Дело выдалось зимой.
Ург Цветастый - у огня чаем потчевал меня,
между лампой и стеной.
Я решил ему задать непотребнейший вопрос -
Про оранжевых стрекоз и про божью благодать.
Начал я издалека:
"Предположим, что Плутарх шёл куда-то... Скажем, в парк.
И заметил дурака.
А дурак пугал стрекоз у обширного пруда;
не спешил он никуда, симулируя склероз.
Сам Плутарх - напротив - знал
всё, что только можно знать -
про людей и благодать, про стрекоз и сети сна.
Тем не менее, когда он заметил дурака,
то похлопал по бокам - и желанье загадал.
Значит, несравненный мог на секунду допустить:
будет около пастись
провиденье (сиречь, бог)!"
Я увлёкся и забыл, что хозяин, добрый Ург,
напевая (но не вслух), варит лунные бобы
и, покачиваясь в такт,
наблюдает, как меня в жёлтых отсветах огня
занимает странный факт -
о стрекозах с дураком.
"Для чего тебе Плутарх,
если ты живёшь в местах, где февральским вечерком
можно пить цветочный чай?" -
Ург спросил меня, и я вдруг заметил, что струя
продолжает всё журчать, в чашку падая, где цвет
апельсинов и хурмы,
запахи - пачули, тьмы, где рождается рассвет...
Сомой - времени река... Я забыл, зачем пришёл.
Ург промолвил: "Хорошо!" -
и похлопал по бокам.
От самой первой капли, ударившей по крыше,
Цветастый Ург проснулся - и выглянул в оконце.
Разгуливали цапли.
Нашёптывал камыш, и
Горячим светопульсом сияло в небе солнце.
Сиреневая тучка, нависшая над домом,
Вытряхивала дождик, как из сетей рыбёшку.
С улыбкой, потому что был с ним давно знакомым,
Рукой махнул Художник...
Ург - тоже, из окошка.
Художник был в зените своей нелепой славы,
Когда в аул пустынный пришёл, для встречи с Ургом.
Смог дхарму оценить, и - налево и направо -
Раздал свои картины...
И назван был - придурком.
Но, как бы то ни стало, Ург разрешил остаться
Художнику в ауле.
С вот этих самых пор и
Живёт себе - не старый, любимый папарацци -
Художник. Потому ли и наблюдает горы...
Теперь он их рисует соломинкой на глине,
А дождик всё смывает, и холст к утру - как новый.
Пьёт, каплями, росу Вед и рассуждает - длинно -
О людях и трамваях...
И Ург вставляет слово.
Мы там их и оставим, за тихим разговором, -
Глядеть, как у болотца разгуливают цапли,
Как тень ползёт по ставням, как цвет меняют горы,
И дзен из тучки льётся... -
Из самой первой капли.
Ург спустился вверх по лестнице,
дверь закрыл, вошёл на улицу.
Дождь со снегом был прелестным, но
солнце продолжало хмуриться.
Ноги парились от холода.
Ург Цветастый выжал тапочки
на пути к опушке города.
Впереди - колодой карточной
вознижался торг, заполненный
сплошь фигурами безлюдными.
Ургу он всегда запомнился
толчеёй и недосудами.
Здесь опять случился я ему,
по пути впервые встретившись, -
словно будда невменяемый,
проповедующий фетишизм.
Ург сказал: "Живи, как если бы
вымер, был свободен двигаться,
не испытывал к себе любви,
но заклято был влюблён в ловца
тех стрекоз, которым в головах
беспокойно не сидится, и
без которых люди - голыми
остаются под ресницами.
Горизонт вовнутрь раздвинется,
кончишь жизнь иными целями,
кои переоценить нельзя,
и нельзя недооценивать."
Я застыл преобразившимся:
брови под углом встаращились,
Урга ни о чём спросив - и сам
потерявшись между чащами.
...И с тех пор свои пути веду
вдоль от той земли-кормилицы,
где с Цветастым Ургом как-нибудь
мы опять впервые свидимся.
Ург, не будучи собою, много раз входил под вечер
(иногда - с куриным богом) в дом, который домом не был.
Там он возражал (не споря), радовался новым встречам,
огорчался им - и, с горя, шёл лечиться Кастанедой.
Шёл, - входя в тот дом, под вечер, что как раз и не был домом.
Толковал о чём-то вечном, но всегда - сиюминутном.
Разрушал - и тут же строил, рассуждал (с куриным богом)
об опасливых героях и великих лилипутах.
А затем - с курантным боем - уходил, покуролесив.
Он, не будучи собою, не-собою тоже не был;
разным встречным-поперечным в расставанье был полезен
много больше, чем при встрече (даже сравнивать нелепо!), -
и тотчас же возвращался - в дом, который домом не был.
Извинялся, дул на пальцы - те же самые, другие...
...Боже правый, отчего мы, - видя, остаёмся слепы?!.
Дай мне силы - Урга помнить. И не помнить помоги мне.
Отбомбилось лето - зноем, грушами да сливами.
Ург Цветастый под сосной осень желтогривую
с распростёртыми руками встретил, как сестру свою:
светлой нежности ростками и - немного - грустью.
...Мне хотелось поскорее с Ургом повидаться,
посидеть с ним во дворе и, хотя бы вкратце,
рассказать о тех проблемах, что не разрешаются,
и дождаться наставлений пёстрого китайца.
Был Цветастый Ург китайцем или небожителем? -
я поинтересовался. Он пренебрежительно
покивал, - и вскоре мы с ним у кустов паслёновых
фильтровали чай сквозь мысли, - жёлтый сквозь зелёные.
Вяз ронял листвы убранство, словно бы раздумывал.
"Следует ли опасаться полного безумия?" -
я спросил, поскольку часто чувствовал сомнения
в том, что жизнь в борьбе со счастьем совместима с ленью.
Ург сказал: "Забудем опыт - в небесах считать ворон;
возвратясь в свои окопы, делай всё наоборот.
Очень скоро прояснится существо твоей проблемы;
оказавшись о ч е в и д ц е м, ты узнаешь, как нелепо -
опасаться обострений н е в о з м о ж н ы х состояний,
ибо - что в нас переменно? То же, что и постоянно."
Силясь возразить, я понял, что у ж е вполне безумен.
Ург сидел совсем спокойно - и свирепо скалил зубы.
От умалишённой мины рассмеявшись, я затих,
позабыв свой чай с малиной. (О волнениях пустых,
о секретных черепашках, пожирающих прохожих,
в хлорофилловых тельняшках под мутировавшей кожей,
я теперь не думал в о в с е.) Вдруг - на раннюю луну
взгляд поверх паслёнов бросив, Ург прозрачно намекнул
об иллюзии п о с л е д н е й, - той, что до поры спала,
отбомбившись зноем летним, - в амальгаме зеркала.........
Когда-то Ург зашёл в один буддийский монастырь
и сел в саду под деревом. Напротив - бульденеж
качал своими гроздьями соцветий. Ург застыл
и долго созерцал, пока не начало темнеть.
В молочных сумерках пришёл почтительный монах,
сел, поклонившись Ургу, и спросил его - зачем
мир создан непрерывным - из раздробленных монад,
и только маленький Кюн Вог танцует на луче?
Ург улыбнулся и запел. Потом затанцевал.
Затем заухал, как сова, и закатил глаза.
Взмахнул руками, прошипел - не шёпот, не слова.
Преобразился - и ушёл, ни слова не сказав.
...С тех пор прошло так много лет, сменилось столько черт.
Монах - в другом монастыре, а бульденеж зачах.
И только маленький Кюн Вог танцует на луче...
на двух лучах, на трёх лучах, на четырёх лучах......
"Дорога не полога, не крута;
по ней нельзя ни ехать, ни идти, " -
сказал монах, сорвав цветок с куста,
и Ургу протянул его в горсти.
Ург взял цветок, как если бы не брал,
и положил, как если бы не клал,
и обратился не к монаху: "Брат,
природа Будды - клад или не клад?"
Монах сказал: "Клад в землю не зарыв,
его нельзя найти и откопать.
Природа Будды спрятана внутри,
а значит - не глупа или глупа?"
Ург встал, потряс цветущие кусты
и снова сел, - как и они, в цвету,
сказав: "Не нарушают пустоты
ни летняя гроза, ни сердца стук.
Но правильно ли будет понимать,
что Будда - это тоже пустота?"
Монах спел на мотив одной из мантр:
"Дорога не полога, не крута;
по ней нельзя ни ехать, ни идти, " -
и потянулся, чтоб сорвать цветок
и Ургу протянуть его в горсти.
Вдруг - трудноописуемый восторг
взорвался в недрах бездны бытия,
где звёзды - лишь веснушки на носу
у исполинской пикси; где сиять
умеет темнота; где нано-сумм
настолько много, что любая часть
неисчислимей целого; где путь
в любой эон проходит сквозь "сейчас";
где бесконечный мир - безмерно пуст...
Монах и Ург сидели допоздна,
друг друга понимая хорошо.
Затем один из них, увидев знак,
поднялся, поклонился - и ушёл
дорогой - не пологой, не крутой,
какой нельзя ни ехать, ни идти...
Другой - сидеть остался у кустов,
и лотос расцветал в его горсти.
Затем, что сагу сочинять - и лень, и западло,
Ург просто хайку написал - и отложил стило.
В окно пробрался пальцами чахоточный рассвет.
Ург потянулся и зевнул. Уже двенадцать лет
Прошло с тех пор, как он обрёл прозренье у реки.
Теперь он редко рисовал, зато писал стихи.
Точнее - он писал их так, что сам не мог прочесть:
Одну-две-три скупых строки, а максимум - пять-шесть.
Писал на стенах, на земле, - мелком и без мелка,
Карандашами по воде и пальцем в облаках.
Я как-то раз ему сказал, что стоило бы их
Издать. Он показал язык, хихикая, как псих.
Я так и не сумел понять естественных причин
Игривости его ума, но продолжал строчить
Свои стихи, как если бы зависела от них
Не только жизнь моя, но всех существований нить.
Ург их любил послушать, но при этом говорил,
Что ценно только то, что вызывает дрожь внутри.
Под дрожью он, конечно, понимал другой эффект,
Но я не лез с расспросами, - так лодырь без конфет
Домашнее задание не станет выполнять.
Кого сравнили с лодырем? - Понятно, что меня.
"Жизнь с расстоянья кажется нестрашной - потому,
Что не видны подробности, " - промямлил я ему, -
"Ведь автора хорошего не назовёшь плохим:
Он краток, содержателен... А сочинять стихи
Развёрнуто и длинно бы сумела и коза."
Ург, выслушав внимательно все доводы, сказал,
Закутываясь в плед, который не был полосат:
"Зачем писать недлинно - если можно не писать?
С л ю б о г о расстояния жизнь вовсе не страшна,
А если и страшна, - во всяком случае, не нам.
Любой хороший текст раскритикуют дураки,
А вовсе не написанный - не назовут плохим.
Сегодня графоманы тем сильны, что - от и до -
Накачивают тексты пульпой образных рядов.
Читатель с ними свыкся так, что не почешет зад -
Пусть даже графоману трижды нечего сказать.
Поэтому - писать вообще, и в частности стихи,
Возьмутся лишь юродивый и дурень от сохи."
На этом Ург закончил спич и пригласил пить чай
Меня - быстрей, чем я собрался новый спор начать.
А далее - мы мирно любовались на огонь.
При этом Ург рассеянно покачивал ногой,
А я, слегка куняя, всё подыскивал слова,
Чтоб выразить нагляднее - его, себя и вас...
Но слов не находилось. Вместо них пришёл покой,
Размеренность дыхания... Пошевелить рукой
Казалось - и ненужным, и неправильным. Затем
Я различил сияние за контурами тел,
Чьи формы колыхались, словно вишни на ветвях...
Тут мой писательский порыв значительно увял,
А также вера в то, что словом можно описать -
Явление, субстанцию... Как вырубленный сад,
Оно обозначает - то, чего по сути нет.
Привязанность к нему - сродни гулянию во сне.
И вот, свою лицензию поэта потеряв,
Я ощутил желание свободы: шелкопряд
Забыл свою нанизанность на шёлковую нить,
Вербальную линейность - оборвав ли, изменив...
Как знать, - для переставших быть рабами языка,
Возможно, устранятся лимбы языковых карм...
Отказ от алфавитов, что давно в глазах рябят...
Я ставлю здесь отточие... и чувствую себя,
Как из океанариума выпущенный кит, -
По правилу последней, н е н а п и с а н н о й, строки.
"все идолы тебя всегда хотели удержать,
и только истинному Богу ты не нужен."
лежи и наблюдай, как тучи пО небу скользят.
сиди и наблюдай за солнцем в луже.
и я сидел. лежал. сидел. лежал. сидел. лежал.
врастал всё глубже в почву, делаясь похожим
на подлежащий камень и, отчасти, на моржа
с неутепляемой декоративной кожей.
под вечер мне подумалось, что многоцветный Ург
при мне н и р а з у не коснулся темы Бога,
ведя беседы - о взаимодействии культур,
Камю, Ауробиндо, Сведенборге...
я вспомнил так отчётливо, как если бы вчера
он чай цедил, предвосхищал мои вопросы,
а северный предел, открытый северным ветрам,
закат закрашивал оттенком купоросным.
размеренно плывущая, огромная луна
глядела издали сквозь занавесок прорезь,
и мне, внезапно, открывалось дно, где спал до нас
за сто веков какой-то кроманьонец;
а Ург Цветастый повторял, что нет цветов таких,
среди которых н у ж н ы й не был бы пропущен,
чтоб им в граффити "мене, мене, текел, упарсин"
запечатлеть свою зияющую сущность.
Я сидел однажды летом в огороде,
поджидая, что придёт Цветастый Ург;
наблюдал, как н и ч е г о не происходит.
Было жарко. Апатичные, вокруг
сонно нежились метёлочки укропа.
Вдоль забора опылялись огурцы.
Навевающие мысли о загробном,
корнеплоды вовлеклись в подземный цикл...
Ург не шёл, поскольку был "Так Приходящим", -
я успел понять за тот десяток лет,
что знаком был с ним. И вот, присев на ящик,
наблюдал за тем, как сотни малых лепт
привносились - мерным бегом насекомых,
овощами, лепестками облаков -
в мир, живущий миллиардами законов,
представляющими в нём о д и н Закон,
где не важно - сколько малых нас приходит,
не существенно - куда, зачем и как;
где буквально всё, что только есть в природе,
ждёт безбрежный, всесмывающий Закат...
Я сидел среди укропа в огороде,
наблюдая белых бабочек полёт;
думал: если Приходящий н е п р и х о д и т,
значит, Ждущий - тоже н и ч е г о н е ж д ё т.
Зимой Цветастый Ург гостил у егеря
и рассуждал с ним, сидя в старом кресле:
"Нет, Витгенштейн ничем не лучше Гегеля,
хотя его з н а ч и т е л ь н о полезней:
язык почти не абсолютизируя,
он видит связь последнего - с мышлением."
А на гравюрах мчались кирасиры,
охотники гонялись за оленями...
Ург объяснял, что если бы наш синтаксис
способен был влиять на мозга мускулы,
то все давным-давно бы стали сиддхами.
Но речь - увы! - совсем не то, что музыка.
Здесь егерь, разливавший чай с вареньем
из мелкой алычи, немного приторным,
почувствовал, что наступает время
сказать, что он хотел быть - композитором.
Ург между тем доказывал, что логика
простые вещи делает опасными,
мешает знать граничные условия
и заставляет заниматься п а р с и н г о м.
А п у с т о т а есть н е о п р е д е л ё н н о с т ь;
она - не квинтэссенция о т с у т с т в и я,
но область, где поток головоломный
впадает в ясность, образуя - устье...
Вот, на гравюрах - скачущие всадники
решают непосильные задачи.
Но зрителю видны лишь их фасады, - и
картины остаются н е у д а ч н ы м и...
Ург полагал, что все искусства делают
культурные условности - ненужными.
Но поглядишь вокруг: шедевры, - г д е они??
Нет, живопись - совсем не то, что музыка...
Владелец неудач изобразительных
тут снова встрепенул свои извилины,
воскликнув: "Я хотел быть композитором!.."
Я Урга повстречал, гуляя днём
вчера. - И, как обычно, не узнал.
Я столько говорил, писал о нём,
и даже сообщался с ним во снах,
что должен был узнать его тотчас, -
но не узнал, в который раз, увы.
И вот - моя тоскующая часть,
молниеносно, устремилась ввысь...
И я подумал, что когда-нибудь
я сделаюсь похожим на него, -
одним из тех непостижимых будд,
чьи мысли - ветер, чьи слова - огонь.
Когда-нибудь я буду проходить
сквозь мир, как сновидение, - и ты,
меня заметив, словно лунный диск,
не распознаешь - где мой фронт, где тыл.
Когда-нибудь я научусь играть
безжалостно. Я перестану ныть...
И Урга, как всегда - в последний раз,
узнаю даже ночью. Со спины.
"Мир постарел, а я остался прежним...
Когда я жил один, у побережья,
мне не хватало сил - сосредоточиться, " -
сказал Художник Ургу и замялся.
Натурщица с застенчивым румянцем
откинулась, - как на эскизе, в точности.
Я видел всё: продавленное кресло,
натурщицу - (ей было интересно,
какие Ург советы даст Художнику), -
и в зеркале - Художника, что замер,
и собственные тени под глазами,
и волосы, подстриженные ёжиком...
Нам с Ургом больше нравились картины,
где он изображал себя и тигров -
лежащими на берегу, под пальмами.
Художник пояснял, что их сюжеты,
не требующие спонтанных жестов,
гораздо проще - рисовать по памяти.
А натуралистичные полотна
изображают атмосферу - плотной,
как если бы пропитанную дождиком.
Нам всем дано быть - в чём-нибудь - творцами...
Взгляд Урга снова стал непроницаем.
Мы оба поглядели на Художника.
Смешно жестикулируя, он бегал
по плитам - стёртым, выгоревшим, белым
- (его шаги казались нам саженными) -
и повторял, что - видящий мир старым
сумеет в малой степени представить,
насколько ярче всё - в воображении...
Кто знает - что за формы жизни смогут
возникнуть в мрачной комнате больного,
с лекарствами и сбитыми матрасами?..
Художник был плодом культурной почвы.
И Ург - плодом, и я - таким же точно.
Но почвы эти были в чём-то разными...
Взошла луна, - серебряной подковой.
Натурщица сварила новый кофе.
И люстры опрокинутый подсолнечник
светил на длинный стол, на чашки с чаем,
на ужин - бесконечный, безначальный,
и нас - таких воздушных и безоблачных...
Ург целыми днями сидел и смотрел на закат.
(Закат продолжался и ночью, и утром, и днём.)
Охряные и золотые оттенки песка
сменялись другими, цвели над верхушками скал
и медленно-медленно таяли - в небе и в нём.
Я знал, что уже не смогу ни о чём расспросить
Цветастого Урга - и просто глядел ему вслед.
Закатные крокусы всё продолжали цвести,
но их интенсивность, в прогрессии солнечных сит,
слабела, попутно теряя фактуру и цвет.
"Твой Ург затерялся среди золотящихся скирд;
он больше не встретит - ни тяжестей, ни холодов, " -
сказал кто-то рядом, а я, хоть слегка и раскис,
подумал: пора прозревать где-нибудь у реки, -
уставясь на ставшую вдруг разноцветной ладонь.
Когда-то Ург сказал - о книжниках маститых:
"Вода - всегда вода, и конформизм претит ей."
Но Ург - не Иисус, а я не Аль Капоне.
Подумаешь - вода! И я тогда не понял,
что глобулы его премудрости бесценны.
"Мы оба из воды на 60 процентов, " -
сказал я как дурак, а может быть - как химик:
из дураков они выходят неплохими.
А Ург захохотал - как инь ущучив яня:
"Мы оба из воды и разной прочей дряни!"
А я не хохотал, покусывая ноготь;
я даже на него обиделся немного.
Мне стыдно за себя, за то, что я - так часто -
не знал, что встречи с ним и были, в чём-то, счастьем.
А мир давно другой. И Урга нет меж нами...
Я тоже стал другим. Теперь я понимаю,
что путь его, всегда казавшийся мне спорным,
прозрачен.
И текуч.
И не имеет формы.
"переживание начнётся в промежутке между
двумя дыханиями"; - как мне справиться с задачей?..
мой выдох - это стрекоза, летящая в кромешный,
неописуемый простор, который обозначен
блестящей линией пруда, широкого, как море,
где волны слуха шелестят слепящую поверхность,
хранящую черты - твоих и всех чужих - историй,
в микроскопическую рябь за плоскостью рассвета...
сознание потеряно, контроль над ним - потерян,
но в сущности - потерян Я; остались только вечность,
кружащиеся вороны и мой пустынный череп
среди разломленных небес и облаков овечьих.
периоды тотальных войн - с бессмыслием и смыслом -
уходят прочь, вослед другим, - приятий безучастных.
я знаю: Ург уже в пути, поскольку он в нём присно.
я отыщу его в себе - и снова буду счастлив...
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
