Пустынник пожинает ветры,
Младые души учит жить
Так трепетно и беззаветно,
Как может только Свет учить.
Подводит к Чаше, веры полной,
Срывает видимый покой.
И ты — один, как в бурю волны,
Пред необъятною скалой
Не слову внемлешь, а молчанью,
Рвешь с сердца черствую печать.
Недолго править ожиданью —
В врата стучит иная рать.
И вот она — твоя душа —
Наполнена сияющим расплавом.
Прими же яд хрустального вина
И будь Огнем — собой по праву.Театр
Ты прав: актеры никудышны,
Дрянная пьеса, сонный зал,
И в первом акте выстрел лишний,
Ты, кстати, в это время спал.
Однако в пьесе этой странной
Есть свой, особый, колорит:
Забавно видеть бесталанных
И горько слышать, как шумит
В толпе теней пустых прохожих
Твой ненавязчиный обман,
Как рвется, лезет вон из кожи,
Владетель сопредельных стран,
Чтобы тебя — Надежду Мира —
Кровавой местью отравить.
Не сотвори себе кумира,
А с правдой в сердце легче жить.
Вот день второй: после премьеры
Утихла зала, свечи спят.
Лишь голоса, как флибустьеры
Пространство сцены бороздят
И где-то тихо плачет скрипка,
Настроив голос неземной...
К нам, с лучезарною улыбкой,
Средневековой мостовой
Бредет забытый всеми Мастер,
Листая записи небес.
Он пишет книгу, рвет на части
И утром улетает в лес.
А там, вдали, у горизонта,
Сошлись земля и небосвод.
Глядят печально в линью фронта
И ждут, кто первым нападет
На ложу Снов, где эту пьесу
Читает Новая Страна,
Назвав ее бульварной прессой...
А между тем, — пришла Весна
И кроткой поступью легата
С размахом взялась за дела,
Заставив брата верить брату,
А остальным раздав крыла.
И вот они, лихие мотыльки,
Изрезав сцену пламенем софитов,
Громят свои беспечные полки
И верят, что Тропа открыта.
А мы с надеждой устремляем взгляд,
Пытаясь среди масок чинных
Истлевший за века найти наряд,
И записаться в полк невинных.
Но вера рознь твоей надежде
И среди сотен томных глаз
Твои дворцовые одежды
Падут в момент — и тут ты пас.
Так в миг, когда ты безмятежен,
Пойми: Судьбой предрешено
Театром быть и Белой Веже
В тебе актерствовать дано.
В зеленых лугах у реки...
В зеленых лугах у реки
Пасется твой огненный змей.
Он роет копытами твердь
И ищет солончаки.
Но сокрыты травою драгие пески
И торчит из земли лишь дубовая жердь.
Вьется змей на цепи,
Пьет слова из реки,
И в свободе его — твоя смерть.
А река свои льды
Несет в Пламеный Град —
Сбор молитвенных трав,
Внявших тайнам звезды,
И в объятьях воды
Кажет истинный нрав
Всех творений судьбы,
И для тех, кто тверды,
Она — радости сплав,
Сотворенный Огнем
Из молений души,
В этих травах познавшей
Блаженный прием,
И со змеем вдвоем
В одной связке уставшей
Быть волною в морях,
Как в плетенный проем
Соловей безысходно попавший.
Путь наш долог и свят,
Не забудем о них
Под пологом полей и в сини небес,
Пока ветви дерев нас надежно хранят,
И наш малый отряд
Стойко рвется сквозь лес.
Добрым словом отметим этот путь для того,
Кто продолжит собою сей ряд,
Поминая и нас в чистоте своих месс
Пред святыми, кто в сердце горят.
В врата степного неба...
В врата степного неба,
Открытые ветрами,
Выходим на закате
Подлунными крестами
И движемся как прежде —
Искристою волною,
В молчании, с надеждой,
Ведомые Тобою.
Господин Огонь
Когда, верный полету,
Ястреб сложит крыло
И увидит сквозь свет
Своей сущности дно,
Кинет теплые ветры
И рванет на восток,
Где, средь скал круговечных,
Упадет на песок,
То в глазах его вспыхнет
Нами брошенный свет,
Он очнется от сна
Начертанием Вед,
Будет петь и смеяться
Словно дитя,
И к нему возвратится
Вера мыслей, хотя
Первые взмахи
Крыл еще не воротят
Легкость духа на плахе,
Но уже ощутят
Беспредельность полета,
О котором сейчас
Он предвидит, но смутно,
Слепотой своих глаз.
И тогда все былое —
С глаз долой,
А на сердце — рубец;
Он заплачет, завоет,
И поймет, наконец,
Те законы Вселенной,
Что несли его Свет
Среди перьев сомненья
На великий Совет
В эти скалы Востока,
В рощи райских дерев,
А, верней всего, — в Жизнь,
Где, в смертях преуспев,
Он менялся и рос,
Очищая себя
От материи уз,
Что вязали. Любя,
Уходил от геройства
В кельи сумрачных слов
И в реторте упорства
Плавил капельки снов.
Но пока — он в полете
И, на крыльях уснув,
Движет дух свой вперед,
Пятый раз обогнув
Горизонт по дуге
И направившись вверх,
Где, уже налегке,
Он поднимется к Солнцу
И расплавится в Нем,
Став таким, каким был —
Господином Огнем.
Еще Солнце не село...
Еще Солнце не село
И закат не угас
На сверкающих стенах
Ее плачущих глаз,
Еще вера молчала,
Правда пела в тоске;
Он стоял у причала
В мокром летнем песке.
И когда к берегам
Приставали ладьи,
И утих шум и гам
У смоленной бадьи,
На рдяном от прилива
Небе, пасшем закат,
Зажглось новое диво,
Что видал стар и млад:
Матерь Мира сияла,
Посылая Любовь,
Чтоб у древнего вала
Показать миру вновь
Вечный путь через звезды
К свету дальних миров
И сказать, что не поздно
Принять посланный зов.
И молчавшие люди
Принимали огонь
В свои главы и груди,
И в младую ладонь.
Он сказал ей: "Зачем же
Мы ушли от Любви?
Если против, то кем же
Мы заменим в крови
Тысячи лет ожиданья
И цветов сотни встреч,
Хватит слез и страданья —
Они рвут, как картечь."
И когда она тихо
Улыбнулась ему,
Солнце в стремени лихо
Покатилось к холму.
Все угасло, но свечи
Над скалою людей
Долго пели в тот вечер
О Заступнице дней.
Песня эта и ныне
В сердце светлом живет,
И творящий причины
Свои следствия жнет.
Некий плотник...
Некий плотник
Увидел серебрянный сон,
Увидел звезды
И то, что дальше ждать не резон.
Оставил крепость
И двинул в горы, где ныне строит храм,
И если ты хочешь видеть его —
Ты найдешь его там.
А мы всё смеемся над ним,
Мы всё плачем над золотом,
Мы хотим быть чем-то живым,
Но всё так же скованы городом.
А если беды и гром —
То прячем лица в песок.
А плотник строит свой храм —
Он верит в назначенный срок.
На ярмарке в Самаре-городке...
На ярмарке в Самаре-городке,
Где яблоки и леденцы в руке,
Где клоуны и весь торговый люд
Слепой скрипач нашел себе приют.
Среди веселия и беззаботных дам,
Вливая зелье во рты открытых рам,
Играла скрипка и плакала толпа,
А на лице – улыбка, усталость и мольба.
Но полночь неизбежная пригнала темноту,
Настала ночь кромешная, ушли все в пустоту.
Скрипач стоит на площади и тихо скрипка ждет,
Что флаги заполощутся и город оживет.
Наивны ожидания и сон все не идет,
Который год скитания, который уже год...
А звезды молчаливые зовут с собой играть
И скрипка терпеливая не может больше ждать:
Горит костром рубиновым над городом смычок
И колокол малиновый добавил огонек.
Все выше летит музыка, минуя облака,
А люди раздраженные ругают чудака.
Исчезнет он со звездами, едва придет рассвет,
Минуют зимы с веснами, забудет о них свет,
Придет на площадь ярмарка, крича и хохоча,
Как жаль, что стали слепы мы – не видим скрипача...
Синее небо, серое стадо...
Синее небо, серое стадо,
Черные мундиры, да за пазухой нож.
Хотел догнать, но вот досада:
Потерял коня, да уверовал в ложь.
За холмами остывает земля,
Острые копыта рвут израненную грудь.
От деревянного кремля
Остались лишь плач да муть.
В темном лесу куражится дурь,
Над лунной водой — рябь-засада.
Плыть-то плывем, но как лоб ни хмурь, —
Не избежать свинцового града.
Видишь: показался трухлявый крест, —
Теперь ты сам архистратиг.
Помни о стороже, а когда надоест
Будь готов вернуться в тупик.
...Может правда, может вера такая:
Здесь так хочется верить всем.
У синей воды — ни конца, ни края,
И так приятно отсутствие заготовленных схем...
Старец Георгий
Старец Георгий — седая борода —
С душой человека
И глазами орла,
Со взглядом белее первого снега,
Что лег на зелени, словно стрела.
В обители Утра и Великой Весны
Лики приветливы, а многие чисты.
У старцев в почете обычный День,
Труд им не в тягость
И радость не в лень.
Уютный домик, тихие слова,
Шелест змей, клекот орла, —
Оставим Георгия так, как он есть:
Он свят, но не знает об этом, —
И в этом
Его право и честь.
Гори, гори туманная звезда...
Гори, гори туманная звезда,
И благовест, неси сердцам не скуку.
Я уезжаю; встретимся, но — к югу,
Когда вновь солнцем дунет от креста.
Ты оставайся, смиренной, как святой.
Огонь — твой друг — останется, быть может,
Ведь ты, хотя и непохожа, —
Была и будешь тою же водой.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
