Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность


Игорь Куберский

Книга отзывов. Архив 76



Архивы:  08.08.13 (152)   01.02.13 (151)   02.02.12 (150)   26.05.11 (149)   15.01.11 (148)   13.08.10 (147)   04.08.10 (146)   09.03.10 (145)   02.12.09 (144)   01.10.09 (143)   30.03.09 (142)   30.01.09 (141)   23.12.08 (140)   19.10.08 (139)   15.08.08 (138)   10.07.08 (137)   28.05.08 (136)   27.04.08 (135)   17.04.08 (134)   03.04.08 (133)   29.03.08 (132)   24.03.08 (131)   17.03.08 (130)   11.03.08 (129)   03.03.08 (128)   02.02.08 (127)   24.01.08 (126)   14.01.08 (125)   07.01.08 (124)   27.12.07 (123)   19.12.07 (122)   11.12.07 (121)   19.11.07 (120)   01.11.07 (119)   25.09.07 (118)   06.08.07 (117)   23.04.07 (116)   13.04.07 (115)   03.04.07 (114)   27.03.07 (113)   12.01.07 (112)   14.12.06 (111)   02.12.06 (110)   21.11.06 (109)   15.11.06 (108)   21.10.06 (107)   26.09.06 (106)   06.02.06 (105)   19.12.05 (104)   12.08.05 (103)   17.05.05 (102)   31.01.05 (101)   06.01.05 (100)   16.12.04 (99)   26.11.04 (98)   10.11.04 (97)   31.08.04 (96)   20.08.04 (95)   18.08.04 (94)   18.08.04 (93)   17.08.04 (92)   14.08.04 (91)   01.08.04 (90)   13.07.04 (89)   05.07.04 (88)   01.07.04 (87)   20.06.04 (86)   19.06.04 (85)   15.06.04 (84)   13.06.04 (83)   06.06.04 (82)   17.05.04 (81)   01.04.04 (80)   08.03.04 (79)   28.01.04 (78)   30.12.03 (77)   08.12.03 (76)   01.12.03 (75)   25.11.03 (74)   09.11.03 (73)   29.10.03 (72)   04.06.03 (71)   21.03.03 (70)   05.02.03 (69)   31.01.03 (68)   23.01.03 (67)   16.01.03 (66)   07.01.03 (65)   30.12.02 (64)   25.12.02 (63)   17.12.02 (62)   13.12.02 (61)   09.12.02 (60)   05.12.02 (59)   29.11.02 (58)   27.11.02 (57)   22.11.02 (56)   16.11.02 (55)   11.11.02 (54)   23.10.02 (53)   08.10.02 (52)   30.09.02 (51)   10.09.02 (50)   21.08.02 (49)   08.08.02 (48)   24.07.02 (47)   11.07.02 (46)   29.06.02 (45)   09.06.02 (44)   28.05.02 (43)   17.05.02 (42)   29.04.02 (41)   11.04.02 (40)   14.03.02 (39)   26.02.02 (38)   19.01.02 (37)   06.01.02 (36)   28.12.01 (35)   14.12.01 (34)   29.11.01 (33)   14.11.01 (32)   30.10.01 (31)   24.10.01 (30)   20.10.01 (29)   16.10.01 (28)   12.10.01 (27)   04.10.01 (26)   29.09.01 (25)   23.09.01 (24)   15.09.01 (23)   12.09.01 (22)   05.09.01 (21)   30.08.01 (20)   27.08.01 (19)   13.08.01 (18)   31.07.01 (17)   26.07.01 (16)   24.07.01 (15)   22.07.01 (14)   20.07.01 (13)   19.07.01 (12)   18.07.01 (11)   12.07.01 (10)   08.07.01 (9)   04.07.01 (8)   02.07.01 (7)   29.06.01 (6)   21.06.01 (5)   19.06.01 (4)   30.05.01 (3)   24.05.01 (2)   07.05.01 (1)  



08.12.03 17:55:39 msk
Наташа Нежинская

(окончание)
Рисунок четвертый (правила).

Нарисован гуашевыми красками, очень тщательно и при этом схематично, как иллюстрация в книге.

Лист поделен по горизонтали на две части: черную и белую. В центре рисунка шахматные фигуры (белые) с головами людей. При этом головы на белом фоне, а туловища – шахматные фигуры - на черном. Сверху на белой половине нарисован стилизованный Бог, он нажимает на таймер и грустно смотрит на фигуры. Снизу на черной половине нарисован черт с рогами, он что-то пишет на скрученной грамоте - заголовок «Правила игры в шахматы». Лица людей с разными эмоциями: смех, грусть, крик отчаяния, безразличие. Одна фигурка, по всей видимости - пешка, нарисована не на одном уровне со всеми, она вся на черном фоне, голова запрокинута вверх, к Богу. Под рисунком подпись: «Белые начинают и…»

Динка всегда мечтала о том, чего не получала. Всем планам от «стать солисткой в хоре», до поступить «на международника» не суждено было осуществиться. В классе пятом она мечтала о кладе. В Киеве находили много тайников в старых домах, особенно с той, Петлюровской поры. Обчитавшись Булгакова, Дина Ивановская решила, во что бы то ни стало, найти наследие еще одного «Василисы». Обнадеживало ее, что жили мы в самом центре, в больших домах, где широкие пролеты и академические потолки. Нас с Аней тоже заразила этими поисками. Когда в квартире у Ани делали капитальный ремонт со сменой паркета, - Динка не спала ночами, каждое утро спрашивая: «ну?». «Ничего», - вздыхала Аня и рассказывала, что когда простукивала несущую стену кухни, то четко: «ну, совершенно четко!», - слышала пустоту. «В несущей стене ведь не может быть пустоты! Конструкция не выдержит!». Мы придумывали планы, как уговорить рабочих, заляпанных известкой и краской, раздолбать кухонную стену.

Квартира же Ивановских была простукана и обшарена нами насквозь, скрипучие паркетины аккуратно расшатывались ножом или отверткой, а потом приклеивались ПВА. Дина расспрашивала бабушку Симу о том, какая мебель была до свадьбы ее родителей, какая появилась после? где раньше были книжные стеллажи? в каком месте стоял рояль? кто жил в квартире до Ивановских? Бабушка Сима, переворачивая румяный сырник, рассказывала внучке о погромах, о своей свадьбе с почетными и уважаемыми махетуним, о шестиконечных звездах и немцах, о вечеринках сына с чтением стихов на кухне, о потерянных в эвакуации книгах… Дина теребила: «Бабушка, милая, это все не то, ты скажи, эти ангелочки на балконе всегда были?» - ощупывая пухлые тельца барельефов, в надежде потайной кнопочки.

Мой дом не подвергался такому подробному изучению, так как был построен в пятидесятых годах, на месте разрушенного от бомбежки здания то ли следственного изолятора, то ли благотворительной больницы, то ли того и другого одновременно, но в разное время. Мой отец часто говорил, что мы «по неслышным слезам и горю ходим». Помню, совсем маленькой очень боялась, что ко мне в комнату придет привидение - маленький мальчик в длинной белой рубашке, который мог умереть в больнице от чего-то простого, что в то старое неграмотное время еще не лечилось. Например, от кори. И очень просила родителей не выключать свет. Отец приходил в «детскую», успокаивал и пел колыбельные, похлопывая по спине большой ладонью. Колыбельные – «Степь да степь кругом» или «Спят курганы темные» - и тепло папиной руки, и его голос, и полоски на потолке от уличных фонарей: все это убаюкивало, согревало, успокаивало…

Клад мы так и не нашли, но еще часто мечтали – куда потратили бы найденное богатство. Бесхитростные желания. Динка хотела создать лабораторию, где бы нашли лекарство от Мониной болезни.

Никто из нас тогда не знал, что квартира Аниных родителей через много-много лет, будет разрушена обвалившейся несущей стеной, что между кухней и гостиной. Наверное, пустошь в ней не вынесет евроремонтов. Дом рухнет рано утром, сложится, как карточный домик внутрь. Никто не погибнет, так как спальни и детские, что по другую сторону, останутся невредимыми. И будет как-то стыдно заглядывать с улицы на порванную арматуру и прижатую к боковой стене антикварную мебель. Мода на низкие софы и паласы к тому времени уже пройдет…

Никто не знал, что после смерти Дины, я найду клад в их квартире.

Level up (плата за свет).

Я не заметила - всегда ли так было, или в этой природной аномалии все-таки стоит обвинить Чернобыль, но в Киеве каштаны начали цвести два раза в год. И чем жарче и засушливее было лето, тем больше деревьев к сентябрю покрывались негустой, яркосалатовой листвой с белыми свечками. Мне всегда нравилось в конце августа искать и находить новые «психованные» деревья. В «урожайные» годы счет переваливал за 100. Иногда они цвели до самых заморозков. А потом, потом наутро осыпались ржавые листья, вяли, скукоживались цветы и деревья уже стояли совершенно одинаковые – кряжисто-коверканные, немного декоративные – немного сказочные. Как на улице «живых фонарей».

Это была еще одна Динкина «придумка». Летом, мы часто сидели на чердаке ее квадратного дома, смотрели на пыль в лучах и придумывали разные истории. Аня, та больше о кошечках и феях со свадьбой в конце. Мои «рассказки» были обстоятельны, детализированы, о девочке, которая попадала в разные сказки, с пафосным финалом победы над злыми силами. Динка рассказывала мало, она больше слушала или рисовала очередную тетрадь.

Только однажды она рассказала сказку про «улицу живых фонарей».

«Далеко-далеко отсюда, в темной, вечно ночной стране, есть город из одной длинной улицы. Если стоять в ее начале, то ты увидишь впереди себя дорогу с рядом фонарей. И чем дальше от тебя, тем фонари меньше, но светятся все они разным светом: теплым или холодным, желтым, белым, голубым, - как в больнице, красным, - как лампа на столе у фотографа. Их свет, то разгорается сильнее, то почти гаснет. Улица этого города много раз петляет, и, если смотреть вдаль от начала улицы, то видны только огни на фоне черного ночного неба. Много-много фонарей. Они одинаковой формы: стеклянный шар-колпак, а внутри живое человеческое сердце. Есть еще в этом городе фонарщик. Самый главный человек. Он следит, чтобы фонари не гасли, и чтобы не разгорались слишком сильно, иначе – лопается раскаленное стекло, а сердце, искрясь и обжигаясь о холодный ночной воздух, улетает высоко-высоко в небо. Чтобы никогда не вернуться. Фонарщик ходит по улице со стремянкой и ведерком. С тусклых фонарей он снимает стеклянный колпак, протирает его от нагара, иногда этого хватает, чтобы свет стал ярче и ровнее. Но иногда сердцу внутри требуется что-то посерьезнее. Например, посыпать на него ромашками, или сильно-сильно сжать его ладонью. К некоторым фонарщик наклоняется близко, и что-то шепчет губами прямо в самое сердце, некоторым насвистывает мелодии. Но улица города очень длинная, поэтому заботливый главный человек не всегда успевает помочь гаснущему фонарю, или остудить сильно разгоревшийся. Когда это случается, то фонарщик кладет на землю свою стремянку, садится на землю и плачет, держась за свое усталое сердце. В это время в нашем мире идет дождь, или снег».

В тот октябрьский день, когда с Динкой случилось, я шла по Крещатику, где опять цвели психованные каштаны. Подняв голову вверх, я увидела в свете большого желтого фонаря, как летят первые крупные снежинки. Прямо на меня и на цветы каштанов.

Рисунок пятый (сокровище).

Имитация детского рисунка цветными карандашами.

В центре большая рыбина, у нее вспорото брюхо и оттуда вываливается много крупной икры. В каждой икринке нарисована маленькая рыбка с открытым ротиком. Некоторые икринки взлетают вверх легкими шариками, у них внутри пусто. Несколько маленьких рыбешек лежат в красноватых лужицах. Из мамы-рыбы вытекает ручеек жидкости, которая увлекает за собой некоторые икринки и мертвых рыб. Куда она течет невидно. Но в ту сторону смотрит мама-рыба большим выпученным глазом, из которого текут слезы.

Нельзя сказать, что мы были особенными детьми. Нет. Обыкновенными. Ну, может, несколько более развитыми, учитывая жизнь в самом центре столицы теперь бывшей республики, теперь бывшего Союза. Так же, как другие девчонки мы копили по два пятьдесят на маникюр и бегали за ним в старую парикмахерскую, под ЦУМом, к толстой еврейке, с большими дутыми серьгами и постоянно облупленным лаком на коротких ногтях. Тетя Дебора. Ее звали тетя Дебора, и она любила цветы, шоколад и нас - глупых и кокетливых. Она ласкала каждый наш тоненький пальчик, подбирала нам «самыйновые» лаки, делала массаж рук с детским кремом «Антошка». И важным киевским дамам в шляпах она тоже делала массаж рук, и бабушкам с Прорезной тоже, а как же! и говорила с ними о последней премьере в оперном, рассказывала, чем лучше сделать румянец. Бабушки в сиреневых букольках красили у тети Деборы брови. Она вырисовывала дуги коромыслом на сморщенных бабушкиных лбах, а те, приносили мастерице отростки традесканций и фиалок. В парикмахерской было не продохнуть от вьющихся, колосящихся, цветущих, усыхающих растений. Но, выбросить их боялись. Тетю Дебору любили и уважали, как непременный атрибут парикмахерской под ЦУМом, как показатель преемственности, как европейское качество с украинским менталитетом и еврейским выговором. Массаж рук с кремом «Антошка», с обязательным рассказом о чем-то таком, что могло произойти только здесь, в этих старых домах центра, где газовые колонки и жирные коты на подоконниках с геранями.

Именно к ней, к тете Деборе я и пришла, когда нашла в доме Ивановских ту коробку из-под печенья. Жестянку с крымским пейзажем на ржавой крышке.

Квартира Ивановских пустовала. Моня приезжал не более двух раз в год, но продавать ее не спешил. Ключи хранились у меня. Поэтому, когда нужно было подумать, отвлечься или, наоборот, загрузиться, для написания нового рассказа, я приходила в этот пустой дом. Смотрела на фотографии по стенам, поднимала крышку рояля, зажигала на кухне газ, варила кофе, пила его, стоя у тяжелых пыльных штор. Как-то заснула на диване в кабинете. А, проснувшись, увидела на подушке рядом - черный длинный Динкин волос и короткую Басину шерсть, забившуюся в шов диванной обивки. Спросонья, вдруг испугавшись собственной назревающей истерики, сразу решила сделать генеральную уборку: сняла шторы, позвонила в ЖЭК, чтобы пришли проверили трубы, заказала мебельную и ковровую чистку, раскрыла окна, чтобы проветрить.

В нише между рамами кухонного окна, я и нашла эту жестянку с открытками, письмами, фотографиями. Идиш, иврит, закорючки непонятных слов, крохкая бумага, на обороте некоторых открыток можно было прочесть: фирма «Лебанон» и год 1906, на некоторых «фотограф Д. Марков». Печати с шестиконечными звездами, желтоватые портреты старых и молодых евреев. Все больше мужчины, с пейсами, с мудрыми спокойными глазами тех, кто знает что-то, и говорит, но не тем языком, который мы слышим. Было несколько странных изображений мертвых и раненых семитов. Были мальчики вокруг рабе, с книгами в руках, были библейские сюжеты. И письма, длинные. В одном, сложенном, был цветок, без запаха и цвета, без формы, рассыпавшийся пыль, как только я взяла его в руки. На одной фотографии - девушка, в белом платье, с фестончатым кружевом по лифу и с улыбкой. Девушка напоминала кого-то… на обороте: «Абраму Ивановскому от Серафимы Гельман»… бабушка Сима, ты ли это?

Тетя Дебора качала головой, постанывала: «ой, Боже мой», и посоветовала мне идти со всем этим в Киево-Могилянскую Академию: «Там есть знающие, там есть те, кто помнит и скажет тебе, деточка, о чем это все. А тетя Дебора только плакать может, и маникюр делать».

В Академии меня направили уже более прицельно в только недавно организованный Институт Иудаики в Украине, где за шкатулку вцепился молодой очкарик, он говорил: «не просите денег, у меня их нет, не просите вернуть обратно, это же история, это – бомба, это доклад на международной конференции!». Я вырвала из его потных ручонок свою жестянку, обложила смачной украинской нецензурщиной и пошла домой, звонить Моне. Моня сказал, что разрешает отдать открытки на изучение, а вот фотографии и письма – ни в коем случае.

Мне перевел письма знакомый Ани - полиглот и алкоголик. Ничего удивительного в них не было: кто родился, кто умер, что Римма вышла замуж, а раввин уговаривает отдать сына в школу раньше, что опять подорожало золото на закупку, а адвокат Ефимовский берет много денег за процесс. Только были удивительными глаза бабушки Симы на той фотографии. Глаза бабушки Симы на молодом лице красивой еврейской девушки.

Рисунок шестой (любовь)

Черная и красная тушь.

Мужчина и женщина. Обнаженные. Мужчина стоит спиной к зрителю, широко раскинув руки, ноги, наоборот, сжаты вместе. За ним, лицом к зрителю, нарисована женщина, она обнимает мужчину за шею, ее ноги разведены. Силуэт пары напоминает наложенные друг на друга два треугольника: один основанием вниз – женщина, другой основанием вверх – мужчина. Фигуры очерчены красным кругом, по окружности которого вьются цветы, кусающие себя за хвост змеи, шнуры телефонов с поникшими трубками, бельевые веревки. Голова мужчины запрокинута вверх, к небу. Женщина смотрит на него, улыбается. У нее длинные волосы, в которые снизу вплетаются цветы из круга. У обоих есть еле заметные крылья. Только у мужчины они крепятся к кистям рук, и такое впечатление, что он сейчас полетит. А у женщины прозрачные тонкие крылья опущены вниз, к ногам пары.

Она все время говорила, что не должна иметь семью. После того, как не стало бабушки Симы, Сашка Шкалько много раз приходил с цветами, но уходил с грустным лицом. Дина не соглашалась на его предложения. Она смеялась ему в лицо и говорила, что с ней, неправильной, он сойдет с ума. Или убьет ее на второй месяц совместной жизни. А когда он уходил, Динка начинала рисовать свои безумные рисунки и пить портвейн, который покупала на зарплату дворничихи. Денег от Сашки и от нас с Аней она не брала никогда. Разве что – продуктами. А какие продукты в начале девяностых, когда в магазинах пусто, а в кармане у студентов - бедно.

Анин отец все-таки удержался на руководящем посту, и теперь был депутатом, сменив волгу на что-то иностранное и менее дутое. Аня просила помочь устроить Динку на «заочный», но отец отказывался, мотивируя занятостью. Да и Дина Ивановская уже забыла свою мечту о «солистке и международнике». А мечту о семье, она давно похоронила в Берковцах рядом с мамой, бабушкой и Басей. От отца и Мони письма приходили редко. Украина, с получением независимости, потеряла стройность авиаперелетов. Почтовые боинги с новостями «оттуда» застревали то в российском, то в западном небе.

Как-то, под портвейн и косяк Дина мне рассказывала, о том, что она уверена, что она почти видит! как над океаном летают тугие белые конверты, выброшенные из самолетов, а дельфины их читают (они же, знаешь, какие умные?) и потом выбрасываются на берег. Дельфины хотят рассказать тем, кто не получил письма от родных, что у тех, у родных все хорошо, и они скоро приедут, чтобы забрать с собой оставшихся. Но дельфины не умеют говорить, а люди не умеют слушать. А еще люди – журналисты показывают море и говорят, что то белое над волнами, то, что летает – это чайки. Какие на фиг чайки?! Когда это письма…

Сашка тоже перестал приходить, как письма.

А Дина рисовала свое объяснение звезды Давида: с крылатыми мужчиной и женщиной, в кругу из змеи, сжиравшей свой собственный хвост. Вариант Рая по Динке Ивановской.

А потом Дину сбила машина. Она шла не в том месте и не в то время, слушая, как рвутся внутри тетрадные листы…

А я до сих пор гадаю по «Динкиным историям», реву в дождь вместе с усталым фонарщиком, и жду, когда люди начнут понимать, о чем говорят дельфины.


© Copyright: Наташа Нежинская, 2003



08.12.03 01:58:21 msk
фЕБ

Мда...;)


08.12.03 01:40:59 msk
Светлана

* * *
Любви не будет. Но, как всякий бог,
Ты должен быть красиво одинок,
Тебе помочь не существует средства,
Верней непостоянства и кокетства.
Я знаю, испиши хоть целый том,
Броди с тобой под ветреным зонтом,
И пульсом бей рукав неравнодушно -
Амур ответит: "Ничего не нужно".
Я понимаю, что воняет страсть
Примерно так же, как собачья пасть -
Веселый пес, придя домой с гулянья,
Коту принес активные лобзанья
И расценил набор его гримас,
Как дружескую правду без прикрас.
Я правду разглядела, правда в том,
Что Эвридик ты водишь целый сонм,
Владеешь их прозрачными сердцами,
Их просто разбивая - и с концами -
На мертвых Эвридик нельзя глядеть.
Ты пробовал любить, и больше впредь
Не станешь, и сошел с аттракциона.
Ты объявил живое вне закона,
И как стратег, ты абсолютно прав.
Ведь тактику наивную избрав,
Попал бы в архетип определенный
И штурмовал бы, нервный и зеленый,
Холодную и сытую меня,
Как мошка хочет правды от огня.
Трусливый ум - мечты не дне колодца,
Дурак напьется, умный - не напьется,
Себе устроил високосный год -
День жизни лишний взял, и не живет.
Нас, умудренных, учит осторожность:
Блажен, кто упустил свою возможность,
Мы знаем, как любимым стать - иди,
Гляди на гроб, что ждет нас впереди,
И за тобой, скрипя зубами дико,
Увяжется, как зомби, Эвридика
И муки нелюбви испив до дна,
С тобою будет счастлива она.


08.12.03 01:03:26 msk
фЕМЪ

В 19 лет все мы были гениальны. Глупо за это цепляться. Надо идти дальше.


07.12.03 23:16:46 msk
Аля Т.

ФЕМЪ, судя по тому стихотворению, в 19 лет вы были гениальны. Что же случилось потом? Может быть, ВЫ СТАЛИ РАЗРАБАТЫВАТЬ НЕ САМЫЕ ГЛУБИННЫЕ СВОИ ПЛАСТЫ, НЕВЕРНО СЕБЯ ПОЗИЦИОНИРОВАТЬ? ИСПУГАЛИСЬ ГЛАВНОГО В СЕБЕ?
Если так, то очень жаль. В ИТОГЕ – ПРОСТО ХОРОШАЯ ПОЭТЕССА. А может, еще не поздно?


07.12.03 22:08:15 msk
В.Н.

ФЕМЪ
Умеете Вы мужчин ставить на место. Даже я ощутил озноб, хотя ассоциировать себя с Вашими стихами - много для меня чести.

Снова за старое - Анатолий?
Хорош стих.


07.12.03 21:51:23 msk
фЕБ

Какое симпатишное кусучее стихотворение! ;)) Да уж любим мы когда дамы кусачие... ;) Хотя и тупиково - согласен! ;)


07.12.03 20:59:11 msk
Снова за старое

Зима пришла

Вдвоем по черной затхлой лестнице
Поднимемся в заветный храм,
Туда, где ты, моя кудесница,
Опять постель постелишь нам.
Где ты, сверкая ягодицами,
По пояс вниз обнажена,
С самой собой позволишь слиться мне,
Из прочих – лучшая жена.

Ах, я по жизни пленник тайного,
Запретного я верный раб,
А также - лишнего, случайного,
Чего и признавать нельзя б.
Под тем, что смято и отброшено,
Пошарив чуткою рукой,
Найду бессоницы горошину
И сою боли головной.

Зима пришла! Пора расслабиться!
Какая на дворе метель!
И стелешь ты, моя красавица,
Нам белоснежную постель.
И снова над ее сугробами
Взлетаем мы до потолка…
Едва ль любовники до гроба мы,
Но до весны – наверняка!



07.12.03 02:43:55 msk
фЕМЪ

Игорь, спасибо за теплые слова. К сожалению, это стихотворение почти детское, написано в 19 лет, до замужества. Правду сказать, я его немножко отредактировала, слово "чудовищной" поставила именно сейчас. Сейчас я приближаюсь к тому же состоянию души, что в ранней молодости, но на новом витке. Даже старых друзей встречаю. По большей части, они - Раки по гороскопу, то есть сентиментальны, мятежны и видят меня во снах (еще бы, ведь я же - из прошлого). И все чего-то достигли, чего и ожидать от них нельзя было...

Хочется запостить что-нибудь посвежее, чем из книжки. Ну вот. Стих, который мне кажется по направлению тупиковым, потому что это направление Цветаевой, а не Чуприной, но именно поэтому он может нравиться. Ведь у многих ценителей простой критерий для женской поэзии - похоже на Цветаеву - сильно, не похоже - мелко, слабо, вторично.

Плод здоровый - без отравы -
Обязательно червив.
Ты меня, мой вечно правый,
Брось, не слишком укусив.

Эта падалка гнилая,
Потревожив вялый сон,
Шишки бьет, не вдохновляя -
Ты, мой милый - не Ньютон.

Не трудись, меня кусая -
Я тебе не по зубам.
Не уйти тебе из рая -
Ты, мой милый - не Адам.

Не сердись, уйди со сцены -
У богинь прошел каприз.
Не видать тебе Елены -
Ты, мой милый - не Парис.

Ты - никто. К чему и жалость?
Раньше, позже - не беда.
Хоть всю жизнь бы мы кусались -
Расстаемся навсегда.

Даже если - две могилы -
Будем рядом мы лежать,
В небесах, мой друг бескрылый,
Поэтессу не достать!


06.12.03 20:05:48 msk
И.К. – В.Н.

В.Н., почему я должен был обидеться? Обсуждение стихов – вообще дело тихое, элитное, по внутреннему импульсу…
Сейчас, например, мне хочется продолжить речь о том стихотворении Жени - не выговорился, не довосхищался. Вот еще чудо строфа, помимо последней:
“Мой праздник – звездных полчаса,
Пробел а трех соснах многоточий,
Но размножаются мечты,
Как стая хищных миражей,
И восклицают голоса:
“Да ты сама уже не хочешь,
Уже давно не хочешь ты
Любви чудовищной своей!”

Этот повтор, развивающий и смысл и интонацию, многого стоит! Как и эпитет “чудовищной”. Точно и беспощадно!
Некоторые стихи из сборника, который Женя мне подарила при последней киевской встрече, я узнаю – они были у меня в гостевой. Здесь они начинались… Да, видимо, прошло то безудержное веселье, которому мы здесь предавались года два. Дольше было бы невозможно. Но общение продолжается.
Вот и я выуживаю в архивах свои стихи для новой книги…


06.12.03 01:34:11 msk
В.Н. - Игорю

Такие зарисовки нужны по многим причинам. Проходит время – и вкус эпохи теряется. Умные, даже мудрые строки, без наукообразия, но и чуждые суетливой публицистики, не передают в полной мере этот вкус. Нужна словесная фотография, нет, портрет, художественный снимок, который передает точно детали и обстановку в целом, и еще переживания наблюдателя.
Я сколько раз в жизни сталкивался с ситуацией-рефреном, когда вдруг какая-то деталь, старая пластинка с голосом Отса, отцовская послевоенная бритва с помазком и кожаной правкой вдруг резко переносят на годы назад и как-будто путешествуешь во времени.
Это ощущение быстро проходит, но помнится и желается душой. Что-то очень похожее я испытал, читая Джона Уиндема (Поиски наугад /Антология. (Б-ка современной фантастики. Т. 25). - М.: Молодая гвардия, 1973. – с.67 – 104.).
Конечно, переживания должны быть не сентиментальны или хотя бы не слишком сентиментальны. Обычно такими бывают наблюдения и переживания много видевшего и испытавшего человека. Молодость в этом случае – недостаток. Она либо черства, либо сентиментальна. Впрочем и старость такова, еще чаще. Ну просто, мудрый человек должен наблюдать и записывать. Я, как вижу, сам себе противоречу? Здесь все зыбко.

И еще, мне показалось, Вы немножко обиделись на гостевую за невнимание к стихотворению Чуприной. Так вот, невнимания не было. Я, а могу говорить только о себе, сразу же положил его в свой ящик, мысленно смаковал и рассказывал друзьям. Просто, выбрав обсуждантов (Ваш термин!), Вы установили слишком высокую планку для остальных. Или я не прав?


05.12.03 23:15:05 msk
И.К. – В.Н.

В.Н., вы как-то просили меня описать путь хотя бы от остановки к остановке. Это совпало с одним моим давешним замыслом. Спасибо.

Чтобы добраться до службы, я езжу в метро с одной пересадкой. Путь неблизкий – 40-45 минут. За это время происходит много встреч с типами, типажами, с девушками наконец, ибо их лицезрение – мое любимое занятие в метро. Заходя в вагон, я стараюсь сесть так, чтобы напротив было чье-нибудь миловидное личико. Или с той же целью не сажусь вовсе. Старость? Климакс? Да нет - я вроде, всегда так себя и вел.
Один мой приятель (мой коллега и подчиненный по служебной иерархии) предлагал возить меня на службу на своей машине – он живет неподалеку от моего дома. Я поездил с ним и отказался. В основном потому, что я лишил себя притока утренних впечатлений.
Так вот – о повторяющихся впечатлениях я и хочу рассказать вам сегодня.
Я сажусь на станции метро ”Приморская” – это на острове Декабристов, отделенного от Васильевского острова узенькой , но настырной (не смогли закопать), речкой Смоленкой. Видимо, когда-то на ней смолили лодки. Впрочем, отсюда название и огромного собора Растрелли – Смольный, который находится совсем в другой части города, не говоря уже о том Смольном, что был облюбован (опять же после революции) российскими, а позднее - городскими властями.. Короче, в петровскую эпоху смолили везде, где была вода.
Остров декабристов, до советских времен – Голодай, от искаженного английского Холидей (праздник, выходной день), считается в городе местом элитным для проживания. Голодающих тут нет, разве что те, кто просит подаяние в вагоне метро. Сегодня я о них.
Вот в начале наполнившегося людьми вагона заиграла гармошечка- на пять нот, характерная восточная пентатоника, – это пятилетний мальчуган, от горшка два вершка, бойкий и независимый. Он один, он работает. Он ходит из вагона в вагон, подергивая меха своей игрушечной гармоники и – чудо! – что-то действительно исполняет, какие-то незнакомые плачущие мелодии. Этот маленький самостоятелный мальчуган – чеченец. Я не знаю, где он живет и есть ли у него родители. Но наверняка кто-то есть. Иногда вместе с ним по вагонам ходит его семилетняя сестричка. Она поет песни звонким пронзительно чистым, как небо над Кавказским хребтом, голосом и от этого высокого невинного тембра и чужой мелодии у меня навертываются слезы на глаза. Слезы вины.
На станции метро “Гостиный двор” я делаю пересадку – спускаюсь вниз, чтобы оказаться в вестибюле станции “Невский проспект”, оттуда прямая ветка прямо до станции метро ”Московская”, рядом с которой я и служу. Направление действително московское, южное, – дальше аэропорт, и вообще поверху – правительственная трасса.
На повороте длинного коридора-перехода от станции к станции слышен подыгрыш двух гитар и молодые мужские голоса. Это группа ребят в камуфляжной форме. Некоторые на костылях – на человек пять нет двух-трех ног. Поют они об одном и тоже – о девушке, о маме, о том, что они вернутся и еще о погибших корешах. Это те, кто отвоевался в Чечне. Возле них некоторые приостанавливаются и вынимают кошельки. Некоторые стоят поодаль, прижавшись к холодной мраморной стенке, и слушают – мужики сурово, а женщины (чаще пожилые), утирая слезу. Я прохожу мимо, опуская десятку в сумку возле поющих. Еще я каждый раз сжимаю зубы. Я спрашиваю себя, есть ли еще где на земле ветераны-инвалиды войны, вынужденные зарабатывать на хлеб пением в метро.
Внизу я перехожу на свою ветку, сажусь в вагон (чаще стою, ибо днем тут всегда многолюдно) и еду себе. На очередной остановке я слышу в начале вагона уже знакомый мне голос, сдержанно просительный и глухой, как бы выдавливащий из себя: “Помогите, кто может”.
Это еще один инвалид, судя по возрасту - с афганской войны, а судя по лицу - не рядовой, а офицер. Офицерская выправка видна во всей его еще сильной широкоплечей фигуре, хотя он ходит на коленях, покрытых вместе с обрубками икр подобием валенок. Будь у него ноги, он бы на голову возвышался над толпой. Он проходит мимо на своих обрубках и ему дают мелочь. Он ни на кого не смотрит, но не от презрения. Если он кого и презирает, то себя. Ему тошно просить, но у него нет выбора.
На станции метро “Московская” я наконец поднимаюсь на поверхность – тут ярко, пестро, цветочный базар, пирожки, мороженое, вереницы бабушек с мелким огородным товаром.
Рядом шустрят и бандюганы лохотронщики – их сразу отличишь по добротному “прикиду”, сытым наглым харям и вороватым глазкам. Они суют прохожим лотерейные билетики, чтобы тут же объявить тебя выигрывшим приз и развести на все наличные, которые у тебя в кошельке. Чаще всего жертвой становятся старушки. Пару раз я пробовал вмешаться, но выяснилось, что это небезопасно для здоровья, тем более, что местные менты, собирая свой куш, заботливо обходят эту публику стороной. Меня лохотронщики помнят и отворачиваются. Я иду сквозь их строй, челюсти мои сжаты, я молчу


05.12.03 23:04:21 msk
фЕБ - И.К.

Ваша гостевая стала для меня открытием. Дух искусства, непринужденности и открытости вообще вдохновляют на благие поступки. Так что и Вам - спасибо! :)


05.12.03 20:43:10 msk
И.К. - Фебу

Феб, я как-то не заметил, чтобы вы кокетничали. Во всяком случае, ваше присутствие здесь всегда было мне в удовольствие. Кстати, спасибо вам за выход известного вам сборника. Вы сделали большое дело и это вам еще зачтется.

Остальным гостям
О прозе Наташи я выскажусь позднее. Естественно, она мне нравится, иначе бы ее здесь не помещал.


05.12.03 18:43:34 msk
Аля Т.

Не понимаю, почему такой сыр-бор вокруг рассказа Нежинской «Что было потом». Я не увидела в нем ни пошлости, ни грязи, не тем более – порнографии. А вот юмор, иронию увидела. Читатель, не почувствовавший этого, вряд ли правильно оценит рассказ. Он показался мне интересным и неожиданным, а натуралистические подрбности вполне в русле заданной эстетики. Да, кто-то вспомнил тут Сорокина. Почему бы и нет…
Вообще не признаю критики, когда рубят с плеча, не разобравшись, уповая на лишь на свой вкус. Ведь что хорошо одному, то другому может стать ядом.


03.12.03 14:08:18 msk
Наташа Нежинская

(продолжение)

Рисунок второй (дорога).

Тоже черно - белый, только ангелочки с розовой штриховкой и золотистыми веночками.

По дорожке из фортепианных клавиш на велосипеде едет мальчик, клавиши под ним подгибаются, волнистые штрихи от них показывают, что в это время звучит какая-то мелодия, а впереди и позади велосипедиста нарисованы руки пианиста. Та рука, которая осталась сзади лежит на клавиатуре, слабая, неподвижная, на ней следы протектора. Рука перед велосипедом то же не играет, она замерла враскорячку, приготовившись взять какой-то сложный аккорд. Сверху, на пюпитре, сидят два ангелочка, они увлечено целуются, и один из них держит в руках дирижерскую палочку

Тогда было модно заниматься музыкой. Всех мамы активно водили в музыкальную школу. Я на всю жизнь запомнила холод актового зала, высокие окна, противный липкий пот перед экзаменами, и то, особенное чувство, что сводит лопатки и не дает сглотнуть - враз вязкую - слюну. Учительница, кутаясь в шаль из цветных ромбиков, помогала мне:

- Если волнуешься и чувствуешь, что пальцы стали холодными и деревянными – садись за инструмент, бери большой, в октаву, аккорд, всеми пальцами, но! Руки не убирай, а поочередно нажимай клавиши каждым пальцем. Так и пальцы разработаешь и согреешься.
- Хорошо, я попробую…

Играть мне не нравилось, хотя хорошо сдавала все экзамены и технические зачеты. Я больше любила уроки «музыкальной литературы». Там мы слушали отрывки из классики, учились писать либретто, узнавали - кто, как и когда написал музыку. Папа Дины разрешал мне брать книги о композиторах, их было три стеллажа в домашней библиотеке Ивановских. Динка, в отличие от меня любила только пение, но солисткой ее никак не приглашали. Как-то после очередного прослушивания, когда Дина вылизанными четкими звуками со сцены пела «программное произведение», я услышала, как моя учительница шепнула толстой соседке – преподавательнице сольфеджио: «хороший голос, но фамилия плохая, как ее со сцены объявлять на всесоюзных конкурсах?».

Динку так и не взяли в основной «выступательный» состав хора, и она пела нам дома, под аккомпанемент папы, или Мони, или без сопровождения. Мы привыкли, что она все время напевает. Аня часто раздражалась на это «Динка, прекрати выть, отвлекаешь!». Тогда Ивановская замолкала, но головой качала, в такт внутреннему, поющему голосу. Аня крутила пальцем – сумасшедшая! – я пожимала плечами – ну, что с нее возьмешь?

А еще мы очень любили двор перед музыкалкой. Там были две большие клумбы и скамейки под ивами и кленами. На одной из них мы нашли Динку… в тот дождливый день. Была поздняя осень, краска на скамейке набухла от воды, под ногами у Ивановской хлюпали гниющие листья, терьер Бася мелко дрожал, грыз поводок и скулил для хозяйки. Динка не плакала. Она шевелила белыми губами и раскачивалась. Вправо – влево. Беспрерывно и монотонно. А потом сказала, что нарисует сказку о Снежной королеве наоборот. Потому что это правильно, если в глаз тебе попадает осколок зеркала троллей. В глаз и в сердце. Потому что так легче жить на свете, так не больно, так никто не будет плакать. И что она не понимает… «я не понимаю, за что так ненавидели троллей, непонимаююю! Они сделали хорошее зеркало, очень хорошеееее!!! А Герда - дура, дура набитая, зачем она спасала Кая? Ему ведь было так хорошоооо! Он ведь ничего уже не чувствовал, ни за кого не переживал!!»

Только вечером я узнала от родителей, что Моня опять попал в больницу. Мама Дины поехала с ним и там, в палате, где Моне в очередной раз переливали кровь, она умерла. Говорили: «разрыв сердца, не выдержало постоянного горя»…

Моня… Михаил Михайлович Ивановский. Когда он приезжает в Москву на гастроли, то обязательно срывается на два – три дня в Киев, и мы с ним вместе едем в Берковцы, чтобы посидеть, помолчать, пораскачиваться вправо – влево, как маятник в больших напольных часах из гостеприимного дома Ивановских…

Level up (у сказки должен быть герой).

- Вот, понимаете, вот вы опять пишите бессюжетно, без, пусть иллюзорной, но цели, - Илья Исаевич закрывает папку с рукописью молодого автора. Тот потный и бледный, тот ищет платок в левом кармане, а платок у него в правой руке.
- Илья Исаевич, но ведь жизнь не всегда праздник, есть серые, так сказать, дни и судьбы, что ж о них никто писать не будет? – автор находит платок, вытирает им тонкие губы, как после жирной еды.
- Видите ли, молодой человек, - смотрит на обложку папки, - Александр Николаевич, об этом уже давно написано. Достоевским. И другими… а вы напишите так, чтобы параллелей и мыслей не возникало. Ни у меня, ни у читателя.

Платок будет выстиран заботливой женой, отутюжен и положен в шкаф с лавандовым запахом. Потому что так положено. Молодой автор больше не будет потеть у стола плешивенького и морщинистого Ильи Исаевича, потому что в его рассказе так и не появится герой, за которым «на край света», «головой в омут», которого «убить мало», но «не убить нельзя», и что не будет у читателя чувства «рвущихся тетрадных листов».

Так когда-то сказала Динка. Мы пили теплое пиво на Владимирской горке, собирались проехаться на фуникулере к речвокзалу. Она сказала: «вот почему, сколько я не смотрю отсюда вниз, столько раз у меня в середине рвутся тетрадные листы». Тогда было непонятно. Но, через несколько лет, выгуливая заезжего российского издателя, я привела его в беседку, чуть выше памятника Владимиру. Издатель был питерский, пленник просек и болот, осознавший еще до рождения, что лучше Питера ничего и никто не придумал. Не спорила: я только привела его на Владимирскую горку. И было молчаливо, а там над Днепром – чайки, дальше – Труханов остров, по периметру – новые массивы, белые на солнце, а над всем этим – небо, а под ногами – листья шершавые, хрусткие, легкие, а под подбородком кулачки и облупившаяся за лето краска заборчика. Но, самое главное, я почувствовала, как внутри у меня «рвутся тетрадные листы»: многократно, настойчиво сжимаемые чьей-то невидимой рукой, со свежей типографской клеточкой. И героиня была: девчонка сидела на краю склона, из-за края ботинка по колготке тянулась перепончатая «стрелка», в ухе рядком теснились точки-сережки, волосы топорщились, а голос пел что-то тягуче-гуцульское.

- О чем она поет?
- О том, что она видит.
- Украинский вариант «акына»?
- Может быть… а может, она видит то же, что и мы, и не может об этом молчать.


Рисунок третий (время).

По спирали нарисована лестница. У основания она пустая и узкая. Чем выше, тем шире пролет, тем больше предметов на ней расположено: соска, юла, плюшевый мишка, глобус, книжка, карандаши, раскрытая нотная тетрадь, перчатки, кошка, телефон, чей-то групповой портрет в рамке. Ось, вокруг которой вьются ступени, это большая стрелка часов, она указывает на шесть. На верхней площадке лестницы напрягшаяся фигурка – человечек отталкивается ногами от маленькой стрелки, что показывает восемь, и упирается спиной в большую. Внизу под часами маятник, на цепочку которого навешаны вырванные листы с каким-то текстом. Возле маятника сидит сгорбленная фигурка с большой лупой, и всматривается в написанное. А тот, кто зажат между сближающимися стрелками, что-то кричит старичку с лупой, из его рта нарисована выпадающая реплика: «тик-так, тик-так… тик… так…»

Наверное, чтобы понять написанное, нужно совершить что-нибудь подлое. Такое мелко-подлое… например, выгнать надоевшую кошку из дома: вечером, с матом, с облегчением, с подглядыванием в окно на пустой двор, где только голуби. А потом, возвращаясь домой, каждый раз понимать – чего-то не стало…

У Ани была домработница. Только у нее в классе была домработница Клава, и еще только ее привозили к школе на машине – большой черной волге, с как будто надутым багажником. Дина мне сказала по секрету, что Анин папа очень похож на этот багажник, только он красного цвета. А еще у Ани был телевизор последней марки, большая софа на коротких ножках, модные бра, бобинный магнитофон «Нота» и мягкие ковровые дорожки, которые Анина мама называла непонятным словом – палас: «Девочки, разувайтесь, а то наш палас Клава только вчера пылесосила». Чай у них в доме всегда пили с пирогами: «Девочки, берите с капустой, они у Клавы особенно получаются. Дина, не маши руками, разольешь чай… так и есть – разлила! Бери салфетку… видишь, какие красивые, с пингвинами!». Пить чай под таким присмотром нам было неловко, и мы, в будущем, от него всегда отказывались: «Спасибо, теть Наташ, мы не голодные!».

На том дне рождении Ани был торт со свечами, в проеме кухонной двери над нами стояла Клава в переднике, над оливье скучал Анин папа, а у нас напротив был звериный аппетит: требования растущего организма помножились на «купонное» голодное время. Помните смешные зеленоватые квадратики, как игрушечные деньги в больших стратегических играх, которые только входили в моду, типа «Империи» или «Монополии». Мы ели торт, поздравляли Аню, предвкушали портвейн и, возможно, драп, но уже на квартире у Ивановской. Да, я не сказала, к концу школы, Дина уже жила одна. Как только стало возможным, Михаил Ивановский – виолончелист оперного театра - взял с собой на гастроли в Одессу болеющего сына Моню и исчез: «надо спасать мальчика!». Дина осталась в Киеве с бабушкой, которая не могла на турецком корабле, нелегально. Бабушка Сима не могла даже нам сырники, потому что почти не ходила, а сидела в бывшем Монином кресле и подолгу смотрела в открытое окно. Его Динка открывала, чтоб запаха от бабушки Симы было меньше.

Так вот, на том дне рождении Сашка Шкалько услышал, как Клава громко сказала на кухне: «Зачем Анечка в дом врагиню народа, жидовку приводит? Тяжка годына, хоч батька б пожалила, и так голивонька його болыть…». Дальше было как-то рвано. Сперва красный Сашка выскочил в гостиную, затем Дина побелела, а Аня стала кричать, что уйдет из дома, что больше не может жить у ханжи и антисемита, а я не знала, куда положить недоеденное печенье, поэтому сунула его в карман… оно мне очень пригодилось потом, когда после травы скрутило в желудке. Мы с Динкой выворачивали карманы и наперебой слизывали крошки на жесткой джинсовой ткани. Травка была слабенькой, что называется – для аппетита, но нам было хорошо. Золотое время, когда драп еще вставлял…

Аня смеялась, манерно прыская в кулачок, ржал влюбленный и пьяный портвейном Сашка, раскачивалась и напевала Динка, я пыталась ей аккомпанировать, но не могла, из-за смеха. Даже бабушка Сима улыбалась в своем продавленном кресле-мастодонте, вилял хвостом седой и уже глухой терьер Бася, смеялись в соседней квартире, играя купонами в «Империю», хохотали в ночных очередях те, у кого был талончик с цифрами первой сотни… золотое было время, когда не знаешь, что завтра тебя не встретит выгнанная вчера, надоевшая кошка.
(окончание следует)


03.12.03 03:53:34 msk
ЖЖ

Сегодня в "Словесности" подборка стихов Маши Тарасовой с волнующим ником "Поха". Подборка интригующе называется "Присутствие мужчины" :)

Волшебный мир вокруг себя вращая,
Всё время чист, отглажен и побрит,
Какой меня мужчина посещает!
Какие сказки ночью говорит!

Не понимаю, что меня тревожит -
Влюблён, предупредителен, не глуп...
Но он какой-то слишком уж хороший,
Он не поможет даме спрятать труп.


03.12.03 00:32:21 msk
В.Н.

Читателю.
Шейх блудницу стыдил...

Наташе - автору!
Я понимаю Вашу обиду, но снобизма здесь и капли нет.
Мне кажется, Вас надо было подавать в обратном порядке: вначале нейтральное, затем про Ивановскую - сентиментальное, а вот затем уже - жесткую мистику. Читатель подумал бы: да, это наш человек, те же тараканы в голове.
Наташа, я еще раз подчеркиваю, разговор идет с автором, т.е. виртуальным субъектом, живущим в очередном мире грез.
Реальный человек может быть совсем иным.
И потом, не принимайте все так близко к сердцу. Каждый, здесь говорящий, постоянно меняется. Сегодня я выгляжу снобом, а завтра - самым зачуханным простаком.
p.s. У меня нет к Вам антипатии, Вы хорошо пишете, а восприятие написанного меняется.


02.12.03 18:36:07 msk
Наташа Нежинская

В. Н.

Спасибо! Я прекрасно понимаю, что "назвавшись груздем - получай в кузов".

Только можно ведь с меньшей долей снобизма? а?

Ну, и как меня учили, не суди об авторе по одному произведению.

С уважением,


02.12.03 15:40:32 msk
И.К.

Софи, начнем по порядку. По поводу стиха, который тут был выставлен на обсуждение. Пусть главный обсуждант больше не с нами, тема остается. Мне жаль, что это стихотворение вас никак не затронуло. Право, жаль. Ибо я искал и ищу родственные души, в том числе и в гостевой. Мне же оно показалось едва ли не лучшим из всего, что я читал, ну, скажем, за последний год в современной русской поэзии. Оно сделано мастерски со всех точек зрения – в нем идеально отточенные, четко и строго высказанные мысли, притом абсолютно авторские, незаемные, в нем высокий мотив, торжественность которого рождается от рифменного ожидания, накапливающегося в первых четырех строках и разрешающегося в последующих четырех. Как бы губокий вдох и выдох. Дышат же глубоко при сильных переживаниях и страстях. Это стихотворение о боли пережитой любви. Это и определяет все его составляющие –образы, ритмы, музыку, оркестровку. Последнюю же строфу я вообще не могу читать без волнения. Для меня это современная классика.
В хорошем стихотворении смысл всегда накрепко связан с образной системой, являя особое магическое пространство, входя в которое, ты чувствуешь себя подключенным не только к авторской сверхзадаче, но как бы ко всему, чем живы душа и сердце. Ты вдруг узнаешь про свое, чужие строки просвечивают твой собственный опыт, заставляя вибрировать в ответ. Это больно, но и отрадно. Это то, что Аристотель называл катарсисом.
Конечно, это лишь общие слова, и вы можете со мной не согласиться. Но примерно таков и есть механизм воздействия на нас хороших стихотворных строк, преимущественно лирических. Попробуйте прочесть еще раз, останавливаясь на каждой строке и уясняя ее для себя. Изложить же это средствами прозы, как вы предлагали, просто невозможно без невосполнимых потерь.
Мне осталось назвать только автора. Это Евгения Чуприна. Стихотворение ВЕРНОСТЬ взято из ее второй книги стихов.


02.12.03 01:45:52 msk
читатель

***

Эх, люди, как важно вы дуете щеки, как мучительно хотите казаться умными, большими. И как тот, что наверху, смотрит на вас и ухмыляется, кляня себя, за идею – создать человечество и возвысить, вырастить, воспитать по образу и подобию своему.
Но то ли не в духе был, то ли материал попался неподходящий, но с этой идеей, он явно поторопился, надо было еще на лягушках потренироваться.
Те вот ничего, зелененькие такие, гладенькие, а которые и в пупырышках, тоже ничего получились. Глазоньки пучат, квакают, будто поют.
А что с этими делать?
Пока моделировал, форму придавал, вроде красивые были, самому нравились. Душу им отдал. Природу ценили, красотами ее любовались, песни у костров пели, танцевали, сказки рассказывали. Радовался, на них глядя. Потом какой-то чудак решил меня изобразить, старцем почему-то сделал, лик человеческий нарисовал. С чего он решил, что я должен быть на них похож, видимо со страху? А так вроде Создатель, а на человека похож, не так и страшен гнев его, еже ли что не так сделают.
Понял! СТРАХ. Вот что сделало их такими.
Страшно потерять, то, что имеешь, то, что добыл, то, что сделал своим. Страх, страх, страх.
А ну-ка, посмотрим, что было бы, если не было страха!?
Вычтем страх. Самый сильный – страх смерти. Вот сильный, а вот слабый. И тот, что слаб, не боится потерять жизнь. Все равно, тот слабый погибнет, останутся самые сильные и равные. Хотя нет, есть еще старики и дети, женщины. Ладно, старики, дети и женщины – все равно будут и со страхом и без оного.
Страх потери – вычтем, что получается. Потерял - либо еще добыл, либо умер без страха, неплохо.
А стимулы? Пусть радость останется, любовь.
Вычтем страх показаться необразованным - глупым, неумелым - бедным, несостоявшимся – не достигшим цели. И не будет таковых.
Вычтем страх сделать ошибку и не суметь ее исправить. Вычтем страх - быть нелюбимым и больным.
Вычтем страх, что не оценят, не поймут, не простят.
Вычтем страх смерти.
В остатке - радость, красота, любовь.
ВЫЧТЕМ СТРАХ.


02.12.03 01:13:08 msk
В.Н.

Игорю!
Игорь, все Ваши архивы за последние два года у меня есть, я имею привычку, прочитав гостевую, ее запоминать. Набралось уже изрядно, но не убиваю, жалко. Очень уж интересный разговорный ряд: многоголосый, задорный, иногда даже хулиганистый (но, в меру, чтобы не закисали от академической скуки), часто блестяще изощренный (не в малой степени благодаря Анатолию, чем он меня и привлекает). Посему, историю ваших отношений я хорошо знаю и мне достает ума, даже мудрости! Вас понять. Хотя, чего уж скрывать, жалею о его отлучении. Но! За все надо платить, он не мальчик и понимал, что делает.
Я допускал, что Вы можете обидеться на "собственника", но как по другому назвать хозяина гостевой? С точки зрения современного человека, собственностью надо гордиться и быть собственником – почетно! Иронии здесь ни капли. Так думают все молодые люди, с которыми я ежедневно сталкиваюсь. И в этом моменте я стремлюсь быть конформным. Впрочем, бог с ним, извинения часто хуже проступка.
Самое главное, я Вас понимаю, принимаю и остаюсь искренним Вашим почитателем. Надеюсь на взаимность.

Наташе Нежинской!
Надеюсь, Вы понимаете, что критика рассказа адресована автору произведения, а не физическому человеку с ником "Наташа Нежинская". И факт его неприятия вполне нормальный, невозможно быть созвучным и согласным каждому автору, даже если он переполнен самыми выдающимися идеями и благими намерениями. Это произведение мне неприятно и вызывает отвращение. При всем при этом, мне понятно желание Игоря познакомить читателя с оригинальным, пусть и шокирующим кого-то произведением. А Вы вправе такие вещи писать и публиковать. Но будьте готовы, при этом, встретиться с иной, противоположной оценкой. Ваша фраза "Неужели ж вы опуститесь до "критики" графомана?
фи. моветон.", кажется мне совершенно неуместной. Публикуешь – будь готов к критике!
С уважением. В.Н.


01.12.03 18:57:53 msk
ПРО ЭТО

Она дышала часто,
Она стонала слабо -
Ах, у нее, прекрасной,
Была грудная жаба.

Он аж рычал в накале,
Потом впадал в истому -
Случалось, отпускала
На полчаса саркома.


01.12.03 17:54:04 msk
Наташа Нежинская

Игорь!!!!
Что Вы! Это разве "неприятности"? Знаете, когда проходят молча мимо, и даже ни словечка - это да, это обидно. А тут ТАКАЯ массовая реакция.

Знаете, после "нападок" прозарушных авторов, где меня распинали и пинали (не тавтология), "тутошняя" критика - просто поглаживания против шерстки.


01.12.03 17:33:02 msk
И.К.

Наташа,
Хотел вам радости, а вышли одни неприятности. Увы, таковы гостевые - всего можно ожидать. Ради бога, извините.


01.12.03 16:34:01 msk
Наташа Нежинская

Сложные сказки Динки Ивановской

Сперва на белой эмалированной поверхности чайника появились небольшие коричневые точки, затем они стали увеличиваться, расползаться, наплывать на розовые колокольчики. Художественная ботаника тоже повела себя непонятно: розовые колокольчики сначала стали синеть, потом чернеть. Внутри чайника потрескивало - отрывались чешуйки многолетней накипи, осыпаясь рыжей перхотью на раскаленное дно. Утроба сгорающей посудины дымилась, чернела, на стыках плавящихся краев проблескивали красные нити.

В это самое время хозяйка гибнущего чайника стояла на балконе, терла глаза, в которых фонари расплывались мягкими лучистыми шариками. Она, как водится у женщин, плакала. И, как у них же заведено, причин для слез было очень много…

Level up (прототипы).

Всегда интересно встречаться с прототипами своих героев. Смотришь в глаза погибшей под паровозом героини, кушаешь варенье, пьешь чай и видишь: что у Ани уже первые морщины, что забыла салфетки положить, те самые – фирменные с вышитыми пингвинами, что сын у нее растет оболтусом, а дочь похожа на нашего общего школьного друга Сашку.

Знаете, а ведь яркие персонажи и сочные детали рассказов всегда выдергиваются оттуда: из юности. Самые сладкие арбузы были только на Кубани, где дядя Вова Никулин (я всегда думала, что это прозвище) привозил прицеп с бахчи и грузил арбузы прямо у ворот. Самые обидные обиды только в школе, когда класс спиной к тебе и на уроках и на перемене. Самый-самый поцелуй, самая-самая разлука, самые-самые друзья, самое-самое море, небо, лето… Мы любили об этом поговорить на кухне у Ани. Часто вспоминали нашу третью - Дину. К слову, я о ней тоже много наваяла, но никогда ни при каких обстоятельствах ее героини не погибали. Только в одном из романов, в последнем и самом успешном - женщина, написанная с Дины, навсегда уезжала в Израиль, оставляя за стеклянной трубой пропускника в Шереметьево свою любовь, молодость, страну и желтые кленовые листья. А это почти как умирала.

Она – Дина Ивановская, ведь всегда любила осень. Не так как Пушкин с россыпью результатов, а тихо. Динка как будто застывала, уходила в себя, натягивалась, потрескивала, лопалась и улетала в низкое небо. Мой роман вышел из типографии в октябре, как раз на годовщину ее смерти. Один из номинаторов государственной премии исступленно жал мне руку, а второй пытался весь банкет насвистывать «хава-нагилу», мне подумалось: какого черта! Почему я получаю тут первую премию, а Динка – вдохновительница и почти соавтор в Берковцах под кленовыми листьями.

После той трагедии, мы обзвонили всех одноклассников, и собрали почти все тетрадки с нарисованными рассказами. Да-да, именно нарисованными. Это началось в классе пятом - Ивановская сидела на соседней парте, что-то рисовала всю математику. Потом подошла ко мне на переменке, позвала к пальме, где мы обычно секретничали. Пальма, как сейчас помню, вся в сухих штырках, с обломанными листьями, с комками земли, вперемешку с катышками из фантиков и шпаргалок. Очень неуютное растение надо признать.

- Вот, хочешь почитать?
- Что это?
- Это сказка.
- Какая сказка?
- Я придумала для нас сказку… и… вот…
- Дин, но тут картинки?
- Понимаешь, это как будто из книжки убрали слова, а оставили одни картинки, чтобы каждый мог сам придумать… для себя.

Я уже не помню, что именно было в той первой рисованной сказке. Но вскоре в классе начался «сказочный бум». Все таскали Ивановской чистые тетради, где селились молчаливые принцы, принцессы, замки, горы, ветра, цветы, битвы, победы и свадьбы. Потом в рисунках появились более сложные сюжеты, многоуровневые композиции, печальные финалы. Дина набила руку, рисовала быстро и с каждым годом все профессиональнее. Это уже были не сказки, а сценарии маленьких фильмов. У девчонок в классе появился новый вид гадания: «по Динкиным историям». То есть даешь ей чистую тетрадь и ничего не говоришь про сюжет, хотя загадываешь либо «хорошо», либо «плохо», а потом ждешь приговора. Узнав об этом, Дина еще более усложнила свои рисунки. Теперь не только весь сюжет был интригой, а каждая картинка представляла собой символический ребус. Только одному человеку в классе она ничего не рисовала, хотя его профиль и мысок волос на лбу часто появлялся на клетчатых листах. Это был Сашка Шкалько, наш школьный «герой-любовник», который теперь муж Ани, и который иногда варит по утрам кофе… только мне…

Так вот, когда писался роман, я часто перелистывала тетради со сказками. Мне они помогали. Будто опять гадала «по Динкиным историям», чтобы придумать судьбу своим героям.

И в тот пьяный вечер, после награждения, я решила, что напишу о ней, как о ней, как о Динке Ивановской – моей школьной подруге, не состоявшейся солистке, художнице, помните? - она любила осень, обожала облезлого терьера Басю, была влюблена в Сашку Шкалько. И не сама напишу, а прочитаю о ней из тех тетрадных сказок, выужу из штрихов и точек то самое важное, что Динка хотела сказать, да мы не слышали.

Рисунок первый (портрет).

Выполнен в стиле карандашной графики, с растушевкой. В центре рисунка лицо девушки, тщательно прорисованы глаза и густая челка, которая зачесана влево и заложена за ухо. Губы – улыбчивый контур, и если присмотреться, то видно, что он состоит из силуэтов мужчины и женщины, занимающихся любовью. Вокруг лица квадратная рамка, это крыша двора-колодца, на ней: антенны, голуби, коты, двое в обнимку, мальчишка, запускающий воздушного змея, старушка с патефоном в руках, веревки с сохнущим бельем, вазоны с цветами, дворник с метлой, приведение в простыне, как в мультике про Карлсона. А если внимательно рассмотреть поверхность крыши, то можно заметить, что на ней крошечными звездами обозначены основные зодиакальные созвездия. Лицо внутри оттенено густой черной штриховкой. Снаружи рамки нарисована девочка с маленьким круглым зеркальцем. Она пускает солнечного зайчика и, как бы освещает им портрет девушки внутри двора.

Это лицо в центре рисунка было мало похожим на Дину, разве что челку она носила налево, и всегда прятала волосы за ухо.

А вот дом был ее.

В Киеве, с его проходными дворами, бульварами, с мешаниной стилей, с арками, ампиром, бетоном и множеством особняков в стиле модерн практически нет дворов-колодцев. В классе шестом мы впервые упросили дворника, – худого, испитого, с медалью на фуфайке – пустить нас на чердак Динкиного дома. Майское солнце сквозь щели и маленькие оконца под крышей искоса полосовало пыль между печными и каминными трубами. Чердак был квадратным по периметру всего дома. Мы во что-то играли, уже не помню во что. Аня расцарапала ногу, не заметив торчащий из доски гвоздь. Дина сбегала домой и принесла аккуратный кожаный кофр с лекарствами, и я с ней дружно дули на царапину, обильно залитую йодом, чтоб не пекло. Еще Дина принесла хлеб с маслом. Мы ели, смотрели, как над крышами по улице Городецкого наступает вечер, как длинные тени от каштанов на улице Станиславского соединяются в одну темную и густую. Почему-то очень хотелось петь, что-то протяжное, тихое. И Дина запела. Слова были незнакомыми, с частым «ой вэй», с повторами мелодии и почти вскриком на высоких нотах. «Ой вэй!», - приглушенно, с какой-то недетской тоской в незнакомых словах.

Незадолго до этого родители на кухне о чем-то шептались, а потом мама подошла ко мне и спросила:

- Доченька, скажи, ты дружишь с Олей Берковец из третьего «Б»?
- Нет, мам, а что такое?
- Ничего, солнышко, ничего, и не надо.

Через месяц я впервые услышала слово «эмигрировала», слово «жиды» я уже слышала раньше. Олин папа – Леонид Семенович Берковец был очень известным и уважаемым зубным врачом. Девчонки рассказывали, что когда в последний день учебы в школе Оля принесла коробку дорогих шоколадных конфет, то их классная - запрещала детям брать конфеты у «дочери предателя Родины». Оля потом долго плакала в гардеробе, а техничка, баба Шура, вытирала ей лицо подолом черного халата.

Мама не запрещала мне дружить с Диной, но была всегда недовольна, если мы ходили играть к ней домой. А мне там очень нравилось. Обязательно бабушка Сима готовила нам чай с сырниками, уютно тикали напольные часы. Циферблат был медным (с позолотой, как утверждала Дина), а стрелки медленно перемещались по звездной карте, отчеканенной на его поверхности. Если мы задерживались до прихода Дининого отца, то он обязательно садился за рыжий рояль «Ферстер» чтобы сыграть нам, подпевая, «Вместе весело шагать», или «сердце красавицы, склонно к измене». Голос у него был сипловат, тих, он совсем не шел к залихватским мелодиям, хотя мы слушали, потому что не слушать Михаила Ивановского – виолончелиста и солиста оркестра Киевского оперного было невозможно. У Дины был еще младший брат Моня, но он очень часто лежал в больнице, и в те редкие вечера, когда Моня был дома, мальчик сидел в низком кресле у рояля, хлопал в ладоши и подпевал отцу таким же тихим, сиплым голосом. А мать Мони и Дины всхлипывала на кухне, заваривая сыну очередную «чудодейственную» траву, купленную у теток на Бессарабке.

Моя мама волновалась:

- Вы надоедаете людям, во дворе у себя играйте.
- Мам, но там интересно.
- Нужно находить интересы дома, матери помогать, большая уже, а не по жи… чужим квартирам ходить, там мальчик болеет…
- Но мы же не мешаем, а Моне только веселее…
- Да, уж, веселье…
(продолжение следует - И.К.)


01.12.03 15:00:21 msk
Наташа Нежинская

Софи.

Добрый день, еще раз.
Очень здорово, что вы напомнили слово "сказки". Если все-таки вас заинтересует, то прочтите "Сложные сказки Динки Ивановской". Это мой рассказ, который Игорь Юрьевич, надеюсь, разместит здесь, в гостевой, чтобы Вам "далеко" не ходить.

А этот рассказ, который вызывает вспелки рук и крики - грязь, мразь, мерзость! - это об изгнании из рая. Никто не знает, какой он - Рай, и ведь это не достоверно, что там - птицы, ручьи, цветы, девушки и юноши. Может, для меня, как для автора: Рай - это цельный человек (не ЦЕЛЫЙ), а изгание из Рая - это и есть раздвоение (мыслей, желаний, расхождение между принципами и действиями). Почему такой визуальный ряд? Не знаю. Я так увидела. Боль и страдание от разъединения, попытка жить в новой ипостаси, начало новой жизни, нового существования. Только для "Адама" - это сугубо физиологичное продолжение рода, а для Евы - наполнение жизни духовным смыслом - чтением книг.

Фуф... глупое это занятие - объяснять читателям суть. Нужно писать так, чтобы суть эта была видна.
Но ведь многие видят!


01.12.03 12:29:48 msk
И.К.

Весь вечер и все утро выбирал из гостевой свои стихи для одного проекта. Господи, из только половины архивов выудил 5500 строк. Сбрендить можно! И все это писалось почти исключительно ради общения. Даже если выбросить две трети, все равно много...







Словесность