Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность



ХАРТБРЕЙК-ОТЕЛЬ


 



      Intro

      Все, что происходит сегодня между нами, тянет на последний перекур на линии огня. Теперь любая песня на радио начинается словами: "С тех пор, как моя девушка бросила меня...". Время бросать любимых и собирать чемоданы, время останавливаться на кпп. Но где же вы, где, мои дальние страны, ведь только вами я обязан судьбе?
      На этом чудовищно веселом старте таможенные правила бьют поддых, и мой последний адрес найдут в миграционной карте, на которой не осталось точек болевых. Название этой гостиницы совпадает с названием города: отель, в котором вдребезги разбиваются сердца, в нем круглые сутки ставят запись, давно запоротую - мой первый винил, усеянный шрамами в пол-лица. День за днем меня, как флаг на ветру, полощет где-то, я беру на рецепции все, что мне по плечу, на мою кровать садится черный человек из гетто, вот только умирать я пока не хочу.
      Вечерний эспрессо скоро съедет с рельсов, таблетка снотворного спросит - как дела? А потом мне споет обдолбанный Элвис про голубые туфли и розовый кадиллак, и что он готов отдать душу за рок-н-ролл, от любви теряет голову - а это полный пиздец, и она болит, когда тинейджеры играют ей в футбол в коридорах отеля разбитых сердец.

      _^_




      * * *

      Как зашагает музыка по трупам,
      шарахнув в развороченный висок,
      мы выйдем в вестибюль ночного клуба,
      где прошлое меня сбивает с ног.

      Вот наша жизнь, сошедшая с экрана,
      в которой мы в правах поражены.
      Мы пьем живую воду из-под крана,
      и белоснежный кафель тишины

      целует в лоб мелодия любая,
      и, зная, что не выручит никто,
      плывет на выход, кровью заливая
      борта демисезонного пальто.

      Но в парке божьем хлопает калитка,
      под каблуком земля поет с листа,
      поскольку на еще живую нитку
      заштопаны холодные уста

      такой убойной стихотворной строчкой,
      что до сих пор, имея бледный вид,
      пропитанная водкой оболочка
      над аккуратной пропастью стоит,

      и все никак не делает ни шагу,
      пока из лампы хлещет свет дневной,
      и врач уставший ампулу, как шпагу,
      ломает у меня над головой.

      _^_




      Мое черное знамя

      Столица дотачивает ножи,
      солнце отчаливает в офф-сайд,
      радуга в редких лужах лежит,
      почти закатанная в асфальт.
      И, словно удолбанный санитар,
      в дверях возникает Цветной бульвар.

      По горло в его в золотых огнях
      мы плывем туда, где гремит Колтрейн,
      где мама-анархия, лифчик сняв,
      молча сцеживает портвейн.
      В этой квартире всю ночь напролет
      я жду рассвета - за годом год.

      Спичка, погаснув, летит в окно.
      В легких стоит сладковатый дым
      и не уходит. Портрет Махно
      был черно-белым, а стал живым.
      И я поворачиваюсь к стене:
      "Нестор Иванович, Вы ко мне?"

      Он говорит: "Не наступит весна,
      вы давно просрали свой отчий дом,
      на карте битой эта страна
      лежит сплошным нефтяным пятном.
      А в стакане с виски, как пароход,
      качается алый кронштадтский лед.

      Где твои любимые? Нет как нет,
      их улыбки я скоро навек сотру
      со страниц пропахших свинцом газет,
      а потом с "одноклассников.точка.ру".
      Что тебе офисный ваш планктон?
      Двигай за мной, c’mon.

      Вам, хлопцы, с вождями не повезло,
      у них силиконом накачaн пресс.
      Вот оно где, мировое зло
      с газовым вентилем наперевес.
      Стальным коленом нас бьет в живот
      доставший всех Черноморский флот.

      Рви системе глотку, пока ты жив,
      отвернись навсегда от ее щедрот.
      Это совесть наша, бутылку открыв,
      отправляется в сабельный свой поход.
      Главное, взять без потерь вокзал.
      Думай, короче. Я все сказал".

      И он уходит сквозь гул времен.
      Судьба совершает нетрезвый жест.
      Шторы шеренгой черных знамен
      яростный шепот разносят окрест.
      И словно в мазут окунают меня
      черные наволочка и простыня.

      От всего на свете позабыт пароль,
      потому и не по-детски ломает нас,
      наша персональная головная боль
      уже несгибаема, как спецназ.
      И однажды жизнь, что была легка,
      в кружке пива спрячет удар клинка.

      Вот тогда мы увидим - горизонт в огне,
      джунгли наши каменные сжег напалм,
      и с бубновым тузом на каждой спине
      валит конармия в гости к нам:
      вот король, вот дама, потом валет,
      а за ними на полном скаку - конь блед.

      И дышать мы будем, во веки веков,
      позолоченной музыкой их подков.

      _^_




      опора звука

      когда ты забудешь улицы списанные с натуры
      все что хотела сказать и поэтому не сказала
      эти сумасшедшие дома контркультуры
      эти сердца пустые как заминированные вокзалы

      оставь мне контрамарку в билетной кассе
      распишись на афише смахивающей на парус
      я поеду на твой концерт а выйду на пустой трассе
      и увижу отлетавший свое икарус

      где от карты прибалтики осталось два перекрестка
      на черных от асфальта и крови ладонях
      и обрывки музыки для подростков
      разгуливают в сгоревшем магнитофоне

      вот так мы поймем что не сыграть по новой
      а мотор молчит наглотавшись боли
      и очнемся на дискотеке в заводской столовой
      холодной словно зимнее футбольное поле

      не принимай это слишком близко
      и смерть однозначно пройдет мимо
      если с темной стороны жесткого диска
      ты выдохнешь мелодию как струйку дыма

      затянешься снова и задержишь дыхание
      хотя его и так с избытком хватает
      для занесенного снегом расширенного сознания
      которое проснется - и вдруг растает

      _^_




      * * *

      От сквера, где одни скульптуры,
      до всяких окружных дорог
      за мной присматривает хмуро
      из гипса вылепленный бог.

      Он видит - у ее подъезда,
      с красивым яблоком в руке,
      я словно вглядываюсь в бездну,
      в дверном запутавшись замке.

      Выходят Гектор с Менелаем,
      катастрофически бледны,
      в морозный воздух выдыхая
      молитву идолу войны.

      Пока прекрасная Елена,
      болея, кашляет в платок,
      запустим-ка по нашим венам
      вражды немеренный глоток,

      и, окончательно оттаяв,
      окурки побросав на снег,
      сцепившись насмерть, скоротаем
      очередной железный век.

      Никто из нас не знает, словом,
      в какую из земных широт
      судьба с открытым переломом
      машину "Скорой" поведет.

      И сквозь захлопнутые веки
      она увидит в январе,
      что мокнут ржавые доспехи
      на том неброском пустыре,

      где мы, прозрачные, как тени,
      лежим вповалку, навсегда
      щекой прижавшись к сновиденьям
      из окровавленного льда.

      Встает рассвет из-под забора,
      и обжигает луч косой
      глазное яблоко раздора,
      вовсю умытое слезой.

      _^_




      последнее танго в Варшаве

      нас обоих развозит от слов разлуки плюс ко всему
      валит с ног огненная вода фри-джаза
      извините панове я футболку с тебя сниму
      это все проблемы снимает сразу

      все что мы взяли у музыки мы ей всегда вернем
      и она оставит нам - без вопросов -
      только нервные клетки пахнущие зверьем
      и не добитую до смерти папиросу

      то ли дождь прошел то ли в прическе сверкает лак
      по-любому для нас с тобой облака на порядок ниже
      наши короткие жизни проглатывает мрак
      как дисковод - болванку с "Последним танго в Париже"

      бог моего сновидения он ни хера не прост
      за круглосуточным баром и черными гаражами
      музыку не для толстых он делает в полный рост
      значит будет еще у нас детка последнее танго в Варшаве

      пусть шляется за тобой невыспавшийся конвой
      каждый кто был в разной степени тебе близок
      и пограничник-поляк загранпаспорт листает твой
      как донжуанский список

      ржавая магнитола играет на дне реки
      в кинозале включают свет и я слышу голос почти забытый -
      вставай тут Марлон Брандо погиб за твои грехи
      а ты спишь как убитый

      _^_




      радио свобода

      как ты эту станцию ни назови
      путаясь в потемках и FM-именах
      продолжается виндсерфинг во имя любви
      на коротких и длинных радиоволнах

      небесный ди-джей голубой плейбой
      в чистом эфире расскажет тебе
      что мы уходим под воду и звучит отбой
      исполняемый среди ночи на медной трубе

      ложись-ка рядом со мной на дно
      желтая подлодка с пулей в груди
      на мокром асфальте бордовое пятно
      что там еще ждет тебя впереди

      когда в радиорубку пускали газ
      статуя свободы оживала на раз
      на платье для коктейлей проливая двойной
      венсеремос разбавленный феличитой

      а теперь другое дело пусть грянет гром
      перекрестившись самолет взлетит
      голоса ставит на ноги кубинский ром
      словно божий промысел набранный в петит

      он закрывает студию гасит свет
      пастырь гопников король шпаны
      покупает револьвер в пляжном кафе
      прячет его в свои драные штаны

      и выходя из тени могильных плит
      генштабу всего мира вышибает мозги
      хотя нет патронов и курок барахлит
      и ствол завязан двойным морским

      _^_




      * * *

      От сквера, где одни скульптуры,
      до всяких окружных дорог
      за мной присматривает хмуро
      из гипса вылепленный бог.

      Он видит - у ее подъезда,
      с красивым яблоком в руке,
      я словно вглядываюсь в бездну,
      в дверном запутавшись замке.

      Выходят Гектор с Менелаем,
      катастрофически бледны,
      в морозный воздух выдыхая
      молитву идолу войны.

      Пока прекрасная Елена,
      болея, кашляет в платок,
      запустим-ка по нашим венам
      вражды немеренный глоток,

      и, окончательно оттаяв,
      окурки побросав на снег,
      сцепившись насмерть, скоротаем
      очередной железный век.

      Никто из нас не знает, словом,
      в какую из земных широт
      судьба с открытым переломом
      машину "Скорой" поведет.

      И сквозь захлопнутые веки
      она увидит в январе,
      что мокнут ржавые доспехи
      на том неброском пустыре,

      где мы, прозрачные, как тени,
      лежим вповалку, навсегда
      щекой прижавшись к сновиденьям
      из окровавленного льда.

      Встает рассвет из-под забора,
      и обжигает луч косой
      глазное яблоко раздора,
      вовсю умытое слезой.

      _^_




      открытка из Вильнюса

                Галине Крук

      картонная бабочка выпорхнула из рук
      и растаяла в воздухе хлопнув дверью
      нержавеющий ливень молча стоит вокруг
      и теряет время

      я никогда не узнаю - настолько почерк размок -
      где теперь тебя носит словно письмо в бутылке
      и в каком кафе цеппелина свинцовый бок
      распорот ножом и вилкой

      под какими звездами дыхание затая
      за тобой наблюдает уже полвокзала
      а из динамиков льется через края
      первый весенний гром со вкусом металла

      я тебя буду помнить даже когда умру
      так вот они и звучат на улице и в квартире
      чайкам не обломившиеся слова на морском ветру
      и не поймешь что в записи а не в прямом эфире

      к северу от границы крутят песню о двух мирах
      заткнувшую глотку морю и антициклону
      это вильнюсский поезд несется на всех парах
      жемайтийского самогона

      _^_




      * * *

      Тонет смерть в полусладком вине.
      Наши дни по канистрам разлиты.
      На войне этой как на войне
      мы уже не однажды убиты.

      Календарный листок догорел.
      Кружит бабочка-ночь по окопам.
      В подвернувшемся школьном дворе
      мы стоим, как под Колпино, скопом.

      А в квартале отсюда, чуть жив,
      за безжалостным морем сирени
      проплывает избитый мотив
      в синеве милицейской сирены.

      Это он на излете весны
      выносил все, что свято, за скобку
      и в твои нездоровые сны
      авторучкой проталкивал пробку.

      Так в борту открывается течь.
      Золотое стеклянное горло
      покидает невнятная речь,
      проливаясь печально и гордо,

      и поэтому ты за двоих
      говоришь и целуешь и плачешь,
      пахнут порохом губы твои,
      но от слез этот запах не спрячешь.

      Наши легкие тают, как дым,
      и поскольку, по верным расчетам,
      артиллерия бьет по своим,
      не имеет значения, кто ты.

      Наступает последний парад,
      и бутылка с оклеенным боком
      полетит, будто связка гранат,
      в темноту свежевымытых окон.

      Эта ночь обретет навсегда
      смуглый привкус пожаров и боен.
      Не любовь, не иная беда,
      просто сигнализация воет.

      Только кажется, это поет
      за разбитым стеклом и забором
      мимолетное счастье мое,
      громыхая по всем коридорам.

      _^_




      восток-запад

      в ее квартире ничего уже не поместится
      только запах чужого города который и так не прост
      ты вспомнишь наволочку с изображениями полумесяца
      в окружении выпавших из обоймы звезд

      нам поет колыбельную азия-эвтаназия
      на губах высыхает чер-р-р-тово молоко
      ржавый корпус европы забрызган арабской вязью
      а кому щас легко

      атлас вечного мира потерян что твой рассудок
      ты пьешь из ее ладоней пока они глубоки
      будущее в прошедшем предсказывает рисунок
      высоковольтных линий ее руки

      подберешь окурок на пустой лестнице
      только тишина так и давит на звонок
      да еще ее знакомые чеченки-смертницы
      иногда к ней заходят на огонек

      а те кто в драных шинелях выходили на разогрев
      у королей поп-музыки с их блевотой про пять минут -
      круглые сутки тусуются в парке забронзовев
      и с места они не сойдут

      в городе мокром и грустном отражаясь в брусчатке
      бродит дым сигаретный бродит дым голубой
      русский глобус подпоясанный экватором со взрывчаткой
      вертится над головой

      _^_




      * * *
            Елене Погорелой

      Судьба на наши лица по привычке
      рассеянно наводит объектив.
      Оттуда пулей вылетает птичка.
      Стоим, на веки вечные застыв.

      Среди чужих улыбок неподвижных,
      печалью непроявленной влеком,
      блуждает праздник. Фотоснимок дышит
      душистым, точно роза, табаком.

      А вот и ты, окружена друзьями,
      которых еле видно на просвет,
      пока жестикулирует огнями
      ночной проспект.

      Он озадачен поиском героя,
      как вдруг, назло волшебному зрачку,
      меня плечом не помню кто закроет,
      и я исчезну, словно по щелчку.

      Задержится, без примеси рассвета,
      слепое отражение в окне
      и ввинченная в воздух сигарета.
      Но этого достаточно вполне.

      На фоне роковых пятиэтажек
      я буду, не оставившей следа,
      деталью обреченного пейзажа,
      с тобой оставшись раз и навсегда.

      И ты с тех пор, не выходя из дома,
      сквозь ненормальный уличный галдеж,
      бог знает по каким фотоальбомам
      меня так просто за руку ведешь

      (когда б я помнил, из какого хлама,
      красивого какого барахла,
      любви и смерти скрытая реклама
      рождалась, говорила и цвела).

      Поэтому не бойся, умирая,
      глотать вот этот воздух золотой.
      И если гибель ракурс выбирает,
      поправь прическу, повторяй за мной:

      "...пусть нам ни дна не будет, ни покрышки,
      пусть жизнь, как спичка, гаснет на ветру,
      сейчас я прикурю от фотовспышки -
      и не умру".

      _^_




      Валентинов день

      Неполученной открыткой болен мой почтовый ящик
      и, беременный сюжетом, плачет, истины взалкав.
      Даже твой любимый город замурован зимней спячкой
      в кружева ночных кошмаров с очевидностью звонка.

      В мире нецензурных книжек, в мире негуманных жестов
      уходить, не попрощавшись, издавна заведено,
      и на улицах уставших снега грязные манжеты
      щедро залиты рассветом, точно розовым вином.

      Рядом дождь февральский бродит, не находит себе места,
      будто ангел, с поцелуем перепутавший укус.
      Он придумал этот грустный виртуальный праздник секса,
      нашим бабам вместо сердца прилепив червовый туз.

      Разговор на остановке сыплет гильзами окурков,
      на углу подросток чахнет с чайной розой у бедра,
      и февраль, уже набрякший литургией переулков,
      тычет мне в глаза смиреньем и искусством умирать.

      Дождь традиций европейских, весь в занозах от распятий,
      хлещет на родную паперть, дым отечества губя.
      В этой патоке приличий полыхнет противоядием
      маков цвет твоей помады на смеющихся губах.

      ...Дегустировавший женщин кенигсбергского разлива,
      мой двойник в плаще измятом на вокзале водку пьёт.
      Нас действительность спасала, а поэзия растлила.
      Но и та не пожалеет. И с собой не позовёт.

      _^_




      * * *

      Он тебя уже почти не слышит,
      наэлектризованный тобой,
      он садится на паром подгнивший,
      театрально помахав рукой.

      Завтра он вернётся, а сегодня
      палуба пульсирует под ним,
      ждут его скамейки-подворотни
      и большого города огни.

      Атмосферный слой бельё полощет,
      медленно ржавеют корабли,
      пиво, разливаемое в Польше,
      всюду хлещет, как из-под земли.

      Он круги по городу мотает,
      дышит на милицию вином,
      спотыкается, как запятая,
      добавляет водки, а потом

      на проспект, в такой привычный ужас,
      выходя по битому стеклу,
      он ломает руку, поскользнувшись
      в баре на заблёванном полу,

      чуть проспится в трюме, выпьет снова,
      заскучает, за борт упадёт,
      в сумасшедший цвет закат багровый
      перекрасит пассажирский флот.

      Это целый мир уходит в море,
      так беги к причалу - всё равно
      нет его ни дома, ни в конторе,
      ни за грязным столиком в пивной.

      Только ни к чему вам эта ретушь,
      лирика, сплошное барахло,
      потому что с временем прошедшим
      не в ладах оконное стекло,

      за которым, по уши в лазури,
      как живой - не веришь? посмотри! -
      твой герой перед подъездом курит
      и прохожих первых материт.

      _^_




      * * *

      Не пей, красавица, при мне,
      а просто протяни мне руку
      и, как на приводном ремне,
      закрыв глаза, ступай по кругу

      разлук, объятий, облаков,
      ведь все настолько обратимо,
      что с этим справится легко
      глоток серебряного дыма.

      Ты говоришь, мол, не вернуть,
      ни прошлого, ни человека.
      Замрет, как в градуснике ртуть,
      непрожитая четверть века,

      которая навек прошла.
      Такая жаркая эпоха
      уже остыла, как зола,
      и ей от алкоголя плохо.

      Ее артерии разят
      конкретно проржавевшей кровью.
      И вылечить ее нельзя.
      Не лечится - и на здоровье.

      Но ты-то слышишь все равно,
      что грохот зимних улиц смело
      летит в открытое окно
      в заснеженном халате белом,

      звонишь подруге поутру,
      хоть вы не виделись со школы,
      и плачешь: "Лена, я умру,
      умру от одного укола!".

      Не плачь и слов не говори,
      лишь поведи разбитым ликом,
      туда, где снегопад горит
      в своем падении великом.

      И ты успеешь разглядеть,
      ощупывая мир вслепую,
      несвоевременную смерть.
      Другую жизнь. Совсем другую.

      _^_




      романс о ее приходе

      дождь не вернулся с пляжа
      чего же тебе еще
      от четырех затяжек
      сходит загар со щек

      стремный как запах дыма
      с фарами в пол-лица
      поезд проходит мимо
      не возвращается

      ты надиктуй мне адрес
      вот он весь твой багаж -
      беспонтовый каннабис
      и роковая блажь

      чем мы живем - неважно
      на середину шоссе
      гильзы летят бумажные
      и умираем все

      кто из нас задохнется
      если весна придет
      видишь как сердце бьется
      словно рыба об лед

      значит не отвязаться
      перепродав тайком
      пепел цивилизации
      смешанный с табаком

      в будущем недалеком
      открывается дверь в подъезд
      в левом и правом легком
      нет свободных мест

      _^_



© Игорь Белов, 2010-2024.
© Сетевая Словесность, 2010-2024.




https://kamnereznie-masterskie.ru купить столешница для ванны из искусственного камня.

kamnereznie-masterskie.ru

Словесность