ПОХВАЛЬНОЕ СЛОВО МОСКВЕ
Час утренних пик в московском метро - это час не только пик, но и мечей, кинжалов и даже вилок с иголками. Еще и на станцию не вошел, а уже застрял в пробке. Впереди, в дверях, столкнулись и сцепились две тетки с огромными клетчатыми сумками на колесиках. Кто из них кого обогнал, кто кого подрезал - неизвестно. И уж совсем непонятно - кто из них шестисотый, а кто - запорожец, потому как сирены у обеих такой громкости, что предсмертный вопль Титаника, напоровшегося на айсберг, по сравнению с ними - писк новорожденного котенка. Внезапно, откуда-то сбоку раздается женский крик: "Всем дам потрогать! Всем!". Мужчины мгновенно поворачиваются на голос кто чем может. Увы... Это всего лишь торговка скатертями с тефлоновой пропиткой предлагает всем потрогать свой товар. Хоть бы обернулась им. Так нет же - разложила на прилавке...
Эскалатор медленно проплывает мимо косо наклеенной на стену афиши группы "Швы". Они, оказывается, решили осчастливить нас новым альбомом под названием "Моль сожрала мои мозги". Судя по виду трех пареньков на афише - так оно и есть. У всего коллектива. Ступенькой выше кожаная куртка говорит красному пальто: "... Ну, ты Таньку знаешь - у нее не один эс, а сс-бухгалтерия. Момент удобный выждала и как начислит всем белую зарплату! Их директор неделю ходил чернее нала...". Ступенькой ниже старик читает толстенную книгу Сопромат. Взглянул через плечо на все эти стрелочки, оси, формулы... не приведи Господь на старости лет такое читать. Мимо меня, там, где "проходите слева", проносится вниз, сломя высоченные каблуки, девушка с огромным букетом красных роз. К кому она бежит с цветами в такую рань? К родителям, всю ночь не сомкнувшим глаз, и обзвонившим все морги? А может, кое-кто внезапно вернулся из командировки...
В вагоне молодежь, с ног до головы увешанная наушниками и плеерами, уткнулась в свои мобильные телефоны. Что-то очень важное им там пишут. То, чего не напишут ни в какой книге. Даже в книге Сопромат. Ярко желтеют московские комсомольцы и комсомолки в руках пассажиров постарше. И только те, у кого нет ни телефонов, ни газет, ни даже книги Сопромат, немедленно захлопывают глаза и начинают досматривать последний сон. До первой пересадки на кольцевой еще добрых минут двадцать. Из доброго, пожалуй, и всё...
двери закрываются...
шевелит щеками во сне
толстолицая тетка
|
* * *
Чего только нет у москвичей. У них нет еще и родины. Нет, та родина, которая у всех нас, которая одна шестая часть суши, которая земля, а вовсе не то, что думают завсегдатаи московских ресторанов и баров с японской кухней, у них есть. А вот та родина, которая липовая аллея, которая облупившийся домик со скамеечкой у крыльца и палисадником... этого у них днем с огнем. Все меняется в этом городе, и так быстро, что уже малые дети могут показать пальцем на новенькое здание какого-нибудь банка и сказать друг дружке - помнишь, еще неделю назад мы на этом месте играли в казаков-разбойников. Еще позавчера на месте этого магазина модной одежды росло три тополя, а этот пункт обмена валюты еще вчера был кустиком бузины, под которым подписывались окрестные собаки. Еще вчера ты провожал ее до метро и покупал мимозу в подземном переходе, а сегодня она проехала мимо тебя на сверкающей мазде и обдала грязью из лужи...
То ли дело в провинции...
* * *
Москва, как оказалось, пустынный город - ни тебе леса настоящего, ни реки, ни птиц, кроме ворон с воробьями. Только людей много. Из них-то все в Москве и состоит. И вместо деревьев люди, много людей. Ходят точно Бирнамский лес. А люди-капли сливаются в ручьи и реки. Еще и люди-птицы сбиваются в стаи. Летают и чирикают мелодиями из мобильных телефонов. Или текут, журча ими же. А вот неба здесь нет. И воздуха нет. Потому, что из людей можно что хочешь сделать, а неба нельзя. Поэтому вместо неба тут крыши домов. А в богатых домах и крыш нет - сплошь пентхаусы. И листья опавшие здесь не шуршат - вместо них шуршат бумажки, которые роняют люди-деревья или шины автомобилей. Даже мусор в Москве делается из специального сорта людей. Их так и называют - люди-мусора. У них и форма есть, потому что в столице все должно быть красиво и однообразно. А еще здесь нет ни закатов, ни восходов. Это понятно - раз нет неба и воздуха, то и восходам с закатами неоткуда взяться. Но москвичи и тут нашли выход. В нужные часы жители занавешивают все окна, даже полуподвальные, картинками с солнечными бликами и розовеющими облаками. И наступает закат. Или восход. Москвичи вообще найдут выход откуда угодно. Даже из самой Москвы. Не то провинциалы. Как попадут в Москву, хоть бы и ненадолго, так и пропадают в ней. Не могут найти выхода. Сколько их, безвыходных, слоняется по московским улицам - никто и не считал. Некоторые потом, спустя многие деньги, превращаются в москвичей. А некоторые так и не превращаются. Откуда же всем скопить многие деньги? Их и моль истребляет, и ржа, и украсть их могут, не говоря о пропить. Ну, да мы не будем о пропить. Это отдельный разговор, который сначала наливают, а уж потом только разговаривают.
* * *
Небо над Москвой, в пятом часу утра, цвета пыльных мандаринов - серое и оранжевое. Где-то так сильно визжат тормоза, что, кажется, водитель визжит с ними заодно. Если, лежа на диване, смотреть в окно, вверх, то и Москвы никакой нет. Только черные метлы берез и осин, которыми ветер сметает и без того невидимые звезды. Перед рассветом идет снег. Робкий. Переминается со снежинки на снежинку. Небо и ветви деревьев мало-помалу белеют. Хрипят и откашливаются лопаты дворников. За стеклами окон дома напротив возникают чашки с чаем, яичницы, останкинская колбаса и последние известия. Во двор выбегают первые, вторые и даже третьи собаки. Бульдоги и овчарки оставляют на снегу свое решительное "утверждаю", а болонки или таксы беззаботное "просто вышел пописать". Немного погодя из подъездов выбегают те, кто в метро, и выходят те, кому не роскошь, а средство передвижения. Потом все затихнет и за оконными стеклами дома напротив останутся недопитые впопыхах чаи, колбасные шкурки и шелуха вылетевших в другое ухо последних известий. Серый и оранжевый цвета неба сменяются серым и серым. Снег перестает идти, падает и не может встать без помощи дворников. А дворники и сами хотели бы получить помощь. А если нельзя деньгами, то, к примеру, справками о безвременной московской регистрации. Да только кто ж им, дворникам, даст...
Дворник-узбек
Среди серых и грязных
Московских сугробов
Опершись на лопату, мечтает
О чемодане, вокзале, Ташкенте...
|
* * *
На улице снегопад. Так метет, так метет... И этак тоже метет. Если твою собаку зовут Снежок, то лучше из дому ее не выпускать. Не успеет и хвостом вильнуть, как затеряется в каком-нибудь сугробе. И не докричишься потом. А если ее зовут, к примеру, Иван Иваныч, и она начальник отдела, в котором ты работаешь - смело выгоняй на улицу. Вряд ли этот кобель потеряется, но хоть согреешься, когда будешь кричать ему вслед такое, такое... И этакое тоже.
* * *
Позавчера вечером, подходя к станции метро "Аэропорт", мне встретились две жизнерадостные девицы. Не то, чтобы я с ними столкнулся нос к носу - они проплыли метра на полтора выше меня, поскольку ехали верхом, на двух статных гнедых конях. Ехали, болтали и смеялись. А как поравнялись со мной, так одна мне оттуда, сверху, и сказала: "Мужчина, подайте на овес коню". Конь при этом смутился, отвернул морду и покраснел. А я пошел дальше, поскольку не умею подбрасывать то, что нужно подавать. Да и нужно ли...
* * *
У входа в подземный переход, ведущий в метро, стоит палатка. Называется народный гриль. В ней продают мясо по-мексикански. В лаваше. С капустой, солеными огурцами и ломтиками зеленых помидоров, синих от холода. А от голода там есть самса, обсыпанная маком. Кончился у них кунжут, кончился. Сначала не было мяса, а потом и кунжута не стало. Под землей, в переходе, есть сувенирный киоск, где можно купить гейшу большую и гейшу среднюю. Обе они из Китая. Рядом, в крошечном пенале с окошком, предлагают сфотографироваться. Можно даже на памятник. В овале или без. Только просунь голову в окошко. У противоположной стены сидит на корточках бугай в вязаной черной шапочке и просит на корм собаке. Его четвероногий раб лежит рядом, прикрыв глаза и отвернув нос от брошенной на картонку мелочи. Дрожит от холода. Приди он без хозяина - собрал бы больше. Мимо проносит свой живот багровый милиционер. Пустая банка из-под балтики подкатывается к ногам старухи, играющей на гармошке. Она играет амурские волны. А может, на сопках Маньчжурии. А может... не разобрать. Но поет она "поедем красотка кататься". Бог ее знает почему.
старик у входа в метро
бормочет "спаси Христос"
и тем, кто не подал
|
* * *
В подземном переходе холодно. Мучнистый пар от дыхания и грязные лужи. По переходу бежит женщина в коричневой дубленке и белом, оренбургском платке. У женщины выдающиеся зубы. Как у кролика. Она кричит на весь переход что-то о судьбе русского народа, о растрате генофонда, о жидомасонах, об инопланетянах, которые вот-вот приземлятся на оранжевой ветке калужско-рижской линии... А мы не оборачиваемся. Мы и без того все знаем. На нашей таганско-краснопресненской линии инопланетяне приземлились еще в прошлый четверг. Вот и бежим мимо. Только один смеется. Хохочет, как ребенок, заливистым, счастливым смехом. Он тянет к женщине крючковатый, черный пальцем и смеется. Дощечка на колесиках, к которой привязано его безногое тело, накреняется, и он упирается в пол другой рукой, чтобы не упасть. Немного погодя, отсмеявшись, надевает другое лицо и перебирает редкие монетки в шапке. А мы не оборачиваемся. Мы бежим мимо и дальше, дальше...
* * *
Позавчера снился московский градоначальник. Маленький и румяный. Кожа на его лице и лысине была точно поджаристая корочка на курице. Нет, я поужинал. Мэр протягивал мне руку. А я никак не мог снять перчатку, чтобы пожать ее. Я весь измучался, стягивая эту чертову перчатку, а она все снималась и снималась... После того, как я снял метра три этой перчатки, мне стал сниться город Кишинев, в котором я никогда не был. Я там был с дипломатической миссией. О цели миссии ничего сказать не могу. Цель не приснилась. В голове засело только наставление Виктора Степановича Черномырдина о том, что переговоры с молдавской стороной необходимо вести до обеда, поскольку после него клонит в сон и можно в сонном состоянии пойти на неоправданные территориальные уступки. А Кишинев мне понравился. Красивый город. Там был большой замок, выкрашенный красной краской, с башенками и скворечниками, торчащими из каждого окна. И еще много разных красивых белых зданий с колоннами и без. Народу, правда, на улицах было очень много. Ну, это понятно, думал я во сне. Маленькая страна - не все помещаются в домах. Еще я там видел строящийся дом правительства. Вернее, домик вроде дачного. Комнатки на две. Ну, это понятно, думал я во сне. Маленькая страна - в правительстве всего три человека. Домик был, честно говоря, кривоват. Окна не закрывались. Ну, это понятно, думал я во сне. Строили-то... Нехорошо, конечно, так думать. Но у меня с политкорректностью и наяву бывают проблемы, а уж во сне... Второй день я хожу и думаю: за каким хреном в мой сон приперся Лужков? Кто позвал старика Батурина?! Я не читаю газет и не смотрю по телевизору последних известий. Я никогда его не встречал. С Черномырдиным встречался, а с Лужковым никогда. Зачем он хотел пожать мою руку? Зачем улыбался мне румяной и поджаристой лысиной? А Кишинев мне зачем приснился? Вот в детстве мне снился Лондон. Я очень хотел туда попасть. Но в Кишинев... Все мои знания о Молдавии почерпнуты из этикеток к коньяку "Белый аист". Нет, я не пил его на ночь. Я вообще пил его очень давно, он оказался паленым, и с тех пор мы с ним рассорились. Между прочим, все, о чем я рассказал - чистая правда. Ни словечка не приврал. Меня интересует только одно - к кому надо обратиться, чтобы забрали из моих снов Лужкова. Насовсем. А Кишинев... пусть будет. Куда ж его денешь. Пристроить в другой сон целый город - это такая задача, такая задача...
* * *
По пути на работу я прохожу вдоль длинного, покосившегося забора, украшенного поверху спиралью из новенькой колючей проволоки. С другой, заколюченной стороны, рядом с гнилыми зубьями забора, из-под снега торчит обломок сухого дерева, трубы, выползшие летом на поверхность погреться, да так и не сумевшие зарыться к осени в землю, а на трубах несколько ржавых вентилей. Из вентилей вырываются струйки пара. Из-за этого пара и сильного мороза колючая проволока все время имеет вид пушистой и ласковой анаконды. Той самой, из анекдота, у которой был папа еж и мама уж. Я иду вдоль забора и думаю, что вот такая она - зимняя московская сказка.
* * *
В Москве уюта нет. То есть, он есть, к примеру, в телевизионных заставках между передачами. Когда показывают проспекты и бульвары и московских окон негасимый свет. Там, внутри, и люстра хрустальная в столовой, и вся семья пьет чай с тортом сливочное полено, и любовь... Голубой - только огонек. А снаружи телевизора уюта никакого. Снаружи... как будто пробило двенадцать надо всем этим содомом и геморроем, и все чудесные кареты превратились в тыквы хонд, фордов и мерседесов; все кучеры и форейторы - в мордатых шоферов и охранников, а все прекрасные платья и хрустальные туфельки - в безобразные лохмотья от гуччи и юдашкина. А принцессы... Их почти не увидишь даже в метро. А еще лет двадцать, не говоря о двадцать пять, на перроне одной станции новослободская можно было насчитать штук десять принцесс. Это крупных. А уж мелких-то, мелких, которых двумя руками можно было трех обнять и на четвертую глаз положить... И в каждом обувном магазине имелась пустая полка с хрустальными туфельками. Они были нарасхват, поэтому их никогда не было в продаже и все записывались в очередь или доставали по большому знакомству, потому, что по малому можно было достать только шпроты или суповой набор. А теперь хоть туфельки, хоть, не про нас будь сказано, гроб хрустальный, полный шпрот - все есть, только купи. Принцесс нет. Сколько принцев так и вышло на пенсию, стало ветеранами труда, а принцессу... А вам все уют подавай. Да пропади он пропадом, этот уют. Можно подумать, что его только в Москве и нет.
* * *
По дороге с работы, в подземном переходе была распродажа. Щуплый мужичок с глазами, носом, лицом, шапкой и курткой кавказской национальности, распродавал ананасы, веники и мочалки. Мужичку было холодно, он синел щетиной и вскрикивал по-кавказски "Распродаж! Распродаж!". Но я купил слойку с абрикосовым повидлом. Не все то золото, что ананас или веник. Потом эскалатор. Стоял на нем справа. А раньше... раньше так пробегал слева... На перроне валялась бесхозная табличка с известным обращением к нам, едущим с работы и на нее: "Люди добрые, помогите на...". Кто-то, значит, обронил, переходя из вагона в вагон. Я уже многих узнаю в лицо, в своем вагоне. Даже гейшу на обложке толстой книжки, которую уже третью неделю подряд читает солидная дама с толстыми же губами. Такие встретить еще можно, но вообразить нельзя. Она читает и жует, жует губами - да так, что мне вдруг вспоминаются те самые мельницы, которые "мелют медленно, но пережевывают все". В нашем вагоне почти нет детей. Только девочка лет шести в розовой вязаной шапке с заячьими ушами и школьник со школьницей, слушающие один плеер на двоих. У них наушники в крайних ушах, а ближними они прижимаются друг к другу. Однажды школьники неделю не возвращались в наш вагон. Мы разное думали. Мужчина с усами сказал, что у них, наверное, размолвка. Одна девушка предположила, что между ними даже разрыв и теперь они разбежались по разным вагонам навсегда. Может быть, даже на месяц. А старушка с клетчатой сумкой сказала: "Давайте думать про них хорошее. Они просто заболели или у них каникулы. Вернутся, никуда не денутся". У нас вообще-то хороший вагон, один из лучших на зеленой ветке. У нас по полу не катаются пивные бутылки. И мы всегда возвращаемся. Кто к вечеру, а кто и к утру, из командировок и отпусков - всегда возвращаемся. Без таких вагонов, как наш, ветка может засохнуть. А в других вагонах разное случается. Бывает, что и перебегают из вагона в вагон. Бывает, что и вовсе пересаживаются на трамвай или троллейбус, но таких находят и возвращают. Всегда. Потому, что мы в ответе за тех, кого станция баррикадная или алтуфьево. Или белорусская кольцевая.
тургеневская...
стоит на платформе
слушает плеер
вздыхает
ася
|
* * *
Проезжая по южному Тушино, видел развлекательный центр, который назывался "День Сурка". Небогатая, должно быть, там программа. Вообще же, удивляет в столице мания величия некоторых районов. Есть северное Чертаново и южное Медведково. Есть северное Дегунино. Есть и южное. Я сам видел огромные буквы на стенах пограничных дегунинских башен. Наверняка есть и западное с восточным. А может даже и верхнее с нижним. У моего папы была любимая присказка: "В мире есть три столицы: Москва, Париж и Луховицы". Он не знал про Дегунино.
* * *
У входа в Исторический музей стоит мужичок в наряде стрельца, с которым можно фотографироваться. Красный кафтан, сумка для боеприпасов, пищаль и бердыш - все как настоящее. Но без обезьянки. Девчушка, лет шести-семи стояла, ухватившись рукой за древко бердыша и сосредоточенно глядела в объектив папиного фотоаппарата. Не улыбалось ей. Птичка вылетала, возвращалась обратно и вновь улетала, а девочка все не улыбалась. Взрослым-то просто - сказал сыр и без сомненья вдруг коснется. А дети от сыра не улыбаются. Они вообще не пользуются сырозаменителями улыбок. Тогда стрелец ей и говорит: "Скажи кли-и-и-зма без механизма". И все у них получилось.
А в самом музее мне понравилась реконструированная обстановка московского кабака шестнадцатого века. Где-то нашли все эти предметы тогдашнего алкогольного быта во время строительных работ в каком-то из китайгородских переулков. Ендовы всякие, братины и чарки. А на дубовом столе нацарапанные рисунки разные неприличные и, понятное дело, слова. Я этих слов и не понял почти. Вроде буквы разобрать могу, а слова... не получается. Только одно и разобрал - "понаехали".
Кстати, сейчас самая пора для того, чтобы делать хорошие фотографии. Птички, которые зимовали в фотоаппаратах, улетают на лето в поля и леса. До осени их и не жди. Цифровых фотоаппаратов это, конечно, не касается. В них никто не живет. Даже клопы.
* * *
Покупал в аптеке таблетки от головной боли. Теперь таблеток от головной боли столько, что глаза разбегаются. Как раз у меня был перерыв в голове, и она не болела. Я решил выбрать что-нибудь современное и попросил у аптечной девушки показать мне то место на витринах, где лежат эти самые средства. Девушка ткнула накладным ногтем вдаль и... там я увидел памперсы и прокладки. Может, они помогают, но памперс мне не проглотить. Тем более, что его сколько ни запивай... Спросил еще раз. Тогда девушка закричала в подсобку:
- Зинсанна! Где у нас головная боль?
- Рядом с контрацепцией. Правее и выше, - отвечали из подсобки.
Может она и права, эта Зинсанна.
* * *
Перед входом в вестибюль метро станции "Баррикадная", возле телефонов-автоматов, стояла старушка. В одной руке у нее была сумка и палка подмышкой, а другой она листала толстый телефонный справочник. Тот, который с желтыми страницами. Листала-листала, потом вздохнула, закрыла справочник, перекрестилась на него, взяла палку в руку и пошла куда глаза не глядели бы.
баррикадная...
девушка ждет кого-то
третий бублик подряд
|
* * *
На Шоссе Энтузиастов, рядом с моей конторой, разрыли тротуар и вдруг нашли теплотрассу. Теплотрасса шла себе мимо и шла, никого не трогала. И никому от нее не было ни холодно, ни жарко. И вдруг ее нашли. Трубы там оказались такой ветхости, что в последний раз им делали ремонт при Иване Васильевиче. Сослуживец мне говорил, что сам не видел, как из лужи на дне котлована вытащили два пустых штофа мутно-зеленого стекла из-под горькой настойки "Опричная", три истлевших бухарских халата, оставшихся от тогдашних дворников-таджиков и стрелецкий кафтан, из дырявого кармана которого сыпались полушки да пятаки. Вообще, я заметил, что по весне работники теплосетей лихорадочно зарываются в землю. Наверное, они там, в лужах на дне этих ям откладывают яйца или личинки... а зимой, когда прорвется горячая вода, лезут откапывать вылупившихся сантехников, слесарей и сварщиков.
* * *
На станции Парк Культуры видел юношу, опутанного плеерами, наушниками и проводами, точно Лаокоон змеями. Юноша сидел на перроне, на скамеечке, напевал что-то, притопывал ногой, прищелкивал пальцами, и читал толстую книгу. Книга оказалась Книгой. Библией.
* * *
Скоро праздник. Георгиевские ленточки развеваются по всей столице. Элегантно они смотрятся на мерседесах, ауди, фольксвагенах и прочих опелях. На камазах... зато убедительнее. Молодежь и себя украшает. Одна девица привязала ленточку к джинсам. Хорошо не сзади. Хотя... сзади у нее так убедительно - камаз отдыхает.
* * *
Секретарь союза писателей Москвы, оформлявшая мне бумаги для вступления в Литфонд, спросила:
- Михаил Борисович, Вы кто?
- То есть, как кто?
- Поэт или прозаик?
Я смутился, совершенно некстати вспомнив чеховское "сказать о себе "я - писатель" - все равно, что сказать о себе "я - красивый", покраснел, побледнел, заметался по кабинету, раскрыл рот, потом закрыл, потом снова открыл и наконец пролепетал:
- Я - поэт.
Вот так оно все и начинается... Потом, по пьянке, будешь бить себя в грудь и кричать: "Я - поэт! Слышите? Вы слышите, суки?!". Потом брезгливо тыкать пальцем в чужие стихи, сердиться и кричать неприятным голосом:
- Это что? Это стихи? Вот эта херня - стихи?! Извольте отвечать только на вопросы! Не разговаривать!
* * *
По пути с работы домой решил остановиться у палатки под названием "Теремок" и съесть блин "Илья Муромец". Тот, который с толстым ломтем буженины и хреном. Рядом со мной, за столиком, ела свой блин щуплая девушка, открывавшая, однако, свой рот, переполненный торчащими во все стороны зубами, так широко, что на всякий случай я немного отодвинулся. Девушка, кроме того, что ела, еще и умудрялась разговаривать по телефону с подругой:
- Юль, на кой нам приглашать Орлова? Ну, куда он нам упал-то? Серость же. Серость страшная. Двух запятых связать... Да лучше бы пил! Позовем Посухина. Погоди... Посухин яркая личность. Да погоди ты!. Да у него... Да знаю я, что говорю! Ну чего ты уперлась-то? Чем тебе Посухин... То есть как женат? Почему?! Леша... Посу... ка какая...
Тут мой "Илья Муромец" кончился, и я отошел к прилавку купить квасу. А когда вернулся - девушки уж и след простыл.
* * *
Проходя по улице, спиной услышал:
- ...все конфликты происходят, Гена, от недопонимания. Вот ты думаешь, почему я вчера тебя по лицу ударил...
* * *
Покупал что-то ненужное на лотках у метро. Старушка с сумкой на колесиках, из которой торчали вязаные носки или варежки, или очень лохматый фокстерьер, говорила старушке, торгующей пучком укропа:
- Щас они будут слушать! Они теперь все лучше нас знают. Сопли до пояса, а туда же! Я всю жизнь на оборонном предприятии отработала, меня на пенсию так провожали, как сейчас и не встретят никого. И если я ей, засранке с голым пупком, говорю, что билайн лучше - значит лучше! Родная бабка знает, что говорит. Я всю жизнь на оборонном...
На этих словах я понял, что повторение мать учения, и пошел дальше.
* * *
Иду я сегодня домой и по сторонам смотрю. На то и столица, чтоб по сторонам смотреть. Слушаю все, что слушается, читаю все, что читается. В витрине одного из мясных ларьков, что приезжают от разных мясокомбинатов, читаю ценники: "сердечки телячьи", "ножки свиные" и "плечики и грудки куриные". Вот ведь, воображаю, какая романтическая девушка писала эти ценники. Небось, приехала в столицу поступать на какой-нибудь филфак и срезалась на математике. А теперь вот стоит за прилавком и обвешивает таких ротозеев, как я, почем зря. А все равно, хоть бы и обвешивала, должны же быть у ней стройные ножки, круглые плечики... не говоря о грудках. А сердечко... Поднимаю я глаза... а там... а там... Ну, думаю, давай, как говорится, Бог ноги. Дома отдышался и теперь чай с коньяком пью. Да ничего такого ужасного. Лишь бы он не приснился.
* * *
Ночью проснулся и стал кашлять на разные лады. Но все как-то не так... несолидно. Какой-то сумбур вместо музыки. В детстве я любил кашлять. Это тебе не насморк до пояса или там свинка позорная. Участковому врачу, которого мама на дом вызовет, покашлял и все - свободен на неделю, а если повезет, то и на две. И потом, когда уже прогонят в школу, можно закашляться перед вызовом к доске так мучительно, de profundis даже, что вызовут соседа по парте. А на большой перемене случайно оказаться рядом с Ленкой из параллельного четвертого класса и так зайтись кашлем, чтоб она сразу поняла - жребий мой измерен. Но чтоб продлилась... и ваще... Иначе - на Кавказ, в декабристы, а то и к Герцену в колокол. И Ленка поймет. И мы с ней пойдем в буфет за коржиками или пончиками с повидлом. И где теперь все эти преимущества... Только кашель и остался. Но я не о том. Я проснулся, когда на часах была половина третьего, а точнее два часа и двадцать две минуты. Часы у меня электронные, с красными цифрами, которые проецируются на стену. Глянешь невзначай поверх шкафа, а там, среди немыслимых цветов на обоях все давно уже мене, текел и фарес. И пульсирует красное двоеточие. Ну, вот. Смотрю я на эти три двойки в ряд и никак вспомнить не могу, что они мне напоминают. Уж и кашлять перестал, а заснуть не могу - вспоминаю. И так вспоминал, и этак. Что, думаю, могут напомнить среди темной и душной ночи три арабские цифры еврею? Меня окружают? Ерунда какая. Да и не дождутся. Врагу не сдается наш гордый абрам. Так что же?! И тут меня осенило. В детстве, к стене соседнего дома, был прилеплен гипсовый барельеф с головами вождей мирового пролетариата. Голов было как раз три. И держались они ухо за ухо и ус за ус. Ночью под ними зажигался фонарь. Наверное, они что-то высматривали на земле, под стеной. А может местные власти им просто спать не давали. Вожди были серые, уставшие и местами облупленные. Как мне хотелось их раскрасить! Но тогда у меня была только коробка цветных карандашей "Спартак", фабрики "Сакко и Ванцетти". Карандаши мне было жалко. Завтра пойду и куплю самых ярких тиккурил. Обрадую стариков... На этом месте я открыл глаза. За окном никак не мог упасть тополиный пух и бомж Митрич, который прижился в подвале нашего дома. Вообще-то он давно упал и лежал в кустах цветущего жасмина. Упасть - это я так написал, для красоты. Зато жасмин пахнет сильнее, чем Митрич. И я ему за это благодарен. В смысле, жасмину. И не только я. Еще многие жильцы.
* * *
Если смешать шабли с роллами, суси, васаби, соевым соусом, коньяком, еще коньяком, листьями салата, семгой, коньяком, лобио, пирожными тирамису, коньяком, шоколадными конфетами, коньяком, свеклой с чесноком и майонезом (из песни слов не выкинешь), коньяком и еще коньяком... весь следующий день чувствуешь себя не в своей тарелке. А еще вчера чувствовал любую тарелку своей...
* * *
В переходе на Третьяковской стоит необъятная баба с картонкой "подайте на билет". Недели три, а то и четыре стоит. Ей подают, наверное. Иначе бы не стояла. Я так думаю, что она собирает на билет Москва-Сатурн. Отстала от зонда Кассини-Гюйгенс. Злые люди украли в буфете космодрома скафандр и полную сумку продуктов в тюбиках. Вот она и побирается. Не возвращаться же в Кострому. Впрочем, может, я и загнул насчет Сатурна. Уж так прямо и Сатурн. Обычный круиз по Средиземному морю недели на две. Да точно круиз. Я когда с ней поравнялся - она глаза отвернула и в сторону стала смотреть. Я-то подумал Бог весть что и ошибся. А оказывается, у нее чуть пониже спины, на стульчике, лежит журнал глянцевый с белой яхтой на картинке. Посмотрит она на нее, посмотрит... и снова побирается с неистовой силою.
* * *
Вчера поздно вечером вышел из метро - темнота, ветер и дождь проливной. Смотрю: под дождем старушка, синяя от древнего плаща-болоньи. Она меня тоже приметила и тянет ко мне букетик чего-то зеленого и мокрого. И предлагает его купить тем самым голосом, каким говорят: "Молодой человек - купите девушке букетик". Пригляделся я к букетику - а это пучок петрушки. Уже и желтизной тронутый. Такой же, стало быть, букетик, как я - молодой человек. А как не купить? Не стоять же бабке до утра с этой петрушкой. Дал я ей червонец и, не прикасаясь к петрушке, пошел своей дорогой. Шагов через десять оглядываюсь, а она смотрит мне в спину и зелень свою протягивает. Вот как колхозница тянет свой серп, в след убегающему рабочему. У меня штаны от дождя чуть насквозь не промокли. Бывают такие старушки - только с виду старушки. А приглядишься - самые, что ни на есть, мойры. Возьмешь у нее обычную петрушку и такая петрушка начнется... Дурак - всего червонец дал. Что этот червонец - тьфу, не деньги. Разве им откупишься? Да и чем откупишься...
* * *
Купил упаковку носовых платков. На упаковке написано на совершенно итальянском языке, что сделаны они в Италии, в Милане. Ну, это понятно - не указывать же старый адрес на Малой Арнаутской. Внутри этой упаковки проложена картонка, чтобы платки хорошо смотрелись. А вот на этой картонке... жизнеописание протоиерея Николая Гурьянова. И фотографии его же. Не на итальянском, как можно было бы подумать. Вот какие послания приходят к нам из самой католической на свете страны. Неисповедимы пути Господни. Неисповедимы.
* * *
По пути на работу, на перегоне между станциями Проспект Войны и Шоссе Пессимистов*, поезд вдруг остановился. Женский голос из репродуктора попросил сохранять спокойствие. Скоро, мол, тронемся. Мы постояли минут пять. Свет в вагоне помигал и погас. За окнами раздалось гулкое уханье, стоны и по кабелям на стене побежали зеленые огоньки. В репродукторе зашуршало, зашипело и захрипело на два мужских голоса:
- Опять Лазарь балует. Уже и в дневную смену от него житья нет.
- Это какой же Лазарь?
- Послал Бог ученичка. Какой Лазарь... Историю конторы учи, двоечник. Один у нас с тобой здесь Лазарь. Каганович. Дух его мается на черной ветке...
- На черной? А на схеме...
- Дурак ты, Серега. Нет этой ветки на схеме, нет. Мне еще дед рассказывал, есть на черной ветке такая станция... Слышь, опять стонет. За последний год четыре машиниста умом тронулись от его фокусов. Мне б только до пенсии дотянуть - ни одного дня не станусь...
В темноте вагона тускло голубели светлячки мобильников. Кто-то сказал прокуренным басом: "Мам, я щас уписаюсь". Вдруг зеленые огоньки за окнами пропали, зажегся свет, в репродукторе щелкнуло и женский голос произнес: "Осторожно - двери закрываются. Следующая станция - Площадь Контрреволюции". Поезд тронулся и мы вместе с ним.
* Названия станций, фамилии и имена изменены.
* * *
На территории нашей конторы, между корпусами цехов, растут тополя в промышленных количествах. Пуха у нас столько, что никаким пятачкам и в страшном сне не приснилось. Он до сих пор летает. Везде уже лег на заслуженный отдых, а у нас все никак не угомонится. Так и долетает до первого зимнего пуха. И перелетает в него. А весной - обратно. Каких только ни бывает круговоротов в природе. Вот и мы все летаем, летаем... Не угомонимся. И все нам кажется, что сюда летим и туда летим... или даже еще дальше. А уж по весне-то и вовсе... А на самом деле это обычный круговорот. Еще один. В природе их полным-полно.
тополь цветет...
у старенькой нивы
радиатор в пуху
|
* * *
В московском зоопарке сугробы и тропинки между ними. "Бразды пушистые взрывая", по снегу скачут кенгуру. Короткими ручками лепят увесистые снежки и бросают их в редких посетителей. У вольера табличка. На ней написано, что кенгуру опекает "Марина Нецветаева". А вот белого медведя опекает какой-то банкирский дом. Понятное дело, медведь - это солидно. А кенгуру... К таким опекунам разве понесешь крупный вклад? Ну как ускачут? Я тоже люблю животных, но опекать медведя или, пуще того, слона, мне не по карману. Какого-нибудь мадагаскарского таракана я бы опекал с удовольствием. Или даже семью тараканов. Если небольшую. В московском зоопарке вообще возможностей для опекунов - пруд пруди. С утками и лебедями. Я видел сороку, которую опекает компания "Сорокинструмент". Видел... нет, очкового медведя, которого опекает "Российская партия жизни", в вольере не было. Наверное, жизнь его заела. А еще видел черную птичку с желтым, горбатым клювом. Видать, из семейства билайновых. Но ее никто не опекал. Она и чирикала подряд всякую ерунду, как никому и ничем не обязанная. Ерунда была звонкой и жизнерадостной. Я бы так не смог. Хотя, меня, как и ее, тоже никто не опекает.
зоопарк...
ворона летает
выше орла
|
* * *
Поднимаясь на эскалаторе, стоял позади высохшей, почти прозрачной старушки, у которой вдруг зазвонил телефон. Как старушки ищут телефон? Сначала всплескивают руками, роняют хозяйственную клетчатую сумку, потом подхватывают ее, потом водружают на нос очки, потом их прячут и начинают искать телефон по всем закоулкам своего старомодного, ветхого шушуна, потом не находят и принимаются лихорадочно рыться в своей клетчатой хозяйственной сумке. Достают полиэтиленовый пакетик с документами и кладут обратно. Нашаривают, наконец, источник звона, но им оказывается большая связка ключей, потом сами собой вылезают спрятанные очки и не хотят лезть обратно в сумку, потом появляется пузырек с маленькими красными таблетками, потом... находится телефон, уже охрипший от долгоиграния Dies Irae из моцартовского реквиема в тяжелой, металлической обработке.
ПРЕДПРАЗДНИЧНОЕ
мартовский вечер...
мужчина у входа в метро
занюхивает мимозой*
|
* На самом деле, это был не мужчина. Это были две женщины средних лет. Довольно полные, в кожаных пальто с меховыми воротниками. Но в трехстишие они у меня не помещаются. И сами-то здоровы, а еще и меховые воротники...
|
* * *
Раньше я думал, что в столице жизнь кипит. Ну, по крайней мере, что-то там булькает, в этом котле со смолой и серой. А иной раз посмотришь... Каждый день, как иду на работу и с нее по шоссе Энтузиастов, аккурат в тот момент, когда прохожу под железнодорожным мостом, построенным по проекту инженера И.Э (тоже, небось, Энтузиастович по батюшке). Аршавского, по нему маневровый тепловоз толкает цистерну с хлористым кальцием. Она уже и заржавела, эта цистерна, уже и надпись хлористый кальций еле видна, а ее все толкают и толкают. С другой стороны, если на себя оборотиться... Тоже каждый день по два раза по шоссе, как та цистерна. Еще, правда, не очень ржавый, но надпись уже не очень. Но с каким постоянством, достойным, может и не лучшего, но уж точно какого-нибудь более достойного применения...
А вот еще в метро рядом со мной сел мужчина и раскрыл газету известия. А в ней статья с картинкой про отечественный истребитель пятого поколения. Само собой, я сразу же начал тоже ее читать. Нет ничего интереснее статей про самолетики, которых интереснее только статьи про кораблики. И только я стал шевелить губами, читая про истребитель, как сосед мой зевнул, закрыл газету, потом встал и начал пробираться к выходу из вагона. А на его место сел другой мужчина, вытащил из портфеля точно такую же газету известия и открыл ее на той же странице. Я даже губами не успел перестать шевелить. Что же получается? Живи еще хоть четверть века... Исхода нет?! А откуда ему взяться, если вы едете по кольцевой? Да и на радиальных исход тоже не валяется. Упрешься лбом в какое-нибудь алтуфьево или новогиреево и все. Совсем все.
А вы говорите - жизнь кипит. Хорошо, если чайник. Или щи в кастрюле. А чтобы жизнь...
остановка в туннеле...
просыпаюсь
от наступившей тишины
|
* * *
Что ни говори, а жизнь в столице повышает культурный уровень. Я даже не про театры и музеи, а про метро. За то время, что на работу и с нее - прочитал множество книг. Теперь вот читаю про конец истории и последнего человека Фрэнсиса Фукуямы. На свободе такую книжку ни за что не прочесть. То чай, то кофе, то потанцуем. А тут как прикрикнут - осторожно двери закрываются - так изо всех сил и зашелестишь страницами.
А еще, пока едешь по эскалатору наверх, в ад - нынешним летом пекло наверху - тебе диктор читает стихи Окуджавы про давайте восклицать и плакать с полуслова. Как закончит - так сразу другой диктор зовет на распродажу в торговый центр. Кто купит больше, чем на три тысячи - тому новый диск Наташи Королевой с ее автографом. Диктор торопит, велит скорее идти на распродажу. И добавляет - тем более, что жизнь короткая такая... Нет, не добавляет - это я приврал для красного словца. Ничего он не добавляет. Да и что тут добавишь, когда девушки одеты в такое открытое, легкое и прозрачное, что ни в сказке сказать... Глаза вылезшие кое-как вставишь обратно и уткнешься в конец истории, как последний дурак.
* * *
Возле метро стоит старушка с тележкой на колесиках. На тележке у нее картонный ящичек, заполненный чулками и капроновыми носками таких фасонов, в которых, кажется, еще фрейлины последней императрицы смущали лейб-гвардейцев. Другая старушка, в полосатой панамке и очках с толстыми стеклами, роется среди этого добра. Роется, роется и снова роется. Наконец выбирает и протягивает старушке-продавцу носки и деньги. Та берет их, отсчитывает сдачу и говорит:
- Носите на здоровье.
Потом заворачивает в пакетик носки и добавляет:
- По вашему выбору видно интеллигентную женщину.
У старушки-покупателя морщины на лице собираются в улыбку:
- Да, конечно, тепло. Только пух этот тополиный замучил. Просто Пухов День какой-то.
И медленно уходит.
* * *
На марксистской станции в вагон вошла женщина в черном платке и со множеством золотых зубов. Из-под замшевой куртки, аккурат пониже спины, у нее выбивался конец другого платка - красного, с желтыми и золотыми цветами. Женщина поздравила всех с праздником (я не расслышал из-за шума поезда, каким, но полагаю, что со своим, профессиональным) и двинулась вдоль вагона, мощно раздвигая протянутой рукой пассажиров. Тем, кто подал, она желала "всех творческих благ". Подавали, однако, мало и неохотно. А все потому, что вошла не в тот вагон. Надо было ей пройти по вагону с писателями, артистами или художниками. А мы... Мы просто ехали на работу.
* * *
Вчера, на новом арбате, дул сильный ветер и было холодно. Из теплого было только оранжевое надувное солнце, которое несли впереди парада в честь дня Святого Патрика. За солнцем шли синеногие барабанщицы, у которых от холода палочка на палочку не попадала, штук семь ирландских волкодавов и один ирландский же терьер. Волкодавы мерзли и жались к ногам своих хозяев. Случись им нужда задавить кролика - и тот бы отделался легким ирландским испугом. За ними ехал грузовик с бутафорской пивной, грузовик с адептами Святого Толкиена, которые размахивали мечами и издавали боевые кричалки и даже сморкалки, грузовик с волынщиком, грузовик... не помню с кем, а уже за этим грузовиком шли разные оркестры. Милицейский оркестр исполнял "Катюшу", военный оркестр наяривал "нам разум дал стальные руки-крылья", а еще один оркестр - "прощание славянки", окончательно превращая, как сказал классик, "похороны в ирландские поминки". Было весело.
А будь я московским мэром или даже президентом, я бы каждый год в их, ирландский, праздник, отсылал бы в Дублин подарки. Мы за "Вечерний звон" перед Ирландией в неоплатном долгу. А вовсе не за "Гиннес", за который мы, что ни выходной, то и расплачиваемся, расплачиваемся...
* * *
Под утро проснулся от грома и молний. Дождь хлестал с таким остервенением, что дома, деревья в чахлых сквериках, редкие троллейбусы и прохожие - все стали похожими на промокших до нитки бездомных кошек. И вдруг стало жалко весь этот Содом на Москва-реке. Не то, чтобы очень, но все же. И еще подумалось, что, если придет в этот город ураган, тайфун или, Бог весть, откуда взявшееся цунами, и разрушит все до основания, то я, наверное, даже смогу полюбить оставшиеся обломки. Ну, да... "они любить умеют только мертвых"... Но надо быть реалистом. На цунами в наших краях надеяться не приходится.
ПОХВАЛЬНОЕ СЛОВО МОСКВЕ
Москва, конечно, ужасный город - эти бесконечные пробки, эти пустые бутылки, с грохотом перекатывающиеся по вагонам метро, эти брюликоватые хозяева жизни, которые и за стол садятся, не снимая с себя мерседесов и хаммеров, эти бесчисленные попрошайки, обокраденные в столице и какой уж год собирающие деньги на проезд до своих владивостоков и новосибирсков, эти вечно голодные милиционеры, требующие справки о регистрации даже у бездомных кошек и собак, эти фешенебельные рестораны, в которых для того, чтобы выпить чашку кофе, надо брать кредит в банке... всего не перечислишь. И, кабы прилетел какой-нибудь огромный дракон, вроде того, которого на гербе Москвы попирает Георгий Победоносец, и стал угрожать столице пожаром и разорением, если не будут приводить ему каждый вечер на съедение по одной красивой девушке - то прокатился бы по стране такой вздох облегчения, что будь у нас не электрическое, а свечное освещение - сидели бы мы в полной темноте. Если бы... Да только красивых девушек в Москве столько, что ешь их по три в день хоть сам дракон, хоть всё его семейство, включая тещу с тестем и шурином, больным на все три головы после разборок с Ильей Муромцем, то и тогда стоять этому городу еще не одну сотню лет, а то и тысячу. Еще когда сказано было - красотою мир спасется. Много ли тех, кто поверил и спасается? Фомы неверующие. Сомневайтесь и дальше. А вот хитрая Москва давно уже... А иначе я и не знаю, чтоб на ее месте было. Может, лес, а может, озеро с русалками. Волоокими и полногрудыми. И пели бы они такие сладкие песни об удивительном подводном граде по имени Москва...
Продолжение: Похвальное слово Москве - 2
© Михаил Бару, 2007-2024.
© Сетевая Словесность, 2007-2024.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
