Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Обратная связь

   
П
О
И
С
К

Словесность




ЛЕНТА MRU


Часть 1
Часть 1 (продолжение)
Часть 2


 Загрузить роман в формате WinWord
(самораспаковывающийся архив, 167 кб)




Глава 10

Не знаем, как в жизни земной, но в жизни звездной сочувствие идет рука об руку со злорадством. Посочувствовав первой команде, понадеявшись на благополучный исход ее миссии, которая, какими бы не сопровождалась она явлениями, была все-таки продиктована возвышенными желаниями, мы, утомившись от благостных чувств, простительным образом переключились на север, дабы предаться гневному злопыхательству. Мы не умеем свистеть, не то бы вмиг освистали агентов "Надира" - те, к нашему спортивному неудовольствию, не хуже первых справились с тяготами пути, каких было не так-то и много - сам перелет, да отвратительный авиационный сервис, от которого у Зевка расстроился желудок.

Ощущая прилив справедливого вдохновения, мы не замедлили провести аналогии с параллелями. Например, мы с удовольствием отметили, что даже климат, в котором разворачиваются события, промыслительно совпадает с внутренней сущностью действующих лиц. Если "Зениту" судьба назначила стартовать в теплой и мягкой, без малого - когда бы не суровые горы - оранжерейной атмосфере, то "Надир" получил по заслугам, очутившись среди простуженных и неприветливых северных сопок. Задувал ледяной ветер, неуместная обмороженная зелень гнулась к земле и давно уже потемнела, едва родившись. Море, которое лишь по дурацкому капризу судьбы не получило название "Мертвого", качалось и волновалось холодным, тяжелым обедом, съеденным от отчаяния. Шаги, выбивавшие дробь из длинных деревянных лестниц - тех, что лентами перекинулись с сопки на сопку - стучали гробовым стуком. Если уж сравнивать, то, по нашему рассуждению, даже в ночной окровавленной Трансильвании бывало веселее, чем в этом унылом могильнике.

Военно-морской городок требовал военно-морского маскарада.

Обмылок, назначенный старшим, повысился в чине от безродного склепка до капитана третьего ранга. Бороду, как ни настаивал Обмылок на традициях русского флота, откуда-то взявшихся в его голове, пришлось обрить. Нор, чтобы отбить любовь к традициям, сделал Обмылку длинное внушение, в котором последовательно, не упуская ни одного, осквернил святые понятия. Среди этих понятий, с дьявольской догадливостью уловленные, были Вера, Надежда, Любовь, Мечта, Родина, Честь и Хлебушко. Он добился успеха: Обмылок сделался совершенно равнодушен к офицерской форме и даже не дрогнул лицом, когда Нор собственноручно, авансом прицепил к его кителю значок "За дальний поход". "Все носят, - объяснил Нор. - Носи и ты".

Зевку достался костюм капитана-лейтенанта. В памяти Наждака Зевок накопал обычай обмывать звездочки. Он даже немного подразнил Обмылка, указывая, что звезда у того хотя и была побольше, но одна, зато у Зевка - целых четыре ("Ну и подавишься", - огрызнулся капитан третьего ранга). Мы, считая звезды, негодовали; нам казалось кощунственным само сгущение отвлеченной и прекрасной звездной идеи в шершавые украшения для незаслуженных погон. Наш взор отдохнул на Лайке, которая предстала разбитной и растрепанной бабой, без обмундирования. Ей отвели роль морячки, вечно ждущей на берегу и озабоченной отсутствием мужа. Озабоченность, развивал легенду Нор, понуждает соломенную вдову к многочисленным встречам с однополчанами и побратимами мужа в надежде получить сизокрылую весточку. Вот и теперь, слегка разочарованная молчанием далекого героя, Пенелопа, как умеет, скрашивает отпуск двум скромным воинам. Ведет их, в том числе, на экскурсию в местную пещеру, которой одною город и знаменит, а так в нем нет больше ничего достопримечательного, если не считать страшного памятника на главной площади, в расклешенных штанах, бескозырке и с чугунным автоматом наперевес.

Спрыснутые одеколоном, сияя белыми шарфиками, военные моряки без приключений дошли до пещеры. Лайка шла между ними, держа спутников под руки и чуть провисая, намекая на утреннюю утомленность. Их встретил клоун, как две капли воды похожий на своего южного коллегу; Зевок потянул воздух и злобно оскалился из-под фуражки, почуяв химию.

Клоун дул на руки; под клетчатый пиджак был надет дворницкий ватник. Экскурсию он не ждал; здесь, на севере, желающих посетить пещеру было несравнимо меньше, чем в теплых широтах. Хозяева пещеры были рады любому случайному посетителю. Клоун с жалостью посмотрел на сверкающие ботинки моряков и с жадностью заглянул в нарочно опухшее лицо Лайки. Вообще, он встрепенулся при виде гостей: успел нырнуть в бытовочку и там включил завлекательную музыку, которая означала начало осмотра. Сразу заквакало; зарубежный певец начал песню, и фоном крякал фагот, словно кто-то тучный не без грациозности взбрыкивал, отбивая фуэте.

Слушая, Обмылок воспользовался генетическим дарованием Голлюбики, обладавшего отменным слухом и живо интересовавшегося акустическими вопросами. "Есть музыка, которая ведет, и музыка, которая водит. Слух древнее. Не видеть легче, чем не слышать, - эти мысли проносились в обмылковой голове без всякой связи с происходящим, незваные и ненужные, но занимали сознание, укреплялись в нем. - Медленная танцевальная музыка есть звуковой аналог обломовщины. Не кавалер приглашает к танцу, приглашает музыка. Сам Подколесин - кто это, черт побери? - не при делах. Еще лучше, когда танец - белый..."

- Прогуляться думаете, или как? - хрипло осведомился клоун.

- Ой, ну только давай без этого, - пьяным голосом проскулила Лайка. - Получи деньги и отвали.

- Лекцию слушать будете? - не отставал клоун, у которого новорожденный ум зашел, похоже, за старый разум. "Не все еще утряслось, - рассудил Зевок. - Зачем, интересно, его скопировали?"

Он, впрочем, догадывался, что ночные гости, которые заложили снаряжение для группы "Надир" (условное название, о котором он, понятно, не знал), получили приказ позаботиться о свидетеле. Свидетелей не убирать! Свидетелей заменять!

- Какую лекцию? - Обмылок угрожающе сжал кулаки. Имея смутное представление о соленых морских высказываниях, он выругался: - Морская ведьма в зубы! В сундук с чертями тебя, к мертвецу!

Клоун не удивился.

- Возьмите билет, - предложил он.

Обмылок замолчал и подозрительно шмыгнул носом. Их было четверо на входе, и он не знал, есть ли резон ломать комедию дальше. В конце концов он решил доиграть и степенно полез за пазуху; вынул новенький бумажник, развалил его пополам.

- Ну, и сколько же с нас? - надменно спросил Обмылок.

- Билет только девушке. Военные проходят бесплатно.

- Девушке! Ой, не могу, - Лайка пьяно качнулась. - Никто еще девушкой не называл!

Клоун выдавил из себя улыбку:

- Никогда?

Зевок шагнул вперед. Обмылок придержал его, достал из бумажника новенькую, насквозь фальшивую бумажку и протянул билетеру. Не удержавшись, он потянул за билеты и отпустил. Клоун отнесся к этому равнодушно, передал ему билет для Лайки, сопроводив свои действия предупреждением:

- Веди себя в пещере аккуратно, соблюдайте осторожность. Держитесь указателей. Не сорите, не гадьте. Сифоны с обводненками обходите. Не трогайте троглобионтов, они безобидны.

- Это еще кто такие? - вскинулся Зевок.

- Типичные жители пещер, - с готовностью и неожиданной страстью пояснил клоун. - Ложноскорпионы, пещерные многоножки. Не наступите на них. Они ничего не видят, но очень хорошо чувствуют. Малейшее прикосновение сказывается на них самым болезненным образом. Они занесены в красную книжечку, - в мыслях клоуна что-то спуталось, не до конца улегшись, и он добавил уменьшительный суффикс, который полностью исказил смысл сказанного. - Еще они бесцветны, - неуверенно добавил клоун. - Их совершенно не видно.

Лайка поджала губы. Прожив на свете всего ничего, она уже разобралась в своих антипатиях. Список возглавляли насекомые, особенно бесцветные и слепые.

Фагот крякал, не зная лучшего. Воображаемый танцор без устали вскидывал полную ногу, затянутую в лосину. Зевок, прислушиваясь, невольно отбивал такт носком офицерской обуви. До чувствительности троглобионтов ему, вообще-то, было далеко, но зато хорошо давалось восприятие ритма, о котором троглобионты умели только мечтать. В кряканье фагота слышался марш; боевой дух Зевка основательно укрепился.

- Вы так и пойдете, налегке? - спросил клоун.

- Что значит - налегке? - Обмылок помахал черным портфелем. - Мы люди служивые, нам много не надо. Перемена белья, бритвенный прибор, горсточка береговой земли, да письмо от любимой...

- А крем?

- Какой еще крем? - скривился Зевок. Лайка, по женскому своему естеству, стала слушать внимательно.

- Силиконовый. Чем вы будете смазывать трещины? Если долго работать в ледяной воде, обязательно потрескаются руки.

- С чего вы взяли, будто мы собираемся что-то делать в холодной воде? - подозрительно спросил Обмылок. Он, ища рукам другого, не такого зябкого дела, вторично подтянул к себе билетный рулон и отпустил, целясь в крупную костяную пуговицу.

- Не собираетесь... ну, тогда... - клоун затянулся воздухом, лихорадочно соображая, что бы еще посоветовать. Лицо его, незаметно под гримом, прояснилось: - Вот что: не бросайте в подземные ручьи камни. Это очень опасно. Камень перегородит поток, вода потечет в другом направлении, промоет новый ход и нарушит циркуляцию воздуха.

"Болван какой", - возмутилась Лайка. Вслух же она объявила:

- Не волнуйся, земляк. Мы люди бывалые, мы разбираемся в карстовых процессах.

Лайка говорила не очень уверенно, с запинками, словно настраивалась на телепатическую волну.

- Слава Богу, - клоун облегченно вздохнул. - Если так - я спокоен. Идите с миром. Когда войдете, забирайте правее и следите за указателями. Постарайтесь не заблудиться, спасательная операция обойдется вам очень дорого.

Обмылок нашарил в кармане устройство, позволявшее найти заложенный ночью маячок. Бестолковый разговор надоел ему; он хотел поскорее отправиться в путешествие, подальше от наземных пространств, по которым бродит мстительный Голлюбика. В искусственном подсознании Обмылка жил и здравствовал животный страх перед прообразом. "Я из тебя душу выну!" - вспомнил Обмылок угрозу Голлюбики, прозвучавшую в уголовной избе Семена Ладушкина. Его передернуло. Он только недавно заполучил душу и вовсе не хотел с ней расставаться.





Глава 11

Ярослав Голлюбика приготовился отказать клоуну в удовольствии прочитать лекцию. Он уже поднял руку и сделал, примериваясь, первое мотательное движение головой, но наткнулся на жалобное лицо Наждака. Голова Голлюбики замерла на половине лошадиного пути. Он вспомнил, с какой горячностью искал Наждак любого, даже бесполезного для себя знания; он в сотый раз посочувствовал его сиротскому детству и в сотый же раз возмутился мировой Неправде, с которой, собственно, и сражался всю свою сознательную жизнь. Он хорошо понимал эту милую слабость, которая всегда водилась за Наждаком, и часто выкраивал минуту для его просвещения, заимствуя время у долгих часов ожидания в засаде, а также у скоротечных мгновений, когда они зависали в прыжке, готовые растерзать и обезвредить неприятеля - не смог удержаться и здесь.

Собачье лицо Наждака, пока Голлюбика думал, успело смениться орлиным, как будто Наждак обернулся древнеегипетским божеством и занялся зоологическими метаморфозами. Пожалев товарища, Голлюбика увидел, что Наждак сейчас замкнется в неудовлетворенной гордыне, и поспешил разрешить:

- Хорошо, брат. Нам будет полезно освежить в памяти некоторые детали. Никогда не знаешь, что пригодится.

- А по-моему, мы зря теряем время, - недовольно встряла в разговор светофорова. - Монорельс недалеко. Мы доберемся до него в два счета, нам не обязательно заканчивать очередную школу выживания.

- С чего ты взяла, что будет монорельс? - тихо, чтобы не слышал клоун, спросил Голлюбика.

- А как же без монорельса? - удивилась та. - Ну, может быть, там будут парные рельсы, как в метро. Но вряд ли. Неужели ты думаешь, что хозяева центра...

- Ладно, увидим, - оборвал ее Голлюбика. И громко обратился к билетеру, который, запасшись воздухом, так и не выпустил его назад: - Мы послушаем лекцию. Только, пожалуйста, покороче.

Клоун просиял. Путешественники расселись полукругом и приготовились слушать. Из клоуна хлынуло:

- Вам, конечно, известно, что такое пещеры и как они образуются. Чаще всего они возникают благодаря выщелачиванию или размыву известняков. Но иногда это случается с гипсом, доломитами и другими легкорастворимыми породами. А есть еще, - тут клоун округлил глаза и поведал слушателям нечто вообще, по его мнению, захватывающее, - кое-где... если повезет наткнуться... ледяные и соляные пещеры. В пещерах чего только нет! Чего стоят хотя бы русловые процессы, динамика водных потоков и пещерного оледенения... Я уже не говорю об изменении параметров влажности. Вы можете себе вообразить - как это прекрасно и тонко: хемогенные породы, их растворение и волшебное возрождение. Не менее удивительны минералообразование и осадконакопление. Если присмотреться, в пещерах можно приметить и много других любопытных вещей: например, испарение и конденсацию водного пара, очаги многолетней и даже сезонной мерзлоты, сублимацию льда - или его возгонку? не берусь уточнить, потому что не специалист, но вовсе не исключаю, что и то, и другое... А как захватывают стихийные зрелища - сели, лавины, оползни, втекание наружных ледников!... Неописуемая красота, нечеловеческое творчество необходимости и случайности...

Наждак внимал этой речи, как заколдованный, да и Голлюбика заслушался. Вера же явно скучала и чертила прутиком мандаловидный знак, символ целостности и начала начал.

- Пещеры вполне устойчивы, не бойтесь, - клоун поднял палец и произнес это звонко и ласково. - Там, к сожалению, мало что растет, очень бедная микрофлора. На беду, пещеры не до конца изолированы от поверхности. Есть множество трещин, которые так и рассекают, так и пронзают податливый карстовый массив; есть много каналов, ходов... Поэтому, по мировому закону подобия, и здесь внизу оказывается то же, что наверху. В эти трещины попадает всякая дрянь. Люди, беспечно калечащие лицо планеты, горазды на всякие пакости. Они, вообразите, пасут скотину на альпийских лугах и загрязняют разломы... Все эти нечистоты стекают вниз. Они рубят лес, народное достояние; они пашут и жнут, откачивают воду из скважин, строят плотины, не щадя даже внешних водотоков, роют карьеры... безжалостно нарушая внутреннюю среду прекрасных, великолепных, незабываемых пещер.

Наждак, разгневанный, покачал головой. Рука Ярослава легла ему на плечо:

- Ничего, - шепнул Голлюбика. - Даст Бог, вернемся - тогда и посмотрим. Будем разбираться...

- Что такое - "карстовый"? - скучающим и ленивым голосом спросила Вера.

Клоун поклонился:

- Вы правильно ставите вопрос. Я забываю, что вы новички, и сыплю специальными терминами. Не приходилось ли вам путешествовать по Югославии?

Вера Светова вздрогнула, да и мужчины напряглись. Еще бы не приходилось! Об этом путешествии у тройки отважных сохранились самые мрачные и болезненные воспоминания. Их скрашивало лишь то обстоятельство, что принимающая сторона тоже надолго запомнила их приезд.

- Нет, - сказала Вера.

- Там, в Югославии, - клоун невинно похлопал долгими ресницами, слипшимися от туши, - есть одно горное плато, называется Крас. Слово "карст" происходит именно от него. Карст это все, что происходит с мягкими известковыми породами, когда их размывает вода. Ну, вы догадываетесь, - спохватился клоун, - что речь идет не только об известковых породах. То же касается пород карбонатных и некарбонатных...

- Это одно и то же, - заметил Ярослав Голлюбика.

- Да? - смешался клоун. - Вы полагаете?...

Путешественники переглянулись.

- Валяйте дальше, - сдержанно попросил Ярослав.

- А на чем я остановился? Да, на породах... В них, в мягоньких, - клоуна почему-то свело сладкой судорогой, - образуются наземные навесы и ниши. Еще образуются кое-какие подземные структуры: новые пещеры, гроты, колодцы. И знаете, что любопытно? Вам никогда не догадаться. Оказывается, что карстовые явления часты в местах, где много трещин и пор. В таких условиях поддерживается постоянный водообмен! - клоун победно рассмеялся и даже топнул ногой. - Вода! вода притекает и оттекает. Она все время свежая. До миллиона литров, между прочим! Но, разумеется, только в подземных полостях. Не забывайте об этом никогда, потому что в этом - премудрая красота и гармония...

- Мы не забудем, - эхом отозвался Наждак. От воспринятых научных сведений он будто помолодел.

Клоун, все больше обживаясь в новенькой оболочке, учтиво шаркнул ботинком и поблагодарил Наждака троекратным поклоном - по количеству слушателей. Голлюбика расслабился и даже позволил себе снять темные очки; светофорова выдернула блузку из-под черного пояса, собрала ее в гармошку и подставила солнцу голую спину, не упуская случая позагорать.

- Долго еще? - спросил Голлюбика.

- Очень! - с чувством закивал клоун. - Ведь я еще ни слова не сказал о высокоэнергетических пещерах. Известно ли вам, что их постоянно заливает? Один раз в год, как поется в песне, цветут сады, а высокоэнергетическую пещеру один раз в год затопляет. Но меженный сток значителен и хорош, - стиль клоуна сбился на высокопарный слог механического перевода, в каком исполнены китайские инструкции и аннотации. - Это замечательно. Русловые отложения сортированы хорошо и восхитительно, да только разве, по рассуждению предвечного замысла, хрупки они, недолговечны размером и формами, - теперь в манере повествования появилось что-то, напомнившее слушателям не то проповедь, не то уральский сказ. - Редки натеки, потоками пробуравленные, - напевно изрек клоун. - Мусор в таких пещерах не задерживается, - сказал он вдруг сухо.

- Что-то они напортачили, - шепнула Вера Светова Ярославу. - Послушай, как его плющит.

- Спешили, - согласился тот. - Вылитый кот ученый. Сколько же он думает нас развлекать?

- Еще чуть-чуть, - клоун, каким-то чудом расслышал этот бесстыдный вопрос, поджал накрашенные губы. - Я заканчиваю. Придется скомкать финал.

Голлюбика покраснел. Светофорова беззаботно провела по земле рукой в поисках травинки, чтобы сорвать и кусать. Лектор презрительно фыркнул и нехотя объявил:

- Чтобы вы знали: самые тихие пещеры - низкоэнергетические. В них ничего не происходит. Капнет вода, сорвется камешек - это уже ЧП. В таких пещерах приходится вести себя крайне аккуратно, потому что если нагадить там, что-нибудь поломать, то все пропало, обратно не восстановишь. Там все очень нежно и тонко. Я вообще не хотел бы, чтобы вы туда шли. Потому что даже ваше дыхание способно изменить температуру и влажность воздуха. Хорошо еще, что сегодня мало народу. От большой и шумной компании в полости будет беда. Ничего страшного, конечно, но рисунки первобытного человека могут здорово пострадать, да и кристаллам не поздоровится. Ну, что вам еще рассказать на прощание? Не ходите в тяжелые пещеры. Застрянете, не добравшись до дна, потеряете несколько суток. Узкие шкурники, глубокие колодцы... А где ваши вещи? - неожиданно встрепенулся клоун и ощетинился.

Ярослав Голлюбика тяжело встал.

- Какие вещи, любезный? Ваша лекция вполне профессиональна, но вы, признаюсь, зря потратили время. Какие шкурники, господь с вами? Мы отойдем шагов на двести-триста. Походим, полюбуемся, да и домой. Вот они, наши вещи, все здесь!

Он наподдал сумку, ракетки щелкнули.

Вера Светова закашлялась. В сумке у Ярослава не было ничего страшного, но бить ее не стоило.

- Вы кашляете? - сочувственно заметил клоун. - Не беспокойтесь, в пещере вы полностью поправитесь. В пещерах проходит даже бронхиальная астма. Да и ревматизм отступает, если вам повезет натолкнуться на золотоносную породу. В Германии, знаете ли, больных ревматизмом специально спускали в заброшенные копи - помогало! Но это было лет четыреста назад, рецепт забыт...

Болтовня клоуна смертельно надоела Вере Световой. Он смерила лектора тяжелым взглядом исподлобья; от этого взгляда у жертвы густела кровь и начиналась икота.

- Спасибо за интересную информацию, - холодно молвила Вера. - Почему бы вам теперь не посторониться? Мы хотим пройти внутрь.

- Теперь можно, - торжественно разрешил клоун. - Извольте. Сейчас, когда вы вооружены знанием, я не вижу никаких препятствий к экскурсии.

Голлюбика поднял сумку, Наждак застегнулся, Вера Светова заправила блузку. Все трое стояли плечом к плечу и молча рассматривали черную яму, гадая, что их ждет за порогом. Вполне возможно, что они замерли на краю собственной могилы, и этой мыслью стоит проникнуться, ибо не каждому дается подобный опыт. Наконец, Ярослав Голлюбика достал телефон и в последний раз набрал номер: все, что осталось от кабинета, где в это время волновался и переживал генерал-полковник Точняк, не зная, что давно превратился в субъективную реальность, а призрак старого Беркли злорадно посмеивается в кулак.

- Мы входим, - сказал он вполголоса, чтобы не слышал клоун.

Его товарищи так и не узнали, что ответил генерал, так как в дальнейшем были сильно заняты и не могли отвлекаться на ерунду. Клоун маялся, словно у него вышел завод.

- ...И мы никогда не увидим, что было дальше? - этот вопрос огорченно задала самая маленькая из нас, крохотная звездочка, которая, впрочем, была и самой большой - просто она парила слишком далеко от нашего скопления.

- Потерпи немного, - мы, как умели, попытались ее успокоить. - Ничего страшного не случится. Оглянись вокруг: мир продолжается, и все в нем на местах. Они выйдут, они обязательно вернутся. И даже если не выйдут, космический порядок будет спасен.

Мы помолчали.

- А вообще, - добавили мы, - шутки кончились.





Глава 12

В узком и тесном предбаннике было темно. Откуда-то тянуло кладбищенской гнилью, на уши давила тишина; створки зрачков понапрасну распахивались, всасывая предполагаемый свет.

- Здесь должен быть какой-нибудь выключатель, - пробормотал Наждак, вслепую шаря по шершавой стенке. - Какие могут быть экскурсии без освещения?

- Бесполезно, - подала голос Вера. - Свет наверняка подается снаружи. Этот дурень забыл про него.

- Вернемся?

- Нет, плохая примета, - Голлюбика присел на корточки, расстегнул сумку и вынул три каски с фонарями. - Осторожно подойдите ко мне и получите головные уборы.

Через минуту кривую каморку прорезали три луча.

- Другое дело! - приободрился Наждак. - Теперь можно и дальше. Вот сюда, если не путаю...

Он шагнул к изломанному проему, достаточно широкому, чтобы в него протиснулся даже грузный человек. Ярослав Голлюбика, уже не стесняясь и не таясь, достал пеленгующее устройство, которое радостно замигало красной лампочкой и запищало комаром.

- Ты прав, нам туда. Отойди-ка, - Ярослав по праву старшего отодвинул Наждака. Он сунул голову в проем и поводил ею вправо-влево, высвечивая пространство. - Давайте сюда, - позвал он шепотом. - Посмотрите, какая тут красотища! Держитесь за меня.

Наждак, светя Голлюбике в затылок, забрал себе в лапу солидный клок гавайской рубахи. Светофорова пристроилась третьей; так, свадебным поездом, они миновали проем, за проемом - небольшой грот и замерли в невольном восхищении. Диверсанты находились в громадном зале с натуральной гипсовой отделкой. Потолок был не очень высок, однако сам зал простирался не менее, чем на сотню метров. В головы вошедших нацелились, складываясь в гирлянды, трехметровые ледяные сталактиты; их двоюродные сосульки наземного обитания, сталагмиты, торчали встречными надолбами. Пол пещеры был выстлан прозрачным льдом - вероятно, голубоватым, но свет фонарей не позволял до конца разобраться в оттенках. Вечный спокойный холод вливался в жилы, так что даже выносливый Голлюбика поежился, опустил сумку, и обнял себя за плечи.

- Мы тут дуба дадим, - хмыкнула Вера.

"Дадим", - согласилась пещера: от нее отломился кусочек эха.

- Постой, - укоризненно молвил Наждак, душа которого все шире открывалась прекрасному. - Дай полюбоваться! Ты только посмотри, - и он обвел рукой залу, что сразу напомнило Вере и Голлюбике старые плакаты, на которых правильные взрослые предлагали восторженным пионерам оценить панораму с Мавзолеем и примыкающими строениями. Этот жест был явно врожденным, наследственным и Голлюбика задумался над таинственными родителями Наждака: откуда детдом? не иначе, какие-нибудь репрессии.

Он и сам был не в силах отвести глаза от самоцветных, калейдоскопических кристаллов, припорошенных инеем. Луч, ненароком соскальзывая, переходил на гипсовые джунгли, составленные из растений, которые никогда не сочетались в живой природе: тут были папоротники, грибы, водоросли, каштановые лапы, листья дуба и ясеня, пышные травы и отдельные соломинки, странные стебли, колонны, хитросплетения тропических лиан. В мелких лужицах-водоемчиках, отдыхая от бега воды, кружились бесполезные рачки-бокоплавы. При виде их Наждак прослезился; он расплакался от пещерного умиления к живой твари, ибо был чист душой, а потому - записан в Книге Жизни.

- А грязи-то сколько, - холодно молвила светофорова.

К несчастью, она была совершенно права. Справедливости ради Наждак с Голлюбикой были вынуждены признать, что искусственное человеческое скотство потрудилось над убранством пещеры не меньше, чем пришлось на долю естественных процессов. Наскальная роспись, оставленная неандертальцами и кроманьонцами, соседствовала с хулой и бранью. Прямо поверх изящных бизонов и мамонтов шли примитивные уравнения: коля плюс сережа равно любовь, света плюс миша равно уродливый половой орган. Забвение прекрасного, подлинное лицо прогресса - вот о чем повествовала мозаика прошлых и нынешних веков, показывая истинный путь, проделанный человечеством с первобытных времен.

- "Eminem", - шепотом прочитал Наждак и гневно выматерился.

- А набросали-то, набросали, - не унималась Вера. Она присела на корточки и стала перебирать мусор: банки, бумажки, окурки, шприцы, винтовые пробки, презервативы и палочки, отслужившие позвоночником в эскимо.

Ярослав пристроился рядом и тоже взял палочку:

- Паскудство какое - вот так, до хребта, сожрать... Ну как, что-нибудь есть?

- А что тебе нужно? - вопросом ответила Вера, сосредоточенно роясь в груде мусора. - Пока ничего замечательного. Пока...

Голлюбика приложил палец к губам. Из всех троих светофорова отличалась острым зрением, Наждак - не менее острым нюхом, а он яро славился отменными ушами. Наждак, которого прислушивания Голлюбики постоянно заставали врасплох, не уставал попадаться на одну и ту же удочку. Вот и теперь он забеспокоился, и губы его, опережая мысли, шепнули беззвучное: "Что?"

- Слушаю, - объяснил Ярослав.

Наждак ударил себя по лбу, зная наверняка, что за кратким ответом последует длинное наставление, до которого тот был охоч, и не ошибся. Голлюбика сел прямо в лунную пыль пещеры и значительно молвил:

- Ведь я же человек русский, а русские люди спокон веков воспринимали вселенную на слух. Тому причиной пространство. Постоял бы ты, брат Наждак, посреди зимнего поля, или нет - зимней равнины или даже степи, где даже тишина давит на уши. Простор, благодать, звуковая вольница! Слух гораздо древнее зрения, в нем явлено пассивное восприятие мира. Зрительное, - Голлюбика быстро глянул на Веру: не обидится ли, но та самозабвенно рылась в отбросах и ничего, казалось не слышала. - Зрительное восприятие, - повторил Ярослав, - дело западное, активное, проникающее в предмет, овладевающее предметом... А здесь - любовное внимание к Слову, и все из-за слуха. Неистребимое уважение к Слову, сегодня - печатному, но в самом начале - устному. Шпенглер один понимал, что русское сознание это равнина...

- Тут ничего нет, - Вера Светова вынесла свой приговор и распрямилась.

Но Голлюбика уже не мог остановиться. Он даже начал немного раскачиваться, придавая своему голосу архаическую напевность:

- А Слово - оно заслужило уважение своими акустическими свойствами. Зрение в нашей стране не было востребовано. Это в Европе тесно, там только и смотри, как бы не отдавить кому-нибудь лихтенштейн. А у нас места много, все на виду: вон Церква пригорюнилась, вон пиво привезли, а вон Мамай идет. Другое дело - во всем увиденном разобраться. Приходится ждать устного Слова от умного человека. Потому что все накроется медным тазом тысячу раз, пока Ваня Федоров запустит свой станок... Слух - он и ночью не подкачает, когда глаза спят. Все будет слышно: и как в дверь постучат, и как гром грянет. А если уж слух не поможет, то и зрение не спасет, вся надежда на жареного петуха.

Наждак, в сотый раз слушая наскучившую филиппику, в сотый же раз извинился перед Верой за зрительное унижение:

- Наверно, все это притянуто за уши, - он деликатно усмехнулся в кулак, радуясь каламбуру. - Но если что-то торчит, то и притянуть не грех, правильно?

- В России главное - неопределенность, - назидательно заметила Вера Светова. - Поэтому нам нечего бояться. Где что-то сложилось и вошло в привычку, там можно разрушить. А где ни то, ни се - там трудно.

- Все это здорово, - нетерпеливо сказал Наждак, видя, что вот-вот разгорится многолетний спор о том, что же все-таки главнее: неопределенность или слуховое восприятие. - По-моему, старшой, нам пора продвигаться. Чутье подсказывает, что нужно пробраться вон в тот камин, - он кивнул в сторону вертикального углубления, основание которого круто забирало вверх и тонуло в темноте. - Обходняками гуляют зеваки, простому люду не с руки прятаться по щелям...

- А вот и проверим, - на ладони Голлюбики лежал маленький пеленгатор. - Сейчас увидим, на что годится твое чутье против наших глаз и ушей.

Пеленгатор проявил полную солидарность с обонянием Наждака. Он взахлеб замигал, зовя отряд выдвинуться в направлении камина.

- Что ж, - Ярослав не стал спорить. - Если так, то мы пойдем в этот камин. Надо было клоуна взять с собой, как языка...

- Какого языка? - вскинулась Вера. - У тебя ум за разум заходит?

- А что? - пожал плечами Голлюбика. - Клоун и так сплошной язык...

- Пойдемте скорее, - попросила светофорова. - Это пещера действует. В пещерах люди быстро сходят с ума.

- Больно рано она действует, - удивился Наждак. - Не успели войти, а уже началось.

Он подул на озябшие пальцы, похрустел ими для физкультурного нагревания, подхватил сумку и пошел к углублению. Голлюбика тоже взял свою кладь. "Брось ракетки, - посоветовала Вера. - На что они? Пан или пропал". Лучи фонарей скрестились, образуя светонасыщенный символ - покинутый, но не сдающийся в окружении враждебной тьмы. Осторожно ступая, словно первые астронавты на луне, или, поднимай выше, на совсем неизвестной планете, путешественники приблизились к разлому. Лампочка перестала мигать и светила ровным, алым огнем. Наждак, очутившийся сзади, оглянулся и напоследок раздул ноздри: запахов не прибавилось. Вера Светова привычно прищурилась: никого. Ярослав Голлюбика прислушался: было тихо, как никогда не бывает при солнечном свете.

- Будем протискиваться, - объявил Ярослав.

Камин оказался узким и вел глубоко; в глаза путникам сыпался мелкий порошок, скала сжималась и обнимала; каменный пол взмывал вверх прихотливым рогом. Озноб исчез, идущим сделалось жарко.

- Я чувствую, - прошептал Наждак. - Здесь побывали люди.

- Надеюсь, - глухо молвил Голлюбика и остановился, чтобы лучше осветить дорогу. Оставалось немного; старший отряда боялся, что крутая тропинка завершится обрывом. Вера Светова отвела Ярослава, нашарила камешек и метнула вперед; тот вовсе не сгинул, а где-то запрыгал, невидимый, впереди; покатился, щелкая несерьезным эхом.

Пройдя еще два десятков шагов, они с удовольствием ощутили, что стены расступаются. Вскоре стало совсем просторно; Голлюбика негромко крикнул, и эхо, которое окрепло и налилось силой, заставило его сделать последнюю остановку. Ярослав начал медленно поворачивать голову, выхватывая сказочное убранство зала, снабженного, как уже было видно, несколькими ходами, ведущими в неизвестность. Пеленгатор настойчиво звал посетить самый правый рукав, и Голлюбика послушался. Отделившись от товарищей, он быстро вошел в проем, стал на колени, начал разгребать невесомый песок. Потом взялся за массивный камень, поднатужился, отвалил и запустил руку в образовавшуюся полость.

- Будем жить, - хрипло сообщил Ярослав.

Он начал тянуть и выволок на свет фонарей здоровенный рюкзак, за ним - второй и третий; все рюкзаки вынесли в середину зала, где, казалось путникам, сходились меридианы и перекрестки, катакомбные коридоры и судьбы человечества; где находилась точка отсчета, нулевая верста.

- Распаковываемся и одеваемся, - в голосе Голлюбики звучало умиротворенное облегчение.

В рюкзаках нашлось множество полезных вещей, совершенно необходимых для пещерного выживания.

Бойцы разобрали затребованное Голлюбикой альпинистское снаряжение - тросы и капроновые веревки, ледорубы и альпенштоки, костыли и горбыли; к названному добавились гидрокостюмы, резиновые перчатки, маски, ласты, рукавицы, продукты, шприц-тюбики с антибиотиками, электрические батареи, спиртовки, лампы и спички. Помимо названного, в мешках находились приборы ночного видения, пистолеты, три складных короткоствольных автомата с бесшумным боем без отдачи, с лазерными прицелами самопроизвольного наведения и с подробной инструкцией. Еще там были ножи для финской охоты, удавки, гранаты и увесистое шарообразное устройство, в котором сразу же угадывался его сокрушительный взрывной характер; к устройству тоже зачем-то прилагалась инструкция, запаянная в водонепроницаемый конверт, хотя механизм бомбы выглядел совершенно примитивным; в нем смог бы разобраться даже пещерный дикарь. Все перечисленное было проложено и переложено поролоном и полиэтиленом для пущей непромокаемости и противоударности; в пещерах, того и гляди, ударишься обо что-нибудь или сорвешься в подземную реку, и все, пиши пропало, если не подготовился. Комплектующие и оберточные материалы должны быть прочными на разрыв и не пропускать влагу; к тому же возможны и другие опасности, о которых Голлюбика, Наждак и Вера Светова тут же, не сходя с места, и прочитали в специальной, тоже надежно запакованной книжечке-памятке с грифом "Для служебного пользования" и штампом библиотеки ССЭР.

- Двигаться будем в связке, - решил Ярослав, поигрывая капроновым лассо.

- Запрещено, - Наждак нахмурился. - Чуть что - погибнем чохом!

- Не все в нашей жизни поверяется инструкцией, дружище, - Голлюбика потрепал его по плечу. - Сам погибай, а товарища выручай. Пуля дура, - он оскалился, запрятал пистолет поглубже и обнажил, любуясь им, зазубренный нож, - а штык.... - Он посерьезнел лицом: - Никакой стрельбы! Возможны обвалы и оползни. Работать ножами...





Глава 13

На привале Зевка сморило.

Полулежа на каменной плите, он спал; ему снился сон. Светлое сновидение, украденное у Наждака, а тем, в свою очередь, заимствованное из военных кинофильмов, смешалось с неестественной сущностью самого похитителя. Сон был наполнен отвратительной эротикой, заквашенной на героизме и шапкозакидательстве. Зевок, запихнувши за широкий ремень потемневшую пилотку, шагал через луг; его прямо в травах схватили за васильковый член, а тут и зарницы занялись, поплыл туман, заржала лошадь, да еще соловьи - соловьи, дорогие нашему сердцу, отпели свое для усталого воина: отпусти! отпусти! - застонал Зевок, падая навзничь, под прикрытие звездного неба; мы тоже спали и тоже, не имея возможности проникнуть под своды пещеры, видели сон Зевка в собственном сне. Мы укрылись под одеялом из перистых облаков, чтобы не помогать Зевку.

Очнувшись, он скривился, так как шея, изогнутая в неудобную сторону, сильно и больно ныла. Зевок стряхнул с себя руку Лайки, которая, тоже спросонок, уже подбиралась к бесплодным склепковым чреслам. Лайку тоже сморило, и сон ее полнился не менее пафосными сюжетными линиями: ей виделось, что Наждак ли, Зевок - все смешалось в биологической бадье, откуда мы, рассказывал ей собеседник, поголовно родом - будто он, статный, в красном плаще, стоит с нею рядом и строгим движением гордой десницы показывает надраенную до красноты площадь. Она же, Лайка, но может быть, и сама Вера Светова, стоит среди березок Аленушкой и держит в поводу подвыпившего козлика. И вдруг налетели нечистой тучей черноголовые гуси-лебеди, с Горынычем во главе, который одет в плащ-палатку и дышит перебродившей соляркой...

- Подъем, - пробурчал Обмылок.

Он встал во весь рост и от души потянулся. И оторвался от души, мгновенно сделавшись скользким резиновым гадом в специальном костюме; в приплюснутой каске с притушенным фонарем, вооруженный ножами, кастетами, летучими шестернями и нунчаками.

Группа "Надир" остановилась и залегла на отдых в "колокольне" - высоком, просторном гроте, походившем на купол. Диверсанты Нора достигли этого места к исходу вторых суток путешествия по многочисленным сбойкам, обводненкам, квершлагам и каминам. Их не заботили и не трогали пещерные красоты; они шутя, смеху ради, протыкали жестокими пальцами живописные глыбы, которые казались каменными, но в действительности были хрупкими, пуховыми шапками непотревоженной пыли. Подошвы ботинок без тени жалости давили пассивных и активных троглобионтов. Зевок затеял стрельбу по летучим мышам и, без сомнения, всех бы похоронил, не останови его вдумчивая Лайка. Обмылок, еще не до конца разобравшийся разумом в унаследованных от Голлюбики талантах, исправно прислушивался и двигался на мерный стук ледяной капели.

Все трое не сомневались, что заблудились давным-давно. Это ни на секунду не замедлило их упрямого продвижения в самые недра; Лайка рассматривала мышиный помет, пытаясь угадать в нем микроскопические, но очень информативные вкрапления, по которым она смогла бы судить об окрестностях. Зевок вынюхивал тончайшие колебания в стылом и пресном аромате, оттенков которого никто из них, за недоразвитостью речи, не смог бы передать художественными словами. Обмылок ждал отголосков подземной железной дороги. Ее существование не оговаривалось; было ясно, что постоянные посетители Святогорова центра не согласились бы на иной вариант, дорожа своими жизнями; ошибочно считая эти жизни залогом всеобщего благоденствия. В какой-то момент отряд "Надир" свернул не в тот коридор; потом они не смогли вернуться, ибо проклятый Зевок своей глупой стрельбой вызвал обвал - небольшой, но достаточный, чтобы намертво завалить карман. Пришлось идти в обход, незнакомыми тропами, а это в пещерах и катакомбах - верная гибель, непростительное легкомыслие. В итоге они натыкались то на водный сифон, то на подземное озеро; не раз им случалось выскальзывать из-под коварных "чемоданов" - огромных каменных глыб, нависавших над головами и готовых в любую секунду сорваться вниз.

Очнувшись от тяжелого привала, они продолжили путь.

- Колодец, - объявил Обмылок через пятнадцать минут.

Он стоял на краю широкой черной ямы, уходившей в неизвестное. Далеко внизу шумела вода.

- Нам придется спуститься, - Обмылок утерся резиновым рукавом и пристально посмотрел на чумазые лица своих спутников. Возражений не последовало, но не было и восторгов. - Нам нужно добраться до нижнего этажа, - пояснил Обмылок. - Здесь мы ходим по кругу. А там, похоже, бежит подземная речка. Мы спустим лодку; куда-нибудь, да вынесет.

Зевок улегся на живот и заглянул в яму.

- А если мы угодим прямо в реку? Я не вижу земли.

- Чего тут гадать, - язвительность и скепсис Веры Светой целиком преобразовались в скрипучий оттенок. Чуткие уши Обмылка дрогнули; ему почудилось, будто кто-то натирает пальцем стекло. - Нечего раздумывать, - продолжила Лайка. - Кинем жребий, кому идти первым. Пока не попадем - не узнаем, правильно?

- Правильно, - согласился Обмылок. - А ну-ка, прицепи трос и отправляйся, посмотри. Но никакой разведки боем; если что - сразу наверх. Дернешь два раза, и мы тебя поднимем.

Лайка смерила старшего долгим собачьим, но вовсе не преданным, взглядом.

- Старшой, я боюсь, между прочим, - напомнила она. - И вдобавок я как-никак дама. Ерепениться не буду, но что же так сразу - меня?

- Кто дама? Ты? - "Колокольня" наполнилась ненатуральным хохотом, в котором было не разобрать, где смеется Обмылок, а где кудахчет эхо. - Держи веревку, тебе говорят! Чего это ты боишься?

Лайка возилась с замком на поясе.

- Много чего, - сказала она зловеще. - Вдруг мы наткнемся на библиотеку Ивана Грозного? Что мы тогда будем делать? Еще я... - Лайка запнулась, не желая называть светофорову по имени, - Она... мы с ней слышали, что под землей водятся огромные крысы величиной с лошадь. Мы даже видели их...

- Мы тоже видели, - перебил ее Зевок. - Это было кино.

- Ну, не знаю. Ходят слухи, что под землей вообще хранится все Настоящее, а над землей - просто копии, вроде нас. Например, там спрятаны мумифицированные трупы Сионских мудрецов, одетые в царскую жандармскую форму. Пауки... величиной...

- Тоже с лошадь? - ядовито усмехнулся Обмылок.

- Да, тоже с лошадь, - Лайка не сдавалась. - Подземные города, в которых неизвестно, кто поселился. И в них слепые кобры стерегут сокровища.

- Хватит болтать, - Обмылок нетерпеливо сунул ей трос. - Правильнее думать, что все будет наоборот, и нам повезет. Например, мы найдем жемчуг. Думай о чем-нибудь хорошем, поняла? Жемчуг - огромная редкость, он образуется в таких ванночках с проточной водой. Посмотри хорошенько.

- Мы сюда не за жемчугом пришли, - вздохнула Лайка.

Вздохнул и Зевок, он не хотел спускаться в колодец. Еще ему было жалко морской формы, которую пришлось закопать и придавить камнем.

- Увидите, что там такое, - предупредила Лайка, пристегиваясь.

- Стикс, не иначе, - кивнул Обмылок.

- Конечно, - Лайка ничуть не смутилась. - Почему нет?

- Потому, что это выдумки, литература. Никакого Стикса нет и не было.

- Мне бы твою уверенность, - язвительная Лайка села на край отверстия и свесила ноги в монотонно шумевшую пустоту. Тем временем Зевок, набравшийся от Наждака почтения к напечатанной мысли, светил фонарем в популярную брошюру, которую нашел в тайнике среди прочих полезных вещей. Предусмотрительный Нор приказал не забывать о мелочах в деле, где каждая запятая способна сыграть роковую роль.

- Спелеон, - бормотал Зевок, водя грязным пальцем по строчкам. - Диодор, Древняя Греция, Карлюкские пещеры, хребет Кугитангтау... Ермак Тимофеевич... Мария де Сентуола, семи лет... нашла... заблудилась...так... грот Монтеспан... христиане... Ени-Сала... пещера Чжоу Коу-дянь... питекантроп... грот Гримальди... Бекки Тэтчер... Здесь ничего нету ни про какой Стикс, - довольный Зевок подвел итог и захлопнул книжицу.

- Посмотри на "Х", Харона, - посоветовала Лайка. Она уже по грудь погрузилась в провал и удерживалась руками. Обмылку это зрелище напомнило о неприятных событиях, связанных с погребом и бегством; он отвернулся. - Или на "Ц", Цербер. Или Коцит поищи...

Давая советы, она сама удивлялась Вериной эрудиции. Ничего удивительного, если выяснится, что в ее голову переместилась библиотека в десять тысяч томов.

- Чжоу Коу-дянь, - снова затянул Зевок, послушный от страха. - Десять тысяч уловок...

- Страхуйте меня крепче, - велела Лайка. Тон ее был презрительным и высокомерным. - Я пошла.

То, что она сделала, конечно, нельзя было назвать ходьбой. Лайка скользнула в колодец, трос натянулся, и у Обмылка под резиновыми рукавами гидрокостюма вздулись чугунные шары.

- Закрепи конец, - процедил он сквозь зубы, обращаясь к Зевку. - Брось книжку! Присобачь его к чему-нибудь прочному.

Обмылку пришлось еще немного потерпеть, потому что ничего прочного, к чему можно было бы прикрепиться, поблизости не нашлось. Зевок, отчаявшись, вынул костыль и двумя ударами молотка вбил его в камень. За эхом от ударов они не расслышали крика, донесшегося из колодца. Зевок принял свободный конец и старательно зафиксировал; Обмылок ослабил хватку и стал осторожно укладывать трос на пол. Крик повторился; оба немедленно легли на живот и заглянули в провал.

- Что там? - прогудел Обмылок.

Внизу гулко щелкало и плескало.

- Река! - долетел ответ. - Большая и быстрая!

- Не потеряй в ней что-нибудь, - предостерег Обмылок. - Тебя поднимать?

- Лучше сами спускайтесь! Я стою на берегу, только он очень узкий. Когда пойдете, над выходом оттолкнитесь ногами от стенки, чтобы назад занесло. Тогда попадете на сухое.

- Лодка пролезет? - деловито осведомился Зевок.

Они выпрямились и смерили взглядами кладь.

- Утрамбуется, - решил, наконец, Обмылок.

- Порвется, - погрозил пальцем Зевок. - В пещерах легко зацепиться за острое, постоянно что-нибудь рвешь.

Обмылок недовольно поморщился:

- Откуда тебе... впрочем, ясно, откуда. Ничего, свинья не съест, - рассудил он, избегая озвучивать первую половину пословицы. - Волоки все сюда! - Он снова лег на пол, сунул голову в колодец и крикнул: - Готовься принимать! Там есть, где сложить?

- Вас, что ли? - отозвалась Лайка. - Найдется, где. Давайте живее, мне холодно стоять без дела!

- Попляши, - пробурчал Обмылок. Он ухватился за слово и стал напевать: "Ты все пела? Это дело!..."

Обмылок и Зевок, действуя четко и слаженно, распустили ремни, защелкнули магазины, подтащили мешки к проему и осторожно стравили... "Мы травим, начальник, да?" - усомнился в семантике Зевок. Обмылок пыхтел, проталкивая груз.

- Наверное... - пробормотал он. - Мне всегда... смешно, да?... всегда казалось, что это слово означает что-то другое... кое-что другое, вот так правильнее...

Рюкзак неожиданно поддался и стремительно, с грозным шуршанием, полетел вниз.

- Держи! Держи! - по-бабьи заголосили мужчины.

- Поймала, - ответила Лайка после паузы. - Высылайте второй.

...Через десять минут, с величайшей осторожностью, стараясь не пораниться и не испортить костюмы, Зевок и Обмылок соскользнули к Лайке. Обмылок зачем-то отряхнул руки и запрокинул голову, всматриваясь в черный провал, который теперь находился не под ногами, а над головой.

- Трос останется, - молвил он недовольно. - Любой осел поймет, куда мы пошли.

Лайка и Зевок готовили лодку. Та раздувалась, напоминая негритянскую лягушку с матово отсвечивающей кожей. Зевок не удержался и погладил ее по гладкому боку.

- Ослам здесь не место. Мы уже будем далеко, - Лайка ловко вставила весла в уключины. - Если не напоремся на пороги. Но и тогда нам осел не страшен, нам будет все равно, - закончила она, бросив быстрый взгляд на скорую реку.

Обмылок оставил в покое трос и внимательно изучил местность. Отряд стоял на узкой полоске каменистой суши. В полушаге струились мертвые воды неведомой глубины, проверить которую было нечем. Зевок поискал глазами, думая высмотреть длинную палку, но ничего, конечно же, не нашел. Стены не баловали: ни тебе лепки, ни рисованной сцены охоты на прыткого бизона. Свисали какие-то седые, омерзительные лохмотья, словно ослепшие под землей. Фонарь Зевка нашаривал полусонную живность: были там неизменные пауки да мокрицы; с места на место, одно не лучше другого, переползали пещерные многоножки.

Внезапно Обмылок закрыл глаза. Его метнуло к скале, он прижал к ней ухо и яростно махнул рукой, приказывая молчать. Река не послушалась, а двое спутников повиновались нехотя, думая об одном - о том, что старшой только и знает, что слушает, слушает, корчит из себя специалиста, но все это без толку. Они брошены, позабыты и сгинут так же бесславно, как и появились.

- Поезд, - шепнул Обмылок. - Я слышу стук колес.

Он снова замолчал, ерзая ухом и протирая им камень.

- Нам везет, - изрек он через четыре, как показалось Зевку, минуты, но прошло всего две: время в пещерах растягивается, внутренние хронометры запаздывают. - Шум стихает там, - Обмылок еще раз махнул, на этот раз - по течению реки.

- А может быть, нам в другую сторону, - Лайка, застывшая в неуклюжей позе, с удовольствием выпрямилась.

- Тогда мы пересядем на встречный, - окоротил ее Обмылок. - Возьмем билет и поедем, как баре. Ты не согласна? Боишься железной дороги? Ничего. Стерпится - слюбится.

Он, предчувствуя удачу, пощупал рюкзак: не промокла ли взрывчатка. Она не промокла, она и не могла промокнуть, будучи металлическим шаром с водонепроницаемым пультом, который напоминал наддверный кодовый замок.





Глава 14

- Здесь должно быть электричество. Сезам, отворяйся, хозяева пришли.

Светофорову недолюбливали за ее манеру первой, с расторопностью отличницы, озвучивать очевидные вещи, а также вещи не очевидные, но моментально приходившие в головы окружающим и готовые сорваться с их языков.

Вера Светова, довольная, направилась к дальней, двояковыпуклой и трояковогнутой стене исполинского зала. Она рассчитывала найти выключатель: замаскированную под скальные породы трансформаторную будку, потайной распределительный щит, рубильник - что угодно.

- Стоять! - скомандовал Голлюбика. - Не лезь поперед батьки, здесь тебе не улица Сезам. Убить нас хочешь?

Вера остановилась как была, с занесенной ногой. Она не повернула головы и стояла в демонстративном кататоническом ступоре; верины спутники знали, что такое могло продолжаться часами и сутками, пока не приносились извинения. Наждак учуял яростные, негодующие феромоны.

- Старшой, - шепнул он, дотрагиваясь до локтя Голлюбики. - Не надо бы так резко...

- Вольно, расслабиться, - проворчал Ярослав. - Не надо сердиться, товарищ Светова. Лады? Это на меня подземелье действует. Я ждал еще третьего дня, думал - перегрыземся.

- Можно продолжать поиски? - холодно спросила Вера. Извинения прозвучали.

- Подожди. Сначала займемся поездом. Может быть, найдем какой-нибудь кабель, он нас выведет.

Двухнедельное путешествие по лабиринту не могло не сказаться на тонкостях внутреннего устройства странников. Биологические часы барахлили; время как будто заснуло и медленно дышало во сне, часы растягивались, фаза бодрствования смещалась. Утро и вечер поменялись местами, чему Голлюбика, раскинувшись на одном из немногих привалов, давал отвлеченные объяснения. "Общая Ночь близка, - растолковывал Голлюбика, жуя галеты и запивая фенамин подземной ключевой водой. - Солнце в опасности". При каждом удобном случае он снимал каску и направлял себе в глаза луч фонаря, боясь отвыкнуть от света и ослепнуть.

Наждаку снились устрашающие сны. В последний раз ему привиделся самый Центр, где уже орудовало странное существо: вроде бы он, Наждак, но в то же время не он, Зевок. Гибрид висел в хитроумных ремнях, позаимствованных у гимнастов из цирка; петли крепились к бандажу, который удерживал недавно открывшуюся грыжу. Наждак был законсервированным "кротом", его заслали в цирк и поручили по пробуждении выполнить какое-то важное задание. Но разошлась, как нарочно, linea alba - срединный брюшной шов, о чем его не раз предупреждали инструкторы; он, однако, боясь упасть в глазах акробатов, пропускал их советы мимо ушей. С гимнастами его свел липовый клоун-билетер, имевший какое-то непонятное отношение ко всей комедии. Чрево расползлось на трапеции, провисло колбасной гирляндой, гром аплодисментов, туш.

- Никакого аншлага! - орал он на Директора, умолявшего повременить со штопкой.

Но сейчас все держалось. В зубах горел мощный фонарик. Компьютер спал. Гибриду почудилось, будто секретный монитор помрачнел, как только трепетный зайчик запрыгал по его матовой коже. Сгустились и другие недовольные тени. Беззащитное стеклянное пузо втянулось - но это, разумеется, был просто обман зрения. И не мудрено: тьма тьмущая, отсюда и скачки теней, и розовые с зеленью пятна, которые прыгали и кривлялись вовсе не в аппаратной, а лишь в мозгу непрошеного гостя. Центр тяжести сместился, и он завис с приподнятыми к люку ногами. Кровь прилила к голове, к пятнам добавились змейки. Пытаясь устроиться поудобнее, гибрид нечаянно сжал зубы, и корпус фонарика тревожно хрустнул... Дальнейшее Наждак не досмотрел, его разбудили, призвав подтянуться и продолжить поход.

В колонном зале, где они теперь находились, работала слабая подсветка, источник которой оставался необнаруженным. Мертвящее голубоватое сияние позволяло различить тяжелые колонны, бахромчатые арки, ощетинившиеся рощи сталагмитов, естественные резервуары для сбора скудных вод, которыми скупо сочился недалекий, но растворившийся в темноте потолок. Зал пересекал предсказанный монорельс, натертый до тусклого блеска; один его конец заканчивался полосатым бревном, означавшим тупик; другой уходил за стальные ворота, которые преграждали вход в стратегический туннель. Трехвагонный, детского вида состав оседлал монорельс. Маленький поезд напоминал специальный "подкидыш" из тех, что трудятся по медвежьим углам, развозя по сельмагам вымирающих старух. Правда, локомотив своим видом напрашивался, скорее, в метро, чем в края дремучих лесов и людей. Состав был вычищен, вымыт и смазан, в него так и просился маленький детский ключик. Хотелось согнуть монорельс, замыкая его в бесконечное кольцо; завести паровоз и со счастливой улыбкой наблюдать за его игрушечным бесполезным бегом. Однако роспись, украшавшая вагоны, вынуждала задуматься и запастись благоразумием; последнее заклинало держаться от этого поезда подальше, впечатленное шестиконечными звездами, пятиугольниками, скрещенными костями, радиоактивными символами, да еще крючковатыми непонятными письменами, которые, впрочем, замыкались недвусмысленным восклицательным знаком.

- Ищи, Наждак, - пригласил Голлюбика. - Электричка наверняка заминирована. А если нет - научена подавать тревогу. Кабель бы...

- Кабель рубить нельзя, - напомнила Вера. - Иначе нам не уехать.

Прежде, чем ее успели остановить, она черной кошкой-пантерой взлетела на крышу последнего вагончика, распласталась там и стала медленно наглаживать ребристую поверхность. Не отлипая от крыши, она поползла к локомотиву - бесшумно, подобно молчаливой змее.

Ярослав напрягся, пытаясь уловить высоковольтное жужжание. Но в зябком пещерном молчании раздавались лишь отрывистые, плачущие звуки падающей воды. Голлюбика, мельком взглянув на черную тень, скользившую поверху, приблизился к локомотиву, сел на корточки, запустил руку под днище и осторожно пошарил. Последовал щелчок; из машины вывалился черный ящичек, повисший на пучке разноцветных проводов. С новым щелчком вагоны поезда зажглись ослепительным светом; ящичек, оказавшийся таймером, показал красные электронные цифры: пятерку и два нуля, которые мгновенно сменились четверкой и двумя девятками.

- Добро пожаловать! - весело прогрохотал локомотив. - Русским духом запахло! Вас приветствует взрывное устройство повышенной степени сложности. У вас четыре минуты с небольшим. Если вы разгадаете мою загадку...

- Заткни его, сделай милость, - скучающим тоном попросил Ярослав.

- ...локомотивная бригада поприветствует вас и пожелает счастливого пути. Двери поезда работают автоматически. Во избежание несчастных случаев не прислоняйтесь к ним и не препятствуйте их открытию...

Наждак прыгнул в кабину, вооруженный ломиком. Брезгливо скривившись, он сунул инструмент в медленно разогревавшееся брюхо локомотива, надавил, и голос умолк.

- Ничем не пахнет, - авторитетно заметил Голлюбика. - - Никакого духа нет. Яга с избушкой это символ смерти, потусторонние явления. Иван-царевич сам проникает в глубины своего смертоносного подсознания, вот там-то и стоит аромат...

- Западная массовая культура, - объяснила Вера Светова, свешивая голову с крыши. Она перебила оратора, боясь, как бы тот снова не увлекся и не заехал говорливым языком в неаппетитную болтовню. - Эти недоумки начитались детских триллеров с говорящими поездами. Ты справишься?

Вопрос был адресован Ярославу, который уже достал кусачки, сел на пол и перебирал провода, гадая, какой перекусить - синий, желтый, красный или зеленый. Цифры таяли не то сосульками, не то угольками.

Голлюбика слизнул капельку пота с верхней губы, угодив языком в самую гущу колючих усов. Правильнее будет сказать, что он ее не слизнул, а добыл из зарослей после тщательного нашаривания.

- Желтый кусай, - прошептал над ухом натянутый голос Наждака.

- Не суйся под руку, - возразила Вера.

Цифры мельчали стремительно, отсчитывая последние секунды славы и доблести. Ярослав отложил кусачки, приклеился к проводам ухо и начал слушать бег смертоносных электронов. Вскоре он облегченно отнял голову, подмигнул товарищам и уверенно перекусил зеленый провод в самый последний миг. Таймер остановился, на его табло замерли три нуля, хранимые маленькой, но отважной единицей.

- "Единица - вздор, единица - ноль", - покачал головой Голлюбика, вставая с пола. - Поэт ошибся. Или сознательно соврал.

Локомотив захрипел, порываясь разразиться какой-то тирадой, но тщетно: Наждак навсегда вывел из строя его речевой аппарат. Вспыхнули фары, приветственно зашуршали двери вагончиков, открывшиеся разом, все вместе.

- Я предлагаю отцепить локомотив, - сказала светофорова. Она спрыгнула с крыши и недовольно пнула колесо, которое гудело и подрагивало от нетерпения. Было непонятно, как ему это удается, и поезд казался живым организмом, что еще больше усиливало желание Веры расчленить его на компактные фрагменты.

- Зачем? - Ярослав, держа в руке таймер, пристально посмотрел на Веру.

- Ты предпочитаешь ему довериться? - та кивнула на кабину, пораженную немотой. - Собираешься ехать в кибиточке, первым классом, с удобствами?

- Это верно, - поддержал ее Наждак. - Давай-ка мы, командир, останемся за рулем. А лишний груз нам только помеха.

- Согласен, - решился Голлюбика. - Размыкайте.

От маленького поезда, пускай неуместного и смешного в подземелье, которое никогда не подвергалось благоустройству; пускай обезвреженного, но все же являвшего неприятный контраст между технической современностью и пещерной древностью, веяло склепом. От запаха не спасали ни мягкие кожаные сиденья, ни хромированная панель управления с двумя эбеновыми рукоятями, ни толстая, как выяснилось, броня, составлявшая стены, крышу и пол. Семь раз отмерив, Наждак отстегнул скользкую кишку, взломал замки, громыхнул креплениями-сцеплениями. Подошел Голлюбика; вдвоем они уперлись локомотиву в тыл и налегли. Под гидрокостюмами вздыбились богатырские мускулы; Вера Светова, отступив на шаг, машинально залюбовалась товарищами, но быстро потупила взор и принялась ковырять инопланетную пыль носком тупого ботинка. Локомотив подчинился. Утюжа монорельс; пропуская его сквозь себя, оскверненным на выходе, полуигрушечное устройство проехало несколько метров. Голлюбика с Наждаком отняли руки, остановились и подождали, пока снаряд замрет снова.

Ярослав обошел локомотив, отворил дверцу, чуть поклонился и пригласил Веру Светову пожаловать внутрь. Та, не сдержавшись, ответила реверансом, оперлась на кавалерову руку и прыгнула на сиденье. Наждак уже тащил поклажу - с виду небрежно и вольно, однако ни на секунду не забывая о разрушительном содержимом. Округлый мешок будто плыл, едва касаясь грунта напружившимся днищем.

- А что же ты не ищешь рубильник, красавица? - поинтересовался Наждак и поставил рюкзак на подножку.

- Она уже догадалась, - усмехнулся Голлюбика. - Все перед нами, ничего искать не нужно.

Вера привычно фыркнула и показала глазами на ту рукоять, что торчала вертикально.

- Дистанционное управление воротами?

- Сейчас проверим, залезай, - поторопила Наждака Вера.

- Я пока не вижу ворот, - проворчал тот, легко забрасывая гибкое тело в кабину.

- Так и задумано, - сказал Ярослав. - Ты думаешь, хирамовы прихвостни - дураки? Ничего, сейчас ты увидишь такое, что и не снилось Али-Бабе.

- Зато снилось сорока разбойникам, - отозвалась светофорова, сосредоточенно изучая приборный щиток. Хотя изучать там было нечего: те же две рукояти, да циферблат, который, судя по всему, предназначался для замера скорости.

Наждак заглянул под панель, где, найденный умело и безошибочно, навеки замер вокальный аппарат локомотива. Он не мог не похвалить себя за точность разрушающей операции: ломик вошел, куда нужно, не задев двигателя. С уверенностью этого, конечно, никто не мог утверждать, но верткий нос Наждака, которым тот прямо-таки ввинтился в нанесенную рану, не чуял беды. И все же Наждак позволил себе усомниться:

- Может быть, не стоило затыкать ему рот?

- Пан или пропал, - Ярослав, статный и посерьезневший, высился за спиной Веры. Одну ладонь он положил ей на плечо, другой накрыл руку светофоровой, захватившую рычаг. - За нами... ты сам знаешь, что за нами. Обойдемся без пафоса, не время пока. Трогай, Вера! С Богом!

Снимая с Веры часть ответственности, он не отнял руки, так что рычаг отклонился стараниями обоих. Наждак поискал ремни, какими пристегнуться, но зря, не нашел. Подземелье ахнуло и вдруг озарилось подводным светом. Скалы окрасились в грязные, бурые тона; раздался длинный и неприятный звонок, прозвучавший сигналом с того света - настолько он был неуместен в первозданной дикости лабиринта.

- Нашли, значит, - задохнулся Наждак.

Тяготы долгого странствия, все сразу, навалились на него давящим грузом. Прессы, плитняки, шкуродеры, подземные реки, замороженные озера; безобразно-прекрасные статуи, которые оказывались тысячелетними натечниками; туго натянутая страховка, которая вот-вот не выдержит, и весь отряд сорвется в бездонную пропасть с оголодавшими адскими жителями на дне, ибо дно, как подсказывал опыт Наждака, всегда бывает даже в бездонных пропастях. Бессонные ночи, сонные дни; руки, испещренные кровоточащими трещинами; страх слепоты, выбросы удушливых газов. Вирусное бешенство летучих мышей; стаи вампиров и летучих псов, галдящих от близости крови; вкрадчивые шаги неизвестных, так и не проявившихся зримо, существ. Уже не пуднями и не чайниками, уже хлебнувшими лиха не то диггерами-ходоками, не то праздношатающимися шахтерами-шатунами, они штурмовали бесконечные этажи, чинили израненную о камни лодку, вызволяли друг друга из разломов и горловин. Тонули в сифонах, стирали руки стальными тросами...

Дальняя стена издала глубокий вздох и поехала в сторону. Казалось, что сейчас, в следующее мгновенье, оттуда выедет доселе невиданная в мире межконтинентальная ракета. Но все обстояло наоборот: ничто не выехало, но это им, напротив, предстояло въехать в открывшийся тоннель, сухой и ухоженный, с редкими голубоватыми маяками. Монорельс уходил вдаль и скрывался за поворотом.

В локомотиве что-то захрипело: слышно было, что онемевший поезд пытается вступить в разговор.

- Терпи, лапа, - Вера Светова, с готовностью раскрывая свое женское нутро всему мало-мальски мыслящему, погладила панель. Локомотив содрогнулся, как будто любой ласкательный жест самой своей сущностью был противен его естеству, которое перешло к нему по наследству от естества создателей и проектировщиков. В радиохрипе зазвучали ярость и негодование. Ярослав Голлюбика отвел ногу и силой наподдал поезду, от чего тот сразу заткнулся.

- Машина, а туда же, - покачал головой Наждак.

- С дистанционным управлением ясно, - спокойно сказала Вера, очнувшись от ласк. - Двигатель, скорее всего, управляется программой. Неплохо бы покопаться...

- Забудь, - серьезно и тяжко молвил Голлюбика. - У этого состава одна программа. Если он свезет нас в пропасть или впечатает в стену - значит, такая наша судьба. Нам придется довериться тому, что имеем.

И он, не обращая больше внимания на товарищей, взялся за вторую рукоять.

Локомотив плавно, беззвучно снялся с места. Он покатил: сначала медленно, с затаенным предупреждением, предлагая подумать и спрыгнуть, пока не поздно. Никто не спрыгнул, и тогда, словно почувствовав бесповоротность принятого решения, включились мощные фары. Тоннель залило светом. Какие-то тени шарахнулись, спеша раствориться в гладких вогнутых стенах, на которых, в отличие от привычных заоконных пространств метрополитена, не было видно ни единого метра кабеля. Монорельс ни с того, ни с сего полыхнул искрами. Два снопа, справа и слева, разлетелись прощальным фейерверком, осыпая отряд тающими звездами. Поезд не нуждался в машинисте; он сам, без всякого вмешательства пассажиров, чинно и важно проехал под звездопадом; затем, с монорельсом вместе, свернул в боковой коридор, ничем не отличавшийся от первого.

- С нами не прощаются, - Голлюбика нехорошо оскалился. - Нас приветствуют, как свадебный поезд. Нас осыпают рисовыми зернами.

Он выжал рукоять до отказа.

Локомотив превратился в ошпаренный болид.





Глава 15

Двуглавый орел плакал. Сначала заплакала левая голова, и следом за ней прослезилась правая. Но если для орла это были бессильные слезы, выжатые надругательством, то для Обмылка - простая слюна.

Он харкнул прямо в лицо локомотиву, который хозяева нарядили праздничным паровозом. Двуглавый орел анфас, серпомолоты на щеках, да лихо заломленная шапка-крыша - вот все, чем был богат железный конь. Он не умел ответить, ибо лошадиная лихость временно передалась птице-тройке, или, вернее, тройке лиц птичьей наружности, которые брали верх. Птицы, на которых походили "надировцы", предпочитают питаться падалью и называются грифами.

В движениях и поведении тройки угадывалась не только пернатая, но и другая фауна, символика которой надоела до оскомины: все те же рукокрылые нетопыри, скользкие земноводные, хладнокровные рептилии, ядовитые членистоногие. В таких существах не было и не могло быть никакой благодарности к отлаженному, смазанному, передовому транспортному средству, хотя оно почти что безропотно доставило их в место, где их присутствие было совершенно лишним.

Конечно, железный конь, выкованный во славу Святогора, сперва покуражился и покапризничал. Так определила его строптивые действия Лайка, с интересом наблюдавшая с крыши, как Обмылок с Зевком вырезают локомотиву голосовые связки, перекусывают взрывоопасные провода и отстегивают ненужные вагончики. На самом же деле локомотив, украшенный добрыми символами, старался изо всех сил, хотел воспрепятствовать злодейству, не допустить чужаков к рукоятям, спасти человечество. Но что он мог?

За время, пока он, принужденный силком, мчался долгими коридорами, в которых нырял и взмывал, словно ехал по американским горам, его кабина превратилась в отхожее место. Каждый квадратный дюйм ее внутренней отделки был осквернен, изуродован, поруган. Зевок, чья любовь к печатному слову имела извращенные формы, лично выцарапал десантным ножом многочисленные проклятья, хульные слова, святотатственные изречения, простенькие половые органы. Обмылок, который на радостях устроил пирушку, объелся консервами и густо заблевал помещение. Гнусный запах, поднимавшийся от стекленеющих масс, не только не портил обедни, но даже воодушевлял. Остро пахло Лайкой. Ее выращивали в особенной спешке, и что-то напутали, что-то пошло не так. Репродуктивный цикл, присущий обычным женщинам, в ее варианте сделался животным, и Лайка, дьявольская карикатура на мужественную женственность светофоровой, пустовала. Ее спутники, не заботясь о сдерживании звериных импульсов, покрывали Лайку, метили территорию, дважды подрались, да так, что ей тоже досталось.

Надругательство длилось двое суток.

К исходу вторых, не имея понятия, сколько им еще ехать, Обмылок вынул из рюкзака географическую карту, разложил на коленях, отыскал северный город, откуда началось их странствие, и задумчиво провел пальцем гипотетическую черту.

- Мы где-то здесь, - заметил он неуверенно, указывая на Уральские горы. - Если, конечно, не катаемся по кругу. Что ты скажешь, Зевок?

Зевок, регулярно высовывавшийся в окошко и нюхавший воздух, помотал башкой:

- Нет, не по кругу. Я отвечаю... за рынок, да?

- За базар, - поправила Лайка. Она раскинулась в томной позе, сытая и довольная.

- Тогда мы скоро приедем, - Обмылок протер глазки, которые слипались от гадких испарений. - Очень похоже на гадов: соорудить логово на границе Европы и Азии. Им нравятся эффекты. Чтобы все было величественно.

Зевок пожал плечами. Он мучил ложноскорпиона, пойманного в карстовом колодце на километровой глубине. Он потешался над беспомощностью и отчаянием животного, то и дело отрезая от него по кусочку.

За окном мелькали надоевшие лампы.

- Сосну часок, - объявил Обмылок. Он устроился поудобнее, закрылся от света локтем, и в ту же секунду локомотив подпрыгнул, перескакивая на стрелку. Обмылок сразу сел и обеспокоенно всмотрелся в лобовое стекло, давно заляпанное мерзостью.

- Мы останавливаемся, - Лайка вскочила на ноги.

- Оружие к бою, - севшим голосом приказал Обмылок.

Все трое припали к панели, стараясь высмотреть конечный пункт путешествия.

- Что же - они всякий раз, как им нужно, едут так долго? - спросил Зевок. - Бывают же срочные вопросы, их надо решать сразу.

- Ясное дело, нет, - поморщилась Лайка. - Там, на месте, у них наверняка есть лифт. Прямо с земли и спускаются. Нор не знает, где этот лифт.

...Фары локомотива угрюмо, сопротивляясь неизбежному, высвечивали стальную дверь, снабженную поворотным колесом. Овальной формы, наглухо задраенный входной люк был той же выделки, что всякая дверь на подводной лодке или, поднимай выше, в бомбоубежище. Выбитый в стали, тускло поблескивал символ, знакомый одним посвященным и не ставший достоянием мировой общественности, благо мог вызвать пересуды, на которые скоры многие узколобые миряне от геополитики. И глупым их страхом обязательно воспользовались бы недруги, указывая на агрессивные свойства все того же двуглавого орла: тот, экспансивный уже, сжимал в одной лапе молот, а во второй - серп; при этом он восседал на земном шаре, будто сам и снес его вопреки самеческому естеству, чем лишний раз намекал на то, что больше себя самого, и для него нет ничего невозможного. Над головами орла, с их пронизанными электрической судорогой языками, парил древний куполообразный шлем-луковка. Скалясь вправо, скалясь влево, орел боковым зрением следил за своим оплеванным двойником.

- Ну, вот и все, - с облегчением вымолвил Зевок. Он отвернулся от поезда, потянулся и вперил взор во Святую святых.

- Если только это не муляж, - буркнул Обмылок. Глава диверсионного отряда проворно соскочил с подножки. - Не обманка. Не маневр и не мираж.

Он приблизился к двери и постучал по стали согнутым пальцем.

- Не западня... - добавил Обмылок. - Стойте, - произнес он свистящим шепотом и яростным знаком призвал остальных к тишине. - Вы слышите?

Лайка застыла с ногой, уже занесенной для мягкого шага.

- Люди? - встревоженно шепнул Зевок. - Звери? Духи?...

- Поезд, - одними губами выговорил Обмылок. - Там, в скалах.

Он приложил ладонь к стене и кивнул, уловив не то, чтобы вибрацию, но нечто вроде эха, оставленного памятью о самом событии.

- Ничего странного, - Лайка поджала губы, выполнила задуманный шаг и приготовила пистолет. - Нас предупреждали: здесь не один вход. Кто-то подъехал по соседнему тоннелю. Может, спустился сверху. Может, поднялся снизу...

Зевок восторженно ощерился:

- Устроим гадам братскую могилу! Давай, командир - подорвем прямо отсюда. Пригнемся - авось, не заденет!

- Может быть, нам вообще не стоит ничего взрывать, - обронила Лайка и моментально сложилась пополам от нестерпимой боли. Адская радуга перекинулась коромыслом от копчика до мозжечка, наказывая ослушницу за озвученное намерение. Лайка упала на колено, не выпуская оружия; ее лицо побелело, глаза выпучились.

- Нельзя, - в голосе Обмылка послышалось что-то, слабо напоминавшее сострадание. - Даже не думай. Начнешь своевольничать - лопнут мозги.

Лайка скрипела зубами, перемогая муку.

- Я что, - процедила она. - О себе похлопочите. Как вы думаете отсюда выбираться?

Зевок, старательно гнавший от себя эту мысль, сощурился на монорельс.

- Он же должен каким-то бесом отъехать назад, - пробормотало незадачливое подобие Наждака, имея в виду локомотив, который приготовился мстить за плевки.

Ужасная догадка посетила Обмылка. Одним ухом он продолжал слушать скалы; другое же, как маленький хрящеватый радар, развернул к разговору.

- Зачем же мы отцепили вагоны, - сказал он, только теперь понимая, что натворил. - Хвостовой локомотив! Это же... - он запнулся, подбирая слово. - Это же электричка...

Отвергнутая мысль обрела крылья, развела их, вспушила перья и принялась облетать стонущее сознание Зевка. Барьер сломался, безнадежность ситуации стала очевидной.

- Сучара! - Лайка подошла к Обмылку, размахнулась и ударила его по лицу. Обмылок немедленно ответил ей медвежьей затрещиной - ударом, который едва не снес Лайке голову.

- А ты где была? Что случилось с твоими хвалеными мозгами? Отсырели? Померзли?

- Лопнули, - простонала та, держась за голову. - По слову твоему...

Зевок бухнулся на камни, рванул на груди скафандр - ничуть его, между прочим, не повредив - и бессильно завыл:

- Падлы! Падлы! - выкрикивал он, колотя кулаком и выбивая кровь не то из камня, не то из плоти. - Только начали жить! Все, думал, будет, как у людей!...

- Чего захотел, - не удержалась Лайка.

Обмылок, проклиная себя за недальновидность, снова вжался в стальную дверь. Он нюхал ее, лизал, оглаживал, скребся подросшим ногтем, пытался принять в себя хоть малую толику ее существа в надежде, что это подскажет ему выход, подарит секрет. Свод пещеры похохатывал инфразвуковым басом, вселяя дополнительный ужас. Обмылок отлип от стены и пнул Зевка, который не унимался в своих стенаниях - вообще, на протяжении путешествия, в отряде "Надир" только и делали, что пинали, щипали, унижали друг друга, презирали за низкое происхождение, в котором сами же и отражались. Когда бы не пружина целенаправленности и повиновения, неутомимо гнавшая их вперед, распрямляясь; нашептанная Нором над жадным до содержания протоматериалом, то есть закваской, которую впоследствии развезли по верным ему малинам, - когда бы не все перечисленное, такому отряду, лишенному внутреннего согласия и не знающему любви, было бы нипочем не справиться с самой простой задачей; члены отряда передрались бы, разорвали друг дружку на второсортное мясо и умерли, подавившись собой.

Поэтому привыкший к худому Зевок не внял пинку и лишь отодвинулся. Он продолжал раскачивать головой, лепетать какие-то жалобы и, наконец, свернулся калачиком, притворился зародышем, смолк.

- Заводской брак, - Лайка плюнула на Зевка. - И ты не лучше, - она сверкнула глазами, перекинувшись на Обмылка, так как боль от затрещины успела рассеяться и забылась. - В тебе сработал механизм самоуничтожения, да не ко времени. Надо думать, прежде чем отцеплять.

- Ты помогала, - сумрачно напомнил Обмылок. - Какая нам разница, когда сработает механизм? Он включился, едва мы вышли из ванн и потянулись к хозяину. Который есть пастырь злой и недобрый; он с самого начала задумал сделать так, чтобы мы взорвались вместе с чертовым Центром.

Лайка пошла на мировую:

- Ладно, старшой, - каждое признание Обмылка начальником причиняло ей раздражение, вызванное мнимым умственным превосходством. - У нас нет другого выхода, кроме этого входа, - тень улыбки мелькнула и скрылась. - Мы не будем взрывать отсюда. Надо проникнуть внутрь, заминировать помещение и выйти другим коридором.

- Надо, - ехидно согласился Обмылок. - Ты сначала войди, а потом...

Он не договорил и бросился к двери, уловив новый звук.

- Молчать, - прошипел Обмылок так, что даже Зевок закаменел, уподобившись зверю, который припал к земле, думая прыгнуть.

- Еще одна дверь, - донеслось из скалы.

При звуке этого голоса нательные волосы Обмылка, приутюженные и обузданные скафандром, ожили и попытались подняться дыбом.

- Открываем, - продолжил сосредоточенный голос.

Обмылок отпрыгнул, попятился, наводя орудие смерти на массивное колесо, которое вдруг провернулось. Дверь осторожно приотворилась; хлынул свет. Толстый дверной овал отошел сперва на полметра, затем распахнулся настежь - резко, слепя отряду глаза. На пороге обозначился Голлюбика; Вера Светова и Наждак шли следом. Они были настороже, они приготовились к худшему.





Глава 16

Как получилось, что два отряда, столь неожиданно столкнувшиеся носами, не уничтожили себя в братоубийственном и скоротечном огневом контакте? И первые, и вторые готовы были бить на поражение без малейшей заминки - за исключением одного-единственного случая, не предусмотренного рассудком; вернее, предусмотренного, но высокомерно неучтенного. Зато подсознание не дремало и отказалось выстрелить в собственное зеркальное отражение. Бить зеркала - дурная примета, нашептывало оно, баюкая гневный разум.

"Разбитое зеркало - к покойнику", - любил говаривать генерал-полковник Точняк по поводу и без повода; дела развернулись так, что суеверная примета наполнилась буквальным смыслом.

Наполнилось и самое подземелье - змеиным шипением, в которое преобразовалась присказка, искавшая себе материальных звуковых форм. "Зенит" и "Надир", напоминая освирепевших котов, волею судьбы собранных в стаи: уши прижаты, глаза сощурены, клыки обнажены. Их будущность повисла на волоске, но верно сказано, что красота спасет мир. "Стойте!" - Вера Светова нашла в себе силы вострубить в тот самый последний, предсмертный миг, когда зеркальные страхи посторонились, освобождая пространство для шума и ярости.

- Да, стойте, - подхватила Лайка, не сводя ревнивого, испепеляющего взора с благообразной соперницы.

- А ведь я тебя предупреждал, Обмылок, - сказал Ярослав Голлюбика будничным тоном. - Я намекал тебе, что моя возьмет. Все могло кончиться быстрым и безболезненным добром, но ты подался в бега.

Последние слова Голлюбики прозвучали настолько фальшиво, что даже враг на секунду расслабился и улыбнулся. Напряжение немного снизилось. Обмылок, не опуская оружия, шагнул вперед, но Голлюбика, улыбаясь ответно, погрозил ему пальцем.

- Я никак не ждал такого сюрприза, - признался Голлюбика и демонстративно вложил пистолет в кобуру. Он угрожающе поиграл пальцами, как бы разминая их. - Голыми руками, - доверительно сообщил Ярослав. - Я с удовольствием задушу гадину в ее собственном гнезде.

Обмылок, не глядя, передал свой пистолет Зевку.

- С тем же удовольствием сделаю то же самое. Мне тоже не терпится задушить гадину в ее гнезде.

- Командир, - прозвенел Наждак, - посмотри сюда.

- Что там? - спросил Голлюбика, продолжая следить за Обмылком, который переминался, сокращался, напрягался и расслаблялся.

- Эмблема, - в смятении пояснил Наждак. - Здесь совсем другое. Здесь... - Он замолчал, не смея выговорить невозможное.

Голлюбика, владевший редким боевым искусством несопряженного зрения, скосил правый глаз на дверь, которую они столь предупредительно распахнули перед отрядом "Надир". Другой глаз остался на месте, изучая сломанную переносицу Обмылка. Двуглавая птица, которая со значением поблескивала на дверном овале, лишила Ярослава уверенности. Он не показал этого ни словом, ни жестом, однако затянувшееся молчание недвусмысленно говорило о сильном замешательстве. То, что предстало свободному глазу Голлюбики, сбивало с толку и не укладывалось в мозаику. Зато сложилось у Лайки - быстрее даже, чем у ее прародительницы, ибо мышление Лайки было вернее настроено на волну каверз, неприятностей и предательства.

- Вас объегорили, - изрекла она со вздохом отвратительного облегчения. В нем чувствовалась радость тому, что мир оказался еще хуже, чем грезилось. - Давайте же взрывать - вы со своей стороны, мы со своей. Все и поляжем, - она нервно зевнула, и стола ясно, что Лайка переигрывает, изображая усталую разочарованность.

Зевок не выпускал из поля зрения Наждака, но пуще - того, что виднелось за его левым плечом: дальнего дверного проема, где смутно маялся такой же локомотив, как и тот, на котором прибыли диверсанты "Надира". С такого расстояния череп и кости, заключенные в пентаграмму, были почти неразличимы, но Зевок готов был побиться об заклад, что видит слюнявые потеки. "Братишкина харкотина", - взволнованно угадал Зевок. Он присмотрелся внимательнее, и различил лукавую змею, прибитую двумя гвоздями к деревянному кресту в подражание алхимической акварели Авраама Еврея. Наждак, не выдержав острого взгляда, сделал страшное лицо и оглянулся, желая увидеть предмет, который владел вниманием двойника. Истина мало-помалу проникала в его огорошенный разум.

- Правильно, сестренка, - Вера Светова, сказав так, спрятала оружие, как и Ярослав, но не из жажды голого удушения. Готовыми к бою остались Лайка, Наждак и Зевок, у последнего было даже два пистолета, свой и Обмылка. Светофорова первой показала, что их отряд готов заключить временное тактическое перемирие. - Ярослав, - от этого редкого в простоте обращения по имени в душе Голлюбики набух маленький бутон, окруженный терниями и волчцами. - Мы попали в некрасивую историю. В этом Центре кадят двум богам. Это общий Центр.

Повисла тишина, и сделалось как бы очередное безмолвие - в который раз, столь частое в их противонаправленных странствиях, полных напряженных остановок, стоянок и секундных замираний, что сосчитать эти паузы было нельзя. Это внешнее молчание полнилось ожесточенной разноголосицей, яростными и бесплодными переговорами душ, не умевших достучаться одна до другой. Трое стояли против троих; первая тройка - во внешней тьме, не допускаемая в озеро машинного света; вторая - на границе между светом и тьмой, напоминая трех ангелов-стражей, поставленных стеречь Истину от грязных лап и чумазых копыт.

Над ними нависала километровая каменная толща, внутри которой напружились каверны и пузыри, пригодные для обитания бестолковых букашек; громадный, окаменелый, ноздреватый сыр, сочетавший в себе сразу приманку и мышеловку, заключивший чужаков в душные, враждебные недра. Два поезда, подобные жучкам-червячкам, проточившим ловкие ходы, стояли себе, уже бесполезные, и гордо сносили унижение от человеков - человеки их построили: ужели, обретя от человеков блеск и лоск, не принять и позор, не стерпеть наказание?

- Нам нужны гарантии, - разорвала тишину Лайка.

Ярослав Голлюбика выгнул бровь:

- Какие-такие гарантии, существо?

- Такие, что вы не ударите в спину. Мы попали в ловушку, нам надо принять коллективное решение. Мы готовы на какое-то время уступить вашему первородству...

- Совсем ополоумели, - сказал на это Наждак, которого передергивало при одной мысли о братских узах, роднивших его с Зевком.

Зевок, давно забывший, как убивался, растянул гуттаперчевые губы в гнусной улыбке и звонко пощелкал себя пальцами по длинным желтым зубам. Он забрал дыхание в горсть, сунул нос:

- Извиняйте, - он отвесил полупоклон с полуприсевом. - Пахнет от нас. Летучих мышей промышляли.

- Худые у вас господа, - заметил Голлюбика. - Нешто харчей пожадничали?

- По внутренней склонности кушали, - в Зевке все сильнее обозначалось юродивое начало: ерничество и карикатура, маскировавшие моральный вакуум.

- Притормози коней, - бросил Зевку Обмылок. Приняв решение, он осторожно предложил: - Мы готовы разоружиться при условии, что и у вас не будет оружия.

Голлюбика чуть поразмыслил над мирной инициативой, сводившейся к нулевому варианту.

- За всем не уследишь, - хмыкнул он. - Почем нам знать? Ваши дружки-уголовники в два счета могли обучить вас всяким штукам... полостному сокрытию, например.

Обмылок, заподозренный в анальной контрабанде гвоздей и бритв, развел руками:

- Давайте заголимся! Скинем все, предъявим полости... Полный учет и контроль!

- Инспекция, - поддакнул Зевок.

Света Верова тронула Ярослава за локоть:

- Командир, - прошептала она с некоторой досадой. - По статусу такие разумные предложения должны исходить от нас. Мы теряем позиции.

- Да, но дальше уже не пойдешь, - раздраженно огрызнулся Голлюбика. - Полостной досмотр это предел, чего же боле?

- Животы вспороть, - посоветовал Наждак, прислушивавшийся к разговору.

Ярославу было ясно, что придется рискнуть. Уничтожением противника ничего не добиться - во всяком случае, пока не разрешатся сложившиеся затруднительные обстоятельства.

- Договорились. Будь по-вашему. Раздеваемся, где стоим. Первые, кто заголится, изучат друг друга и отойдут на десять шагов. Следом - вторя пара...

- Женщины первые, - облизнулся Зевок.

- Здесь нет женщин, - осадила его светофорова. - Здесь бойцы.

- Да и с мужчинами не густо, - подхватила Лайка с неожиданным подобострастием. Если ненависть к старшей сестре откладывалась, то на смену этому понятному чувству приходило угодничество. Видя это, светофорова с жалостью смерила Лайку взглядом, испытывая желание погладить ее:

- Не иначе, схалтурили. Кустари! Как же тебе, милая, не повезло.

Несмотря на оскорбительный смысл таких речей, Лайка не обиделась - напротив, она ощутила к Вере доверчивое расположение: симпатию. За всю короткую жизнь ее еще ни разу не пожалели.

- Не так уж я и дурна, - возразила Лайка заносчиво, ступила вперед и, взявшись за облегающий капюшон ото лба, стала стягивать скафандр единым движением, как змеиную кожу.

Вера Светова последовала ее примеру. Она, подобная бабочке в той же мере, что и Вечной молочно-белой Невесте, переступила через утепленный прорезиненный блин. В пещере было холодно, но на ее коже, местами казавшейся гипсом, местами - мрамором, не выступил ни единый пупырышек. Светофорова остановилась, поджидая Лайку. Той не давалось единое движение. Досмотр задел древние струны, и Лайка спешила продублировать грациозный акт отважного и гордого бесстыдства. Ее жестам недоставало культуры; она освободилась от скафандра суетливыми и угловатыми рывками, которые приличествовали не змее, но, скорее, собаке, ловящей блох. Когда же ее старания увенчались успехом, и она сделала встречный шаг к Вере, никто уже не смог бы отрицать их обворожительного сходства. Короткие стрижки позволяли с легкостью дорисовывать то косу, то скульптурные ручные обрубки, то весло, то русалочий хвост.

- Мы будем принимать неэстетичные позы, - предупредила Вера Светова.

Лайка, не дожидаясь сигнала к началу и радостная от того, что ей хотя бы в интересах дела дозволяется оскорблять мужские взоры неаппетитными телодвижениями, встала на четвереньки и задрала зад. Светофорова, перенявшая от скульптур не только изящные контуры, но и ледяное спокойствие, поиграла пальцами совсем, как Голлюбика, и приступила к осмотру.

- Чи... пусто, - поправилась она через минуту. - Повернись лицом, открой рот.

- Вот черт, - не выдержал Зевок, которому вдруг сделалось тесно в обтягивающем костюме.

- Ты умеешь досматривать? - с беспокойством спросила Вера Светова. - Ты должна напрячься, вспомнить и выполнить все, что знаю я.

Лайка пожала плечами:

- Не боги горшки обжигают. Но и Москва не сразу строилась!

- Я девица, - предупредила светофорова. - Если порвешь мне что-нибудь - горько пожалеешь. Это пытались сделать люди, которые тебе не чета. И все отправились несолоно хлебавши.

Лайка захлопала глазами:

- А он... - Она запнулась, красноречиво взглянув на Зевка. Тот сделал вид, что пересчитывает каменные сосульки. Лайка вдруг залилась румянцем, догадавшись, сколь глупо и неосторожно шутила с клоуном, разыгрывая незнакомство с понятием "девушка".

- Время румянца и время багрянца, - изрек Обмылок, явно что-то путавший.

- Сделанного не вернешь, - вздохнула Света Верова и повысила голос: - Ну? Пошевеливайся, мне холодно.

На Голлюбике вздыбилась борода:

- Смотреть! Всем смотреть! - зловеще приказал Ярослав. Он тешил себя мыслью, что кто-нибудь, да заплатит за унижение жемчужины сыска.

Мужчины-"зенитовцы" подавленно смотрели, как Лайка, изрядно напуганная ответственностью, досматривает Веру; даже у Обмылка и Зевка промелькнула мысль о низости происходящего. Это насилие, сопровождавшееся вторжением в недозволенные сферы, оскорблением самой идеи прекрасного и доброго, на какой-то миг заставило их усомниться в правоте своего служения. Но такая крамола, пусть и занявшая доли секунды, не могла остаться безнаказанной. Ослушников скрутило и вывернуло наизнанку, как и саму Лайку, совсем недавно, когда она осмелилась помыслить неповиновение. К чести Ярослава и Наждака, они не воспользовались временной беспомощностью врагов и терпеливо, хотя и с удивлением, ждали, когда закончатся их мучения.

Голлюбика первым сообразил, в чем дело.

- Изуверство, - он сжал кулаки, пытаясь представить хозяев, которые послали эти неразумные копии на черное дело.

- Фашисты, - эхом отозвался Наждак. - Может, вольем им нашего, от всех напастей?

- Не сейчас, - сказал Голлюбика, видя, что противник приходит в себя. - Повременим. Посмотрим на их поведение...

Лайка отступила от Веры, которая даже непристойную позу сумела скрасить и обернуть к своей выгоде, выглядя гордой львицей.

- Пусто, - вердикт прозвучал вымученно и глухо.

Как ни в чем и ничто не бывало, Вера выпрямилась:

- Отходим, - она, в отличие от Лайки, говорила мирно и просто. - Давайте, юноши, ваша очередь. Мы можем отвернуться.

Голлюбика поскреб в затылке:

- Да, так будет лучше, - согласился он, решив, что мужские пары справятся с надзором и контролем самостоятельно. - Наждак и ты... - Он замялся. - Зевок, правильно?

Зевок хмуро кивнул.

- Позорные же у вас кликухи, - пожурил Ярослав самодельных мужчин. - И не противно вам?

- Чем богаты, - с вызовом, дерзко ответил Обмылок. - Хватит трепаться, дело не ждет. Ступай, - он подтолкнул Зевка в спину.

Не прошло и четверти часа, как шестеро близнецов, чья безоружность считалась отныне доказанной, вновь выстроились друг против друга посреди хтонического царства - такими, какими явились на свет и тьму; обнаженные, незащищенные, открытые как опасностям, так и благоизлияниям.

Локомотивы - ближний и дальний, стоявший по ту сторону неизученного покамест Центра Зла и Добра - внезапно ожили. Лишенные возможности разглагольствовать и пугать, они захрипели, как будто протестовали против обнажения голов, чресел и сути вообще. Но хрип самоуверенных машин, понесших наказание от господствующей расы, захлебнулся и стих, оставленный без внимания.





Глава 17

Центр Хирама и Святогора, Инь и Янь, пункт стратегического управления мировыми событиями, сверкал электрическими огнями, отраженными от стен, которые были убраны ладно подогнанными стальными панелями. Не решаясь выйти на середину круглого, как шайба, помещения размером с небольшой стадион, перемешавшаяся агентура предпочла красться по его периметру. Осторожно ступая, незваные гости щупали стену; та же, через каждые десять шагов, реагировала услужливым разъятием: одна за другой открывались двери, разверзались люки, за которыми чернели незнакомые коридоры ("Восемнадцать штук", - вспомнил Голлюбика рассказ генерала Точняка). В каких-то ходах стояли локомотивы; в трех коридорах струились воды и покачивались лодки, готовые к отплытию в неведомое; однажды им даже встретился скучный ослик, впряженный в тележку; ослик спал; муляж кавказца-возницы тоже клевал носом - мешковатая, небритая кукла на сдохших батарейках, с дремотным орлиным профилем.

- Сто дорог, - отметил Ярослав. - Выбирай любую.

- Давай, выбирай, - подначил его Обмылок. - Приедешь, братка, прямиком на консервный завод, станешь завтраком для собак и туристов.

- Нам выбирать не из чего, - усмехнулась Вера. - Нам нужен лифт. Путь наверх, к свету - он самый верный. Я ни за что не доверюсь этим коридорам.

- Вау, - гавкнула Лайка, все прочнее подпадавшая под влияние Вериного авторитета.

- А если мы не найдем лифта? - спросил Наждак, запрокинул голову и сощурился на гладкий потолок, растекавшийся куполом-шапито.

- Тогда ты почитаешь брошюру, и все образуется, - съязвил подлый Зевок. Ему, не испытывавшему никакой любви к слову, приходилось мириться с этой страстью Наждака, которая кипела в нем как бы независимо и жгла огнем.

...Двери множились. Круг был пройден впустую: им открывались ходы - весьма вероятно, что спасительные, но не явилось ничего, способного вознести или низвергнуть. Поэтому, когда периметр был изучен и найден неутешительным, им не осталось иного выхода, как двинуться к центру окружности, куда они и так бы пошли при любом стечении обстоятельств. Изучение единственного и, по всей видимости, главного сооружения пустынной арены откладывалось на сладкое - или на горькое, как уточнил Обмылок, отравленный пессимизмом. Этим сооружением был огромный штурвал, закрепленный посреди зала: двуцветное, черное с белым, рулевое колесо, перенесенное, казалось, со старинной бригантины, отвоеванное у флибустьеров.

- Порулим, - бодро высказался Голлюбика и медленно двинулся к колесу.

- Поаккуратнее, - предостерег его Обмылок. - Может быть, там бомба?

- Что с того? - усмехнулся Ярослав. - Тебе-то какая беда? Выполню за тебя задание...

О том, что такое же задание висело над ним самим, Ярослав счел за лучшее не вспоминать до поры.

Штурвал был изготовлен под дерево, неизвестный мастер сымитировал даже трещины и отверстия, проточенные жучками. Настал неизбежный момент, когда его взяли в кольцо; оробели даже самые отчаянные, то есть все, и никто не решался первым дотронуться до колеса истории - в том, что это было именно оно, мало кто сомневался. Окружившие штурвал подступали к нему мелкими шажками, каждый по очереди, и боязливо возвращались в круг отчуждения.

- Интересно, что находится над нами, - задумчиво молвила Вера Светова, пожирая глазами руль. - Там, на поверхности.

- Горы, - уверенно сказал Ярослав. - Уральский хребет. Мы находимся в точке "ноль", в солнечном сплетении. С одного бока - Европа, с другого - Азия.

- А может быть, мы под Красной площадью, - Зевок, видя, что его никто не собирается убивать за вынужденную незаконорожденность, освоился и даже, будто имел право на размышление, почесал давно заросший подбородок. - Там стоит километровый столб номер один! - И он гордо посмотрел на своих товарищей, думая, что отличился.

- Формалист из формалина, - оборвал его Наждак. - Столб - деревяшка, где скажут, там и воткнут. А суть, ядро, всегда на одном месте.

Голлюбика присел на корточки, пригляделся.

- Видите? - спросил он заинтересованно и легко, не деля собравшихся на своих и чужих в угоду глобальному примирению и согласию. - Ось, а в ней - кнопка. Прямо под заводским клеймом, закрашенная.

Он выпрямился, отважно подошел к штурвалу и, по-прежнему, не касаясь его руками, осмотрел с обратной стороны.

- И здесь есть кнопка, - сообщил он.

Лайка ударила себя по лбу:

- Точно! - крикнула она. - Две штуки! Для ваших и наших!

- Не думаю, - снисходительно возразила светофорова. - Я совершенно уверена, что наше начальство не подозревает о присутствии противника.

- Что ты хочешь этим сказать? - оторопел Наждак. - Разве это не сговор?

- Скорее всего, нет - всего лишь незнакомство двух рук, правой и левой. Одна не ведает, что творит другая. В этот Центр приходят рулить то наши, то ихние. И рулят себе, как наметили. Это общий Центр для мирного сосуществования.

- Но стороны об этом не знают, - подхватил Голлюбика и с восхищением уставился на светофорову. Наждак крякнул, выставил большой палец. Обмылок, разумея, что все надежнее уравнивается в правах с прототипами, сделал то же, но выбрал, по неотработанности жестов, палец другой, неправильный - он вообразил, будто нет никакой разницы, но ему сделали замечание.

Ярослав Голлюбика перекрестился. Никто не успел остановить его, только Вера выдохнула: "Берегись!" - а он уже, взявшись левой рукой за верхний край колеса и ощутив потаенный сверхпрочный сплав, истинную текстуру изделия, воспользовался теперь уже указательным пальцем и утопил сердцевинную кнопку. Оба отряда попадали на пол, зажимая уши, потому что по залу прокатился грозный, невразумительный ропот. Что-то гулко лопнуло: это пришли в движение скрытые барабаны и шестерни. Где-то под полом ударил колокол; тяжкое эхо набата прокатилось по Центру, сметая редкую пыль. Верхняя половина купола, отслоившись и разделив помещение надвое, начала поворачиваться. Последовал оглушительный щелчок: какая-то деталь встала на свое место, взлетел шатун, заработали ходовые части. Купол разломился, панели разъехались. Ярослав Голлюбика, который первым справился с паникой и подсматривал за движением одним глазом, увидел, как в поднебесье обнажается огромная карта мира - нарочито выпуклая, благодаря чему создавалось впечатление, будто их родина, составлявшая пусть и значительную, но все же часть общей, выдается вперед, подминая и оставляя позади все прочие народы и государства. По телу родины бежала сыпь красных и синих огоньков - опорные пункты влияния, сообразил Ярослав. Красные огоньки наступали, тесня синие, но в следующую секунду картина менялась, и синие начинали одерживать верх.

- Как же так, - выдавил из себя Наждак. Глаза его так и бегали, повинуясь огонькам. - Как же они не пересеклись? не встретились здесь, наши с ихними? - Он, не обращаясь ни к кому конкретно, кивнул на группу "Надир", неотличимую в наготе от "Зенита": ломброзеанская разница сгладилась под действием тягот путешествия, то есть внешней среды.

Вера Светова досадливо отмахнулась:

- Нашел проблему! Первые приходят днем, вторые - ночью. Раздельное существование, понимаешь? Солнце и Луна, Свет и Тьма, полдень и полночь. Им не встретиться. Это Центр - как место стыка двух полюсов магнита. Рука руку не знает, но рука руку моет и бьет.

- Но эти времена прошли, - угрожающе вымолвил Голлюбика, и все увидели, что он крепко сжимает штурвал. - Сейчас рулит Правда. Потом я застопорю колесо намертво...

Он не закончил, сбитый с ног Обмылком, который, воспользовавшись общим притуплением бдительности, взвился в воздух и обрушился на своего самонадеянного двойника.

- Руль!... - хрипел Обмылок в исступлении, раздирая вражескую бороду и не умея уберечь своей, тоже подросшей. - Верни руль! А! - вскрикнул он и ослабил хватку, ужаленный программным требованием, которое немилосердно включилось в нем в ответ на желание не взрывать, а лично рулить в Неправую сторону. - Взорвать! Взорвать! - жалобно застонал Обмылок, повинуясь. Сила вернулась, он снова навалился на Голлюбику, твердя одно: - Взорвать!... - Тупая программа, напрочь лишенная гибкости, хотела одного, не сообразуясь с выгодностью альтернативы.

Светофорова присела, сгруппировалась, распрямилась пружиной и пала на Обмылка, возившегося поверх Ярослава. Зевок и Лайка рванулись на помощь, но их остановил Наждак, в руках у которого неизвестно откуда объявились ножи. На лице Зевка, досматривавшего Наждака, написалось такое недоумение, что тот свирепо захохотал:

- Солобоны! С кем потягаться затеяли, а?

Вера Светова размахнулась и ударила Обмылка по шее хитрым крученым ударом, от которого у того сразу повисли руки. Ярослав высвободился, плюнул, вскочил на ноги и запрыгал, как боксер на ринге, ища себе грушу.

Карта мира продолжала мерцать, приглашая к участию в глобальных событиях. Светофорова отлепилась от Обмылка и обратилась к приплясывавшему Голлюбике с упреком:

- Ты погорячился, старшой. Они хотят участвовать в миростроительстве, это естественно. Имеют право. нас предали, понимаешь? По незнанию, по недосмотру, но - предали.

- Кто имеет право? Они? Да спрячь ты ножи, - разозлился Голлюбика, имея в виду наждака, и ножи исчезли так быстро, что никто не успел заметить, куда. - Они не могут рулить. Они одно заладили - разрушить.

- Это не вина, это беда, - наставительно напомнила Вера. - Ей, между прочим, можно помочь. Все необходимое есть в аптечке. Послушай, Ярослав! Сколько лет ты бьешься с Неправдой? И только ради того, чтобы в свой звездный час соблазниться? Мы с ними находимся в одинаковом положении. Давай установим настоящий паритет, а право рулить ты завоюешь в честном поединке...

Голлюбика рассерженно утерся рукой: с его усов капала кровь.

- Как будто поединок был нечестным, - проворчал он. - И что же будет, если он победит? - Ярослав качнулся к Обмылку, который теперь сидел смирно и растирал себе руки, сколько хватало восстанавливавшихся движений. Руки медленно оживали. - Дадим ему рулить? Чтобы на планету сошла ночь? Нам никто не поручал и нас никто не выбирал передавать ему руль, товарищ светова, - от волнения Голлюбика заговорил маленькими буквами там, где это не полагалось. - Не было такого приказа.

- Но ведь и ты потянулся к штурвалу не по приказу, - резонно заметила Вера. - Если бы все вышло по глупому приказу, Центр уже лежал бы в руинах, а там, наверху, воцарилась анархия. Здесь не Добро и не Зло, здесь Равновесие. Бог смотрит на нас и ждет нашего выбора. Мы отступим от казенщины и сделаем по совести, и будет либо Свет, либо Тьма. Мы избраны судьбой, командир. Неужели ты этого не чувствуешь? Другого такого случая не представится. Сегодняшняя встреча не случайна, от нее зависят судьбы...

- Да мне-то что, - сдался Голлюбика и фыркнул. - И с чего я распереживался? Все равно его не возьмет! Все равно по-моему будет! Наша всегда верх брала, возьмет и теперь!

Обмылок, явно несогласный с прогнозом погоды, молчал, боясь нового приступа болей.

- Так что же - подлечим ему мозги? - Вера Светова, не дожидаясь ответа, повернулась к проему, через который ее отряд проник в Святая Святых. - Я схожу за аптечкой, - сказала она решительно. Света Верова чувствовала, что больше не нуждается в командирском одобрении.

- Иди-иди, - сумрачно рыкнул Голлюбика, продолжавший оценивающе рассматривать выздоравливающего Обмылка. В его собственном мозгу нарисовалась картина будущего поединка Пересвета с Челубеем, здесь и сейчас. Правда куется не только на небесах, но и в преисподней.

Лайка и Зевок жадно следили за действиями светофоровой. Вера преломила ампулы, наполнила шприц и приблизилась к Обмылку. Двойник, темная ипостась Голлюбики, опасливо шевельнулся, готовый выбить лекарство из Вериных рук. В пяти шагах от них разгоралась перепалка:

- Подлянка будет, старшой! - пророчествовал Зевок. - Не давайся! Вспомни про их ножи!

- Угомонись ты, придурок, - огрызалась Лайка. - Они нас вылечат. Больше не будет больно, понимаешь?

- Сейчас, жди, - Зевок не верил и готовился защищаться.

- Заткнись, тебе сказано, - вмешался Наждак. - Сейчас как огурчики станете... с какими сразиться не стыдно...

А Вера Светова подступала, держа наготове ампулы. Голая площадка, залитая светом ламп; голая точеная фигурка со строгим лицом античного юноши и со шприцем в руке напоминали безвкусный многозначительный коллаж, посвященный гибельным путям цивилизации. Подобные коллажи создают претенциозные пьяницы в шарфах и беретах, ютящиеся в так называемых студиях, заполонившие разные антресоли, предпочитающие однополую любовь к таким же бесполым, как они, существам; все они почему-то именуют себя сюрреалистами, авангардистами, но, стоит делу зайти о свете и тьме, как фальшивая позолота слетает, и вот в зубах у античного юноши возникает уздечка, которая при близком рассмотрении оказывается резиновым жгутом - ближе к реальности, друзья, долой надуманную бездарность. Вера Светова ступала кошачьей поступью; выражением глаз она показывала, что делает доброе и бескорыстное дело.

- Зарежет, старшой, не подпускай! - взмолился, заламывая руки, Зевок. - Отравит!

Ни слова не говоря и даже не останавливаясь, Вера Светова взмахнула шприцем и демонстративно вонзила иглу в собственное предплечье слоновой кости. Обмылок и Голлюбика невольно прислушались, ожидая хруста; светофорова на ходу ввела себе кубиков пять из десяти. Она продолжала идти.

- Ну и что? - не успокаивался Зевок. Он не заметил, как Наждак зашел сзади; тот, сработав мгновенно, взял его горло захватом. Теперь из отряда склепков только Лайка сохраняла боеспособность; Зевок застыл, зная, что дернись он - и свет для него умрет; Обмылок же еще не до конца оправился от парализующего удара. Ярослав Голлюбика удовлетворенно констатировал:

- Итак, ребята, вы видите, что мы тут не шутки шутим. Правота придает нам силы. Оставим каверзы и подвохи на долю ваших магистров и чародеев. В шприце - наше безопасное ноу-хау, у ваших такого нет. Снимает гипноиндукцию на молекулярном уровне, нейтрализует порчу и наговор, ликвидирует сглаз...

- В глаз? - встрепенулся Обмылок. - В глаз? Почему - в глаз?

- Я согласная. - Лайка, чей светофорный путеводительный разум учился вовсю, благодаря чему она все сильнее склонялась к позиции противника, проводника мудрых и благолепных решений, подошла к Обмылку и доверчиво села рядом.

- Молодец, сестричка, - похвалила ее Вера Светова. Никто не заметил, когда она успела выплюнуть жгут и перетянуть им расслабленное плечо Обмылка. - Рука-то получше? - заботливо спросила светофорова с видом истинной сестры милосердия.

Обмылок, поддаваясь обаянию и ласке, кивнул.

- Почти прошла.

- Вот и славно, - игла вошла в белый обмылок плеча, покрытый липким и, по безжалостному замыслу Нора, ледяным потом.

- Уравняем шансы, - Наждак залихватски подмигнул из-за левого уха Зевка, который предусмотрительно откладывал сопротивление. Чугунный ошейник сжимался при малейшем рывке.

Вера Светова подула на ранку, ободряюще улыбнулась и отправилась за новой порцией.

- Эй! - окликнул ее Голлюбика. - Товарищ Светова, обожди! Может быть, остальным не надо? Дуэль-то наша!

- Это бесчеловечно, - нахмурилась Вера, и Ярослав, видя, что она сделалась мрачнее тучи, устыдился. - Всякая тварь стонет и изнемогает под игом, - рассуждала Света Верова, отворачиваясь от командира. Она грациозно вышагивала, удаляясь к проему. - Это не дело!

Больше никто не спорил. Пятью минутами позже агенты Нора были обработаны и ощущали угрюмую, робкую радость: отныне они могли без помех помышлять о мелком бунте, не страшась ужасных судорог и корчей.

- Доволен? - поинтересовался Наждак, разжал локоть и вытолкнул Зевка вон. - Молись, чтобы старшой - наш старшой, - уточнил он, - победил. Замолвлю словечко, возьму тебя на оклад, в гараж. Нареку тебя братом; сочиню, что ты приехал из деревни...

Обмылок успокоился настолько, что взялся расхаживать взад и вперед, что-то соображая.

- Как будем драться? - вдруг спросил он. - Стрелять с десяти шагов?

- Никакой стрельбы, - отрезала Вера. - У меня не полевой госпиталь.

Голлюбика в последний раз приценился к двойнику, подумал.

- Чего мудрить? Арм-реслинг - вот самая простая и надежная процедура. Бескровная, показательная, с убедительным результатом.

- Идет, - согласился Обмылок и стал озираться в поисках опоры. - На что локти поставим? На колесо?

- Нет, неудобно. Принеси бомбу, - приказал Ярослав Наждаку. - Символично получится.

- А не?... - тревожно взметнулся Наждак.

- Не дрожи, - усмехнулся Голлюбика. - Сколько раз ты ее стукнул, пока по колодцам лазал?

- Вот я и говорю, - недовольно пробормотал Наждак, однако повиновался и приволок рюкзак с диверсионной начинкой.

- Садимся по-турецки, друг против друга, - прикинул Ярослав. - Работаем на счет "три".

Когда противоборствующие стороны заняли положенные места, происходящее стало казаться странной смесью научной фантастики, былинного эпоса и спортивного состязания. Две обнаженные фигуры, мужиковато-бородатые, с хитрыми глазками, расположились в непосредственной близости от судьбоносного колеса, разделенные взрывоопасным рюкзаком. За их спинами, по двое на каждую, томились другие мужчины и с ними - женщины; тоже обнаженные, тоже атлетически сложенные, как будто прибыли из прогрессивного будущего нагишом, не зная местных пуританских обычаев, или позировали для голографического информационного выпуска с дальнейшей отправкой в глубокий космос, где потрясенные братья по разуму склонят свои водянистые головы перед величием земной цивилизации. Над ними же взволнованно играл огнями полигонистый полуглобус, выпячивая таинственную и непредсказуемую страну, надежду и совесть языков.

Соперников обуял простительный азарт. Обмылок, из головы которого мгновенно выветрилась память о причиненной ему милости, равно как о проявленном к нему великодушии, сверкнул глазами и выставил согнутую руку. В бицепсе и трицепсе пузырилась, ища себе выхода, прежняя сила, ныне полностью восстановленная.

- Играючи одолею, - пообещал он. - Штурвал будет мой! Рулить буду круто, загоню твое гнилое отечество в каменный век.

- Ошибаешься, оно отправится к звездам, - не уступил Голлюбика. (Мы не слышали этого, но догадаться не трудно). - Богу все видно, наше дело правое, победа будет за нами - так-то, братья и сестры. Я не завидую вашей компании, - с серьезным видом признался Ярослав и поставил локоть на бомбу. - Господь жалеет даже дьявола, но дьявол ежится от Божьей любви.





Глава 18

Кисти сложились, пальцы сплелись.

- Не так, - скривился Голлюбика. - Пусти меня.

Ладони потоптались, прилаживаясь одна к другой; наконец, они обнялись, склеились намертво и закаменели, готовые следовать векторам физической нагрузки.

- Считайте! - распорядился Ярослав.

- Да, считайте! - эхом вторил ему Обмылок.

Секунданты, они же болельщики, они же личный состав, набрали в грудь воздуха, который, ранее стерильный, уже осквернился пещерными примесями, и хором выкрикнули:

- Раз!

(Зевок крикнул "Ein!", но тут же смущенно поправился.)

По сплюснутым ладоням пробежало напряжение, посыпались мокрые искры.

- Два!

Ярослав Голлюбика заглянул Обмылку в глаза и содрогнулся перед открывшейся бездной; из расширенных зрачков ему подавал знаки Нор - Голлюбика не знал основного врага в лицо и видел лишь огненный силуэт в островерхой шляпе с полями и развевающемся халате; фигурка пританцовывала, поворачиваясь так и сяк, ударяла каблуком, раскидывала руки в издевательской "барыне"; халат оборачивался кафтаном с пламенным кушаком; поля шляпы приходили в движение и вращались сатурновым сатанинским кольцом. Что увидел в глазах Голлюбики Обмылок - неизвестно, но хищническая улыбка сползла с его физиономии.

"Генерал, верно, нацепил ордена", - обрадовался Голлюбика.

- Три! - единый вопль соединил "Зенит" и "Надир" так, что они сошлись в общей точке, положившей начало всему последующему.

- Ты знаешь, на кого ты тянешь? - прорычал Голлюбика и надавил. Лицо Обмылка исказилось. - Ты - ничто. Все ваши - ничто. Ты видел нашу ракету? Враги ужасаются, они называют ее "Черная Сатана"...

Обмылок молчал, на лбу его выступила испарина.

Позади него заключалось пари:

- Вставлю доллар, - шептал Зевок Лайке, в очередной раз попадая в безграмотный просак.

Ярослав утроил силу нажима.

- Ты видел наш истребитель? Напрасно! Враги боялись его. Они называли его "Черная Сатана"...

Вера Светова, забывшись от волнения, стиснула руку Наждака.

- Эта последняя, окончательная дуэль, - прошептала она вдохновенно и яростно. - За нами Пушкин... Лермонтов... Пьер Безухов... Базаров...

- Зорро, - продолжил Наждак, схватывая мысль на лету.

Ладонь Обмылка неотвратимо клонилась книзу ("Потому что он - клон, - из последних сил догадалась светофорова. - Все гордое, обособившееся от первоисточника; всякий клон, возомнивший себя самостийным новообразованием, обречен клониться".)

- Ты видел нашу подводную лодку? - хрипел Ярослав. - Она хорошо известна врагам. Они называют ее "Черная Сатана"...

Обмылок натужно застонал, виски украсились вспухшими венами. Он изогнулся, стараясь сместить точку опоры, переместить центр тяжести.

- Ты видел нашего генерала-полковника? Враги разбегались от него в панике. Они прозвали его "Черная Сатана"...

Обмылок затрепетал; этот трепет передался Голлюбике, трансформируясь в озноб победного восторга. Зевок подался вперед, не веря глазам; Лайка прерывисто вздохнула.

- Так! Так! Так!

Ярослав Голлюбика, не находя новых аргументов, а может быть, считая из излишними, перешел к чему-то промежуточному между лаем и карканьем. Пот лил с него ручьями. Обескровленные кисти борцов отливали белым памятным мрамором.

- Херня это все, - выдохнул Обмылок и, совершив невозможное на этом выдохе, одним рывком вернул кулачному конгломерату прежнее равновесие. Он отбросил Голлюбику в исходную точку, восстановил утраченное, разинул пасть и начал гнуть соперника молча, без слов.

- Ты отвечай, отвечай! - вмешательство Наждака было бессмысленным и запоздалым. - Крыть-то нечем!

Но все видели, что Обмылку было чем крыть, а именно - всесокрушающей лапой, которая, как стало ясно через полминуты бесплодного единоборства, нисколько не уступала своей генетической копии.

Вера Светова сказала себе под нос:

- Вот что, товарищ Наждак... по-твоему - у кого из них первого лопнут мозги?

- Типун тебе, - охнул Наждак.

- По-моему, лопнут одновременно, - Вера продолжала строить предположения, не отвлекаясь на риторическое пожелание и вообще не нуждаясь в собеседнике, особенно в Наждаке. Боевые машины не предназначены для обмена мнениями. Вера Светова, еще какое-то время понаблюдав за схваткой, вдруг набрала в груди воздуха и громко провозгласила:

- Ничья!

- Ничья! - не позорным эхом, но по собственному миротворческому почину сказала Лайка.

- Врешь, шалишь, - не согласился Голлюбика и попытался напрячься еще пуще, но тщетно: своими стараниями он только поощрял соразмерное противодействие.

Обмылок трудился с огоньком; он ликовал, ибо сумел перебороть в себе чувство вины перед родителем, а следовательно, и страх вкупе с адлеровскими комплексами. Теперь он соревновался на равных; рядовые бойцы растерянно наблюдали за двумя королями, черным и белым, которые остались одни на доске и обрекли себя на бесперспективное препирательство. С этой шахматной задачей справился даже Зевок:

- Их надо разнять.

Наждак сделал вид, будто не слышит, и Зевок повторил, наглея с каждой фонемой все больше:

- Слышь, братан! Я с тобой разговариваю. Чего ты морду воротишь? Давай разнимать!

- Рубите узел, - постановила Вера.

- Все уже понятно, - Лайка сияла. Она была счастлива, примеряя на себя высокое качество кустарного изделия, то есть Обмылка, не уступившего оригиналу и в честном бою заслужившему штриховой код.

Обмылок и Голлюбика тяжело дышали и буравили друг друга злыми глазками, глядевшими из ям; взъерошенные, красные, с растрепанными бородами, как будто отведали доброго веника в русской парной.

- Парный случай? - с угрюмой иронией съязвил задыхавшийся Голлюбика. - Новая версия сомнительного закона.

- Мели, емеля, - Обмылок ушел от ответа. - Языком вы мастера...

Непримиримые антиподы, соединенные намертво запаянной перемычкой, разогрелись до легкого радиоактивного свечения. Оскорбительная реплика Обмылка адресовалась Голлюбике, но с тем же успехом могла подразумевать любого из зрителей, поскольку те так и не решились расщепить дуэлянтов; им оставалось смотреть и ждать заключительной вспышки, когда борцы перегорят, изойдут масляным дымом. Торсы Обмылка и Голлюбики мерно раскачивались; дыхание превратилось в механический скрежет, перераставший в пришепетывающий вой пробуксовки. Приз, совершенный в своей кругообразной форме, торчал равнодушным и абсолютным нулем. Светофорова рассмотрела, что он образован двумя стальными змеями, которые пожирали друг дружку с хвоста и навсегда подавились.

Бесполезность соревнования постепенно дошла до рассудка противников.

- Может, договоримся? - выдавил из себя Обмылок.

- Это как? О чем? - пропыхтел Ярослав.

- Порулим по очереди. Ты сделаешь, как хочешь... и я сделаю, как хочу...

- А как ты хочешь?

- Какое твое дело? Я же тебя не спрашиваю...

- Лучше взорвать, - заартачился Голлюбика, неожиданно поменявшись ролями с дубликатом.

- Зачем? Построят новый бункер...

- И так построят...

- Это мы еще поглядим... Мы все переменим... чуть влево, чуть вправо...

- А сдаться не хочешь?

- А ты?

Голлюбика натянуто рассмеялся.

- То-то, - сказал Обмылок, не отдавая сопернику ни сантиметра. - Давай, соглашайся... братский батя.

- Ты же обманешь, - Голлюбику не покидали сомнения. - Ты вывернешь руль до предела.

- Ну и что? И ты выверни. Все равно придется уравновесить...

- Их же там будет мотать и плющить, - Ярослав указал глазами на потолок.

- Их и так мотает и плющит, - напомнил Обмылок. - Небось и не заметят. В крайнем случае, купят крупы, соли, спичек...

- Разбираешься, гад, - удивился Голлюбика.

- Деньги ваши будут наши.

- Да-да, подрос, развился! А в чане лежал такой беспомощный, ручками шевелил...

- И мозгами, не забывай, мозгами тоже барахтал.

- Верно, - Ярослав смягчил тон, но не хватку. - Ты времени не терял.

- Ну, так что же? - Обмылок почувствовал, что партнер отправиться на компромисс, но боится унизить свое достоинство первородства. - Будешь рулить после меня. Я наломаю дров, а ты поправишь. И будет тебе твоя Правда, хотя я никак не разберу, что ты под ней понимаешь.

Ярослав закусил губу.

- Давай, командир, соглашайся, - помогла ему Вера. - В этой войне победителей не будет. А рулить все равно придется, надо все это переделать, - она обвела рукой помещение. - Ради наших детей.

("Каких еще детей?" - некстати задумался Голлюбика)

- Головы полетят, - предупредил Наждак.

- Для тебя потеря невелика, - огрызнулась Вера. - Некому будет снимать головы, ты понимаешь? Там, наверху, все переиначится.

- Да мы просто не вернемся к хозяевам, - придумала Лайка, ловившая каждое слово. - Кто нам что сделает? Выберемся наверх и разбежимся!

- Нет, мы не станем разбегаться, это опасно, - возразила Вера. - Нам придется держаться вместе. Я предлагаю зажить одним хозяйством: построим дом, заведем животину, перекрасимся... Где-нибудь в тихой глуши. Назовемся родней, да и заживем по-простому.

Зевок не встревал, помалкивал. Его пугала возможность совместного проживания с Наждаком, от которого он еще в лаборатории наслушался обещаний, пересыпанных проклятьями.

- Дом, говоришь, построим? - повторил Ярослав, чье нутро с рождения было открыто бесхитростному и мирному труду на своей земле, простецким радостям, примитивному быту. И вдруг, для себя неожиданно, уставился на Лайку, в которой впервые увидел незнакомую светофорову - знакомая Вера, непокоренная, преломилась в собственном отражении так, что Ярославу померещилась возможность осуществить давнишнюю мечту. Он почавкал, с омерзением вызывая привкус ненавистного антисекса. И не заметил ответного внимания, которое явственно прочитывалось во взгляде Веры Световой, направленном на Обмылка. Вера почувствовала, как в ней вырастает нечто радостное, ранее не изведанное, и она вспомнила, как сделала Обмылку укол. Она выполняла инъекцию с несвойственной ей осторожностью, ласково и нежно, недаром и неспроста. Ей было жаль своего пациента, зрелого несмышленыша, которого, в отличие от Голлюбики, можно было учить, учить и учить практическому существованию, так как теория, высосанная из образца, не подмога житейской премудрости.

Телепатические конфигурации, образовавшиеся в ходе двусторонних раздумий, приготовились воплотиться. К ним приложились размышления Наждака, которым тот предавался, глядя, как отводит от него посерьезневший взор Зевок; эти мысли были слишком нетривиальны, чтобы в обозримом будущем привести к реальному результату. "Будем дерзать", - резюмировал Наждак и похвалил себя за проявленное душевное мужество.

...Теперь они проявлялись активнее, как будто нервная обстановка послужила катализатором к волшебному фотографическому деланию. Детали, ветвясь отростками, да простейшими псевдоподиями, утучнялись, сливались, насыщались и оттенялись, напитываясь третьим измерением. В Обмылке проклюнулось что-то домашнее, банно-прачечное, грубоватое и добродушное, с хитрецой, тогда как Ярославу Голлюбике добавилось расчетливого похотливого свинства; его славянское богатырство украсилось скрывавшимся до поры монголоидным варварством. Наждак бледнел; по щекам Зевка распространялся застенчивый румянец, видный даже через щетину, а их сердца колотились в большой и приятный унисон. "А ты не такой уж дуролом, каким тебя выставляют", - это послание Наждак прочитал в смущенной улыбке Зевка и понял, что жгучая неприязнь, которая маскировала предосудительную симпатию, отступает; барьеры и запреты ломались, поэтому и кровь отхлынула от щек Наждака, билась мысль: "что я делаю, что я делаю", а кулаки сжимались и разжимались сами собой. Что касается светофоровой, то она бессознательно дотронулась до своих коротко остриженных волос и впервые позавидовала Лайке, которую не стригли. Менялась и Лайка: в ее лице отступало животное и наступало одухотворенное существо; забывшись, она пожирала глазами Голлюбику и захлебывалась мечтой: "Мне бы такого командира", ибо насытилась грубостями и хамством Обмылка.

Вера Светова думала не только о личном, но про дело: "Должен же кто-то остановиться, кому-то придется быть первым". Не прилагая усилий, стихийным выбросом, она испустила сильнейший разумный сигнал, в который вложила женскую тягу к покою, согласию, миру и домоводству. Обмылок вздрогнул, словил стрелу, и произошло невозможное. Ярослав, повинуясь инерции, так и не перестал тужиться, когда рука его сграбастала себя самое, огорошенная внезапной свободой. Обмылок разжал пальцы. Светлея ликом, но все еще черный в штурманских замыслах, он сделал первый шаг к перемирию.

- Бросаем это дело, брат, - сказал он твердо и дружелюбно. - Чего нам делить? Колесо? Оно же круглое.

Аргумент был слабенький, но Голлюбика не нашелся, чем возразить.





Глава 19

Округлость форм в сочетании с многочисленными рукоятями для постепенного перебора и перехвата, подсказала решение, удовлетворившее всех.

- Товарищ, я вахту не в силах стоять, - пробасил Обмылок и встал слева. Он приходил во все более приподнятое настроение, празднуя моральную победу.

- Сказал кочегар санитару, - с видимым принуждением поддержал его Ярослав, становясь справа и берясь за ближайшую рукоять.

Колесо замерло между ними, словно великовозрастный ребенок-дебил, которого родители зачем-то привели в планетарий. Однополость родителей в эти причудливые времена, да вдобавок - на пороге мировых перемен, никого не смущала.

- Нам снова считать? - осведомился Наждак.

- Обойдемся, - великодушно сказал Голлюбика.

Поле боя, представленное полуглобусом, подернулось невидимой дымкой; ее появление воспринималось копчиком - именно там, а не где-то в эпифизе, находился, по тайному убеждению Голлюбики, неуловимый третий глаз. Мельтешение огоньков ускорилось; красные и синие точки тревожно забегали, как в муравейнике, куда случайный дурак сунул палку.

- Начинай, - пригласил Ярослав, думая сгладить недавнюю неуступчивость. - Комментарии приветствуются.

Обмылок вздохнул и на секунду задумался.

- Поправишь меня, - сказал он. - Для начала... черт его знает - с чего начать? Ничего не приходит в голову. Цензуру ввести? - предположил он робко. - Чтобы талантов поприжали?

- Дело, - одобрил Зевок.

- Но не слишком суровую, - уточнила Вера.

- Беру на себя. - пообещал Голлюбика. - Пускай резвится. Я прослежу и сделаю оттепель.

Обмылок вертанул колесо, Ярослав отпустил. Синие огни слились в грозовую тучу и набухли чудовищным синяком. Красные искры бросились врассыпную; одни, запоздавшие, умерли; другие рассеялись по окраинам и обступили уродливую синеву, приукрасив ужас единомыслия багряной каймой.

- Послабже, полегче, - нахмурился Голлюбика, принял управление и крутанул вправо. Туча распалась, разъехалась в клочья, заполыхали костры, брызнул свет.

Обмылок поплевал на руки.

- Суррогаты алкоголя, - он вернул себе руль. - Бытовой травматизм. Промискуитет. Конкубинат юниоров.

Чернильная тьма выплеснулась и поползла на все четыре стороны, напоминая чумную кляксу.

- Духовная пища, - сказал Ярослав. - Соборное единение. Патриотическое воспитание.

С каждым градусом поворота огней прибавлялось: ярких и алых, победных, оптимистических. Полусфера молча расцвела, превозмогая полынную горечь синей напасти.

- Растление, - улыбнулся Обмылок. - Предательство национальных интересов. Танцы на отеческих гробах. Дым Отечества.

Карту заволокло сизым, а местами - сиреневым туманом; посыпались молнии, которых никто не ждал, где-то глухо загрохотало. Синева сгустилась, переходя в прежнюю черноту, потом приняла очертания спрута с конечностями, число которых было кратно восьми. На миг проступили благообразные старцы, которые пали ниц и разодрали на себе сверкающие одежды; процокал конь.

- Красота, - Голлюбика оглянулся на Веру, но тут же переместил взгляд на Лайку. - Красота спасет мир.

Из мира порскнуло; злонамеренный спрут лопнул чернильными спорами. Ночь съежилась, но всюду, где она думала притаиться, ее настигало возмездие в виде солнечных лучей.

- Но красота пусть будет с изъяном, - заметил Обмылок и принял вахту.

Сияние затянулось пленкой, в нем обозначились отвратительные признаки гниения. Синие змеи дернулись, стали острыми зигзагами; материк треснул, как стекло набрюшных часов - казалось, непоправимо.

- Гуманитарное просвещение, - объявил Ярослав после непродолжительного раздумья. - Компьютеризация. Самобытность. Подвижничество. Передвижничество. Схимничество. Старчество. Свобода.

Смышленая Лайка вконец осмелела:

- Свобода - это когда поводок невидимый, - сказала она. - Он может быть очень коротким.

Трещины, подобные марсианским каналам, заполнились огненной кровью. Животворящие соки заструились по ветвящимся руслам, питая сопротивлявшиеся сумерки.

- Еще чтоб лучше, - приказал Голлюбика.

- Капельку дегтя, - не отставал его напарник. - Да будет мор!

- Но больные поправятся.

- Пусть будут голод и засуха!

- Но не везде, местами дожди.

- Пусть опустится Тьма!

- Пусть всегда будет Солнце, - велел Ярослав.

- Гешефт и гештальт, - не слишком уверенно возразил Обмылок.

- Солнечному миру - да, - гнул свое Голлюбика.

- Присоединяюсь, - Обмылок выдохся. Запас мрачных идей иссякал. Они соревновались уже больше часа ("И дольше века длится день", - процитировал Ярослав; при этом он нечаянно привел руль в движение, хотя и не имел в виду никакого усовершенствования). Обмылок израсходовал чужую премудрость, однако не желал отступать и присосался к премудрости голлюбикиной: соглашаясь и попугайничая, он в то же время исправно вращал колесо в нужную для себя сторону. География, открывавшаяся их глазам, давно уже обернулась винегретом, но дело медленно близилось к концу. Огоньки утомились и сделались не такими подвижными, как в начале передела. Все чаще то один, то другой - синий ли, красный - замирал, примирившись со своим последним местонахождением, и больше уже не сдвигался ни на дюйм. Цветов стало поровну; мозаика постепенно схватывалась и застывала в полудрагоценном янтаре черно-белой гармонии.

- Финиш, ясный сокол, - Ярослав отпустил штурвал, искоса посмотрел на Обмылка. И вот, свершилось: он полностью преодолел себя, он похлопал противника по больному плечу, что в некоторых кругах приравнивается к рукопожатию.

Лайка и светофорова зааплодировали так дружно и с такой детской непосредственностью, что всякая разница между ними, не считая причесок, улетучилась до конца. Обмылок не удержался от сценического поклона, Голлюбика ласково рассмеялся в бороду, Зевок толкнул Наждака братским пихом, а Наждак пихнул Зевка не менее братским толчком.

- Ну, жми, - поторопил Голлюбика и кивнул на кнопку. - Занавес. Сезон закрыт.

Обмылок и сам догадался, что ему сделать. Не крадучись, как раньше, но пружинистым шагом свободного зверя он обогнул колесо и утопил кнопку, находившуюся с другой стороны. Он совершил это бесстрашно, по праву разумного существа, которым стал. Бункер наполнился вздохами и сетованиями сокрытых машин. Все повторилось в обратном порядке: верхняя половина купола снялась с мертвой точки и вернулась на место; панели сомкнулись и заключили в объятия оцепенелую карту.

Но этим дело не кончилось, произошла еще одна вещь. В точке, где сходились невидимые меридианы купола, раздвинулись фотографические лепестки, и мы, изнывавшие от неутоленного любопытства, заглянули внутрь. Нас не было видно: людям, стоявшим внизу, образовавшееся отверстие казалось пятнышком в мелкую монету, которую, в желании засадить за решку орла, подбросили на недосягаемую высоту. Мы ждали, когда из отверстия выскочит, наконец, завершенный семейный портрет и синтез украсится многоточием.

В открывшуюся дырку провалилась веревочная лестница. Она разворачивалась в полете, шурша волокном и щелкая гимнастическими перекладинами.

Зевок выступил первым и взялся за нижнюю. Задрав голову, он поприветствовал крошечное небо мужественной улыбкой.

- А наши вещи? - спросил Наждак.

- Нагими мы явились в этот мир, нагими выходим в новый, - объяснил Зевок, и все потрясенно смолчали, признавая его иррациональную правоту.

- Снимок готов, - проницательной светофоровой удалось уловить отдаленное сходство происходящего с фотографическим процессом. - Наше место - в семейном альбоме народов. Пойдемте! - сказала она решительно, сжигая мосты с кораблями, да разрубая концы с узлами - и действительно: уже стоя на нижней ступеньке, когда Зевок уходил все выше, она потерла пяткой о пятку, как будто отряхивала прах.

...Подъем был долог. Тренированному, закаленному отряду он, впрочем, представился совершенным пустяком и остался бы в памяти ребячьей забавой, когда б не волнение, наполнявшее их торжественным трепетом перед близившимися небесами, который был рабским и гордым одновременно. Лестница раскачивалась под тяжестью их тел, из отверстия сыпались мелкие камни; проворные и цепкие руконогие конечности одолевали ступень за ступенью.

Там, наверху, куда они выбрались, все оказалось не совсем таким, каким думалось. В предутреннем тумане, действительно, высились горы, но - вдалеке. Отверстие, через которое первым родился Зевок, раскрылось на равнине, в степи, благоухавшей запахами и звуками, ибо "ухо", как не преминул напомнить Голлюбика, тоже содержится в составе слова "благоухание", а значит, воспринимает ковыль и полынь. Мы, не имея возможности качать головами за отсутствием оных, ограничились удивленными звездными колебаниями малой амплитуды, да некоторой пульсацией; одна несдержанная малышка, носившая в чреве и слишком сильно переживавшая за поднадзорных, разродилась сверхновой. Остальные, затаив дыхание, благопристойно любовались героями, которые справились со своим самым главным, внутренним, врагом, а потому уцелели, вернувшись из темного и сырого подземелья собственных душ - в высоком (или низком, как посмотреть) смысле их путешествие происходило именно там; вещественному и грубому подземному лабиринту была отведена малопочтенная роль аналога другого, духовного лабиринта. То есть - склепка, перемигнулись мы, но склепка достойного, чья заслуга не ставилась под сомнение.

Была и награда. Мы не стали утруждать себя поиском нового аналога. Пусть этим занимаются лица, питающие склонность к такого рода вещам. Конем на пастбище, нежась в ночном, близ отверстия глыбился призовой джип, набитый провизией, одеждой, питьем, средствами связи - последние, к сожалению, не работали, что было отнесено на счет невыясненных метафизических издержек.

- Домой, - Голлюбика улегся в траву, пятиугольно раскинувшись ("Шестиугольно, - поправила Лайка, - прикройся. - Она порылась в джипе и выкинула ему шорты).

- Но где наш дом? - аукнулось Наждаком.

- Повсюду, - Голлюбика отрешенно вздохнул. Он пристально разглядывал небо. Занимался рассвет.



Часть 2




© Алексей Смирнов, 2003-2024.
© Сетевая Словесность, 2003-2024.





Словесность