Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




ЛЕТО  НИКОГДА


7
Один день до родительского Дня
Шашечки для Тритонов: сплошь красные - по случаю торжественного костра

Костры зажигали на Зеленом Поле.

"Зарница" оставила неприятный осадок, и вожатые сгорали от желания отомстить. Игорь Геннадьевич, поддавшись мишиному нажиму, связался с военными, и те прислали рафик охраны. Зеленое Поле не считалось сельскохозяйственным угодьем, а это означало, что с ним можно делать все, что угодно.

Поле было символом, оно служило скинхедам столицей, будучи территорией любви и спорта: святое место! Его следовало пометить.

- Хрен с ним, с футболом, - заявил Миша.

Расстроился только Жижморф, да и тот не очень. Местные крепко насолили "Бригантине", и многие точили на них зуб. Дима и Леша, выражая желание масс, всерьез подумывали спалить футбольные ворота, но Миша возразил, что это будет уже вопиющая дерзость, которая не останется безнаказанной.

Меценатствующий пивзавод, будучи заранее извещенным о намеченном мероприятии, выслал десять ящиков безалкогольного пива.

В тихий час Малый Букер почувствовал, что родительский День уже начался. На первом этаже запикал Маяк, после чего сказал, что в Петропавловске, камчатском - полночь. Значит, у них уже Завтра. И впервые в жизни Малый Букер ощутил, как время наползает на него, не разделенное ночью. Это обещало необычный вечер, необычную ночь, и действительно - все сегодня шло не так, как было заведено. Леша и Дима ходили задумчивые, Миша куда-то исчез.

Шофер дядя Яша привез продуктов на два дня и сказал, забираясь обратно в кабину:

- Зажраться теперь, с-сукам. Все, на хрен, завтра ноги моей здесь не будет. Антракт, мля, веселитесь сами. А мы люди отсталые, при своем понятии.

Он выдохнул дым и остервенело захлопнул дверцу. Поварихи испуганно смотрели, как он разворачивается, как попадает колесами в песок, чего с дядей Яшей никогда не случалось, как машина буксует, как багровеет и без того красное лицо водителя. Он плюнул окурком в окно, и толстая кухарка отшатнулась.

Вечерний чай был странного вкуса. Всем показалось, что в чайники чего-то намешали.

Степина поймали за невероятным занятием: он стоял на стуле и прилаживал красные шашки. Дьяволы и Кентавры уже полыхали огнем.

- Мишка велел, - пояснил Степин, спрыгнул на пол и отошел, любуясь работой. - Понял, Паучина, кто тут главный?

И потянулся, норовя ухватить Паука все равно, за что, но тот не дался.

- Отпущение грехов, - хмыкнул проходивший мимо Леша. - Аванс, земноводные! Чтобы завтра не осрамились.

Дроздофил спросил, зачем ему канистра, и вожатый сказал, что это бензин, для костра.

Короче говоря, картина мира менялась. Явления сместились, и там, где они только что были, плясали тени. Жизнь превратилась в свежую акварель с красками, положенными неумелой рукой, с излишком влаги. Фигуры расползались, смешивались, перетекали одна в другую, но не целиком, одними краями. Вечернее бодрствование наползло на закат, и никто не спал в положенное время. "Бригантина" готовилась к бдениям; быт перепутался, и скауты ходили в приподнятой растерянности, не зная, куда шагнуть и что сказать. Леши, Димы и военрука не было, они отправились готовить расходные материалы. В рафике слегка перепились и медленно двинулись следом, охраняя лесорубов от гнева окрестных жителей.

Потом тревожное вломилось в личное: сам Миша, предмет робкого восхищения и зависти, придержал Малого Букера и спросил:

- Так ты, выходит, писательский отпрыск?

Букер глотнул и закивал, не отвечая словом. Он чувствовал, что слияние уже началось. Две реальности - чуждая лагерная и родная домашняя - пошли на смычку. Полное объединение состоится завтра, и можно было только гадать, каким окажется этот синтез, какой новый дух будет жить в гибриде двух миров. В акварельной версии химическое бракосочетание воплощалось в ультрамарин и охру, под цвет ежедневных шашечек. Они сочетаются магическим браком, рождая зеленое не-то-не-сё, тоскливую посредственность, которую Леша, разочарованный ответами на уроке мужества, посчитал основным содержанием внутреннего мира подростков.

- Твой Ботинок складно пишет, - сообщил Миша. - Одно непонятно - зачем?

- Ему за это платят, - глупо ляпнул Малый Букер.

Оказалось, что не очень-то и глупо. Миша поднял накладные брови:

- Черт! А я об этом сразу не подумал. Увлекся содержанием, и все хотел разобраться - к чему это все? Но если платят... Хорошо платят?

Букер пожал плечами. Он не знал.

- Ну, что у тебя есть? Комп который?

- МХ, семьсот девяносто четвертый.

- Виртуальный шлем есть? По женским баням шастать?

Тот покраснел:

- Нет... Пока сижу в хоккейном...

Миша подумал:

- Ну, МХ - это тоже неплохо... Шайба, короче, есть. Ну, тогда все встает на места. Безгрешная простота соблюдается.

- Что соблюдается? - храбро спросил Букер, шмыгая носом.

- Ничего, проехали. В рай твой Ботинок собирается, понял? К примитиву зовет. Высокое опускает. Грешно, говорит, много думать. Но мы и не будем, правда?

- Правда, - неуверенно согласился Малый Букер, которому, однако, всегда казалось, что отцовские принципы связаны с чем угодно, но только не с тупостью.

...Выступили поздно; зажигались нужные звезды.

- Только попробуйте сорвать мне завтрашнее мероприятие, - предупредила начальница лагеря Мишу. - Если дети устанут, не выспятся... вы меня поняли? Вообще без рук останетесь.

Миша, напрочь позабывший местоимение "ты", серьезно кивал. Когда его отпустили, он осторожно положил книгу на край стола и побежал, не скрывая бега. Мысли прыгали, и среди них не было ни одной о руках.

На Зеленое Поле он шел замыкающим, рассудив, что ему незачем щеголять увечьем. Двигались тихо, без песен. На спящие долины всем было наплевать, хотелось напасть на вражескую территорию внезапно, завладеть ею, вытоптать, выжечь и символически утвердиться, поставив костры до небес. Поэтому главной оставалась наглость демарша, показной кураж - и правда: сколько травы могли вытоптать малые скауты, пускай и тремя отрядами? И много ли они нажгут? - так, мелкое пакостничество при великом гоноре.

Костры уж были сложены, Леша и Дима потрудились на совесть. Рафик забился в подлесок, приняв в себя Игоря Геннадьевича: слышались смешки, легкий звон и озадаченное бормотанье, тянуло терпким дымком.

Безалкогольные ящики в целости и неприкосновенности сгрузили поближе к кострам, походившим на индейские вигвамы, которые вот-вот займутся огненным прометейством.

У дальнего костра стоял Леша, ожидая Кентавров; у среднего, Дьявольского, хлопотал Дима. Миша вышел из тени и принял командование, увлекая Тритонов к первому костру. Степин отделился от процессии и присоединился к Мише. Он нес под мышкой флаг компании, намереваясь погрузить древко его в самую середку захваченного поля.

В кустах и подлеске начали зажигаться крохотные огоньки: за действиями скаутов следили, но кто следил - оставалось неясным. Возможно, к ним подтягивались местные, а может быть, это прятались лесные звери и демоны.

Скауты окружили костры, держась от них на безопасном расстоянии. Древесные пирамиды располагались равнобедренным треугольником; в точке пересечения медиан была вырыта ямка для флага. Как отметил смышленый Паук, увлекавшийся разными популярными книжками магического сорта, вся композиция оказывалась мудреной игрой шестерок, троек и девяток, заключенной в абстрактное "десять".

- У параши твое место, - шепнул ему Катыш-Латыш.

А Жижморф, неразлучный со своим мячом, поставил последний в траву, украдкой прицелился и засветил Пауку по самой заднице. Он заработал замечание, но остался доволен.

Построение отменили. Это было странно. Вожатые предложили скаутам просто, по-свойски рассесться вокруг костров и насладиться незабываемым зрелищем. Беспокойная юность закончится, а ночь, костры и чувство локтя останутся навсегда. И перейдут, благодаря современным технологиям, в плоть и кровь нового поколения.

- У нас будет важный разговор, - пообещал Тритонам Миша. - Завтра вам всем предстоит очень важная, необычная процедура. Мне поручено подготовить вас в общем и целом, без деталей, конечно, а только для общего представления. Чтобы вы, так сказать, заранее пропитались духом своей завтрашней задачи. Поэтому устраивайтесь поудобнее, расслабьтесь. Посудачьте о своем, спойте песни, расскажите какие-нибудь истории. А в конце уже я возьму слово и... короче говоря, отдыхайте! Дуйте пиво и ни о чем не тревожьтесь!

Миша оглянулся, и Дима тут же подбежал к нему с зажженным факелом: больная рука мешала главному вожатому возиться со спичками. Миша принял длинный сук, обмотанный горящим тряпьем; подождал, пока Дима добежит до своих Дьяволов, которым он только что прочел примерно ту же вступительную лекцию, пригляделся и к Леше: тот тоже стоял, держа наготове факел. Слабый ветер копался в складках сине-белого флага.

- Старт! - крикнул Миша.

И вожатые, орудуя синхронно, зажгли костры.

Те, сдобренные горючим, словно взорвались. Скауты, сидевшие на земле, невольно отпрянули; у Жижморфа даже затрещали брови и волосы, а Котомонов машинально прикрыл свой бритый череп. Миша пинком подбросил в пекло отпавшее полено, и костер вздохнул, завыл...и дальше, как положено, сама мать-тьма сгустилась над полем, обнимая плотной шалью живое и неживое. Окружившие костер вдруг увидели, что давно стемнело.

Когда освоились и согрелись, взялись за песни, и многое было спето - от обязательных "Орленка", "Бригантины" и "Юного барабанщика" до полукрамольной "Зульфии" и озорного, воинственного "Верблюжонка Кевина". Костры согласно гудели. В огонь летели щепки и шишки. Жижморф разошелся: стащил у Катыша-Латыша полупустую бутылку и бросил в пламя; сделанного показалось ему мало, и он потащил туда самого Катыша. Миша рыкнул и пригрозил ему караульным рафиком, а Катыш-Латыш нацелился в мяч, но его придержали.

Аргумент попробовал было закурить, и зоркий вожатый отобрал всю пачку. Малый Букер подпал под стихийный гипноз; он сидел неподвижно, обхватив колени руками, видя в пламени то саламандру, то недавнего богатыря, занимавшегося гимнастикой.

Наконец, принялись травить истории.

Первое слово дали Котомонову, который, волнуясь, рассказал о преступлениях Синей Бороды. Он говорил плохо, но всяко лучше, чем на уроке мужества. Его рассказ вызвал бурную реакцию: Катыш-Латыш слышал эту историю раньше, но в другой версии. Он стал плеваться слюной:

- А вот и нет! Не так все было! Он построил Башню...

По его утверждению, Синяя Борода жил совсем недавно и, может быть, жив сейчас, если его еще не расстреляли. Это был маньяк из старых русских, который создал виртуальное чудовище и влюбился в него. И приносил ему жертвы: привозил к себе в Башню проституток, убеждая себя, что ищет живого подобия, и резал. И ел.

Катыш-Латыш клялся, что прочел об этом в воскресной газете.

Влез Аргумент с комментарием; замечания незаметно переросли в расплывчатое, но самостоятельное повествование о неких плотных людях с ямой в душе и зыбких тварях с осиновым колом, забитым почему-то по брови - вместо души, с которой у них тоже было неладно. Первые напоролись на вторых, и это была неприятная встреча.

Когда, наконец, разобрались с Бородой, настала очередь Жижморфа, и он завел какую-то глупость про гроб на колесиках и черную простыню. Его встретили презрительным хохотом: вспомнил, умник! Эстафета перешла к Малому Букеру.

- Ну-ка, послушаем, - Миша подсел поближе. - Проверим пословицу про яблочко и яблоню.

Букеру сделалось стыдно. Все истории предательски выветрились, а сам он, вопреки язвительному предположению Миши, был слаб сочинять. И он, недолго думая, пересказал последний комикс про маленький остров, атолл - маленький до того, что его обитатели не разделяли между родиной большой и родиной малой. Этот остров был мирный и тихий, все там шло гладко, пока к нему не присосался чудовищный спрут, гипнотический монстр. Жуткое чудовище загадило всю округу, испортило островитянам жизнь, одновременно внушив им, будто на свете нет более прекрасного устройства жизни, чем у них, со спрутом. Монстр насадил кошмарные обычаи, искалечил культуру и откладывал яйца в новорожденных туземцев. Однажды на острове появился приезжий джентльмен, любитель бабочек и редкостных птиц, которому местные порядки показались дикими. Однако его не слушали и даже пригрозили расправой, если он не одумается и не поклонится великому управителю. Джентльмен, как и положено в комиксах, взбунтовался, просветил нескольких одиночек и начал борьбу...

- Слишком длинно рассказываешь, - не вытерпел Миша. - Подумаешь, нашел страшилку! Это же аллегория. Знаешь, что такое аллегория?

- Скоро уже конец, - пробормотал Малый Букер.

- Приезжий всех победил, да? И спрута взорвал?

- Взорвал, - Букер обвел товарищей взглядом. - Чего я буду рассказывать, если все знают...

- Давайте я расскажу, - пискнул Паук. - Я тоже про монстра, но другое.

Его история оказалась неожиданно удачной. Паук начал просто, банально: в одном городке завелся монстр, маньяк, который всех резал, кромсал, насиловал и пожирал. Рассказ велся от первого лица, как бы от имени самого злодея, который мало того, что творил несусветное, но и был вдобавок пришельцем, не похожим на местных жителей, и только рядился в их оболочку.

- И вот однажды, - рассказывал Паук, а все его слушали, затаив дыхание, - однажды он забрался в дом, где спал один малыш. И встал за занавеской. А малыш постоянно просыпался, плакал и звал родителей, потому что ему мерещилось, будто в комнате кто-то есть. Прибегали родители, утешали его, качали его, ругали его, терзали его, и все впустую. Наконец, отец отдернул занавеску, а там...

- А там... - эхом повторили Тритоны.

- Там стоял ОН... И родители в ужасе завизжали: человек, человек! Оборотень! Потому что он был в своем обычном виде, без маскировки, он ее уже убрал, потому что так ему было легче злодействовать. То есть не совсем был, но уже начал становиться. Он взялся за молнию у горла и потянул... И вся чешуя с него сползла! А родители побежали звонить в полицию, шлепая хвостами и перепончатыми лапами... Поняли? - торжествующе спросил Паук. - На самом деле монстрами, ящерами были они, а он был человек...

- Свежо! - похвалил Миша. - Молодец, Паулинов!

- Класс! Ты крутой, Паук! - загудели скауты. - Прикольная штука!

Паук, не привыкший к почестям, покраснел так, что даже огонь ревниво защелкал. Рассказчик тоже чувствовал близкие перемены. Судьба, наконец, улыбалась ему, а завтра предстояло настоящее мужское и взрослое дело.

- Есть еще желающие? - осведомился Миша.

Вызвался Степин, который чувствовал себя уязвленным и внутренне понимал, что совершенно не годится для командирской должности, а должность его - номинальная, шуточная. Он рассказал про Человека, Которого Нигде не Ждут.

- Однажды человек пришел домой, - Степин очень волновался, потому что говорил редко. - Стал подниматься по лестнице, а навстречу идет соседка. И останавливается, не понимает. Как же так, говорит, - мне час назад сказали, что вас не будет. Человек, понятно, спрашивает, кто ей это сказал, но она не отвечает и быстро уходит. Странно, думает человек. С чего бы соседке переживать, буду я или не буду? Открывает свою дверь, входит в квартиру. Там вся его семья сидит за столом, едят и телевизор смотрят. И у всех глаза по три рубля: ты откуда? Нам же позвонили, что ты не придешь? Он не знает, что и думать. Кто вам позвонил, спрашивает? Почему не приду? А они все молчат и смотрят на него так, словно он с неба свалился. Тут оказывается, что для него и обеда не осталось. И вещи почему-то лежат в углу, связанные в узел. Он берет трубку, звонит родителям. Те тоже поражаются: откуда ты звонишь? Человек до того рассердился, что бросил трубку. Поворачивается, а в доме никого нет, он один. И на столе чисто, и вещи на месте, в шкафу. А за окном - все какое-то новое, только видно плохо, потому что темно. И в небе шебуршит...

Степин замолчал.

- Ну и что же с ним было? - спросил посерьезневший Миша.

- Не знаю, - упавшим голосом ответил Степин, страшно расстраиваясь, что так быстро, наспех рассказал про Человека. - Это все.

- Ну-у, - разочарованно сказал какой-то невидимый, сидевший по ту сторону костра. - Так нечестно. Не считается!

- Считается, - заступился за Степина старший вожатый. - Впечатляющий случай. Лучшее, что я сегодня услышал.

Он посмотрел на часы, потом перевел взгляд на другие костры. Там уже покончили с историями, и теперь выступали вожатые. Леша и Дима ходили кругами и что-то втолковывали. Они прохаживались за спинами сидевших, описывая второе, невидимое кольцо. Леша двигался по часовой стрелке, а Дима - против. Кентавры и Дьяволы слушали, затаив дыхание.

Из кустов, где хоронился рафик, доносилось покряхтывание, означавшее сытую речь. На Зеленом Поле окончательно сгустился мрак. Все исполнилось такого глубокого значения, что даже местные что-то почувствовали и совсем не помышляли о вторжении. Костры уже не гудели, а тихо пели.

Миша поправил перевязь и тоже встал.

- Время позднее, - заметил он. - Пора и мне высказаться. С выдумками разобрались, настала очередь захватывающей действительности. Завтра у вас мнемирование. Помните?

Все молча закивали, хотя вопрос был праздный - пожалуй, что и дурацкий. Как же не помнить? Кивали не из вежливости, а от важности: все, что было сказано прежде, поблекло и представлялось увертюрой, которая растянулась на годы.

- У нас тут, конечно, не Элевсинские мистерии, - напомнил Миша, будто прочитавший их мысли. - Если и будет какая-то инициация, приобщение... то завтра. Все слова понятны? Не очень? Выкиньте из головы, будьте проще. Сложность - порок, вот и папа твой так же считает...

Миша посмотрел на Малого Букера. И все посмотрели: вот оно как обернулось. Не прост ты, Букер, тихушник! У тебя, оказывается, какие-то свои дела со старшим вожатым.

Миша прикурил от головешки.

- Завтра вы станете мужчинами, - он говорил доверительно, с четким разделением слов. - Вы переможете своих отцов. Вам откроются все их слабости. В древности жил человек по имени Хам, который узрел наготу отца. И что с ним стало? Ничего, - сам себе ответил Миша. - Посмотрел, принял к сведению и стал развиваться дальше. И с вами ничего не будет. Вы посмеетесь над тем, что узнаете, и вам будет видно, кому и чему вы поклонялись. Кого вы боялись. Какие ничтожества были для вас авторитетами. Паулинов, кто такие авторитеты?

- Бугры, - растерянно отозвался Паук, немного подумав.

- Темнота, - махнул на него Миша. - Но это хорошо, не горюй. Я говорю о том, что отцы были для вас важными, устрашающими фигурами. И вы пока щенки. Сегодня - вы еще щенки. Но не завтра. Вы скоро поймете, что ваши родители ничем не лучше, а в чем-то - намного хуже и гаже, чем вы сами. Вы переварите их опыт и двинетесь вперед, ничем не стесненные. Вам предстоит выкинуть из головы много разной сложной зауми, вбивавшейся годами.

Миша мягко ступил раз, другой, и оказался вне кольца. Он начал кружить, обволакивая Тритонов словами, застывавшими в прочный и легкий кокон.

- Мы не рвем традицию. Мы поступаем, как поступали они, потому что в этом мире у человека две задачи. Он должен по возможности избежать неприятностей. И должен сказать свое слово. Положите руки на плечи соседей. Но где взять свои слова, если слушаться чужих? Задача завтрашней процедуры - избавить вас от этих надоедливых, воспитывающих голосов. Закройте глаза. Взять нужное и отправиться дальше своим путем. Начинайте медленно раскачиваться вправо и влево.

Он мельком взглянул на Кентавров и Дьяволов.

Три костра совсем притихли. Они горели ровно и вдумчиво; цепи из скаутов слабо раскачивались в противофазе друг к другу.

- Теперь в другую сторону, - приказал Миша, отмечая смену фаз у соседних костров. У него возникло желание погладить опущенные макушки, и, если бы не пилотки, он, наверно, так бы и сделал. Миша продолжил инструктаж. В его речи постоянно звучали ученые слова, но скауты, даже если не понимали их до конца, руководились интуицией, которая весьма обострилась в полугипнотическом состоянии. Методисты, разработавшие примерный текст, не ошиблись и рассчитали правильно: все доходило.

- Проверка, - монотонно объявил Миша. - Слушаем пароль: нам нечего делить, кроме неба. Отзыв?

- Мы в одной лодке! - прошелестел тихий хор.

- По слову вашему, - отозвался Миша. Он с удивлением понял, что в эту минуту государственный лозунг вызвал у него нечто, похожее на благоговение. Но разбираться с этим было некогда. - Вы будете пропитаны отцовской памятью. Коллективная мастурбация после отбоя отменяется. Не сметь! Не сметь! Вам дают чай без брома. Житейский архетип, лубочная картинка - отцы приезжают к сынам, привозят гостинцы - печатные пряники. Но запечатают самих дорогих гостей. Впитывайте, усваивайте, переваривайте их прошлое. Переборите! Продолжите! Видите, как были они беззащитны и беспомощны? Видите, чем они дорожат? Что такое их жалкие детские впечатления перед лицом сыновней силы? Этот старый мех мы наполним молодым вином. Естественная страсть, объединенная с презрением, превратит вас в настоящих мужчин. Не спать, Котомонов! Дремать, но не спать!

Жижморф укачивал мяч, и на его сонном лице проступило восхищение. Паук еле слышно выл, а Степин, не отрываясь, глядел на пламя. В пустоту его глаз перетекал отраженный жар.

Миша слегка задумался, решая, говорить или нет. Решил валить все в кучу и сказал-таки:

- Ученые, которые изучают человеческие души, считают, что каждый человек подсознательно хочет съесть своего отца. Но мы не будем их есть, мы их трахнем! И дедов бы хорошо. В садово-парковый туман придет новый хозяин, похожий на купчину, купившего Вишневый Сад. О чем это я, дурак - вы же еще Чехова не проходили. Как и Тургенева. Ну, да пригодится: тоже своего рода папаша. И Фирса не забудем! Самое главное - не забыть Фирса!

Останься у Тритонов хоть капля воли, они бы смекнули, что Миша, начитанный и образованный молодой человек, увлекся и вещает о чем-то своем. Он говорил полчаса. Военрук, вышедший из рафика подышать, на секунду зажмурился, потому что притихшие и осевшие костры заключились в живые обручи, которые, как показалось Игорю Геннадьевичу, мерно и тускло мерцали, словно дыша. Возможно, это были не совсем обручи, но змеи, закусившие хвосты. Он протер глаза: мерцание пропало. Миша заметил его и, не переставая рассказывать, поманил к себе. Военрук трусцой подбежал к вожатому, и Миша сделал выплескивающий жест. При этом он зашипел угольным шипом и тут же докончил начатую фразу:

- ...трахнем сто веков! Покроем старцев! Бережно, но твердо разберемся с балластом! ...

Он отступил на шаг, любуясь отрядом.

- Вот какие орлы, господин полковник! Что вы стоите столбом? Тащите воду, гасить будем, время.

Игорь Геннадьевич автоматически поклонился и отправился за канистрой.

В рафике над ним подшутили:

- Готовишься, отец?

- Разговорчики, - пробурчал Игорь Геннадьевич, берясь за канистру. Панибратство срочников его не обидело, но шутка показалась пересоленной. Он не сдержался: - Я! Я - готовлюсь! - Игорь Геннадьевич фыркнул. - Мне, брат, это все без надобности. Я служил. Я все это знаю.


Глава 8
Оглавление




© Алексей Смирнов, 2001-2024.
© Сетевая Словесность, 2002-2024.





Словесность