- Проиграли, как есть, - подтвердил главный режиссер. - Мне позвонил адвокат.
Директор пошарил руками по столу.
- Дайте... дайте мне чего-нибудь, скорее...
Режиссер побежал в закуток за графином.
- Где у вас валидол? - крикнул он из угла.
- При себе... воды мне дай скорее.
Пока режиссер, плеская водой, бежал обратно, директор успел вцепиться себе в бороду.
- Когда же? - прохрипел он в отчаянии.
- Через три дня. Выселят и опечатают.
- Но как же... это же храм... и сюда...
- Увы, это так, товарищ директор. Придет судебный исполнитель и приведет людей в масках...
- И они, сапожищами... - директор схватился за голову. - Ведь здесь же тятр! Тятр! Мой тятр!
- Ваш тятр, - почтительно согласился режиссер.
- Это же культурное достояние!
- Культурное достояние.
- Нет, я не верю, - директор овладел собой и потянулся к телефону. - Должен быть какой-то выход. Сейчас я позвоню. Сейчас я найду на них управу...
И он принялся вертеть диск.
Режиссер, как профессиональный плакальщик, стал расхаживать по обшарпанному кабинету и причитать на все лады:
- Тятр погиб. Тятр погиб!
Под его бормотанье директор забасил:
- Алло? Сачкова мне. Да-да, Сачкова. Давида Умарыча. Привет тебе, Умарыч! Послушай, Умарыч, у нас беда. Мы проиграли дело. У нас отсудили помещение.
- Тятр, тятр наш, - сокрушался режиссер.
- Умарыч, я этого так не оставлю! Придумай что-нибудь!
- Бедный, бедный наш тятр!
- Умарыч! Я тебя не узнаю! Да ты пойми же - это дело всей жизни! Это мой воздух, мой хлеб, мое последнее пристанище! Целых пять лет, Умарыч! Пять лет я положил на это дело! Такая труппа! Такие замыслы! ...
Режиссер остановился, взволнованно прислушиваясь и приглядываясь. Директор мрачнел, бас проседал.
- Ты говорил? ... С кем? ... И что Комитет? КУГИ что, я спрашиваю? Ах, вот оно что... А ты не пробовал этому, как его... Понятно... Они там спелись, они сговорились.... Я им - бельмо на глазу, камень в протоке...
Режиссер произнес одними губами:
- Конец тятру...
- Погоди, Умарыч, у меня тут... - директор прикрыл трубку. - Что ты визжишь? - зарычал он на режиссера. - Не скули! Сядь и сиди спокойно! Але, Умарыч. Ну хорошо, давай помозгуем без нервов, мы же с тобой битые-перебитые. У меня есть одна бумага из мэрии... Кому? Ты так думаешь? Да? А ты знаешь, что он был первым, кого я попросил? Да, да! Ну и вот, ты сам видишь...
Режиссер, шепча "все кончено, все пропало", ушел в угол и замер там. Его длинный нос уперся в обойную плешь, соприкасаясь с шершавой штукатуркой.
Директор не сдавался:
- Постой, Умарыч... Говорю тебе - я задействовал все каналы! Иначе с чего бы мне тебя беспокоить? Мне нужно, чтобы ты задействовал свои... Как - нет? Как это - нет?! ...Ты что?! ...
И наступила тишина. В трубке шуршало, как будто там сыпался струйкой цветной песочек. Директор слушал. В какой-то момент он высунул огромный язык и с чувством облизнул толстые красные губы. Брови сошлись, потом разъехались, потом застыли в нейтрально-безнадежном положении. Глаза директора стали стеклянными.
- Я понял тебя, Умарыч, - перебил он собеседника усталым голосом. - Ты тоже не хочешь. Нет, не можешь, а не хочешь. Вот так. Да, вот так. Именно это я и хочу сказать. Ну, вот и все. И тебе того же. И тебя туда же. Сволочь! ...
Директор швырнул трубку, которая с грудным хрустом подпрыгнула на своем жестком ложе.
- Боже, какая свинья, - прошептал директор, глядя в одну точку. - Ты знаешь, что? Это все он. Теперь я понял. Это он приложил к делу руку. Аптекарь. Барыга. А я-то слепец! Все можно было исправить! Еще два дня...нет, день назад...было не поздно...
- Может быть, вам прилечь, товарищ директор? - всхлипнул режиссер. - Прилягте на диванчик, полежите... Так и до беды недалеко. Куда мы без вас?
- А что я теперь? - горько усмехнулся директор, снова берясь за бороду. - И кто я теперь?
Режиссер вышел из угла и подсел поближе к директорскому столу. На штукатурке остался влажный отпечаток.
- Я чувствовал, - сокрушенно сказал директор, качая головой и обращаясь к себе. - Я знал, что рано или поздно, пусть даже перед самым стартом, перед самым взлетом - кто-то да подложит нам свинью. Я ждал подсечки. Я чуял подножку. Я слишком многое повидал. Пять лет! Пять чертовых лет!
И он обвел рукой помещение.
- Сколько во все это вложено! Сколько труда, сил, чистой веры! По камешку собирали, по крупинке, по креслицу, по лампочке... Ты помнишь?
- Как не помнить, товарищ директор.
- В этом же...в этом же вся жизнь, - не мог успокоиться тот. - И сюда - с автоматами, благоухая псиной... как дико! как грязно и тупо!
- Прилягте, товарищ директор...
- Отстаньте вы! ... Вашего тут и на рубль нету. Как же они посмели?! Это народный тятр! Открытие первого сезона! Премьера! Комедия! Годы приготовлений! И отобрать под какой-то собачий офис! Помяните мое слово - здесь будет склад! Как раньше, под картошку... Как церкви поганили... Им ничего не свято. Им наплевать, что у нас искусство! Высшее!
- Мне тоже обидно, - режиссер осмелился встрять в монолог. - У меня тоже - концепция, ноу-хау, эксклюзив! ...
- Ну да, я понимаю, - согласился уничтоженный директор. - Ты не сердись на меня. И тебе несладко, и мне, и всем пропадать...
Директор помолчал. Потом вдруг с размаху треснул кулаком по столу, взрываясь последним взрывом:
- Ведь сами ломают голову - чем занять народ? Твердят, что люди пьют, что людям некуда себя деть, пойти некуда, везде цены, как на Бродвее! Спивается нация! И вот им, пожалуйста - нате, приходите, пользуйтесь! Билеты уже напечатаны! Деньги - смешные! Голый энтузиазм, одно подвижничество! А детям-то сколько радости! Но нет! Не тут-то было! ...
Режиссер ломал пальцы, не зная, чем помочь делу.
- Ступай домой, - директор постарел за считанные минуты. - Ступай, дорогой. Не надо тебе все это видеть. Ты был мне, как сын родной. Ступай. Оставь старика... Я тут сам попрощаюсь...
Тот, не заставляя себя упрашивать, направился к вешалке, снял пальто и берет.
- Товарищ директор, обещайте мне, что все будет в порядке.
- Конечно, сынок, иди смело. Не в петлю же мне, хоть и хочется...
Режиссер потоптался на пороге и осторожно вышел. Директор, глядя в одну точку, барабанил по столу короткими пальцами. Настучавшись, взял со стола готовую программку, развернул, проглядел и выронил обратно.
Посмотрел на телефон, потянулся к трубке, но передумал.
- Финита, - пробормотал директор. - А как все начиналось. Что за время, Господи, что за нравы!
Он тоже взял пальто, набросил на плечи, нахлобучил на лысину высокую шляпу. Выйдя из кабинета, директор отправился в зрительный зал.
Там он долго бродил по проходам, оглаживая бархатные кресла. Потом взгромоздился на сцену, повернулся к залу лицом и медленно поклонился. Еще раз повернулся и поклонился скромным декорациям. По привычке проверил на прочность какую-то конструкцию, заглянул в маленькую оркестровую яму, припечатал отставшую половицу.
- Трудное прощание, - вздохнул он, глядя в пол и не решаясь уйти навсегда. - Кто же знал! Неделю, как установили. Еще фабрикой пахнет...
Он шмыгнул носом, воображая будущие собрания акционеров и совета директоров. Псу под хвост. Для них ли все делалось? Офисы-склады, фирмы-веники. Глядишь, и впрямь овощами завалят, по самую люстру.
Директор махнул рукой и поплелся за кулисы. Он поискал в кармане полосатых брюк, вынул оттуда здоровенный ключ, блеснувший тусклым золотом, и отпер дубовую дверцу.
Протиснулся в темную комнату, в которой стояла страшная вонь. Испуганный шепот сразу смолк, едва директор переступил порог. Он безошибочно протянул пятерню и снял с гвоздя плетку-семихвостку. Семь хвостов оканчивались свинцовыми шариками.
- Деточки мои, - позвал директор. - Ау! Мальвина, Пьеро, Артемон! Буратино-плутишка! О чем вы тут шепчетесь, голуби?
Ответа не было. Перед директором смутно виднелись глиняные горшки, построенные в шеренгу. Поверх горшков настороженно сверкали лучистые глазки.
- Все пошло прахом, деточки мои, - повинился директор и сел на расшатанный табурет. - Бродить нам холодными и голодными, без крова и печки...
Он вытянул плеткой по нарисованному очагу, холст разошелся.
- Кругом одни иллюзии, - директор развел руками. - Я ли вас не растил? Я ли вас не готовил?
В горшках молчали.
- Эх, - вздохнул директор, встал и пошел вдоль горшков, колотя их плеткой. Горшки рассыпались; из них выползали чудовищные белые уродцы с искривленными хребтами, недоразвитыми конечностями и разбухшими головами. Горшки были самой причудливой формы: бокастые, горластые, витые, ветвистые, вытянутые. И пятилетние карлы, которые безвылазно, от рождения сидели внутри, принимая форму посуды, мокро шлепались на пол и пробовали ползти на свет.
- Будем бродяжничать, - озабоченно приговаривал директор, подталкивая уродцев к выходу. - Нам теперь одна дорога - под землю, в метро. Будем, так сказать, передвижниками... Странствующий аттракцион... Пьеро, вот тебе дудка... Бери скорей, как дам больно... Мальвина, вот тебе губная гармоника... Прижми плавничком-то, прижми, пусть под мышкой будет...
Уродцы ползли и пыхтели.
- Пять лет - и нате, Бог дал, Бог и взял, - ныл директор, вышагивая следом. - Риск-то какой! Воровать по коляскам - это вам не в собраниях заседать...
Он прихватил шарманку, запахнулся в бороду, будто в артистический шарф, и замахнулся плеткой. Но никого не ударил, просто чуть-чуть подстегнул.
https://saheco.su система автоматических раздвижных. Раздвижные системы.
saheco.su
НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
