Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




ФУДЗИВАРА  САДАИЭ  (ТЭЙКА,  1162-1241)


КРАСОТА НЕБЫТИЯ

Поэзия как событие языка просто обречена остаться реликтом культуры и времени. Заключённая в слово, поэзия стремится вырваться из своего узилища, которым становится текст, чтобы господствовать над материей стиха, и оттого, видимо, обнаруживается её свойство перевоплощаться, разрушая прежние структуры, даже через тысячелетия в другом языке.

Когда я читаю или перевожу старинные тексты японских поэтов, я думаю, что вся эта жалкая горстка из дюжины слов, уже не обжигающих ладонь, есть не что иное, как руины человеческой души, над которыми витает Дух. Однако чувства, до того времени погребённые под угасающими углями древнего слова, разгораются уже на материале современного языка.

Роль переводчика оказывается, с одной стороны, скромной: разворошить угли и умело подбросить нужные глоссы; с другой стороны - непосильной: восстановить прежнюю структуру стиха в полном объёме приемов художественной выразительности, которые каким-то образом высекают искры поэзии, формы которой могут быть национальными, но содержание преодолевает всякие границы. Мы все - и читатель, и переводчик - оказываемся вовлечёнными в область поэтического события, а попытка выйти из него оборачивается утратой духа.

***

В японской поэтической традиции не существовало понятия "поэзия". Род художественной деятельности закреплялся за жанрами. Фудзивара-но Садаиэ был поэтом жанра "вака" - японской песни в тридцать один слог, получившей название короткой песни - танка. Графически стихотворение записывалось в одну вертикальную строку. Песня исполнялась речитативом. В отличие от современного русского стиха, который выделяется из прозаической речи исключительно ритмом, для японского силлабического стихосложения важным оказываются другие признаки: существенным были не ритм и рифма, а количество слогов, лексические средства, различные стилистические приёмы - традиционные эпитеты, омонимы, стилистические введения, ассоциативная связь между словами, цезура, аллюзии, аллитерации, метафоры, реминисценции, - всего этого стихотворение может лишиться при переводе на другой язык.

Вспомним, что в русской поэтической традиции до середины 18 века преобладало силлабическое стихосложение, для которого ритм и метр также играл второстепенную роль в организации стиха. Например, Кантемир отстаивал силлабическое стихосложение как наиболее естественное для речи. Он считал, что стих должен отличаться от прозы не метрическим размером, как этого требовали Тредиаковский и Ломоносов, а лексическими и стилистическими средствами. Кстати сказать, древние японские поэты были прекрасно осведомлены о рифмованной поэзии благодаря знакомству с китайскими образцами. В среде хэйанской аристократии существовала игра в рифмы, упоминаемая в "Повести о Гэндзи", поэтому они не могли не переносить опыт другой литературы на практику японского стихосложения. На внутристиховом пространстве мы всегда можем ощущать присутствие внутренней рифмы. Стих - понятие историческое, а стало быть, изменчивое. Известно, что древняя поэзия на разных языках была силлабической, но со временем она эволюционировала в сторону силлабо-тонического (славянская и германская) и квантитативного (древнегреческая и латинская) стихосложения. Несмотря на то, что японский язык различает короткие и долгие слоги, поэзия на этом языке сохранила силлабический принцип, так как долгий слог обозначается дополнительной силлабой. Если бы танка переводили поэты эпохи Кантемира, то мы бы имели образцы силлабических стихов, наиболее адекватных оригиналу. Однако если исходить из того, что поэзия есть вечное обновление и воскрешение, то не следовало бы избегать новых поэтических приёмов и принципов стихосложения и перевода.

***

В конце 12 столетия культура придворной аристократии подверглась жестокому испытанию. На историческую сцену выходило воинское сословие. Это было время феодальных войн между двумя могущественными семейными кланами Тайра и Минамото.

Вспоминая события прошлого и первые поэтические опыты в восемнадцатилетнем возрасте, Садаиэ записывал в дневнике: "Сообщения о волнениях и карательных экспедициях то и дело звучат в моих ушах, но я не обращаю на них внимание. Красные знамёна и экспедиции против предателей равно мне безразличны".

В ту эпоху население столицы Хэйан, переставшей быть столицей "мира и спокойствия", не превышало 100 000 человек, и только десятая часть от этого числа составляла родовая аристократия. Во дворцах этой аристократии создавалась культура и поэзия.

Имя Садаиэ принадлежало роду Фудзивара, одному из влиятельных при дворе императоров на протяжении многих столетий. Отец поэта, Фудзивара-но Сюндзэй (1114-1204) был известен как выдающийся поэт, теоретик литературы, создатель нового поэтического стиля и школы. Он также был наставником императора Готоба (1180-1239) в поэтическом мастерстве. Среди его многочисленных детей, рождённых от разных жён наложниц и возлюбленных, Садаиэ был восемнадцатым ребёнком - единственным, кто унаследовал поэтический талант отца. Вспыльчивый характер Садаиэ не способствовал придворной карьере. В детстве его звали Мицусуэ и Суэмицу. У Кага, дамы из свиты монашествующей супруги императора Готоба, он был вторым сыном.

В 1182 году Садаиэ составил свой первый ученический сборник из двухсот танка. Однако потребовалось ещё немало времени, упорства и воображения, чтобы высвободить его индивидуальность из диктата поэтической традиции и создать оригинальные произведения в рамках традиционных образов, превращённых подражателями в вывески чувств и банальной мысли. Разумеется, что если бы не было общего поэтического стиля той эпохи, значительно трудней было бы выкристаллизоваться индивидуальному стилю Фудзивара-но Садаиэ. Он был амбициозным, тщеславным и талантливым. Его новомодный стиль песен в духе Бодхидхармы литературные противники из школы Рокудзё прозвали дзэнской тарабарщиной, сравнивая с бормотанием дзэнских монахов. В течение долгого времени Садаиэ не допускали в круг избранных поэтов, имевших право появляться перед императором. К тому же его поведение при дворе, мягко говоря, не было этикетным. Однажды он в запальчивости ударил одного придворного светильником, за что и был немедленно отлучён от двора. Только неоднократные прошения и заступничество Сюндзэя помогли Садаиэ продолжить придворную карьеру.

В 1200 году экс-император Готоба возобновляет поэтические турниры - утаавасэ. Наконец-то Садаиэ удостоился чести представить экс-императору своё собрание из ста стихотворений. Однако Минамото Мититика, тесть Готоба, распорядился, чтобы в состязании принимали участие только поэты старшего поколения. В дневнике семидесятилетнего Садаиэ, вспоминавшего обстоятельства этих событий, ещё раз вспыхнет ущемлённое самолюбие поэта: "Отроду не слыхивал, чтобы возраст человека когда-либо был критерием, позволяющим судить о качестве его стихов. Несомненно, Суэцунэ подкупил кого-то, чтобы не допустить меня... Я понял, что вовсе не император устанавливал правила для проведения состязаний "Ста стихотворений". Ими мы полностью обязаны козням Мититика. Иногда хочется оттолкнуть его с отвращением".

Упоминаемый в записках Рокудзё Суэцунэ является главой поэтической школы, которая противостояла школе Фудзивара-но Сюндзэя - Микохидари. Сюндзэй был вынужден обратиться с письменной просьбой к экс-императору о том, чтобы устранить возрастной критерий. Готоба внял просьбе прославленного поэта и велел Садаиэ представить свои стихи для поэтического турнира.

Теперь Садаиэ был преисполнен радости и, не выходя из дома в течение двадцати пяти дней, усердно трудился над сочинением стихов. Его сборник назывался "Сто стихотворений эпохи Сёдзи". Мастерство поэта восхитило императора. Отныне Садаиэ разрешалось посещать императорские покои.

Особая глава в жизни Фудзивара-но Садаиэ - это работа над восьмой императорской антологией "Син Кокин вакасю" - "Новое собрание старых и новых песен Японии" (1205 г.). Значение этой антологии состояло в том, что она подвела итоги поэтическому наследию эпохи Хэйан (794-1192), явилась последним всплеском культуры придворной аристократии.

Отлучённый в 1198 году от престола в девятнадцатилетнем возрасте Готоба стал активно заниматься науками и поэзией. В 1201 году он учреждает во дворце Ведомство поэзии (Вакадокоро), формирует редколлегию из шести человек, в число которых входит Садаиэ. Готоба считал поэзию делом своей жизни. Увлеченный работой над антологией, Садаиэ порой не замечал, что его высказывания о поэзии противоречили эстетическим взглядам императора, тоже талантливого поэта. В заносчивости Садаиэ нередко переходил границы, мог напыщенно заявить императору, что в искусстве японской песни ему покровительствуют боги.

Спор двух поэтов о путях искусства вака через несколько лет развёл их по разные стороны. Готоба обвинил Садаиэ в разрушении канонов антологии "Кокинсю" -"Собрание старых и новых песен Японии" (905 г.), в которой он видел идеал простоты и искренности. В поэзии самого Садаиэ он признавал только дар словесной формы. Возможно, что причина неосознанных разногласий коренилась в их отношении к слову: если Готоба стремился к вещности, предметности слова (макото), то Садаиэ смотрел на слово как на символ - инобытие вещи. Готоба видел в концепции Сюндзэя отход от сути японской песни. Исподволь накопленные противоречия приводят, в конце концов, к полному разрыву.

После смерти отца, который был для Садаиэ единственным авторитетом, он не находит единомышленников среди поэтов и всё чаще доверяет свои стихи сестре Кэнкодзэн, жалуется в дневнике: "...Теперь, когда я стар, лишён отцовских попеченей, нет больше никого, кому я смог бы показать свои стихи". Из другой дневниковой записи видно, насколько он неудовлетворён работой над антологией. "По приказу императора мы вынуждены разрезать "Син Кокинсю", вставлять и выбрасывать стихи одним щелчком пальца. Хоть и отношусь с уважением ко всем этим перестановкам, но я не вижу крупицы внимания, уделённого моему мнению".

Окончательный разрыв произошёл в 1220 году, когда Садаиэ, приглашённый экс-императором Готоба на поэтическое состязание, сначала отказался прийти, сославшись на годовщину смерти матери, но после уговоров он принёс на турнир два стихотворения, которые, собственно, и послужили поводом отлучения его от двора. Вот одно стихотворение на тему "Ивы в лугах":

В придорожных лугах
Тянутся ввысь, касаясь друг друга,
Молодые побеги ивы,
Словно тонкие струйки дыма,
Печально вздыхая листвой.

Садаиэ, обладая филигранным мастерством поэтической формы, мог одним словом акцентировать в обычной картине пейзажного стихотворения трагические мотивы. "Струйки дыма" - традиционный образ любовной страсти, но в танка им уподобляются "молодые побеги ивы". Для короткой песни такие изменения образности уже достаточно, чтобы оно звучало оригинально, если не сказать современным языком - метаметафорически. Трагическим контрастом к этой картине, где совмещаются пейзажная и любовная темы, произносятся слова в последней строке, по-японски - "аварэ нагэки". Из текста нельзя понять, что вызывает печаль. Каждый читатель или слушатель волен домысливать мотивы, порождая эффект сверхчувствования или избыточного содержания - ёдзё.

Готоба был в ярости. Он подумал, что Садаиэ выражает этим стихотворением своё недовольство тем, что был вынужден присутствовать на поэтическом состязании, а не отдавать почести покойной матери. С тех пор они не встречались до конца жизни, их полемика продолжалась на страницах дневников.

В 1221 году экс-император Готоба поднял мятеж против военного правительства в Камакура, который был жестоко подавлен. Готоба сослали на остров Оки, где он провёл остаток жизни в литературных трудах, так и не дождавшись помилования.

Садаиэ был предан идеалам своей поэзии, а не политической борьбе. Ещё раньше, в 1209 году третий камакурский сёгун Минамото Санэтомо (1191 - 1219) представил на суд Садаиэ тридцать своих стихотворений и письмо, в котором он спрашивал об искусстве стихосложения. Садаиэ незамедлительно откликнулся на письмо юного сёгуна, сделал к стихам примечания, написал небольшой трактат, состоящий из пяти частей, а к нему приложил антологию "Прекрасные песни нашего времени" - "Киндайсюка". При новом правительстве после известных событий 1221 года положение Садаиэ изменилось - он стал делать придворную карьеру, участвовал в создании новой антологии "Собрание с реки Удзи", где преобладали стихи поэтов воинского сословия. По требованию регента Садаиэ был вынужден изъять из антологии стихи сторонников мятежа и трёх экс-императоров - Готоба, Цутимикадо, Дзюнтоку. Составление императорских антологий также контролировало военное правительство в Камакура.

С 1225 года по 1231 год в стране прокатилась череда природных бедствий - эпидемий, наводнений. В 1230 году в провинции Мусаси, Мино и Синано в самый разгар лета выпал снег, погубивший весь урожай вдоль побережья Японского моря. Садаиэ, уже старый и болезненный, с детства страдавший хроническим бронхитом и артритом, тоже претерпел голод. Называя себя бедняком, он записывал в дневнике: "Бедняк не имеет средств купить другую жизнь, а его собственная жизнь такова, что о ней нет причин сожалеть". Страну охватили голодные мятежи, бунтовали монастыри. Для того чтобы выжить, Садаиэ приказал вырубить вишнёвый сад, окружавший его дворец, а вместо деревьев посадить пшеницу. Он записывал: "Если она хоть немного вырастет, нам будет чем спасаться от голода в плохие годы. И не смейтесь надо мной! Какой другой выход может найти несчастный бедняк?" Голод продолжался на следующий год, умер старый кучер Садаиэ. Столица была завалена трупами, их сплавляли по реке Камо. Его дневник свидетельствует: "Голодные падают от истощения, улицы переполнены мёртвыми телами. Каждый день их число увеличивается... Постепенно зловоние достигло и моего дома. И днем и ночью люди проходят мимо, неся на руках мертвецов, их слишком много, чтобы сосчитать".

В 1233 году Садаиэ принимает постриг, и последнее десятилетие жизни проводит под монашеским именем Мёдзё. Поэтическую традицию семьи Фудзивара подхватил сын Садаиэ - Тамэиэ (1191-1275), а школа Микохидари просуществовала ещё несколько столетий, распалась затем на три ветви.

***

К концу 12 столетия японская поэзия переживала третий эстетический переворот. Поэты ранних эпох, осваивая окружающий мир, стремились выразить подлинную природу вещей - макото. Они правдиво запечатлевали в стихах "видимое и слышимое", как знаки нефеноменального мира - истинного и неизменного. Эстетизация самой жизни придворного общества и куртуазная атмосфера способствовала тому, что последующее поколение поэтов, переосмысляя принцип макото как категории прекрасного, стало выявлять новые грани красоты, видимой уже в свете печального очарования вещей - моно-но аварэ. На закате хэйанской эпохи художественное сознание многих поэтов находилось под влиянием философско-религиозных доктрин дзэн-буддизма. Поэты углублённо всматриваются в сокровенное вещей, формируют идею красоты как таинственного очарования вещей - югэн, которая обретает статус эстетической категории. Таким образом, в конце 12 века поэтическая мысль восходила к символическому восприятию действительности. Под знаком югэн развивалась вся послехэйанская культура: поэзия, живопись, чайная церемония, искусство садов, театр.

Фудзивара-но Садаиэ был не только последователем символизма, у истоков которого стоял его отец Фудзивара-но Сюндзэй, но и его теоретиком. Правда, в ранних стихах он был нередко вычурен, а манера вызывала раздражение и насмешки литературных противников. Его личное клеймо в поэзии - стиль "ёдзё ёэн" - пленительное очарование избыточного чувства. В поэзии "шести гениев" и, в частности, Аривара-но Нарихира (825-880), о творчестве которого Ки-но Цураюки (883-946) отзывался критически - "чувство безгранично, а слов не хватает" - он видел свой эстетический идеал.

Так отрицательная характеристика одного поэта становится формулой поэтического стиля Фудзивара-но Садаиэ. В его стихах есть прикосновение к онтологии бытия, чьим законом является Красота. Он говорил, что "и некрасивая вещь, если она становится предметом поэзии, не может не быть прекрасной", поэтому так велико внимание японских поэтов к вещам незначительным и невзрачным.

Сердце, просветлённое созерцанием красоты вещей, природа которых нерукотворна и потому небытийна, остаётся неисчерпаемым источником поэзии Фудзивара-но Садаиэ, в творческом наследии которого осталось около 4000 стихотворений. Его поэтическая мысль опирается не столько на слово, сколько на образ, создаваемый словом, на которое падает отсвет небытийной красоты. Слово, остановленное на пороге небытия, возвращается поэтом в лоно культуры и с прежней силой укореняется в традиции, порождая поэтику реминисценций, уберегающей голос поэта прошлого от одинокого звучания.

***

Символическое сознание обращено к универсальному, поэтому не случайны и даже неизбежны совпадения и переклички мыслей с поэтами других эпох и культур, а также некоторые сходства художественных систем.

Вот что писал Афанасий Фет: "Поэзия, или вообще художество, есть чистое воспроизведение не предмета, а только одностороннего его идеала... У всякого предмета тысячи сторон - и не только одно, данное искусство, с своими строго ограниченными средствами, но и все они в совокупности не в силах воссоздать всего предмета. Какими, например, средствами повторяют они вкус, запах и стихийную жизнь? Но в том-то и дело, что художнику дорога только одна сторона предметов: их красота... Красота разлита по всему мирозданью и, как все дары природы, влияет даже на тех, которые ей не осознают, как воздух питает того, кто, быть может, и не подозревает его существования. Но для художника недостаточно находиться под влиянием красоты или даже млеть в её лучах... Так как мир во всех своих частях равно прекрасен, то внешний, предметный элемент поэтического творчества безразличен. Зато другой, внутренний: степень поэтической зоркости, ясновидения - всё!"

Как мы видим, представление о красоте А. Фета сопряжено с внутренним, таинственным бытием предмета, то есть с тем, что у Сюндзэя, Садаиэ, Сайгё, Дзякурэна определяется словом "югэн", буквальное значение которого передаётся словами "сокровенное", "скрытое содержание", "таинственное", "внутренняя глубина". У этого слова, осмысленного в литературно-критических трудах Фудзивара-но Сюндзэя как эстетическая категория, есть своя история употребления в буддийской литературе. Наиболее раннее упоминание этого слова в Японии относится к годам формирования буддийской школы Тэндай (Опора Небес), основателем которой был проповедник Дангё-дайси (766-822). Он писал: "Таинственная глубина содержит все законы, это подтверждает "Алмазная сутра"".

Другой великий мистик 20 века Судзуки Дайсэцу, осмысляя японскую традицию в книге "Дзэн и японская культура", говорит, что югэн - это мимолётный взгляд на вечные явления, существующие в изменчивом мире, проникновение в тайну бытия; что все великие произведения воплощают югэн.

Для такого типа поэтического мышления оказываются также актуальными слова Райнера Мария Рильке, записавшего в 1898 году в дневнике: "Вне этой одинокой фигуры не будет ничего, ибо деревья, холмы, облака и волны будут символами тех форм реальности, которые он находит внутри себя".

Для сравнения процитируем старшего современника Садаиэ, поэта-странника и монаха Сайгё, самого представительного автора антологии "Син Кокин вакасю": "Цветы, кукушка, луна, снег - всё, что манит нас, - пустота, хотя заполняет глаза и уши. Но разве родившиеся из неё стихи не истинные слова, когда пишешь о цветах, ведь не думаешь, что они на самом деле цветы. Когда говоришь о луне, ведь не думаешь, что это на самом деле луна. Вот и мы, следуя внутреннему зову, сочиняем стихи. Упадёт красная радуга и, кажется, будто пустое небо озаряется. Но ведь небо не окрашивается и не озаряется в разные тона, не оставляя следа. Да лишь такие стихи и воплощают истину Будды".

Похоже, что здесь должна идти речь не о типологическом сходстве поэтических систем разных эпох и культурных традиций, перемигивающихся идеями друг с другом, а об онтологии самой поэзии, которая апофатична по своей природе.

На уровне поэтики идея сокровенного передаётся в стихах такими словами, как "заросло", "запустение", "хижина", "сумерки", "птица удзура", - то есть лексически; или образами, навевающими чувство одиночества и отрешённости (саби); или грамматически, когда стихотворение обрывается на существительном, а не заканчивается глаголом как этого требуют синтаксические законы японского языка; или эмоциональным содержанием самой темы; или югэн может воплощаться во всём стихотворении сразу, охватывая форму и содержание, то есть в стиле.

Я бросил взор окрест -
Ни цветов, ни алых листьев клёна
Для любованья не осталось!
На взморье хижина чернеет
В осенних сумерках...

Фудзивара-но Садаиэ написал это стихотворение в 1186 году. Такими же словами поэты пользовались и три столетия назад. Однако предельная значимость каждого слова выражает новые чувства. В танка мы слышим сердце тишины - сидзука-но кокоро - и ощущаем себя один на один с вечностью, когда не различаешь ни шелеста листьев, ни шума моря, ни выкрика птицы. Мысль Садаиэ сжата поэтическими образами, не рефлексивна, а созерцательна; она уносится в область тьмы, охватывающей весь мир, в котором единственным знаком присутствия является речь, но и та обрывается на полуслове.

Не о том же говорит Евгений Баратынский в поэме "Запустение" из последней книги "Сумерки" или И. В. Гёте в стихотворении "Wandrers Nachtlied", (напоминающее, кстати, танка не только по лаконичности, но даже по структуре)?

Uber allen Gipfeln
Ist Ruh,
In allen Wipfeln
Spurest du
Kaum einen Hauch;
Die Vogelein schweigen im Walde.
Warte nur, balde
Ruhest du auch.

Поэтическое событие в пейзажном стихотворении создаётся подобно тому, как однажды было отмечено Иосифом Бродским: "...С точки зрения пространства, любое присутствие в нём случайно, если оно не обладает неизменной - и, как правило, неодушевлённой - особенностью пейзажа, скажем, морены, вершины холма, излучины реки. Именно появление чего-либо или кого-либо непредсказуемого внутри пространства, вполне привыкшему к своему содержимому, создаётся ощущение события".

Ожидание непредсказуемого, того, что находится за пределами поэтического произведения, неявного и скрытого, нагнетающего чувство зачарованности и таинственности, которое внушается ещё и тем, что не определяется словом и что безгранично, оборачивается в поэзии Фудзивара-но Садаиэ повышенной суггестивностью, избыточностью содержания. В последний период творчества его стихи стали менее экспрессивны, изощрённость и вычурность уступает простоте, прозрачности и даже холодности.

***

Поэзия есть событие Духа. Выводить поэзию из небытия, из пустоты - куда более сложный творческий процесс, чем приводить поэзию к небытию. Когда поэты соприкасаются с тем, что невыразимо, они начинают говорить о неком статусе, возникающем за пределами слова. В японской поэтической традиции это привело к обновлению стилистических приёмов, формированию эстетических категорий - югэн и ёдзё, которые давали поэтической мысли вертикальное направление - устремленности к Духу, взамен горизонтального - устремленности к вещам.

Ролан Барт, говоря о трех типах воображения знака и, соответственно, трех типах творчества, писал: "Символическое сознание предполагает образ глубины; оно переживает мир как отношение формы, лежащей на поверхности, и некой многоликой, бездонной, могучей пучины (Abgrund), причем образ этот увенчивается представлением о ярко выраженной динамике: отношение между формой и содержанием непрерывно обновляется благодаря течению времени (истории), инфраструктура как бы переполняет края суперструктуры, так что сама структура при этом остается неуловимой".

Такие поэты как Садаиэ, Гёльдерлин, Рембо, Цветаева, Пауль Целан, Антонен Арто оказываются в одном ряду потому, что поэзия, обретая временное пристанище в языке, стремится не к грамматическим структурам и формам, обусловленным каждым конкретным языком, а к универсальным, подчиняя поэта внеличностному началу, Духу, который устраняет и понятие стиля, и понятие искусства в акте непрерывного творения. В философии эта ситуация описывается категорией становления. Перефразируя Ф. Ницше, скажем, что стихотворение - это дерево, которое в каждый момент своего существования является некой новой вещью, так как нет ничего, что существовало бы в одной форме. Бесформенное оказывается подлинным проявлением поэзии; тогда поэту достается в одних случаях - пустота, безмолвие, небытие; в других случаях - рана, разрыв, безумие, бессознательное. Это не просто слова, находящиеся в одном семантическом поле, а место (топос), с которого начинается новое (стихо)творение.

2001 г.


Утренние облака  

Я странник весенний ночей.
Сновидений зыбкие мостки, -- ах! --
На полпути оборвались!
Гряда рассветных облаков
Разлучена вершиной...

1198


Луна, сакура, снег

Холодный лик луны...
Я познаю тяжесть лет печальных,
Как ветви сакуры под снегом.
В предвкушении цветов
Я время забываю...

1182


Дымка  

Весенний лик луны
Укрыл ночной туман,
Всё небо затянуло.
О, как напоен воздух
Ароматом сливы!

1198


Сливы  

Ткань узорчатая рукава
Расточает запах белой сливы.
В безмолвном споре с ней
Лунный отблеск со стрехи
В слезах лучится...

1200


Весенний дождь

Вереница гусей.
Как уныло опадали крылья
Под тяжестью снега
Когда-то... А ныне вот
Весенний дождь.

1198


* * *  

Белотканным облаком
Весна взошла на горы Тацута,
Тихо выстлала туманы...
Или на вершине дальней Огура
Призрачно сияет сакура?

1200


Сакура в горах Ёсино  

В вишнёвых лепестках
Свой мимолётный лик являл
Порыв весенний ветра.
О, если б странник заглянул
В мой заснеженный сад!

1201


* * *

О ветер в горах,
Благоухай, желанный и нежный,
Обдувай лепестки --
Воплощенье луны и снега, --
Обихаживай сакуры!

1191


* * *

Не голос ли кукушки
Из благоуханных ветвей померанца
Переливается долгим эхом?
В кроне, под самой застрехой
Новоселье пятой луны.

1201


* * *

Видно, ждал соловей,
Когда народятся на свет,
Словно яркие жемчуга,
Дни нового года, -- и выпорхнул
Из дверей весенней долины!

1200


* * *  

Густые травы рассекая,
Словно алебардой драгоценной,
Вдали дорога исчезает...
Если не странник с вестью,
То летний дождь пройдёт.

1186


Кукушка под дождём  

Взору луна недоступна
В летних сумеречных дождях,
К зову сердца жестока!
В дивных горах пролетела
Одинокая кукушка...

1201


* * *

В сумерках вечерних
Не от костра ль погребального
Вижу облачный след вдалеке?
Ах, ветер, ты снова растрогал
До слёз цветы померанца!

1198


Ловцы с бакланами  

Паводок лунного света.
В воды Кацурагава лодку выводят.
Видно, цветенье багряника
Тайно связано с рыбаками,
Ожидающими темноты...

1201


* * *  

Я брошу взор окрест --
Ни цветов, ни алых листьев клёна
Для любованья не осталось!
На взморье хижина чернеет
В осенних сумерках...

1186


* * *  10 

О, как задувает циновку
Ветер в ночь осенних ожиданий,
О, как выбелил холод её!
Лунный свет на пустой половине постели
Расстилает девушка в Удзи.

1191


* * *  11 

Полная взошла луна.
На реке одежды бьют вальками.
Мою печаль пронзают звуки.
Забыться бы, не вспоминать утрат
И дней осенних убыль...

1201


* * *  12 

Дремлет одинокий фазан,
Распустив величаво-вельможно
Перья на длинном хвосте.
Призрачно мерцает иней на постели,
Припорошенной лунным светом...

1201


Клёны  13 

В роще Сораку,
Отшумевшей ветрами,
Сбросили клёны
Ало-парчовый наряд
В воды реки Идзуми.

1202


* * *

Я друга старинного жду
Да, видно, дорога в горах
Средь снегов затерялась.
Нависли ветви криптомерии
Над крышей хижины моей.

1189


* * *  14 

Твой путь, император,
Славен древней песней Ямато,
И впредь пусть тебя он ведёт!
Долговечным соснам в Сумиёси
Сокровенная песня звучит.

1201


На смерть матери  15 

Ни слёз унять,
Ни редких, драгоценных рос,
Навернувшихся на травы...
Любимая, мне горько ныне без тебя
С осенним ветром в доме...

1193


Прощальная песня  16 

Разлука нас влечёт,
Но пусть луны полночной
Незабвенный свет
Слезами вспыхнет на рукаве,
Когда мы будем порознь!

1186


Песня странствия  17 

Вырастают тени,
Меркнет солнце на закате.
И мне пора... Ах, где
Средь гор, охваченных ветрами,
Найти пристанище?

1199


Луна в пути  18 

-- О любимой бы узнали!
Мою грусть растревожив, кулики
Кричат над заливом Окицу.
Ах, луна! Всплесками волн, слышу,
Отзываешься плачам моим...

1198


Песня странствия  19 

На осенних ветрах
Одинокий странник вдали,
Развеваются рукава...
Над обрывом мост навесной
Уводит его на закат...

1197


Песня странствия  20 

Забыл меня? Иль нет?
Не говорите мне напрасно:
"Мы помним, помним..."
На горе Инаба, в соснах
Шумит осенний ветер.

1200


Песня странствия  21 

О сны! В них нет тебя...
Я в странствиях и в снах --
С тобой в разлуке.
Не от тебя ль навстречу мне
Несётся ветер с моря?

1205


* * *  22 

В столице в этот час
Громко стучат вальки...
Я посохом сметаю иней,
Покрывший листья винограда
Над тропою в сумраке вечернем.

1202


Любовная песня  23 

Вьётся дым в небеса,
Солевары на взморье
Разжигают костры
Вот также и сердце моё
Задыхается от любви.

1193


Любовная песня  24 

О, как дивен был
Ветер на взморье Сума!
Ах, одежды срывал...
Он был в моих руках
Да прочь улетел, неверный.

1187


* * *  25 

Мольбам неподвластны,
Тают годы мои, тает звон
Ввечеру колокольный
На горе Хацусэ, отлетая
К иным селеньям...

1196


Любовная песня

О горестный обычай --
Ожидать любимого часами,
Когда невмочь одной,
И слушать, как завывает ветер
Томительными вечерами!

1196


Любовная песня

Вернётся или нет?
Я жду, тайком вздыхая о любимом,
Высматриваю тени на дороге...
Ах, вот и он! Сияя, вышел
Месяц на рассвете.

1187


Любовная песня

Ветреный, о неверный,
Твои слова -- отрава в сердце!
Луна горит в моих слезах,
Рукава влажны, как ветви сосен,
Над волной склонённые печально.

1201


* * *  26 

Если любовь моя
Тебе не в тягость, милый,
То почему я слёзы лью
На рукава твои? Как зябко
Ночью мне... Мерцает иней...

1193


* * *  27 

Стынет пыл любви.
О, как твоя измена ранит!
Роняют листья росы,
Пронизанные, как и я,
Осенними ветрами...

1202


* * *  28 

Не ладится в доме:
Зажигаю лучину, но гаснет она.
Слёзы душат, слёзы от дыма...
Горечь в душе, но мысли мои -- о тебе,
Мой неверный, мой любимый!

1206


* * *  29 

Нет сна в моих глазах!
Едва прилягу на одиноком ложе,
Всплывает образ твой:
Волосы любимой, черные пряди
В памяти перебираю...

1201


* * *

Столько вёсен были рядом
Под сенью императорской вишни,
В снежной свите лепестков!
Я, последний из них, печально вздыхаю
О веренице лет прошелестевших...

1203


* * *  30 

Вдаль устремляю взор:
Покидает море берег Митиноку --
Вот и жизнь обмелела!
Хрустнула пустая ракушка,
Словно хрупкое сердце...

1202


* * *  31 

Взметнулся любовно
Белотканной дымки рукав,
Росами увлажнённый...
О, как пронзил желанием меня
Прощальный ветер осенний!

1202


* * *

Ночь, я век не смыкаю.
Черпают, черпают воду в заливе
Солевары на взморье Сума.
Всякий раз, поневоле, их рукава
Наполняются лунным светом.

1206


* * *

По дороге в храм Сэйкадзи,
где пребывал монарх-инок Госиракава  32 

Молодому коню подстать,
Полный сил, пробирается месяц
Сквозь росные заросли Сага.
Вот опять я веду его под уздцы
Старыми горными тропами.


* * *  33 

Мой дом вдали от дорог.
Бывало, что гость случайный
Изредка заглянет ко мне...
С тех пор трава полонила следы
Тех, кого уж не вспомнить...

1199

* * *  34 

О божественный император!
Коль правления длинная нить,
Украшенная жемчугами,
Не пронзит мою жизнь, то зачем мне
Этот дар, пустой и отрадный?


* * *

Словно волосы чёрные,
Простираются воды Миягава
За пределы жизни земной.
О боги! На иных берегах
Сохраните меня от беды!

1195


* * *

Увитые хмелем,
Для всех открыты двери,
Озарённые светом луны.
Ах, осень, кроме тебя одной
Войти никто не спешит!

1182


* * *

Прибывают разливы
И весенний дождь затяжной
Гонит волны в полях.
Ночью короткий росток
Робко тянется из воды.

1182


* * *

Сердце обмерло вдруг --
Красуясь, трёхдневный месяц взошёл
Над самым обрывом горы!
Его довелось мне увидеть
Впервые в этом году...

1187


* * *

Мой взор затуманен:
Ранней дымкой небесный полог
Повис над горами Ёсино.
О, заглянуть бы за этот край
Вслед уходящей ночи!

1187


* * *

Я знаю все наши ночлеги,
О луна, твоя тень на вершине горы
Не раз укрывала меня!
О, сколько ночей мне, старику,
Рядом с тобой коротать?

1218


* * *  35 

Осень. Тихо веет.
Дыханье слабое в листве,
Блеск влажный...
Как хладны, как росны травы!
В роще Икута ветер...

1207


* * *

С каждым лучом угасающим
Громче звон цикад
В отлаженном хоре...
Ветви деревьев сливаются
С тенью высокой горы.

1187


Ивы в лугах  36 

Тянутся ввысь, друг друга касаясь,
Молодые побеги ивы
В широких придорожных лугах,
Тянутся, словно струйки дыма,
Печально вздыхая листвой.

1220


* * *

Как извечно черна
Небес бескрайняя долина!
Я подумал едва --
И тут же мыслям вопреки --
Осенняя луна!

1182


Валёк

Одежды бьют вальками.
Меня, отшельника горного,
Помнят ли в селенье том?
Осени печальной звуки
Отлетают вдаль.

1187


Луна на рассвете

Скалы в заливе.
На них устроен ночлег луны,
Убаюканной волнами.
О грёзы! К ней, к ней
Рассветный мост уводит!

1187


* * *

Ветер в соснах --
Вдаль отлетел одиноко
К соснам другим.
Слышно, как бьют вальки
И плещут лунные волны.

1187


* * *

Гортензия Отакэ  37 .
Всех принимает она:
Вечерами, вижу,
Как слетаются под листвой
Толпы светляков.

1188


* * *

О печаль и горечь Асака!
У подножья горы болотные хляби
Полонила перилла, осока.
Рвёшь их, рвёшь -- гуще растут,
Оплетают эфес и режут руки.

1202


* * *

Ветер уныло подул,
Разбередил кустарник хаги  38 , --
Упали росы на рукав...
О ночь, скрывай же в сумраке твоём
Тяготы души печальной!

1202


Любовная песня  39 

Ах, как упрекала тебя
В ночь отвергнутой встречи,
Слезами рукав заливала!
Без тебя -- не найти утешенья,
Уповать на тебя -- безнадёжно!

1188


* * *

Из ночи в ночь
Голос сверчка на сосне
Всё горше и горше.
Ветер на ветках деревьев
И тот умолкает...

1190


* * *

Я травы собирал от горя,
Пастушью сумку рвал в рукав --
Да не удержал в охапке.
Над хороводом трав раздалось
Пенье соловья!

1190


* * *

Голоса насекомых
Прокрались в весенние сны --
Или мерещится мне
Несносный говор осенний
Сверчков да цикад?

1191


* * *

В стране Кинокуни
Пора бы ветру угомониться
На взморье Фукиагэ!
Там, встречая весну,
Бушуют и пенятся волны.

1191


* * *

Моё сердце замело
Лепестками вишни старой.
Ах, напрасно, видно,
Прежних вёсен грёзы вспоминая,
Я ворошил печаль!

1191


* * *

Вот извечный удел:
Два сердца печальных в разлуке --
Разбегаясь по межам
Бежит, бежит весенняя вода,
Заливая рисовое поле...

1191


* * *

На окраинных лугах,
Где в рост пошёл аланг-аланг,
Промчался жеребёнок,
Оживляя весенний пейзаж
Нетронутой луговины.

1191


* * *

Когда ветер поднялся
И сокол, хлопая крыльями,
Пролетел над болотом,
Вот только тогда я увидел
Осенний лик природы!

1192


* * *

Рассветная дымка
Вкруг вишни клубится и тает
Над горной вершиной.
Там, в отрогах Небесной реки
Тихо плещутся волны...

1191


* * *

Аромат цветущих вишен
Разносит ветер встречный.
Ах, не знаю я, куда,
Куда брести под небом сумрачным?
Где скрыться от печали?

1191


* * *

Тьма снежинок белых...
Кружатся, кружатся небеса
Над застрехой старой.
О, как вынести это смятенье
Заворожённому взгляду?

1192


* * *

Бьются волны неустанно
В неприступных скалах взморья --
Порой янтарь сверкнёт...
Увидеть лик на миг желанный,
Потом не знать покоя!

1192


* * *

В ущельях горных
Стремнину реки Танигава
Рассекает скала,
Не пуская в осеннюю ночь
Потоки лунного света.

1191


* * *

Словно бутоны сакуры
Накануне третьей луны,
Раскрывает сердца
Радушный очаг
В доме друзей.

1192


* * *

В поисках добычи
Вышла белая цапля,
Подминая стрелолисты.
Вот где укрылись
Хрупкие ирисы!

1189


* * *

Расползаются туманы.
Широкими снежными стёжками
Пронизаны небеса.
И вспыхивают, словно угли,
Цветы под снегом...

1194


* * *

Ещё вчера, ах,
Как благоухал мой сад,
Нынче залитый дождями!
Украшены листья его
Пламенем ветра и красок.

1190


* * *

Безмолвно дни влачу.
О, какая печаль одиночества!
Под снегом дорога в горах...
На изгороди -- гостья-овсянка
Оправила крылья.

1192


* * *

О, сколько дней
Благоухала земля
Под сакурой!
Как радовала весна
В старом селении.

1194


* * *

Стихотворение к картине, изображённой на ширме в храме Тёкугандзи,
возведённом монархом-иноком Готоба  40 

Я высматривал в тумане:
Откуда доносятся, умолкая,
Крики перелётных гусей?
На взморье Оёдо сохнут
Водоросли, словно ткани.

1208


* * *

Вереница гусей.
Чертят крылья в небесах
Тайные знаки письма.
Знать, вспоминают меня
С тоской и печалью.

1191


Зимний дождь

Столица в снегах.
Надвигается зимний вечер
Под шум дождей.
Вершины окрестных гор
Сумрачны и белы.

1221


* * *

Туман унесло.
О, как срывает с ветвей
Алые листья клёнов!
Видно, разгулялся в горах
Осенний ветер...

1223


* * *

Благоухает небо,
В саду фонарики зажгли
Под цветущими сакурами.
Я жду: вот-вот поднимется
Луна над горными вершинами.

1218


* * *  41 

Диких гусей вереница
Удаляется в сумрак вечерний,
Жалобный слышится крик.
Ах, не дождаться известий
От старинного друга!

1220


* * *  42 

Солнце блекнет ввечеру,
На исходе месяца каминадзуки,
Трава под инеем мертва.
Всполошился ветер, налетает,
Ворошит упавшую листву.

1218


* * *  43 

Я загубил любовь,
Бездарный баловень судьбы,
Пустые годы пролетели.
Если буду жив, я мудрым сердцем
Встречу старости печальной ночь.

1218


* * *

Колышимые ветрами,
Яркие звёзды мерцают
Холодом небесным...
Вдруг просыпался град,
Шурша в камышах.

1219


* * *  44 

Луна, сакура и снег --
Такой печальный цвет забвенья!
Я познал отраду забытья
За чаркою вина, под звуки струн
И старых песен...

1218


Элегия

Судьба возносила меня
К высотам славы бренной.
Ах, на горном склоне
В сумерках осенних
Настигла песня старости.

1218



* * *

О вершины гор моих,
Где я вековыми ночами скрывался
В тени моего одиночества,
О луна, что знаете вы о последнем
Ночлеге старости?..

1219


* * *

Пора ночей, пора печалей:
Вновь перебираю в памяти моей
Души заснеженной невзгоды.
О сердце, все мысли горькие мои
Ты в жемчуг песни превращало!

1218


* * *

Осыпает лепестки
Горной керрии кустарник --
Как желты приливы!
Я переполнен мыслями,
Как волнами река...

1229


* * *

Над карнизом старым
Всё тот же свет печальный --
Сквозь высохшие травы.
Блуждает мысль в былом,
А там -- осенняя луна!


* * *  46 

Пастушок болотный --
Мой гость нежданный на рассвете.
Я двери хижины открыл --
Благоуханный ирис на карнизе
Приветствует жильца!

1199


* * *

Между створами окон
Проникает лучик тонкий --
Рассвета или фонарика?
Поведать бы другу о том,
Как сердце печально...

1219


* * *

Пусть напомнит о керрии
Желтизна соцветий сакуры,
Теряющей лепестки.
Вслед уходящей весны
Тянется шлейф аромата...

1233


* * *

Извечен круг времён,
Чередой столетия проходят.
Всё тот же воздуха
Весенний жар струится
В голубые дали!

1194


ДОПОЛНЕНИЕ К СБОРНИКУ ФУДЗИВАРЫ САДАИЭ.

НА СМЕРТЬ МАТЕРИ (ВАРИАНТ)

Бренных рос судьбе
Твой путь земной подобен,
И слёз мне не унять!
Вижу, как в бесприютном доме
Осенний ветер бродит...



Примечания

 1   Сновидений зыбкие мосты... -- эта метафора встречается в танка из романа Сэндзи (ум. 1092 г.) "Сагоромо-моногатари" (ок.1080 г.):

Уповало сердце
На мост плавучий сновидений, --
О, грёз тщета!
Оборвалась с рассветом
Последняя надежда.

В романе Мурасаки Сикибу (IX в.) "Гэндзи-моногатари" последняя глава называется "Плавучий мост сновидений" (пер. Т.И. Соколовой-Делюсиной).
Разлучена вершиной ... -- цитата из танка Мибу-но Тадаминэ (ум. 945 г.), Кокинвакасю, № 601.

 2   На мотив песни Оэ-но Тисато (XI в.), Син Кокин вакасю, № 55:

Весенней ночью
Едва-едва сочится свет
Сквозь облака --
Как призрачен, прекрасен лик луны
В прозрачной дымке!

Обе песни написаны на мотив стихотворения китайского поэта Бо Цзюйи "Весенняя ночь в Цзялине": "Не светло и не темно, луна -- призрачно-тусклая" (пер. Т.И. Соколовой-Делюсиной).
В повести "Мацурамия-моногатари" (XIII в.) обнаружена аллюзия на это стихотворение.

 3   Песня в стиле "ёдзё-ёэн" отсылает к танка Аривара-но Нарихира (825-880), "Исэ-моногатари", гл.4:

Иль луны здесь нет?
Иль весна не та пришла?
Прежняя весна?
Те ж они! Лишь я один
Тот же, что и раньше, но... (Н.И.Конрад)

 4   На мотив песни анонимного автора из антологии "Манъёсю", №1747:

Там, где облака
Белоснежные встают,
Там, на Тацута,
На вершине Огура
Выше водопада струй,
Распустились на ветвях
Вишен пышные цветы,
Нагибая ветви... (А.Е. Глускина)

Тацута -- так звали богиню осени (Дева Тацута), гора Тацута славится красотой осенней листвы.

 5   На мотив песни Аривара-но Нарихира, "Исэ-моногатари", гл.17:

Если б редкий тот гость
Сегодня не появился,
Верно, завтра уже
Всё равно цветы бы опали,
Закружились метелью снежной. (А.А. Долин)

Есино -- преф. Нагано.

 6   Аллюзия на песню Какиномото-но Хитомаро (VII-VIII вв.) "Сюи вакасю" (X в.):

Коль умерла любовь,
И пусть даже не умерла любовь,
Но вестей не будет
От странника, чей путь
Пролёг драгоценной алебардой. (Т.И. Бреславец)

 7   На мотив песни Мибу-ноТадаминэ "Кокин вакасю", № 625:

С той далёкой зари,
Возвестившей о горькой разлуке,
Тяжко мне одному
Созерцать в редеющем мраке
Хладный лик луны предрассветной... (А.А. Долин)

 8   Аллюзия на песню Минамото-но Ходокосу (ум.931 г.):

Хоть осень настала,
на лунном камфарном лавре
Нет плодов --
Блики лучей разбрасывает он,
Словно осыпая цветы с ветки... (А.А. Долин)

И на песню Исэ (IX в.):

Живу я в селенье
/кацура --лунного дерева/
/под предвечным небом/ --
и лишь о сиянии /вашей милости/
молю ныне, как свет луны... (А.А. Долин)

Кацура -- камфарный лавр, дерево, растущее, согласно китайской мифологической традиции, на луне.
Река Кацура -- на западе от столицы (Киото), в её водах совершалось священное омовение, а также ловили форель для императорского стола.
Исэ -- дочь Фудзивара-но Цукукагэ. Который был губернатором Исэ с 885 по 890 годы.

 9   Аллюзия на роман "Гэндзи-моногатари", глава "Акаси".

 10   Аллюзия на песню анонимного поэта из "Кокин вакасю", № 689
Удзи-но хаси-химэ -- Дева моста Удзи, божество-хранитель моста, построенного через р. Удзи в Киото в VII веке.

 11   Удары вальков -- мотив, пришедший из китайской поэзии: Бо Цзюйи "Прислушиваюсь в стуку ночного валька":
Чья жена, вздыхая тоскливо, отбивает осенью шёлк?
Скуден лунный свет, и пронзителен ветер, печальны удары валька... (Л.З.Эйдлин)

 12   В основу танка положена песня Какиномото-но Хитомаро из антологии "Сюи вакасю", № 778.

 13   Аллюзия на песню Фунъя-но Ясухидэ (упом. 860 г.), "Кокин вакасю", № 250.

 14   Сумиёси -- бог, покровитель жителей прибрежных областей, странников, путешествующих по морю. Позже стал почитаться как бог-покровитель поэзии.

 15   Росы, слёзы -- это стихотворение построено на ассоциативной связи слов-образов (энго), традиционный оборот для японской классической поэзии. Этот оборот использует в танка Сюндзэй и Сагами.

 16   Аллюзия на танка Аривара-но Нарихира, "Исэ-моногатари", гл. 11. И на песню Татибана-но Тадамото из антологии "Сюи вакасю":

Меня, кого любили вы,
Не забывайте в сердце милом,
Ведь нежданной встречей
Опять взойдёте надо мной,
Как из дворца небесного луна! (А.Е. Вялых)

 17   Закат, пристанище -- приём ассоциативной связи слов-образов. У Ки-но Цураюки (868-945) в танка из антологии "Син Кокин вакасю", № 284 "Купание в священных водах..." используется тот же приём с теми же словами.

 18   Аллюзия на танка Фудзивара-но Тадафуса (ум. 928 г.), "Кокин вакасю", № 914.

 19   Аллюзия на песню Сики-но Мико, "Манъёсю", №51.

 20   Аллюзия на танка Аривара-но Юкихира (813-893), "Кокин вакасю", № 365.
Инаба - преф. Тоттори.

 21   Аллюзия на песню из романа "Гэндзи-моногатари", глава "Сума".

 22   Аллюзия на "Исэ-моногатари", гл. 9.

 23   Аллюзия на песни из романа "Гэндзи-моногатари", гл."Сума" и неизвестного поэта из "Кокин вакасю", №708.

 24   На мотив песни Осикоти-но Мицунэ (X в.), антология "Госэн вакасю" (951 г.):

На взморье Исэ
Рыбаки разжигают костры --
Средь них, не ты ли?
Отблески огней на рукавах,
Как цвет глициний... (А.Е. Вялых)

Прибрежный ветер -- метафора возлюбленного.
Сума -- местность на побережье Внутреннего Японского моря в западной части о-ва Хонсю.

 25   Аллюзия на песню Минамото-но Тосиёри (1055-1129) из антологии "Сэндзай вакасю" (1188 г.): "На горе Хацусэ отшумели ветра..."
Хацусэ -- буддийский храм неподалёку от древней столицы Японии Нара.

 26   Аллюзия на песню неизвестного поэта из антологии "Кокин вакасю", № 689.

 27   На мотив песни неизвестного поэта из антологии "Кокин вака рокудзё" (976-982 гг.): "В стране Суруга ветер из рощи пронзает меня..."
Стихотворение построено на игре слов: "аки" -- "осень, пресыщается" и "иро" -- "цвет, желание".

 28   На мотив песни Фудзивара-но Нагаёси из антологии "Госюи вакасю": "Может, сердце моё изменилось? В доме чадит..."

 29   Аллюзия на роман "Гэндзи-моногатари", глава "Светлячки" и глава "Вечерний туман", а также на песню Идзуми-сикибу из антологии "Госюи вакасю":

О любимые руки твои!
Прежде, чем рядом возлечь,
Как причёсывали и ласкали они
Чёрные пряди моих волос,
Что на ложе твоём распускала! (А.Е. Вялых)

 30   Митиноку -- северо-западное побережье о-ва Хонсю.

 31   Аллюзия на песню анонимного поэта из "Манъёсю, № 3182 и на танка из антологии "Кокин вака рокудзё":

Как будто навсегда
Во мне остыли чувства к ней,
Но едва подумал я,
Как пронзил насквозь меня
Осенний ветер... (А.Е. Вялых)

 32   На мотив песни Аривара-но Юкихира, "Киндайсюка", № 75 и песни Ки-но Цураюки:

На заставе Аусака
Вслед за мной движется луна
В прозрачных водах родника.
Я под уздцы веду опять
Полнолуния лошадку. (А.Е. Вялых)

Госиракава -- император, при котором была отменена система правления в ранге экс-императора (инсэй), сочинял стихи в жанре имаё (четверостишия с чередованием длинных и коротких строф) и сайбара (одиннадцатистрофные стихи с нерегулярной метрикой).

 33   На мотив песни архиепископа Гёсон (1055-1135), "Син Кокин вакасю", № 1660, а также песни Аривара-но Юкихира, "Кокин вакасю", № 962.

 34   На мотив песни анонимного поэта "Кокин вакасю", № 483.

 35   Икута -- местность в районе города Кобэ.

 36   Мотив из поэзии Бо Цзюйи "Восемь стихотворений про ветки ивы":

Гибки-гибки, изящны-изящны, свежей зеленью блещут.
Влекомые чистым весенним ветром, не знают они печалей...
Слабы зелёные нити веток, и соловья не удержат. (Л.З. Эйдлин)

 37   Отакэ -- декоративный кустарник. Это растение упоминается в песне Отомо-но Якомоти (717-785), "Манъёсю", свиток 4 и в песне Татибана Мороэ (684-757).

 38   Хаги -- леспедеция двуцветная, кустарник, цветущий осенью розовато-лиловыми цветами.
На мотив песни неизвестного поэта "Кокин вакасю", № 694.

 39   По мотивам песен Отомо-но Якомоти, "Манъёсю", №№ 611, 612, свиток 4.

 40   Аллюзия на "Исэ-моногатари", гл. 72, 75.

 41   Аллюзия на роман "Гэндзи-моногатари", глава "Сума".

 42   Каминадзуки -- "месяц сокрывшихся богов", десятый месяц по лунному календарю.

 43   Аллюзия на песню Имбумон-ин-но Тайбу (ум. 1200 г.), "Син Кокин вакасю", № 1145: "Что будет завтра, не угадать..."

 44   Мотив из поэзии Бо Цзюйи "Три друга северного окна":

Сегодня, сидя у северного окна,
Себя спрашивал: "Чем бы заняться? И, радости немалой, нашёл трёх друзей
Три друга. Но кто же они? Смолкнет цитра, и ей на смену -- вино.
Уходит вино, а на смену -- стихи. Три друга сменяясь, приходят.
И в круговороте не замечаешь часов... (Л.З. Эйдлин)

 45   Кэррия (ямабуки) -- кустарник, цветущий в начале лета ярко-жёлтыми простыми и махровыми цветами.

 46   Пастушок болотный (куина) -- болотная птица с большим клювом, которым она издаёт звуки, похожие на стук. Rallus aquaticus indicus.

Ночь темна, но уже
Прилетел и стучит так громко
Пастушок-куина.
Видно, кто-то запер ворота
И его не впускают в дом. (Т.И. Соколова-Делюсина)

Из романа "Гэндзи-моногатари".




© Александр Белых, перевод, 2007-2024.
© Сетевая Словесность, 2007-2024.




Словесность