редко приезжают - кстати, в связи с этим надо написать на инстанцию выше. - Как это по-обывательски, думаешь ты. L заваривает чай, в дверь ломится лейтенант, и L не спеша выходит на площадку обсуждать с ним методы борьбы с дебоширами.

Ты расстёгиваешь огромную клеёнчатую сумку, набитую книгами, - что за нищебродство, давно пора всё это в библиотеку отдать и купить нормальный ридер, - натыкаешься на книгу с черепом на тонкой глянцевой обложке: "Торговка детьми". Дальше - хуже. Тебе мало того, что ты однажды увидела на экране её компьютера, мразь подзаборная; кстати, почему тебя так смущает интересующая L тема каннибализма - неужто для здоровья полезнее закусывать городскими птицами?

Понимаешь, мразь подзаборная, ты заключаешь женский сволочизм в резную тонкую рамочку из красного дерева, а он шире и выше. Плести сети для соперниц, читать "Настольную книгу стервы", уязвлять других женщин, надевая на концерт блузку со стразами хотя бы на пятьдесят долларов дороже, чем у самой форсистой из них, растворять чужие намерения, как сахар в стакане чая, - это не всё. Я переросла стервозность, говорит тебе L и улыбается, открывая безупречно ровные зубы. Это хуже стервозности, думаешь ты, глядя за её плечо, в монитор, на котором мелькает заставка. Детское порно - это скучно, продолжает она, для тех, у кого и так было не детство, а сплошная порнография. Тебе не надоело приписывать мне перверсии, к которым я не склонна?

Сейчас придёт лейтенант составлять протокол, я должна буду подписаться как свидетель. Скажешь ему, что подозреваешь меня в педофилии? - Ты молчишь, и тебе очень хочется уйти. - А у меня на компе нет ничего - живого, цитирует L героиню своего старого рассказа и открывает для тебя окно с изображением чешской костницы.

Книга Лидии Ланч в её сумке заложена листами А4 с медицинским заключением из военкомата за 2007 год. Военный психиатр счёл здоровье L хорошим, годным. Ты перестаёшь понимать, что творится здесь и везде.

"Скажи ему, что подозреваешь меня в педофилии".

А помнишь эту распечатку, вызвавшую у тебя ужас и оторопь, - L читала её, посмеиваясь:

"Неотроцкизм подразумевает, что для принятия какой-либо идеологии нужно убить индивидуальность и сформировать сконцентрированную личность, и что это большая ответственность. По крайней мере, я так вижу ситуацию.

Я вовсе не хочу, чтобы ты бросала литературу или прекращала писать. Но вопрос в том, насколько ты сможешь писать так, как пишешь сейчас, если примешь предлагаемую доктрину? И вообще, чтобы держать общество на революционной волне, нужны не писатели, а идеологи и лагерные надсмотрщики.

Тем не менее, я считаю литературу "грехом" саму по себе; непонятны тусовки, официоз журналов, грызня литераторов и т.д. Писатели вообще не должны общаться друг с другом, а редакторы могут руководствоваться исключительно ценностью произведений того или иного литератора. Мне кажется, что детям высокопоставленных чинуш или литераторов нужно запрещать лезть в эту сферу. В целом же, мне близка идея "литературно-сакральной целесообразности": всерьёз писать можешь только тогда, когда чувствуешь, что готов умереть без ручки и бумаги. Сам я могу спокойно не писать месяца два, особенно когда много работаю. На полу тоже могу спать, вот только от колёс трудно отказаться - от них зависит моя работоспособность".

Это твой друг, хмуро спрашиваешь ты, и L терпеливо поясняет: "Прототип. Тогда я раскрутила его на такие откровения, что мне поаплодировал бы профессиональный гештальтист. Было время, когда ко мне тянулись подобные экземпляры".

"Ты, мне кажется, по-настоящему изменилась за время, прошедшее с момента знакомства".

"По-настоящему меняются только мёртвые, - спокойно отвечает L, - немного полежали в земле, и уже их не узнать. Что там наши пустяковые перемены на клеточном уровне".

Ты была бы рада устроить скандал, только не из-за чего. Нет никаких причин. Ещё меньше причин, чем для страха перед мертвецами.



А потом она исчезает, номер не отвечает, её друзей ты не знаешь: что литераторы, что айтишники - люди закрытые и неохотно подпускают к себе девочек-таких-девочек, но через неделю появляется Юля - одна из многочисленных, сделавших это имя нарицательным для L, она даже говорит, мол, Таня, ты ведёшь себя, как натуральная Юля, - сообщает, что можно зайти к одному флэш-программисту: по слухам, L там временно живёт. Ты, понятное дело, нетрезва. Работа задолбала, вокруг козлы, нет денег на "Хонду", а ты же девочка и хочешь ломать у самого высокого дерева веточки, стоя на лакированной лесенке.

Юля неадекватна и несёт бред, не имеющий отношения к ситуации. Добравшись до разноцветной новостройки флэш-программиста, она орёт под окном:

"У тебя виски ещё осталось?!"

В квартире бедлам, одна комната полна людей, другая пуста. Ты заходишь туда, из-за стены доносится буржуазная песня "Tomorrow will be mine". Девичий голос громко сетует: "Мне нужен человек, разделяющий мои убеждения, или хотя бы хипстер".

L - а это кто, недоумевает смахивающий на хипстера парень со стаканом в руке. Ты начинаешь кричать. Так и не вспоминаешь наутро, что. Тебя пытаются вывести, ты сопротивляешься.

"Что это такое, майн либен хуй? - ворчит хозяин квартиры, не более трезвый, чем Юля. - Вызовите в пизду этой тёлке такси". "Володя, ты не джентльмен", - отвечает хипстер и захлопывает перед тобой железную дверь.

Ты рыдаешь в подъезде, мечтая, чтобы он стал тёмным, заплёванным, с паутиной на потолке, чтобы тебя увидела мягкосердечная бабушка. Крашеная блондинка модельного роста мерит тебя брезгливым взглядом и поднимается по лестнице. Невыносимо светло. Наконец к тебе подходит относительно приемлемый собеседник - неопрятный поддатый мужик. Продолжать?



Если содрать асфальт и копнуть на глубину двух-трёх метров, не найдёшь ничего, кроме костей и старых монет. Под защитными человеческими барьерами живых сердец уже не бывает, иначе это не настоящий барьер, а раскрашенная сортирная перегородка.

Конечно, вы с ней встретились снова. У кассы супермаркета. L говорила, что ей везёт на людей из этого района? Рядом с ней был высокий мужчина лет сорока, показавшийся тебе смутно знакомым. Все публичные люди города смутно знакомы между собой.

"Ну и завалы, - жаловалась L, - когда они наконец отремонтируют дорогу, это не жилой квартал, а декорации для румынского артхауса". "Давай, кстати, что-нибудь посмотрим сегодня, - отвечал её спутник, - или ты устала?" - Он задумчиво смотрел по сторонам, а L, кажется, никого в упор не видела - это редкий талант, иметь отличное зрение и никого, если понадобится, не видеть в упор. Под его мягким насмешливым взглядом ты поняла, что зря надела эту леопардовую кофточку, мразь подзаборная.

Ну что ты ревёшь, это она тебя называла мразью подзаборной, это я её цитирую - тебе нравится, как твоя любимая женщина о тебе говорит?.. Это она-то против языка культуры насилия?! Мало ли что она пишет в интернете. Знаешь, что на самом деле произошло у них с К.? L заявила, что уйдёт от своего подонка только ради бесплатной домработницы. Она с ним не расставалась насовсем, это была небольшая размолвка, если что. К. вежливая девочка, я бы вообще за такое к чёрту послал. Ты, может, опять хочешь бросить в меня комплектом стекла, но у тебя его нет, зато я нашёл твою медкарту, завтра запишешься к психиатру. Придётся подробно рассказать ему, почему ты хочешь, чтобы я попал в бетономешалку. Не бойся, я от тебя не уйду, ну и что, что ты дура, тёлки у всех тупые, только женщины не выдерживают глупости других женщин, а мужчины ответственны и заботятся о семье. А начнёшь истерить - быстро и без всяких транквилизаторов выбью из тебя дурь.



2011




© Елена Георгиевская, 2011-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2012-2024.




Словесность